да случалось мрачное настроение.
   - Встряхнись. Этот колдун и ему подобные держатся за плащ Авшара.
   Одна победа - и они уже думают, что им принадлежит  весь  мир.  -  Трибун
пристально посмотрел на усталого жреца. - К тому же, мой друг, ты сейчас  не
в лучшей форме.
   - Это правда, - признался Нейпос, протер потное лицо  грязным  рукавом  и
жалко улыбнулся. - Я не очень крепко сижу сегодня в седле, а?
   - Не очень, - подтвердил Марк. - Думаю, тебе лучше всего присоединиться к
нашему отряду. Комфорта обещать не могу, но до дома мы доберемся.
   Улыбка Нейпоса стала шире.
   - Очень надеюсь на это, - он вздохнул и повернулся к  легионерам.  Боюсь,
мне будет не угнаться за твоими высокими солдатами.
   Римляне довольно заухмылялись - все они были выше (и  стройнее)  толстого
маленького жреца. Нейпос постарался собраться с силами, пошел  за  солдатами
твердым шагом.
   - Недурно, - сказал один из них Нейпосу, когда  они  подошли  к  римскому
лагерю.  Улыбка  легионера  стала  хитрой.  -  С  нами  уже  довольно  много
видессиан. Возможно, ты найдешь себе кольчугу и  вещевой  мешок,  и  мы  еще
сделаем из тебя хорошего легионера.
   - Не приведи Господь! - завздыхал Нейпос, округляя глаза. - Пеший марш  -
это не для меня.
   - Но мы можем положить тебя на землю и катить,  как  бочонок,  -  заметил
другой римлянин.
   Жрец бросил на Марка такой возмущенный и  умоляющий  взгляд,  что  трибун
вынужден был легким покашливанием положить конец шуточкам солдат.
   Гай Филипп уже собрал  манипулу  на  помощь  Скаурусу,  но,  увидев,  что
солдаты возвращаются в долину,  взмахом  руки  остановил  ее  движение.  Как
только разведчики подошли достаточно близко, он крикнул:
   - Все в порядке?
   Марк поднял вверх большой палец - жест как на гладиаторских боях.
   Старший центурион ответил тем же жестом и вернул на место манипулу.
   Несмотря на брюзжание Гая Филиппа, Скаурус знал, что тот первым из  всего
легиона бросится на помощь своему "юному" трибуну.
   Из колонны римлян вышел человек в хламиде  и  сандалиях  и  направился  к
разведчикам.  Горгидас  не  замечал  Марка.  В  этот  момент  для  него   не
существовало ни трибуна, ни легионеров. Врач заметил Нейпоса, и  этого  было
достаточно, чтобы он забыл обо всем на свете.
   - Ты владеешь искусством врачевания ваших магов? - требовательно  спросил
он, наклоняясь вперед и словно нависая над маленьким жрецом.
   - Да, немного, но...
   Горгидас не стал слушать возражений. Они с Нейпосом  часто  беседовали  о
вопросах души и веры, но сейчас у грека не было времени для разговоров.
   Он схватил жреца за плечо и потащил к носилкам с  тяжелоранеными,  сказав
на ходу:
   - Одни боги знают, сколько  я  молился,  чтобы  они  послали  мне  такого
знающего целителя, как ты.  Я  видел,  как  люди  умирали,  и  был  бессилен
что-либо сделать, моих  познаний  недостаточно,  чтобы  помочь  им.  Но  вы,
видессиане, вы знаете столько, что...
   Он  остановился  и  развел  руками  -  рациональный,  логичный   человек,
вынужденный признавать существование чуда, которое было выше его  понимания.
Любопытные римляне (и Марк в том числе) окружили странную парочку. Марк  уже
видел, как врачеватель-жрец спас жизнь Сексту Муницию и еще одному легионеру
сразу же после прибытия римлян в Видессос.  Однако  чудеса  не  портятся  от
повторения, подумал он..
   Нейпос слабо упирался, пытаясь объяснить, что знания его не столь велики,
как кажется Горгидасу, в то время как грек, не слушая возражений, мягко,  но
настойчиво  подталкивал  жреца  вперед.  Оказавшись  возле  раненых,  Нейпос
замолчал.
   В походе уход за ранеными  не  мог  быть  хорошим,  и  многих  ожидала  в
ближайшие  дни  мучительная  смерть.  Инфекции  и  высокая  температура.   в
сочетании с грязной водой и палящим солнцем приближали неизбежный конец.
   Гнилостный запах от воспаленных ран вызывал тошноту, ароматические  мази,
накладываемые    Горгидасом,    приносили    временное    облегчение,     но
чудодейственными свойствами не обладали. Солдаты, бледные от  жара,  дрожали
даже в палящий полдень, забываясь в бреду.
   Перед  лицом  такого  страдания  с  Нейпосом  случилось  то,  на  что   и
рассчитывал Горгидас. Маленький жрец словно сбросил с себя усталость.
   Когда он подошел к раненым, он уже казался выше своего роста.
   - Покажи мне самых тяжелых, - обратился он к Горгидасу, и  в  голосе  его
внезапно прозвучали властные нотки. Если Горгидас и заметил эту перемену, то
не подал вида. Он был согласен на роль мальчика на побегушках, если это было
необходимо, чтобы спасти его пациентов.
   - Самых тяжелых? Это здесь, - сказал  он,  проведя  по  подбородку  худой
ладонью.
   Публий Флакк метался в бреду и  дрожал  в  ознобе,  его  грудь  судорожно
вздымалась и опускалась, черная, борода резко выделялась на  бледно-восковой
коже. Сабля казда оставила страшную рану  в  левом  бедре  Флакка,  и,  хотя
Горгидас каким-то образом умудрился остановить кровь, рана  почти  сразу  же
воспалилась. Несчастный легионер умирал от горячки.
   Зеленовато-желтый гной сочился из-под повязок, над раненым, отвратительно
Жужжа, вились привлеченные запахом  гниения  большие  изумрудные  мухи.  Они
ползали по влажному телу и по лицу легионера, садились на закрытые  глаза  и
потрескавшиеся от жара почерневшие губы.
   Осмотрев Публия Флакка, жрец помрачнел и сказал Горгидасу:
   - Я сделаю все, что могу. Сними повязку, мне нужно касаться его.
   Горгидас размотал повязку, которую сам же  вчера  наложил.  Закаленные  в
битвах солдаты закашлялись, когда врач обнажил  страшную  рану.  Вонь  стала
невыносимой, и римляне, будучи не в силах ее терпеть, отступили, но ни врач,
ни жрец даже глазом не моргнули.
   - Теперь я понимаю Филоктета, - пробормотал Горгидас.
   Нейпос вопросительно поднял брови - врач произнес эти слова  по-гречески,
но фраза вырвалась у него машинально, и он не стал ее объяснять.
   Марк понял Горгидаса и оценил правду пьесы Софокла. Независимо  от  того,
насколько высок был человек, достаточно запаха разложения, сочащегося от его
ран, чтобы отогнать от него товарищей. Мысль эта мелькнула и исчезла,  когда
Нейпос склонился над Публием Флакком и коснулся его рани руками. Глаза жреца
были закрыты. Он сжал воспалившуюся ногу а такой  силой,  что  костяшки  его
пальцев побелели. Если бы Флакк не был без сознания, он бы громко  застонал.
Но раненый не приходил в себя, и жрецу было легче делать свое дело. На краях
раны выступил гной и потек по  пальцам  Нейпоса.  Жрец  не  обратил  на  это
внимания, он был полностью сосредоточен на ранении.
   Год назад, в  Имбросе,  Горгидас  высказывал  предположение  об  энергии,
которая переходила с рук жреца в тело больного.  Слова,  которые  произносил
тогда имбросский целитель Апсимар, были непонятны Скаурусу; не понимал он их
и сейчас, однако волосы на затылке трибуна встали дыбом. Он чувствовал,  как
дивная сила проходила через руки Нейпоса, но понять ее природу не мог.
   Стараясь  сосредоточиться  как  можно   более   полно,   жрец   прошептал
бесчисленное количество молитв. Видессианский язык, на котором  он  говорил,
был настолько архаичным, что Скаурус узнал всего несколько  слов.  Даже  имя
бога звучало на этом языке иначе. Доброе божество Видессоса  звалось  Фосом,
но сейчас его имя прозвучало как "Фаос".
   Сначала  Марк  подумал,  что  ему  только  показалось,  исцеление,   даже
чудесное, не может произойти  так  скоро,  но  вскоре  сомнения  рассеялись:
отвратительный гной исчезал из грязной раны, а ее красные  воспаленные  края
бледнели, опухоль быстро уменьшалась.
   - Нет, это невероятно, - пробормотал пораженный трибун.
   Легионеры шептали имена богов, известных им куда дольше, чем Фос.
   Нейпос не обращал на них внимания. Сейчас все вокруг него могло рухнуть в
громовых раскатах, а он так и остался бы стоять, склонившись  над  недвижным
телом Публия Флакка.
   Раненый легионер застонал и вдруг впервые за все эти дни  широко  раскрыл
глаза. Они глубоко запали, и выглядел он страшно, но очнулся  от  забытья  и
понимал происходящее. Горгидас помог солдату  подняться  и  дал  ему  флягу.
Римлянин с жадностью отпил несколько глотков и хрипло прошептал:
   - Спасибо.
   Это слово было единственным, что смогло нарушить внимание Нейпоса.
   Жрец ослабил давление на рану Флакка - так же, как и раненый легионер, он
только в эту минуту начал осознавать, что происходит вокруг. Нейпос потрогал
пульс раненого и тихо сказал:
   - Благодарение Фосу за то, что он использовал меня как свое орудие, чтобы
спасти этого человека.
   Вместе с другими римлянами Марк в восхищении смотрел на чудо, сотворенное
Нейпосом. Гниющая рана, которая чуть не убила Флакка, внезапно стала  чистой
и стремительно заживала, лихорадка  и  бред  исчезли.  Легионер  начал  было
что-то говорить окружившим его товарищам и  даже  попытался  встать.  Только
пропитанные гноем повязки и рой мух над  ними  напоминали  о  том,  что  еще
совсем недавно человек этот был при смерти.
   Сияя, Горгидас подошел к Нейпосу и с чувством произнес:
   - Ты должен обучить меня своему искусству. Забери все, что у  меня  есть,
но научи.
   Жрец неуверенно выпрямился на подкашивающихся ногах. Его  снова  охватила
усталость, и все же он заставил себя улыбнуться:
   - Не говори о плате. Я покажу тебе  все,  что  умею.  Если  у  тебя  есть
талант, ученики Фоса не спросят с тебя ни гроша  -  только  пользуйся  своим
даром мудро.
   - Благодарю тебя, - ответил Горгидас,  и  его  благодарность  Нейпосу  за
такой ответ была ничуть не меньшей,  чем  благодарность  Флакка,  когда  ему
предложили воды.
   Затем врач снова перешел к делу.
   - Но мне еще нужна твоя помощь. Котилий Руф  находится  в  очень  тяжелом
состоянии, сам увидишь.
   Он повел Нейпоса через возбужденную толпу солдат, стоявших вокруг Флакка.
Жрец сделал несколько шагов, и вдруг глаза его  закатились,  и  он  осел  на
землю. Горгидас в отчаянии посмотрел на него,  затем  наклонился,  приподнял
веко и потрогал пульс Нейпоса.
   - Он заснул! - возмущенно сказал врач.
   Марк коснулся его плеча.
   - Мы уже видели, что такое лечение забирает у целителя  столько  же  сил,
сколько он вкладывает их в страждущего. А Нейпос и так уже чуть держался  на
ногах. Дай бедняге немного отдохнуть.
   - Ну что ж, пусть отдыхает, - печально вздохнул Горгидас. -  Ведь  он,  в
конце концов, только человек, а не скальпель и не настойка меда.  Думаю,  не
стоит убивать моего главного целителя чрезмерной работой. Но лучше, чтобы он
поскорее проснулся.
   И врач уселся рядом с посапывающим Нейпосом.

***

   Соли, город, которого отряд  римлян  достиг  через  несколько  дней,  уже
посетили казды. Руины незащищенного стенами поселения на берегу реки  Рамнос
напоминали  о  трагедии,  которая  произошла  с  Соли  много  лет  назад   и
повторялась с тех пор десятки раз,  когда  кочевники-казды  просачивались  в
Видессос. Маленькие серые  столбики  дыма  все  еще  поднимались  кое-где  в
воздух, хотя на первый взгляд казалось, что пригороды выжжены дотла и гореть
здесь решительно нечему. Но старая  Соли  уцелела,  так  как  была  защищена
крепкими стенами и стояла на вершине почти неприступного холма.
   Жители частично отстроили старый город заново.
   Тревожные крики и звуки труб, предупреждающие а приближении  вооруженного
отряда, донеслись со стен, когда дозорные заметили римлян.
   Марку было нелегко убедить их в том, что его  отряд  часть  видессианской
армии, тем более что казды часто гнали впереди себя пленных видессиан, чтобы
замаскироваться под имперских  союзников.  Когда  тяжелые  городские  ворота
наконец открылись, гипастеос Соли вышел вперед, приветствуя римлян.
   Это был высокий худощавый человек  лет  сорока  с  опущенными  плечами  и
утомленным лицом. Трибун не встречался с ним  в  походе,  но  знал  его  имя
Евгениос Капанос.
   Гипастеос всматривался в лица вновь  прибывших  с  усталым  любопытством,
словно все еще сомневаясь, не казды ли это, принявшие обличье друзей.
   - Вы - первый отряд, который пришел сюда в таком  количестве  и  в  таком
порядке, а их уже много прошло через город, - сказал он  и  через  некоторое
время добавил:
   - Мне уже стало казаться, что у Империи больше не осталось солдат.
   - Некоторые отряды сумели вырваться из окружения, - отозвался трибун.
   - Мы...
   Но Капанос продолжал говорить, не слушая Скауруса:
   - Да-да, не далее как вчера я видел жалкую кучку  воинов,  сопровождавших
Императора. Они шли к Питиосу, а затем собирались идти морем  к  столице,  я
полагаю.
   Челюсть у Марка отвисла, и он безмолвно уставился на гипастеоса. Все, кто
стоял достаточно близко, чтобы слышать этот  разговор,  полностью  разделили
его удивление.
   - Император? -  Зеприн  Красный  был  первый,  кто  повторил  это  слово,
пробившись к губернатору через ряды римлян. - Император? -  горячо  повторил
он еще раз.
   - Да, я сказал "Император", - согласился Капанос. Было очевидно, что  ему
стоило большого труда поддерживать беседу.
   Как всегда стараясь добраться до сути, Гай Филипп требовательно сказал:
   - Но каким образом Туризин Гаврас добрался сюда так, что мы не узнали  об
этом? Да и его  отряд  вряд  ли  можно  назвать  "жалким  сбродом".  У  него
оставался прочти весь правый фланг, причем в полном порядке.
   - Туризин Гаврас? - Евгениос Капанос уставился  на  центуриона  а  легким
раздражением. - Я вовсе не имел  в  виду  Туризина  Гавраса.  Я  говорил  об
Императоре - Императоре Ортайясе. Насколько мне известно, другого у нас нет.
Глава 2

   - Ты можешь заставить нас идти днем и ночью, и все же мы не догоним этого
идиота Сфранцеза, - сказал Виридовикс Скаурусу через день  после  того,  как
они узнали от Капаноса невероятную новость.
   Усталый, полный отчаяния, трибун остановился. Он так  разозлился,  узнав,
что Ортайяс присвоил  себе  титул  Императора,  что  безжалостно  гнал  свою
маленькую армию на север,  мечтая  бросить  узурпатора  лицом  в  грязь.  Но
Виридовикс прав. Если  оценивать  обстановку  здраво,  не  позволяя  розовой
пелене гнева туманить рассудок, то совершенно ясно, что у римлян нет никаких
шансов захватить Сфранцеза. Отряд узурпатора двигался на  конях,  с  ним  не
было женщин и раненых, и кроме того, Ортайяс опередил их  на  целый  дневной
переход. К тому же чем дальше на север продвигался легион, тем больше каздов
встречалось на его пути, и захватчики становились  все  более  агрессивными.
Легионерам была ясна  бесполезность  погони,  и  только  римская  дисциплина
удерживала их от открытого проявления недовольства, когда они продвигались к
Питиосу. Сердца их не лежали к этой цели. Им приказывали идти быстрей  после
каждой остановки, но с каждым часом они шли все медленнее.  Разумеется,  они
ненавидели Ортайяса Сфранцеза, но ненависть эта не мешала им  понимать,  что
догнать его они не сумеют.
   Лаон Пакимер чувствовал, что на этом привале многое должно решиться.
   Он подъехал к Марку и сказал:
   - По-моему, нам пора остановиться.
   В голосе его звучало сочувствие. Так же, как и римляне, катриш терпеть не
мог  Сфранцеза,  однако  выражение  голоса  нисколько   не   меняло   смысла
произнесенных им слов. Он тоже начал терять терпение и  не  видел  смысла  в
продолжении заведомо обреченной погони. Марк посмотрел на Пакимера, потом на
кельта, наконец, в последней надежде обратил взор на Гая Филиппа,  неприязнь
которого к самозваному Императору не знала пределов.
   - Ты хочешь знать, о чем я думаю? - спросил  старший  центурион,  и  Марк
кивнул. - Хорошо, я отвечу. Нет никакой надежды на то, что мы догоним  этого
ублюдка. Если ты заглянешь в глубину своей души, то признаешь, что это так и
есть.
   - Вероятно, ты прав, - вздохнул трибун. - Но если ты был уверен в этом  и
раньше, почему не сказал мне с самого начала?
   - По очень простой причине. Независимо от того, схватим мы Сфранцеза  или
нет, Питиос - неплохой город, и туда недурно было бы добраться. Если Ортайяс
решил идти к Видессосу морем, то ведь и мы можем сделать то же самое.  Тогда
нам не придется пробиваться с  боями  через  западные  территории.  Но  если
смотреть правде в глаза, то между нами  и  портом  слишком  много  проклятых
каздов, чтобы мы могли добраться до  моря  без  потерь.  Они  будут  здорово
трепать нас, вот увидишь.
   - Боюсь, что и тут ты прав. Если бы мы только знали, где сейчас Туризин!
   - Я тоже хотел бы это знать. Если только он еще цел.  На  западе  слишком
много врагов, чтобы мы могли пойти туда и узнать, что с ним.
   - Знаю. - Марк сжал кулаки. Сейчас,  как  никогда  прежде,  он  хотел  бы
получить весть от брата погибшего Императора, но в теперешней  ситуации  это
было невозможно. - Нам надо уходить на восток, это единственный выход.
   Они говорили по-латыни, и, поймав ничего не выражающий  взгляд  Пакимера,
трибун быстро перевел ему свое решение.
   - Разумно, - сказал катриш. Он наклонил голову в знак того, что согласен.
- Но "восток" - довольно неопределенное понятие,  а  вы  не  слишком  хорошо
знаете эти места. Знает ли кто-нибудь из вас, куда вы, собственно, идете?
   Несмотря на мрачное настроение, Марк не  удержался  от  улыбки  -  катриш
сильно преуменьшил их беспомощность.
   - Казды не могут прогнать с этих земель всех. Я  уверен,  что  мы  сумеем
найти одного-двух человек, которые покажут нам дорогу уже хотя бы для  того,
чтобы увести из своей местности большой отряд вооруженных людей, сказал  Гай
Филипп.
   Лаон Пакимер хмыкнул и развел руками в знак того, что сдается.
   - На это я ничего не могу возразить. Я тоже не захотел  бы,  чтобы  такой
сброд разбил лагерь возле моего дома, и постарался бы избежать  этого  любой
ценой.
   Старший центурион был не слишком доволен тем,  что  его  солдат  обозвали
"сбродом", но катриш принял предложенный им план, а это было главное.

***

   На следующее утро Марка разбудил шум ссоры - это произошло  незадолго  до
восхода солнца. Он устало выругался и сел на постели, чувствуя, что так и не
отдохнул толком после  вчерашнего  перехода.  Лежащая  рядом  с  ним  Хелвис
вздохнула и перевернулась на другой бок, пытаясь снова заснуть. Мальрик,  не
спавший, когда трибун и Хелвис хотели  этого,  сейчас  безмятежно  посапывал
носом.
   Скаурус высунул голову из палатки как  раз  в  тот  момент,  когда  Квинт
Глабрио и его подруга Дамарис проходили мимо. Она все еще ругалась:
   - Самый бесполезный мужчина, какого я только могу себе представить!
   Что я в тебе нашла - до сих пор не понимаю!
   Дамарис исчезла из поля зрения трибуна.  Он  был  не  прочь  узнать,  что
привлекло в ней самой Квинта Глабрио. Разумеется, она красива: точеное лицо,
чудесная фигура, глаза карие, густые вьющиеся волосы. Но худа, как юноша,  и
чересчур вспыльчива - вечно в глазах пламя бушует. Она очень  темпераментна,
как и гордая Комитта Рангаве - подруга Туризина, - и одно это уже говорит  о
многом. Но у Квинта Глабрио не такой быстрый в острый язык, как у  Туризина,
и он не может поставить ее на место. Все это в целом оставалось для Скауруса
загадкой.
   Глабрио посмотрел в ту сторону, куда ушла Дамарис. Он напоминал человека,
который решил проверить, кончилась ли гроза, но,  заметив  Марка,  смутился,
неловко пожал плечами и тут же исчез в своей палатке.  Досадуя  на  то,  что
стал свидетелем чужой неловкости, трибун сделал то же самое.
   Последняя вспышка гнева Дамарис все-таки  разбудила  Хелвис.  Отбросив  с
лица спутанные волосы, она села и пробормотала:
   - Я так рада, что мы не ссоримся, Хемонд...
   И остановилась в замешательстве.
   Марк хмыкнул, и  рот  его  расплылся  в  неуклюжей  улыбке.  Скауруса  не
беспокоило, когда Хелвис по ошибке  называла  его  именем  своего  погибшего
мужа, но каждый раз, когда это случалось, он не мог удержаться  от  дурацкой
усмешки.
   - Думаю, что ты можешь разбудить мальчика, - сказал он.