у  из  обыкновенного  пленного.  С  точки  зрения
Заида, фанасиот стал интригующим вызовом его  магическим  способностям.  Для
Криспа неудача Заида превратила пленника в препятствие,  которое  необходимо
сокрушить, потому что более мягкими методами с ним не справиться.
   - Пусть им займутся люди в красной коже, - резко произнес император.
   Следователи, не прибегавшие к магии, носили красную  кожаную  одежду,  на
которой кровь не видна.
   В молодости Крисп не столь быстро отдал бы такой  приказ.  Он  знал,  что
проведенные на троне годы - и его желание оставаться на нем  еще  много  лет
сделали его более жестким, пожалуй, даже жестоким. Но у него всегда  хватало
сил распознать в себе эту жесткость и не прибегать к ней до тех  пор,  когда
обойтись без нее никак нельзя. И сейчас,  рассудил  Крисп,  настал  как  раз
такой момент.
   Вопли фанасиота долго  не  давали  ему  заснуть.  Крисп  был  правителем,
поступавшим так, как полагал необходимым; монстром себя он  не  считал.  Уже
после полуночи он влил в себя чашу вина  и  отгородился  винными  парами  от
криков пленника. Наконец он уснул.

Глава 5

   Прожив  всю  жизнь  под  шум  морских  волн,  Фостий   обнаружил   немало
странностей  в  холмистой  местности,  через  которую  они  ехали.  Ему  был
непривычен постанывающий  гул  ветра,  который  даже  пахнул  не  правильно,
принося с собой запахи земли, дыма и  животных  вместо  привычного  привкуса
морской соли, которого он не замечал, пока не лишился.
   Прежде он мог выглянуть из высокого окна и  увидеть  горизонт  далеко  за
голубым простором, ныне же тот сузился до нескольких сот шагов  серых  скал,
серовато-коричневой земли и серовато-зеленых кустов. Фургон,  в  котором  он
находился, петлял по дорогам столь узким, что по ним, казалось, и лошадь  не
пройдет, а уж тем более нечто на колесах.
   И, конечно же, никто не обращался с ним так, как Сиагрий и  Оливрия.  Всю
жизнь окружающие выполняли,  а  то  и  предвосхищали  любое  его  желание  и
прихоть.
   Единственными исключениями были отец, мать, когда была жива, и братья - а
как старший брат он научился добиваться своего и от Эврипа с Катаколоном.  И
ему даже в кошмарном сне не могло привидеться, что дочь главаря мятежников и
какой-то головорез станут  не  только  поплевывать  на  его  желания,  но  и
командовать им.
   Им же и в голову не приходило, что они не имеют права поступать иначе.
   Когда дорога приблизилась к очередному из бесчисленных поворотов, Сиагрий
сказал:
   - Эй, ты, ложись. Если тебя кто и увидит, это наверняка  окажется  кто-то
из наших, но никто еще не дожил до старости, полагаясь на авось.
   Фостий улегся на дно фургона. Когда Сиагрий в первый раз  велел  ему  так
поступить, он заартачился, и Сиагрий тут же влепил ему затрещину. Выпрыгнуть
и убежать  Фостий  не  мог,  потому  что  запястья  ему  стягивала  веревка,
привязанная другим концом к фургону. Он мог, конечно, подняться и закричать,
призывая на помощь, но, как сказал Сиагрий, большинство местных жителей были
фанасиотами.
   Когда он попробовал не подчиниться, Сиагрий сказал еще кое-что:
   - Слушай, парнишка, ты, наверное,  думаешь,  что  сможешь  высунуться  из
фургона и погубить нас. Возможно, ты и прав. Но советую тебе  запомнить  вот
что: обещаю, что тебе не доведется  увидеть  наши  головы  на  кольях  возле
Вехового Камня.
   Блефовал ли он? Вряд ли. Несколько раз мимо проезжали другие фургоны  или
всадники, но  Фостий  лежал  спокойно.  В  большинстве  случаев,  когда  ему
приказывали  лечь  на  дно  фургона   перед   поворотом,   где   дорога   не
просматривалась,  на  ней  никого  не  оказывалось.  Вот  и   сейчас   через
минуту-другую Сиагрий бросил ему через плечо:
   - Ладно, парень, можешь лезть обратно.
   Фостий вернулся на  свое  место  между  силачом  возницей  и  Оливрией  и
спросил:
   - Да куда вы меня везете, в конце концов?
   Он задавал этот вопрос со дня похищения. Как и всегда, Оливрия ответила:
   - Не будешь знать - не проболтаешься, если тебе повезет  сбежать.  -  Она
поправила упавшую на щеку прядь волос. - Если ты, конечно, решишь, что стоит
попробовать.
   - Может, мне этого меньше хотелось бы, если бы вы  мне  больше  доверяли,
возразил Фостий. Его религиозные  убеждения  почти  не  отличались  от  догм
фанасиотов, но ему было трудно заставить себя полюбить  людей,  которые  его
опоили, похитили, избили и лишили свободы. Он решил рассмотреть эту проблему
с теологической точки зрения. Быть может, ему следует одобрить их  действия,
потому что они  избавили  его  от  отвратительно  комфортабельного  мира,  в
котором он проживал?
   Нет. Пусть он небезупречно религиозен, но  тех,  кто  его  мучает,  он  и
сейчас воспринимал как врагов.
   - Не мне решать, можно ли тебе доверять, - сказала Оливрия.  Это  сделает
мой отец, когда ты предстанешь перед ним.
   - И когда это случится? - в несчетный раз спросил Фостий.
   - Когда надо, - отрезал Сиагрий, опередив Оливрию. - Тебе не кажется, что
ты задаешь чертовски много вопросов?
   Фостий промолчал, надеясь, что делает это с достоинством, и опасаясь, что
со стороны он выглядит вовсе не так, как ему хотелось  бы.  Легко  сохранять
достоинство, когда его  подкрепляют  роскошные  одеяния  с  золотым  шитьем,
неоспоримая власть и пышный  дворец  со  множеством  слуг.  Гораздо  труднее
выглядеть достойно в драной занюханной тунике и со связанными ногами, а  еще
труднее было делать это несколько дней назад, когда Фостий, весь  загаженный
и вонючий, оказался во власти тех, на кого хотел произвести впечатление.
   Громыхая колесами,  фургон  приближался  к  очередному  повороту,  а  это
означало, что Фостию предстояло вновь прятаться  -  или,  может,  правильнее
сказать "быть спрятанным"? Даже его учитель грамматики не ответил бы с  ходу
на такой вопрос - на полу фургона. Однако на сей раз, когда поворот был  без
происшествий преодолен, Сиагрий удовлетворенно хмыкнул, а  Оливрия  негромко
захлопала в ладоши.
   - Эй, ты, вставай, - велел Сиагрий. - Считай, почти приехали.
   Фостий все еще думал, что его привезли в порт Питиос, хотя запаха моря не
ощущал. Питиос он никогда не видел, но представлял  городом  вроде  Наколеи,
только, вероятно, еще меньше и замызганнее.
   Показавшийся впереди городок был и в  самом  деле  меньше  и  замызганнее
Наколеи, но на этом сходство с представлениями  Фостия  кончалось.  Это  был
никакой не порт, а кучка домов и мастерских в долине,  чуть  более  широкой,
чем большинство из попадавшихся ему на пути.
   Угрюмый форт со стенами из серого известняка возвышался  над  окружающими
домишками, словно Собор в столице над остальными зданиями.
   - А это еще что за дыра? - спросил Фостий и сразу пожалел о  своем  тоне,
ясно подразумевавшем, что городишко недостоин того, чтобы в нем жили. Именно
так он и считал - да как мог человек  захотеть  прожить  всю  свою  жизнь  в
какой-то паршивой долине? И как мог после этого утверждать,  что  прожил  ее
достойно?
   Впрочем, глупо выкладывать похитителям подобные мысли.
   Сиагрий и Оливрия переглянулись.
   - Он все равно узнает, - сказала  Оливрия.  Сиагрий  неохотно  кивнул,  и
тогда Оливрия ответила Фостию:
   - Этот город называется Эчмиадзин.
   На мгновение Фостию почудилось, будто  девушка  чихнула,  потом  до  него
дошло.
   - Похоже, это васпураканское слово.
   - Правильно, - подтвердила Оливрия. - Мы тут совсем рядом с  границей,  и
немало принцев называют его своим родным городом.
   Но главное  то,  что  именно  в  Эчмиадзине  начал  проповедовать  святой
Фанасий, поэтому для его последователей он стал главным городом .
   Если  Эчмиадзин  считался  столицей  фанасиотов,  то  Фостий  мог  только
радоваться, что его не  привезли  в  какую-нибудь  отдаленную  деревушку.  В
столице он выболтал бы эту мысль, не задумываясь, а друзья и приятели Фостия
-  иногда  он  с  трудом  мог  отличить  одних  от  других  -  наверняка  бы
расхохотались. При нынешних же  обстоятельствах  молчание  вновь  показалось
Фостию самым разумным поведением.
   Жители Эчмиадзина неторопливо шагали по своим делам, не обращая  внимания
на появившегося среди них инкогнито младшего Автократора. Оливрия  оказалась
права - многие из прохожих выглядели как  васпуракане:  от  своих  видесских
соседей они отличались более широкими плечами и  мощным  торсом.  Старенький
священник-васпураканин, облаченный в темно-синюю рясу иного  покроя,  чем  у
клириков-ортодоксов, ковылял по немощеной улице, опираясь на посох.
   Судя по внешности часовых у ворот форта, они сделали все возможное, чтобы
отличаться от халогаев в позолоченных кольчугах, но  при  этом  иметь  право
называться солдатами.
   Вооружены они были каждый по-своему и стояли,  прислонясь  к  стенам  или
опираясь на копья, как угодно, но только не прямо.
   Но Фостию был хорошо знаком такой  по-волчьи  оценивающий  взгляд  -  так
всматривались халогаи в любого, кто приближался к дворцу.
   Однако едва  узнав  Сиагрия  и  Оливрию,  часовые  оживились,  запрыгали,
завопили и принялись хлопать друг друга по спинам.
   - Клянусь благим богом, вы сцапали-таки этого мелкого  педика!  -  заорал
один из них, тыкая пальцем в Фостия. Так... судя  по  всему,  его  репутация
упала еще ниже.
   - Прошу вас, друзья, сообщите моему  отцу,  что  он  здесь,  -  попросила
Оливрия. Сорвавшись с ее губ, как, впрочем, и  с  губ  Дигена,  фанасиотское
обращение показалось Фостию свежим и искренним.
   Грубые мужики заторопились выполнить ее просьбу. Сиагрий натянул вожжи  и
спрыгнул с козел.
   - Вытяни наружу ноги, - сказал он Фостию. - Отсюда тебе не убежать. -  И,
словно прочитав мысли пленника, добавил:
   - Если ты собрался ударить меня в лицо,  мальчик,  то  знай:  я  тебя  не
просто изобью. Я тебя так истопчу, что ты целый год не  сможешь  дышать  без
боли. Ты мне веришь?
   Фостий поверил - столь же  искренне,  как  верил  во  владыку  благого  и
премудрого, и в немалой степени из-за того, что вид  у  Сиагрия  был  такой,
словно ему очень хотелось выполнить свою угрозу. Поэтому наследник  престола
сидел спокойно, пока Сиагрий разрезал ему веревку на лодыжках. Возможно, они
с Сиагрием и разделяли фанасиотскую веру,  но  это  никогда  не  сделает  их
друзьями.
   Когда Фостий был ортодоксом, у него появлялись враги-ортодоксы, и  он  не
видел причин, почему один фанасиот не может презирать другого как  человека,
пусть даже вера у них одинаковая.
   Часовые к тому времени уже возвращались к воротам беспорядочной  группой,
один даже отстал на несколько шагов.
   Тип, первым вернувшийся на свой пост, махнул  рукой,  приглашая  Оливрию,
Сиагрия и Фостия войти в крепость. Сиагрий подтолкнул  Фостия  в  спину,  не
выказав особой нежности:
   - Давай, топай.
   Фостий подчинился. Во внутреннем дворике другие солдаты  -  наверное,  их
вернее было бы назвать воинами, потому что при всей внешней свирепости они и
понятия не имели о дисциплине - фехтовали, пускали стрелы  в  насаженные  на
колья тюки сена или просто, рассевшись,  болтали  между  собой.  Они  махали
рукой Сиагрию,  уважительно  кивали  Оливрии  и  не  обращали  ни  малейшего
внимания на Фостия. И то сказать, в простой и дешевой тунике он не  выглядел
достойной внимания персоной.
   Обитая снаружи железом дверь в главную башню стояла открытой нараспашку.
   Подгоняемый толчками Сиагрия, Фостий нырнул во мрак за дверным проемом  и
споткнулся, не зная, куда и как ставить ноги в темноте.
   - Сверни налево в первом же проходе, - негромко сказала Оливрия.
   Фостий с благодарностью воспользовался подсказкой и, лишь  оказавшись  во
внутреннем помещении, неожиданно задумался над тем, действительно ли Сиагрий
настолько груб, а Оливрия настолько мягка, как ему кажется. До  него  дошло,
что швырять его из одной крайности в другую, словно губку в бане, - неплохой
способ избавления пленника от остатков былой решительности.
   - Заходи, младшее величество, заходи! - воскликнул приземистый  худощавый
мужчина, сидящий в кресле с высокой спинкой в дальнем конце палаты.  Значит,
это и есть Ливаний. Голос его  прозвучал  сердечно,  словно  они  с  Фостием
старые друзья и никакой он не пленник. Улыбка его была теплой и  радушной  -
фактически  улыбкой  Оливрии,  только  перенесенной  на  лицо,   окаймленное
аккуратной седеющей бородой и  помеченное  парой  сабельных  шрамов.  Фостию
сразу захотелось ему довериться - и перестать из-за этого верить себе.
   Сама палата была обставлена  так,  чтобы  как  можно  точнее  имитировать
насколько это возможно для крепости в захолустном городке -  Тронную  палату
столичного дворца. Тому, кто никогда не видел настоящую Тронную палату,  эта
даже могла показаться впечатляющей. Выросший же во  дворце  Фостий  счел  ее
нелепой. Где упирающаяся в трон двойная мраморная колоннада?
   Где стоящие вдоль нее элегантные придворные в богатых одеяниях?
   Вряд ли их могла заменить горстка нагло пялящихся  на  Фостия  солдат.  А
священник в поношенной рясе и непонятный тип в полосатом  кафтане  никак  не
могли сойти за вселенского  патриарха  и  величественного  севаста,  стоящих
перед высоким троном Автократора.
   Фостий с некоторым усилием напомнил себе, что намерен презреть окружающие
его отца пышность и показуху. Он также задался вопросом, почему предводитель
радикально эгалитаритских фанасиотов решил имитировать эту пышность.
   Впрочем, Фостию предстояли заботы посерьезнее. Ливаний привлек к себе его
внимание, внезапно спросив:
   - А много ли твой отец согласится отдать за твое возвращение?
   Я говорю не о золоте; мы, вступившие на светлый путь, презираем  его.  Но
он, конечно же, уступит часть земель и своего влияния, лишь бы вернуть тебя.
   - Уступит? Сомневаюсь. - Горечь Фостия была отчасти  искренней.  -  Мы  с
отцом всегда ссорились. И мне кажется, он только обрадовался, отделавшись от
меня. А почему бы и нет? У него ведь осталось  еще  два  сына,  которые  ему
больше по душе.
   - Ты недооцениваешь себя в его глазах, -  сказал  Ливаний.  -  Разыскивая
тебя, он перевернул вверх дном всю местность вокруг имперской армии.
   - Он искал тебя также с помощью магии, и с неменьшей решимостью, произнес
мужчина в кафтане. В его видесском ощущался едва заметный акцент.
   Фостий пожал плечами. Возможно, ему сказали правду, а может, и солгали.
   Какая разница?
   - Кстати, что заставляет вас думать, будто я желаю вернуться  к  отцу?  Я
достаточно знаю о вас, фанасиотах, и предпочел  бы  провести  остаток  своих
дней с вами, чем погрязнуть среди вещей во дворце.
   Он сам не понимал, говорит ли правду, полуправду  или  отъявленную  ложь.
Его мощно притягивали доктрины фанасиотов - в этом он, по крайней  мере,  не
сомневался.  Но  как  могли  люди,   придерживающиеся   столь   благозвучных
принципов, скатиться до похищения? А почему бы и нет, если вера позволяет им
ради самосохранения прикидываться  ортодоксами?  И  если  это  так,  то  они
непревзойденные актеры. Они одурачили даже его.
   - Я слышал нечто подобное от своей дочери  и  святого  Дигена,  -  сказал
Ливаний. - Возможности здесь открываются... интересные.
   Ты действительно предпочел бы прожить свою жизнь в нужде вместе с нами, а
не в привычной тебе роскоши?
   - Душа заботит меня больше, чем тело, - ответил Фостий. - Тело  мое  лишь
одеяние, которое скоро обветшает. И если  оно  будет  выброшено  в  навозную
кучу, то какая разница, если некогда оно было расписано яркими красками?  Но
моя душа... она будет жить вечно. - И  Фостий  очертил  на  груди  солнечный
круг.
   Ливаний, священник, Оливрия и даже Сиагрий быстро повторили его жест.
   Человек в кафтане этого не сделал, и  это  удивило  Фостия.  Недостаточно
набожный фанасиот не вписывался в общую картину. А может, и  нет  -  он  сам
подходил под  такое  определение.  Вдруг  он  изображает  больше  веры,  чем
испытывает, лишь бы Ливаний обращался с  ним  помягче?  Фостию  было  трудно
разобраться в собственных чувствах.
   - Так что же нам с тобой делать? - задумчиво пробормотал Ливаний. Судя по
его тону, Фостий был готов поспорить, что предводитель фанасиотов размышляет
над тем же вопросом, который он только что  задавал  себе.  -  Считать  тебя
одним из нас или  же  просто  фигурой  на  игровой  доске,  которую  следует
поместить в подходящий момент на самое выгодное поле?
   Фостий кивнул, оценив  аналогию;  Ливаний  умел  проводить  сравнения.  В
видесской стратегической игре, имитирующей сражение, снятая с  доски  фигура
не имела никакой ценности, но могла быть снова введена  в  игру  на  стороне
захватившего ее игрока. Это правило  затрудняло  приобретение  мастерства  в
игре, но одновременно  точнее  отражало  хитроумную  запутанность  видесской
политики и государственного устройства.
   - Можно мне сказать, отец? - спросила Оливрия.
   - Разве я когда-нибудь мог тебе отказать? - рассмеялся Ливаний. - Говори.
   - Есть и третье решение, - сказала она. -  Никто  сильный  духом,  причем
неважно, вступил он уже на светлый путь или нет,  не  станет  хорошо  к  нам
относиться, раз мы его похитили и насильно привезли  сюда.  Но  разве  может
порядочный человек не увидеть, оказавшись здесь, как  праведно  мы  живем  в
соответствии со святыми заветами Фоса?
   - Многие не смогут этого увидеть, - сухо возразил  Ливаний.  -  Например,
Крисп, его солдаты и священники. Но, как я вижу, ты еще не  договорила.  Так
говори же.
   - Я вот что хочу предложить. Не надо запирать  Фостия  в  тюрьме.  Потому
что, если мы когда-нибудь захотим вернуть его на игровую доску, нам вовсе не
нужно,  чтобы  он  переметнулся  на  сторону  противника   при   первой   же
возможности.
   - Но дать ему полную свободу мы тоже не можем, - отметил  Сиагрий.  -  Он
однажды уже пытался сбежать, и наверняка не раз думал о побеге. А то, о  чем
просишь ты, позволит ему ускакать к папочке, едва  он  незаметно  раздобудет
лошадь.
   Фостий мысленно дал себе пинка за попытку бегства с фермы.
   Правда, тощий тип уже врезал ему за это, и гораздо больнее.
   - Я вовсе не прошу предоставить ему полную свободу, - возразила  Оливрия.
Ты прав, Сиагрий, это опасно. Но если мы  покажем  ему  Эчмиадзин  и  другие
места, где светлый путь силен, то он  своими  глазами  увидит  ту  жизнь,  к
которой уже почти склонился перед похищением. И как только он ее увидит, как
только примет сердцем, он может истинно стать одним  из  нас,  и  уже  будет
неважно, как он к нам попал.
   - Да, есть надежда, что такое сработает,  -  признал  Ливаний,  и  сердце
Фостия дрогнуло. Однако  ересиарх  обладал  истинно  видесской  способностью
распознавать предательство прежде, чем  оно  созрело.  -  Но  это  же  может
предоставить ему повод для лицемерия, а  заодно  позволит  выбрать  место  и
время для побега.
   - Истинно так, клянусь благим богом, - прорычал Сиагрий.
   Сплетя пальцы, Ливаний повернулся к Фостию:
   - А что скажешь ты, младшее  величество?  -  В  его  устах  титул  Фостия
прозвучал  если  и  не  издевательски,  то  по  меньшей  мере   недостаточно
уважительно.
   - В конце концов, это тебя касается.
   - Действительно. - Фостий попытался воспроизвести тон Ливания. Если бы он
полагал, что неискренние обещания спасут его от маленькой,  темной  и  сырой
тюремной камеры, то обязательно прибегнул бы к ним. Но он  предположил,  что
Ливаний воспримет подобные обещания как  ложь,  и  потому  пожал  плечами  и
ответил:
   - Решайте сами. Если вы мне не верите, то все  равно  не  поверите  любым
моим словам.
   - А ты умен. - Сидящий в  кресле  с  высокой  спинкой  Ливаний  напоминал
Фостию хитрого кота, самозванно назначившего себя судьей над мышами.  Фостий
никогда прежде не был мышью, и это ощущение ему  не  понравилось.  -  Ладно,
поживем увидим.
   Хорошо, младшее величество, обойдемся  без  кандалов.  -  "Пока  что",  -
угадал Фостий  невысказанные  слова.  -  Мы  позволим  тебе  увидеть  нас  -