Великой Отечественной войны было уже мало.
   Участников Второй чеченской войны было еще мало.

   Все  закончилось так, как и должно  было закончиться.  В Госдуму срочно
внесли и приняли поправку  к закону об амнистии. Но судья Сорокин  надеялся,
что Калмыкова успели  освободить. Офицер,  воевал  в Афганистане,  награжден
медалью и двумя  какими-то  орденами. Кажется,  Красного  Знамени и  Красной
Звезды. Его должны были освободить.
   Навести  справки  не  составляло  труда,  но  Сорокин  не  делал этого.
Формальным,  дневным  оправданием была  занятость.  Но  истинная  причина, в
которой  он признавался  себе  по ночам,  была другой: он боялся узнать, что
Калмыков под амнистию не попал.

II

   В  Москву  пришла  золотая  осень.  Резким, черным  контрастом  ей были
свалившиеся  на страну  беды.  Вялотекущая, как шизофрения, война  в  Чечне.
Гибель  атомохода  "Курск".   Взрыв   на   Пушкинской  площади.  А  потом  и
Останкинская  телебашня  не выдержала страшного напряжения поступающих на ее
передатчики новостей  - вспыхнула, сгорела, как  сгорает провод, по которому
пустили слишком сильный ток.
   Все  эти  события  представлялись судье  Сорокину  звеньями одной цепи.
Начало  ее уходило  в  прошлое -  в Грозный 1995 года,  в Кабул 1979 года, в
Прагу  1968 года, в Будапешт 1956  года.  И дальше, глубже, в сталинщину,  в
распутинщину.  Странная судьба  Калмыкова  была  невыделима из  этого  ряда.
Сорокина иногда  даже  посещала  нелепая  мысль:  а  если бы  он  не посадил
Калмыкова? Может, тогда и не было бы всех нынешних бед?
   И  однажды вечером он решился. Хватит играть с собой  в  прятки.  Нужно
запросить Минюст и все узнать. Он сделал  пометку в настольном календаре. Но
она  не понадобилась. Передавая ему утром  документы на  подпись, секретарша
сказала:
   - Там один гражданин просит разрешения посмотреть в архиве его дело. По
которому его осудили. Давно, два года назад.
   - Зачем? -  поинтересовался Сорокин, просматривая  бумаги и ставя внизу
твердую, без  завитушек, подпись. - Хочет обжаловать?  Это нужно было делать
раньше.
   - Нет. Говорит, хочет  просто  посмотреть. Он  не  похож на  того,  кто
сидел. Странный какой-то.
   - Чем?
   - Не улыбается.
   - Чего же тут странного? Это суд, а не цирк.
   - Он  не  умеет  улыбаться.  Вообще.  Как  мумия.  И  еще. Вы только не
смейтесь. У вас компьютер работает?
   - Работает, - ответил Сорокин, шевельнув мышью.
   - А мой не работает. Завис.
   - Перезагрузите.
   - Пробовала. Бесполезно. Не в этом дело.
   - А в чем? - спросил судья, начиная раздражаться от пустого разговора.
   - Он и  вчера приходил. Этот человек.  Вы уехали в Мосгорсуд. Ждал часа
полтора. С компьютером было то же самое. А как только ушел, заработал.
   - Замечательно! -  усмехнулся  Сорокин.  - Да,  такого человека  нельзя
заставлять сидеть в приемной. Пусть напишет заявление на мое имя.
   - Сейчас скажу, - обрадовалась секретарша и поспешила к выходу.
   - Минутку, - остановил ее Сорокин. - Как его фамилия?
   - Калмыков.
   "Паркер" с золотым пером замер в пальцах судьи.
   -  Ну  да, Калмыков, - повторила  секретарша. -  Константин  Игнатьевич
Калмыков. Алексей Николаевич, что с вами?
   - Ничего. Все в порядке. Не нужно заявления. Пусть войдет.

III

   Внешне он  мало изменился.  Лишь прибавилось проседи в коротких жестких
волосах, похожих  на  парик,  стали резче черты  лица,  по-прежнему сухого и
серого, как пергамент. Чуть  явственней  проступили высокие азиатские скулы.
Лицо  было  неподвижным,  бесстрастным. Два года назад, на  суде, его темные
глаза были пустыми, мертвыми. Сейчас взгляд словно питался мощным источником
энергии изнутри, глаза смотрели внимательно, спокойно, не моргая. И будто бы
отстраненно, бесстрастно.
   Первым  побуждением  Сорокина  было   выйти  из-за  стола  и  встретить
посетителя  дружелюбным  рукопожатием.  Он  даже  встал,  но   наткнулся  на
холодноватый взгляд Калмыкова и неловко, на полужесте, предложил,  показывая
на кресло возле приставного стола:
   - Прошу. Калмыков был в хорошем темно-сером костюме,
   облегающем  его  высокую   фигуру,   хорошо  пострижен,  чисто  выбрит.
Крахмальная рубашка. Красный, со вкусом подобранный галстук.  Угол такого же
красного  платка  в  кармане  пиджака.  Он  был похож  на  профессионального
дипломата откуда-то из Пакистана или Ирана. Они там все такие. Холодные и не
моргают. Как змеи.
   Он  и сел, как дипломат. Уверенно, прямо. Закинув ногу на  ногу, сложив
на колене большие сильные руки. Руки у него были не как у дипломата, а как у
крестьянина.
   -  Я  рад, Константин  Игнатьевич, видеть вас на  свободе, - приветливо
произнес судья. - Когда вы освободились?
   - Неделю назад, - ответил Калмыков.
   Сорокин  ожидал продолжения,  но  Калмыков молчал.  Пауза затягивалась,
становилась неловкой, тяжелой.
   - Одну  минуту,  -  проговорил Сорокин и  придвинул к себе компьютерную
клавиатуру. - Мне нужно сохранить текст.
   Никакого  текста  ему сохранять было не нужно, он просто хотел выиграть
немного времени,  чтобы  освоиться в этой ситуации, отчего-то  неудобной для
него,  неприятной. Он нажал  клавишу. Курсор не шевельнулся. Пощелкал мышью.
Никакой реакции. Компьютер "завис".
   - О Господи! - удивился Сорокин. - Вы в самом умеете  выводить из строя
компьютеры?
   Калмыков посмотрел на него с вежливым недоумением.
   - Не понимаю, о чем вы говорите. Я не разбираюсь в компьютерах.
   - Это  я так, к слову, - пробормотал судья, тут же разозлился на себя и
решительно заговорил: - Константин Игнатьевич,  я действительно рад, что  вы
на свободе.  Очень рад. Буду  откровенным. Все  эти два  года  ваше  дело не
выходило  у  меня  из  головы.  Я  вам больше  скажу:  меня почему-то мучила
совесть. Не понимаю почему. Это трудно объяснить.
   - Это легко объяснить,  - бесстрастно возразил Калмыков. -  Это значит,
что у вас есть совесть.
   -  Надеюсь,  что есть, - с  веселой иронией  подтвердил судья,  пытаясь
перевести разговор  в  тон  легкой  светской  беседы.  -  Сам  я  в  этом не
сомневался. Но услышать от других все равно приятно. Ваши слова облегчат мне
жизнь.
   - Нет, - сказал Калмыков.
   - Нет? Что значит "нет"?
   - Не облегчат.
   Не получалось  светской  беседы. Правильнее  всего было  дать Калмыкову
разрешение  на допуск в судебный архив и  закончить этот тягостный разговор.
Но что-то мешало Сорокину это сделать.
   -  Константин Игнатьевич, я  не  думаю, что вы можете  быть  на меня  в
обиде, - серьезно, доверительно проговорил он. - Приговор не мог быть  иным.
Такой же  приговор вынес бы любой судья.  Против вас было все.  И главное  -
ваше признание.
   - Я не в обиде на вас. Вы делали свое дело.
   - Рад, что вы это понимаете. Вы были офицером  и знаете, что это такое.
Человек в мундире обязан делать то, что ему может не нравиться как человеку.
Я  судья. Мой  мундир - мантия. В сущности,  каждый человек  всю жизнь носит
мундир.  Тот  или другой.  Без  мундира  он  бывает  всего один  раз - когда
приходит в этот мир.
   - Два, - поправил Калмыков.
   - Какой второй?
   - Когда уходит.
   - Да, конечно, - согласился судья.  - Вы правы.  Мне хотелось бы задать
вам  один  вопрос.  Можете не  отвечать.  Но если решите ответить,  ответьте
честно. Вы знали, что от вашего имени куплена квартира вашей жене?
   - Нет.
   - Нет?
   - Нет.
   - А тогда зачем вы признали себя виновным?
   - Посоветовал адвокат.
   - Вот как? - насторожился Сорокин. - Это вам посоветовал Кучеренов?
   - Да. Он  сказал,  что иначе дело вернут на доследование, я  просижу  в
Лефортово еще год, а потом получу на всю катушку.
   - Могло быть и так, - подтвердил судья.
   - Он сказал, что Галину будут таскать на допросы.
   - Ей пришлось бы через это пройти.
   - Еще он сказал: ее квартиру могут конфисковать.
   - Так вам сказал Кучеренов?
   - Да. Если будет доказано, что это мой  гонорар за убийство Мамаева. Он
сказал, что они могут это доказать. Что они могут доказать все.
   - Не в моих правилах плохо говорить о коллегах, - заметил Сорокин. - Но
иногда хочется изменить этим правилам.
   - Вы изменили. Я понял.
   - Да,  изменил. И не жалею об этом. Очень  хочется  верить, что за этот
совет он получит гонорар полной мерой. Там, куда мы приходим без мундиров.
   - Раньше, - сказал Калмыков.
   - Что вы имеете в виду?
   - Он получит гонорар раньше.
   -  Полагаете,  его   замучает  совесть?  Не  рассчитывайте,  Константин
Игнатьевич. Он из той породы  людей, которые плохо спят только после слишком
плотного ужина. Оставим это. Чем вы намерены заняться?
   -  Пока не знаю.  Сначала нужно кое  в чем разобраться. И сделать  одно
дело.
   - Могу я чем-нибудь вам помочь?
   -  Можете. Мне  нужен  телефон  следователя,  который вел  мое  дело. Я
спрашивал в прокуратуре, они не дали.
   - Они и не могли  дать. Следователя  застрелили. Недели через две после
суда над вами.
   - Кто?
   - Неизвестно.
   - Почему?
   - Неизвестно.
   - Как это произошло?
   -  Ночью,  на  Рязанском шоссе, километрах в пятидесяти от Москвы.  Его
нашли мертвым в салоне его "БМВ".
   - Ограбление?
   - Нет.
   - Это связано с моим делом?
   - Может быть.  В этой истории много  вопросов  и нет  ответов. Откуда у
него появилась новая "бээмвуха"? При его-то зарплате.  Прокурор говорил мне,
что следователь вроде бы  вышел  на  след того,  кто вас нанял. "БМВ"  - это
могло быть  платой  за старание.  Или  за  молчание. А  убийство?  Не  знаю.
Гарантией  молчания? Все может быть. Но это всего лишь мои предположения,  -
предупредил Сорокин.  -  Преступление не раскрыто. "Висяк". И  мне почему-то
кажется, что оно так и останется "висяком".
   Калмыков немного помолчал и встал.
   - Спасибо, что приняли меня, - вежливо произнес он.
   - Не  стоит благодарности, - отозвался  судья. -  Я  позвоню  в  архив.
Скажу, чтобы вам разрешили ознакомиться с вашим делом.
   - Не нужно. Это был предлог. Я хотел поговорить с вами.
   - Помог вам разговор?
   - Да. Все, что я хотел узнать, я узнал.
   - Ну и прекрасно. - Судья Сорокин поднялся из-за стола, чтобы проводить
посетителя  до  двери. - Я рад, что  все  это  для вас уже позади. Поверьте,
искренне рад. У меня осталось очень тяжелое чувство от  того суда. В детстве
бабка мне  говорила:  не делай этого  или того,  рука  отсохнет. Я, конечно,
делал. А потом смотрел на  руку: неужели  отсохнет?  Такое же чувство у меня
было, когда я подписывал вам обвинительный приговор. Желаю удачи, Константин
Игнатьевич.
   Судья протянул руку, но она повисла в воздухе.
   - Вы не хотите пожать мне руку? - удивленно спросил Сорокин.
   Калмыков немного помедлил и ответил на рукопожание. Так, как это делают
на Востоке: взял руку судьи обеими  руками, подержал  и  выпустил.  Ладони у
него были сухие и точно бы заряженные электричеством.
   - Вот вы и отпустили мне мои грехи, - с усмешкой констатировал Сорокин.
- Может быть, теперь меня перестанет мучить бессонница.
   - Перестанет, - без улыбки ответил Калмыков. - Скоро.
   Он  вышел. Судья Сорокин остановился у окна.  Асфальтовая площадка  под
окном  была засыпана желтыми и красными листьями  кленов.  Листья  были и на
крыше белой "Тойоты Короллы", одиноко стоявшей перед судом. К машине подошел
Калмыков,  сел  в  нее  и  выехал  в  переулок.  Тотчас  тронулась  с  места
припаркованная  на другой  стороне  переулка темно-вишневая  "Вольво-940"  и
скользнула за "Тойотой".
   Сорокин  вернулся к прерванным приходом Калмыкова  делам.  Почему-то он
чувствовал себя обессиленным, как будто перекидал кубометры снега. Но прежде
чем взяться за ожидающие его подписи бумаги, вызвал секретаршу:
   - Пригласите инженера, мой компьютер завис.
   - Он ушел, - сказала она.
   - Кто? Инженер?
   - Нет, этот человек. Мой компьютер заработал. Ваш тоже должен работать.
   Сорокин щелкнул мышью. Картинка на мониторе сменилась.
   - В самом деле, - отметил он. - Надо же, какое совпадение.
   - Это не совпадение, Алексей Николаевич, - возразила секретарша.
   - А что?
   - Я не знаю. Но мне почему-то страшно. С вами все в порядке?
   - Спасибо за беспокойство. Со мной все в порядке. Идите работайте.
   Секретарша ушла. Сорокин внимательно прочитал очередной  документ, взял
"паркер", но поставить  подпись не смог. "Паркер" выскользнул из пальцев. Он
помассировал руку и повторил попытку. Пальцы не сжимались.

   На  следующее утро он уже не мог держать ложку.  Вечером не  смог сжать
правую руку в кулак.

   - Это  нервы,  голубчик,  нервы, - успокоил его  главврач ведомственной
поликлиники.  -  Все  болезни  от  нервов, только  триппер  от удовольствия.
Назначим вам физиотерапию, массаж. И будете, как огурчик. А пока посидите на
бюллетенчике,  отдохните.  И  на  всякий  случай  обследуйтесь  в  институте
неврологии. Просто так, на всякий пожарный.
   Вернувшись из  поликлиники, Сорокин неожиданно для себя решил позвонить
адвокату Кучеренову.  В  коллегии  сказали, что он  болен. Домашний  телефон
долго не отвечал,  потом трубку взяла  жена. Сорокин представился и попросил
пригласить адвоката к телефону.
   - Он не может подойти к телефону, - ответила она.
   - Вы не будете возражать, если я подъеду? Мне  очень нужно поговорить с
ним.
   - Он не сможет поговорить с вами. Он не может говорить.
   - Почему? - спросил Сорокин, холодея от жуткого предчувствия.
   - Потому что он вообще не может говорить! Я вам русским языком сказала!
Он не может говорить! Он может только мычать!
   Сорокин осторожно  положил трубку.  Он  держал ее  левой  рукой. Правая
висела плетью. Мышцы на ней обмякли, превратились в тряпочки.

   Рука отсыхала.

   И судья Сорокин  понял,  что означала фраза  Калмыкова  о том,  что его
скоро перестанет мучить бессонница.

   Потому что бессонница не мучит мертвых.




Глава пятая. КРУГИ НА ВОДЕ




I

   С самого начала, еще с суда над Калмыковым, на который нас вытащил Док,
я не верил, что он наемный  убийца. Его поимели. Сделали  расхожей  картой в
игре, а потом выбросили в снос. В колонию строгого режима. На шесть лет.
   Начал  эту  игру   Мамаев.  В  этом  я  был   уже  совершенно   уверен.
Пожертвование  в  тысячу  долларов дало  ему  формальный  повод  приехать  в
реабилитационный  центр  и  поинтересоваться  его  делами. Док  вспомнил его
посещение.  Появление  Мамаева  не  удивило  его.  Бизнесмены,   оказывавшие
финансовую помощь  центру, имели обыкновение интересоваться, на что пошли их
взносы.  Проблемы  центра  были  не  только   в   финансировании,  но  и   в
трудоустройстве тех,  кто прошел курс реабилитации. Мамаев просмотрел личные
дела всех нынешних  и бывших  пациентов,  обещал подумать, что можно сделать
для них, и уехал. Через несколько дней  какой-то человек предложил Калмыкову
работу.
   Кто он?  Если я правильно рассуждаю - кто-то из окружения Мамаева,  его
доверенное лицо.  Вероятно,  этот  же человек  перевел  деньги за  комнату в
коммуналке  в старом доме на  Малых  Каменщиках, на антресоли  которой перед
вселением Калмыкова загрузили чемодан с "Винторезом".
   Как  это выяснить? Единственная  возможность:  снять на видео ближайших
сотрудников  Мамаева  и   показать  их  Калмыкову.  Может  узнать.  Заказчик
разговаривал с  ним вечером  в неосвещенном парке,  был в  шляпе и в  темных
очках. Так  можно скрыть лицо, но  манеру  двигаться  и характерные жесты не
скроешь. Опытному глазу они расскажут о человеке не меньше, чем снимок анфас
и  в профиль.  А в  том,  что  глаз  у  Калмыкова опытный,  я  почему-то  не
сомневался. Если этот эксперимент удастся и  заказчиком  окажется  кто-то из
людей Мамаева, легче будет понять, в чем заключалась его игра.

   А вот дальше начинался  туман. Семьдесят тысяч долларов за квартиру для
жены Калмыкова - здесь  чувствовалась  чья-то другая рука. Еще во время суда
над Калмыковым Док  предположил, что  квартира была куплена, чтобы наверняка
засадить Калмыкова. Что и произошло. Но вряд ли это было единственной целью.
Тут угадывалась  какая-то  более  сложная многоходовая комбинация  с дальним
расчетом.  Механизм ее был совершенно  неясен, но итог  налицо: Мамаев знал,
что его жизни  угрожает опасность. И  очень серьезная. Во время разговора со
мной в поселке  "новых русских" на Осетре он хорохорился, но  я-то видел,  в
каком он  состоянии. Сказать, что  он встревожен, значило не сказать ничего.
Он понимал, что  против него  сделан сильный ход. Той же картой,  которую он
считал отыгранной. Эта карта была - Калмыков.

   Кто сделал этот ход?

   По  всему  выходило - президент Народного  банка Буров. Как  назвал его
банкир - Флибустьер. Иначе с чего бы ему нанимать нас и платить за то, чтобы
Калмыков целым и невредимым вернулся в Москву?
   А  он  нанял.  Он  прислал на интернетовский  сайт агентства "МХ  плюс"
предложение  встретиться,  встречу назначил  в  офисе  банка  на  Бульварном
кольце. Но Муха заявил, что все деловые переговоры мы ведем только  на своей
территории, в офисе "МХ плюс" на Неглинке. Боцман осторожно заметил, что для
такого  солидного клиента можно бы сделать  исключение, но  Артист поддержал
Муху: "Нужно - приедет. Заодно и поймем, насколько ему это нужно".
   Он приехал.  С двумя хорошо обученными охранниками. В устрашающего вида
черном джипе "Линкольн Навигатор". Тогда  я  не знал,  что  прозвище  у него
Флибустьер. Если  бы знал, то сказал бы,  что этот  джип похож  на пиратскую
шхуну, не хватает только "Веселого Роджера" на крыле.
   Президент  Народного банка  был длинный и  худой, как Дон  Кихот.  Но и
флибустьерское в нем что-то было: закрученные в стрелки усы, глаза навыкате,
наглый  бесстрашный  веселый взгляд.  Разговаривал, однако, без  спеси,  как
равный  с  равными. Сказал,  что ему рекомендовал  нас серьезный  бизнесмен,
которому  некоторое время назад  мы  оказали большую  услугу. Назвал фамилию
бизнесмена. Мы действительно  года  три  назад сделали  для  него  кое-какую
работу.  Я  проверил.  Бизнесмен  подтвердил,  что  господин   Буров  просил
порекомендовать  ему  серьезных   людей  для  выполнения   конфиденциального
поручения.
   Оплата была приличная, никакого подвоха в поручении не просматривалось.
Мы согласились,  хотя  и  не  поняли, почему президент Народного  банка  так
заинтересован в  том, чтобы с Калмыковым на пути из лагеря  до Москвы ничего
не случилось.
   Я и сейчас этого не понимал. Если верить де Фюнесу, в
   бытность   заместителем  министра   финансов   Буров  помогал  Мамаеву,
поддерживал его проекты. Какая польза Бурову от того, что Мамаев будет убит?
В чем заключается игра Флибустьера? Если, конечно, это его игра.

   В тумане  есть только один способ  не  заблудиться: двигаться от одного
четкого ориентира к другому. А для начала этот первый четкий  ориентир нужно
найти. В нашей ситуации: вычислить того, кто перевел деньги за квартиру жены
Калмыкова. Семьдесят тысяч долларов в рублевом эквиваленте посылают по почте
не каждый день. Этого человека наверняка запомнили  и не забыли даже сейчас,
через  два  с половиной  года.  Следствие  не  установило  его,  потому  что
следователь не знал, где искать. А мы  знали.  Если мои предположения верны,
его нужно искать в окружении Бурова.

   Отсюда сложился и план действий.
   Скрытно снять на фото  и видео ближайших  сотрудников Мамаева и Бурова.
Это дело требовало осторожности и терпения. Как раз для Боцмана.
   Узнать в риэлторской  фирме "Прожект",  из каких  отделений связи  были
посланы деньги за коммуналку на Малых Каменщиках и за трехкомнатную квартиру
в Сокольниках. Понятно, что такие  сведения просто  так  не дадут. Получение
этой  информации требовало нахальства,  изворотливости и  тонкого  понимания
женской души. Самая подходящая роль для Артиста.
   Найти Калмыкова, исчезнувшего после возвращения в Москву. Это я поручил
Мухе.  Доку Калмыков не звонил,  в реабилитационном центре не  появля