Блюмберг. - Клянусь мамой Ривой.
   От этой перспективы Макса слегка перекосило, но он  все-таки  мужественно
продолжал:
   - Тайные.
   - Но у всех на виду, - подхватил Блюмберг. - И от этого еще более тайные.
Предмет переговоров?
   - А "Кавказом" не будете угощать? - опасливо поинтересовался Макс.
   - Так и быть, - ответил шеф, не выпуская из рук бутылки. - Раз не ценишь,
зачем продукт переводить? Ну?
   Макс перебрал бумажки с фамилиями пассажиров маленьких самолетов и судов,
полученные из местных компьютеров. Из них выбрал шесть:
   -  Министр  финансов   Латвии.   Министр   морского   транспорта   Литвы.
Председатель  национального  банка  Эстонии.  Министр  морского   транспорта
России. Остальное - мелочь: немцы, финны, шведы, датчане. Практически  -  ни
одной ведущей фигуры. Уровень: члены экспертных групп, не больше. Шеф,  если
вы еще раз приложитесь к этой бутылке, я наблюю прямо вам на колени.
   Аарон Блюмберг с нескрываемым сожалением посмотрел на остатки "Кавказа" и
отрешенно махнул рукой:
   - Ладно, давай твой джин, чтоб ему вместе с тобой... Только  без  тоника,
без тоника! Себе тоник лей - хоть в штаны. Совсем молодежь  обнаглела.  Мало
того, что им джин подавай, так еще и тоником норовят разбавить. - Он немного
подумал и добавил: - А некоторые извращенцы - еще и льдом!
   Макс не очень понимал, почему лед и  тоник  в  джине  -  извращение,  еще
меньше он понимал, почему он должен лить тоник себе в штаны. Но уступка шефа
с "Кавказом" была в известном роде историческим событием, и  Макс  решил  не
омрачать своего торжества мелкими бытовыми подробностями. Единственное,  что
его серьезно огорчало:  то,  что  Николо  Вейнцель  не  поверит,  будто  шеф
согласился отменить  царское  угощение.  Нет,  не  поверит.  А  сам  шеф  не
подтвердит,  гордость  ему  не  позволит.  Так  что  придется  этому  успеху
радоваться в одиночку.
   Но голова Блюмберга была занята более существенными вещами.
   - Предмет переговоров ты определил правильно - Балтика,  -  констатировал
он. - Уровень участников - тоже.  Теперь  предскажи  итог,  и  клянусь,  что
никогда больше не потрачу на тебя ни капли "Кавказа".
   - Итог - нуль, - почти не задумываясь ответил Макс.
   Блюмберг молчал.
   - Итог и не может  быть  другим  при  таком  составе  участников.  Первый
вице-премьер России и мелкая сошка от финнов или прибалтов.  Эти  переговоры
были обречены на провал изначально.
   - Почему?
   - Этого я не знаю, - признался Макс.
   - Что из этого следует?
   - Для кого? - не понял Макс.
   - Для того бардака, который называется мировым экономическим сообществом,
- это раз. Для России - два. И наконец, для нас с тобой, мой юный и пытливый
друг.
   - Для нас с вами из этого не  следует  ничего,  -  твердо  ответил  Макс,
одновременно понимая, что за словами его шефа стоит какая-то другая  правда:
более масштабная, обесценивающая его маленькую и вроде бы верную правду.
   И оказался прав.
   Блюмберг с отвращением отхлебнул джина и сказал:
   - А вот в этом ты лажанулся.
   III
   Макс и Николо давно уже привыкли к экстравагантным выходкам своего  шефа.
Но в этот вечер он превзошел самого себя. Приказав Максу  срочно  вызвать  в
офис Николо  (и  не  по  сотовому  телефону,  а  по  уличному  таксофону,  с
соблюдением всех предосторожностей), для начала усадил обоих  своих  молодых
сотрудников за компьютеры и приказал войти во все телесистемы  аэродромов  и
портов, из которых Макс днем получал информацию, и самым тщательным  образом
проверить, не осталось ли там их следов.
   Глупость была несусветная. Да какая разница, остались там  их  следы  или
нет? Системы-то открытые, все законно,  зачем  делать  эту  трудоемкую  и  -
главное - пустую работу?! Но Блюмберг в объяснения даже вдаваться  не  стал.
Он лишь коротко сказал: "Приказ". И поскольку к  такой  форме  обращения  со
своими сотрудниками он прибегал лишь в исключительных случаях, им ничего  не
оставалось, как взяться за работу.
   Следующему приказу предшествовал вопрос:
   -  Каким  образом  можно  проверить,  отслеживает  ли   охранная   служба
телесистем случаи несанкционированного вторжения?
   Макс и Николо лишь руками развели. Что значит: каким образом?
   - Вам прямо сейчас начать объяснения, шеф? - поинтересовался Макс. -  Или
можно завтра с утра?
   - Сколько они займут?
   - Года три, - подумав, ответил Макс.
   Николо возразил:
   - Нет, не меньше четырех. Если вообще получится.
   Блюмберг уже понял, что сформулировал вопрос неправильно, но он был не из
тех, кто в таких вещах легко признается.
   - Что значит "если"? Ты хочешь  сказать,  сопля  зеленая,  что  я  вообще
понять этой хренобени не смогу? - хмуро уточнил он.
   - Правильно, магистр! - радостно подтвердил Николо. - Вообще.  Ничего.  И
никогда.
   - И ни за какие деньги, - рассудительно добавил Макс.
   - Отставить базар! Формулирую вводные: можно  ли  проверить  отслеживание
случаев несанкционированного вторжения?
   - Яволь, герр оберст, - отрапортовал Макс.
   - Натюрлих, магистр, - подтвердил Николо.
   - Так вот и займитесь этим, сукины дети, вместо того чтобы издеваться над
старым человеком, который из сил выбивается, чтобы дать  вам  заработать  на
маленький штюк вашего, мать-перемать, брота.
   - Объекты, магистр? - уточнил Николо.
   - А те же, где вы лазили. Аэропорты, пристани.
   - Все? - ахнул Макс.
   - Ну да, все, - безмятежно подтвердил Блюмберг.
   - Да это же на всю ночь! - завопил Макс и тут же перебил  себя:  -  Давай
его убьем, а? Утопим его в его любимом "Кавказе", а? Ну, дадут нам  года  по
два. Мы же будем в состоянии повышенной возбудимости,  правильно?  Зато  два
года лежать на тюремной койке и ничего не делать. Как, Николо?
   Но  Вейнцель  с  ходу  уловил  в  поведении   шефа   нечто,   сразу   его
насторожившее. Поэтому он жестом прервал Макса и спросил:
   - Это так серьезно, шеф?
   - Серьезно? - переспросил Блюмберг. - Нет,  малыш.  Это  не  серьезно.  В
немецком языке нет такого слова, чтобы определить, насколько это серьезно. В
русском есть, но ты все равно ни хрена не поймешь.  Оно  не  переводится.  А
поэтому кончайте ваньку валять и включайтесь в работу.
   - Горит тайга? - догадался и Макс.
   - Горит, - подтвердил Блюмберг. - И сейчас только от вас зависит,  успеем
ли мы выскочить из огня.
   * * *
   В начале четвертого утра Макс хрипло, от долгого молчания, воскликнул:
   - Есть! Тампельсдорф! Включены все мощности!
   - У меня тоже, - отозвался Николо. - Рейнгард. Все мощности.
   - Франкфурт-на-Одере!
   - Бремен!
   - Исланд! Что происходит, шеф?
   - А вот то, Никола, и происходит. Про которое в русском языке есть слово,
а в других языках мира нет. Не засекут нас?
   - Исключено, - заверил Макс.
   - Активность поиска по зонам фиксируется?
   - Нет ничего проще. Автоматически.
   - Вот и ставьте машины на автоматику и немного подождем,  -  подвел  итог
Блюмберг. - Посмотрим, что к чему. Можете трескать свой джин, а "Кавказу"  -
хрен вам. Самому мало. И запасы пополнять будет сейчас, судя  по  всему,  не
так просто.
   - Судя по чему? - попытался уточнить Макс.
   - Судя по международной обстановке, сынок.
   - Это вы так шутите? - спросил Николо.
   - Ребята, я никогда в жизни не был таким серьезным, как  в  этот  час,  -
заверил своих компаньонов Аарон Блюмберг и сковырнул пластмассовую пробку  с
очередной бутылки "Кавказа".
   * * *
   Около четырех утра сквозь просторные окна мансарды внутрь проникли первые
свежие лучи зябкого майского солнца, завозились воробьи в  старинных  медных
желобах и загукали голуби. Макс Штирман поднял от стола  словно  бы  налитую
свинцом голову, мельком глянул на мониторы,  отметив,  что  они  по-прежнему
работают в автоматическом режиме, и начал снова пристраиваться подремать  на
плоской и скользкой  столешнице,  но  тут  его  взгляд  неожиданно  упал  на
кресло-качалку, рядом с которым прямо на коврике безмятежно дрых Николо.
   В качалке полулежал Блюмберг. В той же позе,  что  и  раньше,  -  в  позе
облезлого дворового пса, одолеваемого мухами и блохами. Но что-то  заставило
Макса насторожиться. И лишь стряхнув  сонную  одурь  парой  крепких  затяжек
"Мальборо", Макс понял, в чем  дело:  Блюмберг  был  совершенно  трезв.  Да,
трезв. Это при том, что усыпанный пустыми  бутылками  "Кавказа"  пол  вокруг
качалки вызывал мысль  о  мощной  артподготовке,  которая  была  только  что
проведена артиллерийским дивизионом.
   * * *
   Макс и Николо давно заметили за шефом эту особенность.
   Блюмберг никогда не напивался.
   Независимо от того, пил ли он свой любимый "Кавказ" или хорошие  рейнские
вина на приемах, сначала он становился слегка расслабленным  и  добродушным.
Но чем больше алкоголя он в себя вливал,  тем  меньше  от  этого  добродушия
оставалось.  Пока  не  наступал  наконец  момент,  которого  Макс  и  Николо
панически боялись: Аарон Блюмберг был готов на любой подвиг.
   От серьезных случаев Господь пока хранил, но до  драк  дело  доходило  не
раз,  причем  Блюмберга  не  только  не  смущало  численное  или  физическое
превосходство противника - оно его словно бы возбуждало.
   При этом у Блюмберга появлялись не  просто  злость  и  кураж  разогретого
выпивкой человека. Нет, он словно бы перерождался: ничего не  оставалось  от
траченного жизнью еврея, которому с похмелья можно дать  шестьдесят  лет,  а
после  хорошей  парикмахерской  сорок.  Он   превращался   в   полную   свою
противоположность, совершенно в другого человека. Будто менял свое  обличье.
Вместо разболтанного, слегка фатоватого, неряшливого, немолодого и не  очень
здорового  человека  с  засыпанными   перхотью   плечами   вдруг   появлялся
хладнокровный зрелый боец, владеющий всеми видами боевых  искусств,  умеющий
стрелять из всего, из чего можно и нельзя, умеющий превратить в оружие любой
случайно попавшийся под руку предмет. Боец, не делающий  ни  единой  ошибки,
потому что ставка его была не на драку с непонятным  исходом,  а  совсем  на
другое: или ты победил, или ты  погиб.  Третьего  нет,  третьего  просто  не
существует в природе.
   От памятной стычки с водителями тяжелых грузовиков, которым, конечно  же,
не стоило высказывать своих соображений о машине Блюмберга, в сознании Макса
осталось лишь одно смазанное воспоминание - как от фотоснимка, сделанного  в
движении со слишком большой выдержкой. Сначала на площадке перед придорожным
кафе были они трое  в  окружении  двух  десятков  дальнобойщиков,  при  этом
грузный Макс и щуплый Николо прикрывали спинами  шефа.  Потом  их  почему-то
оказалось всего трое, а дальнобойщики валялись возле  огромных  колес  своих
грузовиков, а один висел на кабине.  Потом  вдруг  выяснилось,  что  Макс  и
Николо молотятся головами обо все выступы кабины,  безуспешно  пытаясь  хоть
как-то закрепиться, а за рулем сидит Блюмберг и на скорости  километров  сто
двадцать ведет "вольво" с вагоном-рефрижератором  сначала  по  самой  кромке
глинистого оврага,  потом  по  жутко  крутому  откосу,  потом  под  колесами
раздался треск бревен  старого,  давно  никем  не  используемого  мостика  и
"вольво" одного из злосчастных дальнобойщиков оказывается на другой  стороне
реки в полной недосягаемости и от  двух  других  грузовиков  дальнобойщиков,
снаряженных в погоню, и -  главное  -  от  трех  патрульных  машин  полиции,
вызванной хозяином кафе в самом начале драки.
   Нужно отдать должное Аарону Блюмбергу: он нечасто доводил себя  до  такой
кондиции. Но его  молодым  компаньонам  пришлось  провести  немало  часов  в
наблюдениях за ним и в обсуждении особенностей его характера.
   Как и всем молодым немцам (или даже как всем молодым людям вообще), Максу
Штирману и Николо Вейнцелю было в высшей степени  наплевать  на  особенности
характера и образ жизни их старшего компаньона.  Он  давал  хорошо  (и  даже
очень хорошо) зарабатывать им, они давали так же  хорошо  зарабатывать  ему.
Этими служебными по существу  и  внешне  доброжелательными  отношениями  все
могло бы и закончиться, если бы Макс и Николо не понимали, что они в гораздо
большей степени зависят от Блюмберга, чем он  от  них.  Блюмберг  мог  найти
других программистов, они другого такого шефа - нет. И потому их разговоры о
Блюмберге  были  столь  же  глубокомысленны  и  внутренне  напряженны,   как
разговоры о судьбах русской культуры на московских кухнях.
   Но  едва  они  всерьез  задумались  и  заговорили  о  шефе,  как  тут  же
выяснилось,  что  весь  Блюмберг  -  одна  сплошная  загадка.  Один  большой
Fragezeichen - вопросительный знак.
   Где он родился, когда, в какой семье? Почему, будучи гражданином  Израиля
и обладая несомненно семитскими именем и фамилией, он  пишет  в  официальных
документах о своем русском происхождении?  Откуда  он  свободно  знает  пять
европейских языков, не считая русского, польского и болгарского? Где  и  как
он учился искусству биржевого маркетинга? Откуда у него такие связи, что при
необходимости  он  в  полчаса  может  мобилизовать  до  нескольких  десятков
миллионов долларов? Откуда в нем хладнокровие "зеленого берета"?
   Да и вообще, доннер-веттер, кто он такой, этот,  как  он  себя  и  других
называет, хрен мамин? И почему, кстати, мамин, а не папин?
   Не было ответов на эти вопросы. Как и на  многие  другие.  Не  было  этой
фамилии ни в базе данных Пентагона и Лэнгли, ни  в  компьютерах  израильской
армии и "Моссада", ни даже в бывшем КГБ,  код  которого  поддался  стараниям
Макса и Николо с наибольшим трудом не потому, что он был слишком сложным,  а
потому, что они долго вообще не могли разобраться  во  всех  этих  дикарских
аббревиатурах: ФСК, ФСБ, МВД, ФАПСИ, ФНП. Последнее  было  выяснить  трудней
всего, а делом оказалось пустым. Под этими  буквами  скрывалась  Федеральная
налоговая полиция России, к которой Блюмберг при всем своем желании  не  мог
иметь никакого отношения. И не имел.
   В конце концов Макс и Николо смирились. Шеф  по-прежнему  вызывал  у  них
жгучее  любопытство,  но  они  ограничивались  раздумьями,  наблюдениями   и
обсуждениями. И хватит, хватит.
   Немцы - благоразумный народ. И проявляется это уже с младых ногтей.
   * * *
   И теперь, очень ранним утром 5 мая  1992  года,  увидев  шефа  совершенно
трезвым. Макс удивился не тому, что тот трезв,  а  совсем  другому  -  тому,
насколько он трезв. Блюмберг был  в  таком  состоянии,  в  каком  Макс  шефа
никогда не видел. Он  лишь  догадывался,  что  тот  может  быть  и  в  такой
собранности - собранности бойца, которому предстоит  решающая  схватка.  При
этом он все так же наперекосяк полулежал в качалке, покачивал ногой,  иногда
трогал рукой  отросшую  за  ночь  седоватую  щетину  и  осуждающе  покачивал
головой, как бы укоряя себя за то, что ему лень пойти в ванную и  побриться.
Но и при этом было ясно: шеф в любое мгновение может прыгнуть  с  мансардной
крыши без всякого вреда для себя или выкинуть что-нибудь  такое,  что  можно
видеть только в самых крутых американских боевиках.
   - Очухался? - поинтересовался Блюмберг, заметив взгляд Макса.  -  Хватит,
поночевали. Буди Николу.
   Но сколько Макс ни тряс компаньона, тот лишь  мотал  головой,  мычал,  но
глаз упорно открывать не желал. Блюмберг решил проблему просто. Он принес из
кухни двухлитровый ковш холодной воды  и  вылил  на  голову  несостоявшегося
светила Берлинского университета. Тот раскрыл глаза и сказал:
   - Гутен морген.
   При  помощи  Макса  и  Николо  Блюмберг  выяснил,  что  активные   поиски
несанкционированных входов в базы компьютерных  данных  малых  аэропортов  и
пристаней начались около трех часов утра и активно продолжались до пяти.
   Непонятно, какой вывод сделал Блюмберг из этого ничего не означающего, по
убеждению Макса и  Николо,  факта,  но  он  приказал  переписать  данные  на
дискету, зашифровать и отправить дискету на хранение  в  сейф  Национального
банка, в котором агентство Блюмберга арендовало ячейку. С поручением послали
Макса. Когда он вернулся, то обнаружил, что во всей мансарде нет  ни  одного
свежего клочка бумаги, все порезано в специальной машине, а обрезки вынесены
к мусорному фургону турок, самолично  Николо  погружены  и  сопровождены  до
мусоросжигающего завода.
   Но последний приказ, отданный Блюмбергом, заставил не только Макса, но  и
более доверчивого  Николо  Вейнцеля  подумать  о  том,  не  подействовал  ли
таинственный "Кавказ" на умственные способности их шефа.  Блюмберг  приказал
вынуть из всех машин жесткие  диски,  уничтожить  их,  отключить  все  порты
компьютеров от питания и сетей, все обесточить  и  придать  помещению  такой
вид, будто сюда не заглядывали уже лет пять.
   И при всем внешнем спокойствии и даже  благодушии  вид  у  Блюмберга  был
такой, что даже у незнакомого человека язык не повернулся бы ему возразить.
   Когда  все  было  приведено  в  соответствующий  вид,  Блюмберг  приказал
сотрудникам съездить домой и привести себя в приличный вид, а сам  спустился
в свою квартиру. Через полтора часа он встретил обоих у въезда  в  подземный
гараж.
   На Блюмберге был артистический серый сюртук от Сен-Лорана, серый  цилиндр
и серые замшевые перчатки в руках. Туфли напоминали гамаши начала века,  они
не  завязывались  на  шнурки,  а  застегивались  сбоку   на   кнопки.   Чуть
набриолиненные волосы облегали лысину  мудреца  благородно-серым  венцом,  в
лице была молодящая  испанская  смуглинка,  а  контактные  линзы  превратили
тусклые глаза флегматичного финна в яркие, излучающие любопытство  и  тонкий
вкус к жизни глаза испанца чуть-чуть в летах, но еще ого-го.
   Это и сказал Макс, первым увидев шефа:
   - Ого-го! Такое впечатление, что вы собрались на дипломатический раут!
   - Примерно туда я и собрался, - кивнул Блюмберг. - А ты меня отвезешь. Я,
конечно, и сам могу на твоей тачке доехать...
   - Нет!!! - завопил Макс. - Только не это1 Отвезу! И привезу. И буду целый
день возить. И еще на чай дам, только не трогайте мою тачку!
   - Я почему-то так и думал, что ты согласишься, - проговорил  Блюмберг.  -
Тебе, Николо.  Сегодня  в  полдень  в  "Президент-отеле"  Кельна  начинаются
пленарные заседания  так  называемого  Балтийского  клуба.  Найми  съемочную
группу, сиди с ними в зале, и пусть снимают  все  подряд.  Все,  понял?  Без
единой купюры! Предупреди режиссера: никакого монтажа, кассеты мне  нужны  в
первозданном виде. Иначе ни шиша не заплачу.
   - Это на него подействует, - согласился Николо,  садясь  за  руль  своего
фиалкового "альфа-ромео" в тайной  надежде,  что  шеф  не  передумает  и  не
покусится на него.
   Но Блюмберг  и  не  думал  об  этом.  Он  рассеянно  постучал  сложенными
перчатками по атласным полям цилиндра, как бы вспоминая, не забыл ли чего, и
удовлетворенно кивнул:
   - Кажется, все в порядке. Поехали.
   - Куда? - полюбопытствовал Макс.
   - В Кельн. А там сначала -  в  Балтийский  клуб.  Потом,  может  быть,  в
российское консульство. Но скорее всего  -  в  Кельнский  собор.  Если  быть
точным, его следовало бы назвать Домским. Так он и называется. Но  я  как-то
привык, что Домский собор - это в Риге, а в Кельне - Кельнский.
   - Вы собираетесь слушать в соборе мессу?
   - Нет. Во-первых, сегодня будни и никаких месс не служат. А  во-вторых...
Видишь ли, я намерен встретиться там с  одним  человеком  и  объявить  войну
России.
   Макс едва не врезался в мусорные баки - те самые,  мимо  которых  никогда
равнодушно не проезжал Блюмберг.
   - Как? - переспросил он. - Объявить войну России? Я вас правильно понял?
   - Ну, не объявить, ладно. Но предупредить, что в случае чего объявлю.  Ты
бы поаккуратней рулил, а? А то мне в порванном  сюртуке  на  прием  являться
как-то не совсем...
   - Объявить войну  России,  -  изумленно  повторил  Макс.  -  Да  кто  вы,
мать-перемать, такой?!
   Блюмберг усмехнулся, причем усмехнулся, как машинально отметил  Макс,  не
своей обычной  полуухмылкой,  а  усмешко