Фостий, только чуть медленнее, чем следовало бы:
он еще не освоился с иронией ситуации, когда ему оказывает  помощь  человек,
которого он презирает.
   - Не за что. - Сиагрий опустил ладонь на его здоровое  плечо.  -  Мне  бы
такое и в голову не пришло, но ведь ты  и  в  самом  деле  хочешь  пойти  по
светлому пути, верно? Того монаха ты зарубил просто здорово, а потом и вовсе
кинулся в одиночку сражаться со всеми имперцами разом.  Может,  ума  у  тебя
оказалось меньше, чем храбрости, но иногда  -  в  лед  умников.  Я  даже  не
мечтал, что у тебя так здорово получится.
   - Иногда - в лед умников, - слабым голосом повторил Фостий. Наконец-то он
понял, какой ценой удовлетворил Сиагрия: сперва он оказался слишком труслив,
чтобы отказаться от приказанного, а потом выдал дезертирство за храбрость.
   Подобная мораль оказалась для него слишком скользкой. Он испустил  долгий
усталый вздох.
   - Да, спи, пока можно, - сказал Сиагрий.  -  Завтра  нам  придется  много
скакать, пока  мы  не  убедимся,  что  окончательно  оторвались  от  вонючих
имперцев.
   Но мне придется отвезти тебя в Эчмиадзин.
   Теперь-то я уверен, что ты с нами, и ты нам очень даже пригодишься.
   Спать? Разве можно спать, когда так больно? И хотя самая мучительная боль
кончилась,  когда  извлекли  стрелу,  рана  ныла,  словно  гнилой   зуб,   и
пульсировала в такт с ударами сердца. Однако вскоре,  когда  возбуждение  от
скачки и схватки угасло, на Фостия широкой черной волной накатила усталость.
Жесткая земля, болящая рана - не все ли равно? Он заснул как убитый.
   Он проснулся, не досмотрев сон, в котором  его  попеременно  то  бил,  то
кусал волк, и увидел трясущего его Сиагрия. Плечо все еще  отчаянно  болело,
но Фостий сумел кивнуть, когда Сиагрий спросил, сможет ли он ехать верхом.
   Впоследствии он изо всех сил старался позабыть возвращение в Эчмиадзин.
   Но, несмотря на все старания, не мог  забыть  мучительную  боль,  которая
пронзала его каждый раз, когда на очередном привале в  рану  вновь  наливали
вино. Плечо стало горячим, но лишь вокруг раны, и он  предположил,  что  эта
процедура, хотя и мучительная, все же пошла ему на пользу.
   Ему хотелось, чтобы на его рану взглянул жрец-целитель, но таковых  среди
фанасиотов не оказалось. Теологически все было логично:  если  тело,  как  и
любой материальный предмет, есть порождение Скотоса, то  какой  смысл  особо
заботиться о  нем?  В  качестве  абстрактного  принципа  подобное  отношение
поддержать легко, но когда дело коснулось твоего конкретного  тела  с  твоей
конкретной болью, абстрактные принципы быстро показались ерундой.
   Фостий с радостью увидел впереди холмы, и не только потому, что Эчмиадзин
был домом, который фанасиоты надеялись сделать и домом для Фостия, но еще  и
потому, что их вид означал, что имперские солдаты не поймают их на дороге  и
не завершат начатое дело. К тому же, напомнил он себе, в крепости  его  ждет
Оливрия, и лишь  ноющая  рана  не  позволила  ему  насладиться  этой  мыслью
по-настоящему.
   Когда отряд  приблизился  к  долине,  на  дне  которой  стоял  Эчмиадзин,
Фемистий подъехал к Сиагрию и сказал:
   - Теперь я и мои люди двинемся по светлому пути против  материалистов.  А
вы езжайте по воле Фоса; дальше мы с вами ехать не можем.
   - Отсюда я его легко довезу и сам, - ответил  Сиагрий,  кивнув.  -  Делай
свое дело, Фемистий, и  пусть  благой  бог  присмотрит  за  тобой  и  твоими
парнями.
   Спев гимн с фанасиотскими словами, зелоты развернули  лошадей  и  поехали
обратно делать "святую" работу - жечь и убивать. Сиагрий и Фостий продолжили
путь к крепости Эчмиадзина.
   - Мы тебя сперва заштопаем, как полагается, и убедимся, что рука работает
нормально, и лишь потом поедем сражаться снова, -  пообещал  Сиагрий,  когда
показалась серая каменная громада крепости. - Может, даже и  хорошо,  что  я
тоже побуду здесь, а то вдруг придется с чем-то  разбираться,  пока  Ливания
нет.
   - Как скажешь. - Фостию сейчас хотелось только одного - слезть с  коня  и
не забираться в седло ближайшие лет десять.
   Когда они ехали по грязным улочкам к  крепости,  Эчмиадзин  показался  им
странно просторным. Боль и усталость притупили ум  Фостия,  и  он  не  сразу
догадался о причине. Наконец до него дошло, что солдаты, переполнявшие город
всю зиму, отправились прославлять владыку благого  и  премудрого,  уничтожая
все, что они считали порождением его злобного врага.
   В воротах крепости стояли лишь двое часовых. Внутренний двор опустел, там
больше  не  было  солдат,  стреляющих  из  луков,  фехтующих  или  слушающих
разглагольствования Ливания.  Кажется,  все  главные  приспешники  ересиарха
покинули город вместе с ним; по крайней мере, никто из них не вышел из башни
выслушать доклад Сиагрия.
   Фостий вскоре обнаружил, что  и  башня  практически  пуста.  Шаги  его  и
Сиагрия гулко раздавались в залах, где некогда  было  тесно  от  солдат.  Но
внутри все же осталась жизнь. Из палаты, где Ливаний давал аудиенции, словно
Автократор, вышел солдат. Завидев Фостия, опирающегося на плечо Сиагрия,  он
спросил:
   - Что с ним случилось?
   - А ты как думаешь? - рявкнул Сиагрий. - Парень только что узнал, что его
выбрали патриархом, и теперь даже ходить не может от радости.
   - Фанасиот ахнул; Фостий старался не  хихикать,  наблюдая,  как  до  типа
постепенно доходит, что Сиагрий пошутил.  Сиагрий  указал  на  окровавленную
повязку на плече юноши:
   - Его ранили в драке с имперцами - а дрался он хорошо.
   - Это понятно, только зачем ты его сюда привез? - поинтересовался солдат.
   - Кажется, не так уж сильно он и ранен.
   - Он такой грязный, что на вид  не  скажешь,  но  это  сынок  императора,
пояснил Сиагрий. - И о нем нужно заботиться чуть побольше,  чем  об  обычном
солдате.
   - Почему? - Подобно любому видессианину, фанасиот был готов из-за  любого
повода пуститься в теологический спор. - Мы все равны на светлом пути.
   - Верно, да только у Фостия есть особая стоимость. И  если  мы  правильно
его используем, то он поможет очень многим людям встать на светлый путь.
   Солдат принялся разжевывать сказанное, причем буквально -  размышляя,  он
жевал нижнюю губу. Наконец он неохотно кивнул:
   - Тут ты, пожалуй, прав.
   Сиагрий повернул голову и прошептал Фостию в ухо:
   - Знаешь, что самое забавное: я изрубил бы его в вороний  корм,  коли  он
сказал бы мне "нет". - Он вновь повернулся к солдату:
   - На кухне остался кто живой? А  то  мы  давно  голодаем,  да  только  не
специально.
   - Кто-то должен быть. - ответил  солдат,  хотя  и  нахмурился  -  ему  не
понравилась дерзость Сиагрия.
   С тех пор как Фостия ранило, есть ему почти не хотелось. Зато теперь  при
мысли о еде желудок громко заурчал. Быть может, это означало, что ему  стало
лучше?
   Доносящиеся с кухни запахи  гороховой  каши  с  луком  и  хлеба  еще  раз
напомнили юноше, насколько он голоден. В столовой высокими  стопками  стояли
миски - напоминание о едоках, которых здесь  сейчас  не  было.  За  длинными
столами сидела лишь горстка людей. Сердце Фостия встрепенулось -  среди  Них
он увидел Оливрию.
   Она обернулась посмотреть на вошедших. Фостий, должно быть, действительно
оказался настолько грязен, как и говорил Сиагрий,  потому  что  бандита  она
узнала первым. Затем ее взгляд переместился с лица Фостия  на  окровавленную
повязку на плече и обратно. Фостий увидел, как глаза ее расширились.
   -  Что  случилось?  -  тревожно  воскликнула  она,  торопливо  подходя  к
вошедшим.
   - Меня ранили стрелой, - ответил  Фостий.  Стараясь  говорить  как  можно
более небрежно, он добавил:
   - Наверное, жить буду.
   Он не мог сказать больше ни слова, но мимикой постарался дать ей  понять,
чтобы она не выдала их. Если Сиагрий обнаружит - или хотя бы  заподозрит,  -
что они любовники, то последствия окажутся гораздо фатальнее, чем пущенная в
него стрела кавалериста.
   Им  повезло.  Сиагрий,  очевидно,  ничего  не  подозревал  и  поэтому  не
насторожился, хотя Фостий и Оливрия наверняка  хоть  в  мелочах,  да  выдали
себя.
   - Да, он сражался хорошо -  даже  лучше,  чем  я  мог  от  него  ожидать,
госпожа, - пробасил он. - Он скакал навстречу имперцам, и один из них всадил
в него стрелу. Я сам  ее  извлек  и  промыл  рану.  Заживает  она,  кажется,
нормально.
   Теперь уже Оливрия смотрела на  Фостия  с  таким  выражением,  словно  не
знала, что с ним делать. Так оно, скорее всего, и было: ведь, уезжая, он  не
мечтал сражаться и уж тем более  заработать  похвалу  Сиагрия.  Но  инстинкт
самосохранения вынудил его поднять саблю против монаха с  дубиной,  а  потом
Сиагрий решил, что он помчался атаковать имперцев, а не  сдаваться  им.  Мир
иногда бывает весьма странным.
   - Можно мне немного поесть,  пока  я  не  упал  от  слабости?  -  жалобно
попросил он.
   Сиагрий и Оливрия подхватили его под руки и едва  не  принесли  к  столу,
усадили и поставили перед ним черный хлеб, твердый крошащийся  сыр  и  вино,
которое Фостий оценил как достойное лишь промывать солдатские раны.  Тем  не
менее он сразу влил в себя солидную кружку и почувствовал, как оно бросилось
ему в голову. Впиваясь зубами попеременно в хлеб и сыр, он рассказал Оливрии
тщательно отредактированную версию того, как оказался на кончике стрелы.
   - Понятно, - отозвалась девушка, когда он закончил. Фостий не был уверен,
что она все поняла, но теперь он и  сам  не  был  уверен,  какая  из  версий
настоящая. Повернувшись к Сиагрию, она сказала, осторожно подбирая  слова  и
таким тоном, словно Фостий не сидел рядом с ней:
   - Когда его приказали взять с собой в набег, то я подумала, что  это  был
план погубить его и тем самым принести горе его отцу.
   - Так задумал ваш отец, госпожа, - согласился  Сиагрий,  также  игнорируя
Фостия, - но он сомневался, верит ли парень в  светлый  путь.  Поскольку  же
вера его настоящая, то он стал для нас ценнее живой, чем мертвый.  Так  мне,
по крайней мере, кажется.
   - Надеюсь, ты прав,  -  ответила  Оливрия,  неплохо,  на  взгляд  Фостия,
имитировав безразличие.
   Он сидел, дожевывая краюху хлеба, и размышлял. Чем  фальшивее  он  станет
себя вести в том, что приписывает ему Сиагрий, тем лучше  ему  будет.  Какой
отсюда урок? В том, что Сиагрий  настолько  злобен,  что  фальшь  перед  ним
оборачивается добром? Тогда как объяснить то, что он о нем заботился, привез
обратно в Эчмиадзин и теперь подливает ему в  кружку  кислого,  но  крепкого
вина?
   Фостий поднял кружку левой рукой:
   - Выпьем за... то, чтобы я скоро мог пользоваться и правой рукой.
   Все выпили.

Глава 10

   Если на карте писать, она портится и становится бесполезной. Если втыкать
в нее булавки - тоже. Крисп уговорил Заида создать при помощи магии  красные
камушки, которые прилипали бы, как магниты, в нужных местах к  пергаменту  и
оставались там, даже если его скручивают.  Теперь  он  пожалел,  что  выбрал
именно такой цвет: когда карту разворачивали, создавалось впечатление, будто
она заболела оспой.
   И всякий раз, разворачивая ее, он добавлял новые камушки,  отмечая  места
новых вспышек фанасиотского насилия. Большая их часть, как и прошлым  летом,
располагалась в северо-западном квадранте западных провинций, но  далеко  не
все.
   Взглянув  на  донесения,  он  положил  два  камушка  в  гористом   районе
юго-восточной части полуострова, в самом центре империи.
   Его мало утешало то, что карта лежала на складном столике в императорском
шатре, а не на столе во дворцовом кабинете. Некоторым императорам хватило бы
самого факта,  что  кампания  началась,  чтобы  создать  у  них  впечатление
оправданное или нет, - будто они делают что-то против религиозных фанатиков.
   Но Крисп видел внутренним взором пламя,  полыхающее  на  карте  там,  где
располагались красные камушки,  слышал  крики  торжества  и  отчаяния.  Даже
одного такого камушка хватило бы с  избытком,  а  карту  усеивали  несколько
десятков.
   Стоящий рядом с ним Катаколон тоже мрачно разглядывал красные камушки.
   - Они повсюду, - пробормотал он, покачивая головой.
   -  Да,  впечатление  именно  такое,  верно?  -  спросил  Крисп.   Картина
понравилась ему не больше, чем сыну.
   - Верно, - подтвердил Катаколон, не  отрывая  глаз  от  пятнистого  листа
пергамента. - А какой из них обозначает, где находится Ливаний и его главные
силы?
   - Хороший вопрос, - признал  Крисп.  -  И  империи  нужно  дать  на  него
правильный ответ. Жаль, что  я  его  не  знаю.  Беда  в  том,  что  ересиарх
пользуется этими небольшими налетами как прикрытием для своих  главных  сил.
Они могут оказаться практически где угодно.
   Сформулированная  подобным  образом,  эта   мысль   прозвучала   особенно
тревожно.
   Армия Криспа удалилась от столицы всего на расстояние двухдневного марша.
И если фанатики Ливания обрушатся на  нее  прежде,  чем  она  изготовится  к
сражению... Крисп покачал головой. Не выйдет - армия  окружена  пикетами,  и
любой, кто попытается застать ее врасплох, будет жестоко наказан. А если  он
сейчас начнет шарахаться от любой тени, то получится, что Ливаний  опережает
его на несколько ходов.
   Катаколон оторвался от карты и взглянул на Криспа:
   - Так ты решился завести еще одного отпрыска, верно, отец? И  в  твоем-то
возрасте?
   - У меня уже есть три отпрыска. Полагаю, уж если Видесс выдержал вас,  то
выдержит и еще  одного.  А  что  касается  возраста...  так  меня  этим  уже
попрекали в столице. Мой агрегат еще работает, сам видишь.
   - Да, конечно, но все равно... -  Катаколон  счел  эти  слова  за  полное
предложение, и означало оно примерно следующее: "То, что он работает,  вовсе
не значит, что ты имеешь право пользоваться им направо и налево".
   - Быть может, ты чему-нибудь научишься, наблюдая  за  мной,  -  парировал
Крисп. - Если станешь продолжать в таком же духе и дальше, парень, то  скоро
наплодишь столько бастардов, что их  хватит  на  твой  личный  кавалерийский
отряд.
   Они могут назвать себя "Шлюхины дети Катаколона", а это будет  звучать  и
грозно, и правдиво.
   Крисп надеялся пристыдить своего младшенького -  он  давно  уже  забросил
надежду  устыдить  его  за  распутство,  -  но  эта  идея  просто  восхитила
Катаколона.
   Захлопав в ладоши, он воскликнул:
   - Если я стану отцом эскадрона, то парни наплодят себе пару полков, а мои
внуки в конце концов станут всей видесской армией.
   Как частенько случалось при общении с  Яковизием,  Криспу  осталось  лишь
поднять руки, признавая поражение:
   - Ты неисправим.  Пойди  передай  Саркису,  что  я  хочу  его  видеть,  и
постарайся не совратить кого-нибудь по дороге до его шатра.
   - Халогаи не в моем вкусе, - ответил Катаколон с достоинством, граничащим
с высокомерием. - Вот если бы их дочери и сестры служили Видессу...
   Крисп сделал вид, будто сейчас швырнет в него  складной  стул,  и  юноша,
смеясь, выскочил из  шатра.  Крисп  вспомнил  экзотическую  светловолосую  и
розовокожую халогайскую красавицу, которую видел на пиру у Анфима  поколение
назад. Катаколону она наверняка бы очень понравилась.
   Крисп прогнал из головы соблазнительные воспоминания и вернулся к карте.
   Создавалось впечатление, что фанасиоты объявились повсюду одновременно, а
это весьма затрудняло выработку плана борьбы с ними.
   В шатер просунул голову телохранитель. Крисп выпрямился, ожидая, что  тот
доложит о приходе Саркиса, однако услышал совсем другое:
   - Твое величество, маг Заид хочет с тобой поговорить.
   - Вот как? Да,  конечно,  я  его  выслушаю.  Как  и  обычно,  Заид  начал
простираться перед  Криспом;  как  и  обычно,  Крисп  жестом  велел  ему  не
утруждаться. Оба улыбнулись, соблюдя этот маленький ритуал. Однако радостная
улыбка быстро сошла с лица мага.
   - Да возрадуется ваше величество, - сказал он, - за  прошедшие  несколько
дней мне удавалось прослеживать перемещения его младшего величества Фостия.
   - Так он не оставался все время на одном месте?  -  спросил  Крисп.  -  Я
думал, он до сих пор в Эчмиадзине. -  Поскольку  с  того  дня,  когда  Зайду
удалось заглянуть за завесу макуранской магии, Фостий оставался  в  одном  и
том же месте, Крисп осмелился надеяться, что его  сын  скорее  пленник,  чем
новообращенный последователь светлого пути.
   - Нет, ваше величество, боюсь, что это не так. Позвольте,  я  сейчас  все
покажу. - Заид извлек из мешочка на поясе  квадратик  кожи.  -  Вот  кусочек
дубленой оленьей кожи, я выбрал это животное по той  причине,  что  нежность
его взгляда символически отражает привязанность, которую  вы  испытываете  к
похищенному сыну. Видите отметки - здесь, здесь И здесь?
   Отметки Крисп видел: они выглядели так, словно кожу в  нескольких  местах
прожгли кончиком раскаленного шила.
   - Я вижу их, чародейный господин, но вынужден признать, что не понимаю их
смысла.
   - Как вам известно, я смог наконец  обнаружить  Фостия,  воспользовавшись
законом сродства. Если бы он оставался в Эчмиадзине, то отметки, которые  вы
видите,  располагались  бы  буквально  одна  на  другой.  Поскольку  же  они
разбросаны, это значит,  что  он  перемещался  на  значительное  расстояние,
вероятнее всего, на юг и на восток, а затем вернулся в исходное место.
   - Понятно. - Нахмурясь, Крисп уставился на кусочек кожи. - А почему,  как
тебе кажется, он совершал эти... перемещения?
   - Ваше величество, я весьма доволен уже тем, что сумел установить, что он
перемещался, вернее, уехал и  вернулся.  Но  почему  он  так  поступал,  мое
магическое искусство определить не в состоянии. - Заид говорил со  спокойной
решимостью, словно показывал, что не желает знать, почему Фостий выезжал  из
крепости фанасиотов, а затем вернулся в нее.
   Маг был и  другом  Криспа,  и  придворным;  неудивительно,  что  он  счел
благоразумие самой безопасной тактикой.
   - Чародейный господин, - резко произнес Крисп, - не является ли  наиболее
вероятным объяснением то, что он отправился вместе с фанатиками в  набег,  а
затем вернулся... домой?
   - Несомненно, подобную вероятность следует учитывать, - признал Заид. - И
все же возможны и многие иные объяснения.
   -  Возможны?  Да,  но  насколько  они  вероятны?  То,   что   я   сказал,
соответствует фактам гораздо лучше любого  другого  объяснения,  приходящего
мне в голову. Долгий опыт  практики  в  качестве  верховного  судьи  империи
убедил Криспа в том, что простейшее  объяснение  чаще  всего  оказывается  и
правильным.  Что  может  стать  проще  предположения  о  том,   что   Фостий
присоединился к бунтовщикам и отправился сражаться вместе с ними? Крисп смял
лоскут оленьей кожи и швырнул его на пол. Жаль, что этот проклятый Диген уже
сдох. Сейчас я с удовольствием казнил бы его собственными руками.
   - Сочувствую, ваше величество, и поверьте мне, я полностью сознаю тяжесть
проблемы, которая отсюда происходит.
   - Да, проблемы. - Какое обтекаемое и  трусливое  слово.  Но  как  следует
поступать, когда сын и наследник переходит на сторону врага? Несмотря на всю
любовь Криспа к составлению  планов,  для  таких  обстоятельств  у  него  не
имелось заранее обдуманной цепочки  действий.  Теперь  же  ему  пришлось  из
необходимости ее  составлять.  Какой  наследник  получится  из  Эврипа?  Он,
разумеется, будет восхищен открывшейся перспективой, но станет ли он хорошим
Автократором? Этого Крисп не знал.
   Очевидно, Заид размышлял вместе с ним, потому что волшебник сказал:
   - Нет необходимости думать об этом прямо сейчас, ваше величество.  Вполне
возможно, по окончании кампании выявятся  все  обстоятельства  происходящего
ныне.
   -  Вероятно,  -  мрачно  буркнул  Крисп.  -  Беда  только  в   том,   что
обстоятельства окажутся такими, что мне вовсе не захочется их узнавать.
   Ответить Заид не успел, потому что в императорский шатер вошел Катаколон,
а следом за ним Саркис. Юноша кивнул магу; Заид, запросто бывавший во дворце
еще со времен его рождения, был знаком Катаколону н