дце Марка забилось  сильнее.  Возле  костра  стояли  две
лошади. Другие бродили по берегу, подбирая скудную траву.
   Сенпат пришпорил лошадь. Остальные понеслись за ним. Подпрыгивая в седле,
Скавр из последних сил старался не навернуться с  лошади.  Соленый  северный
ветер дул ему в лицо. Глаза слезились.
   Но если  Марк  каким-то  образом  умудрился  усидеть,  то  легионер  Флор
оказался менее удачлив - он рухнул на песок. Конь убежал.  Ворен  насмешливо
крикнул  что-то  незадачливому  товарищу,  но  тут  же  сам  чуть  было   не
присоединился к нему.
   Поскольку римляне были слишком заняты тем, чтобы усидеть  на  лошади,  то
одна Неврат заметила у берега корабль. Широкий квадратный парус был  опущен,
а кливер удерживал корабль носом к ветру. Борта и палуба  были  выкрашены  в
зеленый цвет - цвет морской волны,  чтобы  сделать  судно  как  можно  менее
заметным.  Цвет  напомнил  Марку  печати  Дракса.  С   внезапной   тоскливой
уверенностью трибун понял, что это не имперский  корабль.  Это  намдалекский
корсар - один из тех, что рыскали в видессианских водах.
   - Смотри!.. - крикнула Неврат.
   И Марк увидел длинную шлюпку, которая спешила от берега к кораблю.  Порыв
ветра взметнул копну волос женщины и спустя миг  отбросил  их  ей  на  лицо.
Справа и слева от женщины сидело по  маленькой  детской  фигурке...  Женщина
неотрывно глядела на берег. Вот она подняла руку, показала на приближающихся
легионеров и крикнула что-то. Скавр. не мог расслышать  слов,  но  он  сразу
узнал это певучее контральто.  Гребцы  начали  быстрее  взмахивать  веслами.
Шлюпка удалилась от берега метров на двести.
   Натянув лук, Сенпат вошел в море  и  остановился,  когда  вода  коснулась
брюха лошади. Он натянул тетиву до уха и  пустил  стрелу,  Марк  пробормотал
невнятную молитву. Он и сам не знал, о чем просит: то ли о том, чтобы Сенпат
попал в цель,  то  ли  о  том,  чтобы  он  промахнулся.  Стрела  плеснула  в
нескольких метрах от правого борта шлюпки.
   Гребцы работали из последних сил, как одержимые.
   Сенпат положил на тетиву вторую  стрелу,  но  тут  же  грязно  выругался:
тетива сорвалась с лука. Неврат подъехала к нему, желая помочь.  Но  ее  лук
был более легким и посылал стрелы  не  так  далеко.  Сенпат  наконец  сделал
второй выстрел. Теперь  стрела  не  долетела  и  до  кормы  шлюпки.  Молодой
васпураканин сделал третью попытку, желая доказать себе, что  первая  стрела
не была случайной удачей. Но затем он покачал головой  и  вернул  Неврат  ее
лук.
   Лицо Скавра было мокрым. Поначалу  он  подумал,  что  это  дождь  начался
снова, но потом понял, что  плачет.  Ужаснувшись,  он  попытался  остановить
слезы, но не смог. Тогда Марк низко опустил  голову,  уставившись  себе  под
ноги. Слезы жгли ему глаза.
   Едва только беглецы поднялись на борт, намдалени распустили парус.  Ветер
весело заплескал в холстине. Парус  вздрогнул,  как  живое  существо.  Когда
трибун снова поднял голову, под бушпритом корабля уже закипала  белая  пена.
Корабль, подгоняемый ветром, стремительно уходил на восток. Никто из стоящих
на палубе не обернулся назад.

***

   События последующих двух  дней  Марк  почти  не  запомнил.  Боль  утраты,
отчаяние, вызванное предательством близкого человека, изгладили  подробности
из его памяти. Эти дни  остались  в  туманной  дымке.  Вероятно,  он  вернул
лошадей - и конфискованных в  усадьбах  Сенпатом,  и  украденных  беглецами.
Вероятно. Он не помнил. Во всяком случае, в западные  пригороды  столицы,  к
Бычьему Броду, он вышел пешим.
   Единственное, что  запомнилось  ему  во  всех  подробностях,  был  вечер,
проведенный с Сенпатом и Неврат. Мелочь, которая при других  обстоятельствах
быстро вылетела бы из головы.
   В тот вечер васпуракане, пытаясь  спасти  трибуна  от  черного  отчаяния,
купили огромную амфору вина и вдвоем приволокли ее к Марку. Они  вкатили  ее
по лестнице на второй этаж и подтащили прямо к  дверям  маленькой  комнатки,
которую снимал в те дни Марк.
   - Эй, - сказал трибуну Сенпат и извлек из сумки кружку, - давай-ка, пей.
   Резкий тон не оставлял места отказу. Скавр  выпил.  Горе  изглодало  его.
Обычно весьма умеренный  в  выпивке,  в  ту  ночь  Марк  лишь  приветствовал
возможность погрузиться в  пустоту.  Лишь  бы  не  чувствовать  больше  этой
изматывающей, жгучей боли...
   Скавр вливал в себя вино со скоростью, которая ужаснула бы самого Стипия.
Оба молодых васпураканина не могли состязаться с ним в этом.  И  потому  они
очень скоро просто уселись, покачиваясь,  на  полу,  обнявшись  и  расцветая
глупыми пьяными улыбками.
   И все же Марку не удалось  полностью  провалиться  в  забытье.  Память  о
случившемся горела в его мозгу во всех подробностях. И эти подробности  были
ужасны в своей выпуклой, почти зримой, почти осязаемой отчетливости.
   Вино  развязало  далекие  воспоминания,  которые,  как  считал  Марк,  он
похоронил давным-давно...
   Дождь шумел за окном, косые струи  хлестали  по  окнам.  Марк  расхаживал
взад-вперед по комнате, во все горло декламируя  большие  отрывки  из  пьесы
Еврипида "Медея". Он заучивал их, когда занимался греческим языком. Это было
очень давно...
   Когда Марк прочитал "Медею" в первый раз, он, как  и  рассчитывал  автор,
был целиком на стороне героини. А  сейчас,  похоже,  Скавр  совершил  ту  же
ошибку, что и самоуверенный Ясон. Да, самую  большую  ошибку,  какую  только
может совершить мужчина, когда легкомысленно относится к чувствам женщины  и
не задумывается о последствиях. Смешно! Скавр попал в то же положение, что и
Ясон. И только теперь он заметил, что страдание  разделено  между  Медеей  и
Ясоном поровну. Это тоже одна из особенностей пьес Еврипида.
   Сенпат и  Неврат  слушали  строки  из  греческой  трагедии  со  смешанным
чувством непонимания и восхищения.
   - Это действительно  настоящая  поэзия,  -  сказал  наконец  Сенпат.  Его
музыкальный слух улавливал и звучность стихов, и четкость ритма.  -  Но  что
это за язык? Это не тот, на котором вы, римляне, разговариваете между собой.
   Хотя Сенпат и его подруга  знали  всего  несколько  латинских  слов,  они
распознавали латынь в общем потоке речи.
   Трибун не ответил. Вместо этого он выпил еще один  большой  глоток  вина,
тщетно пытаясь заглушить страшные и  горькие  воспоминания.  А  они  все  не
хотели уходить... Кружка задрожала в его руке, и он пролил несколько  густых
красных капель себе на ноги. Даже Медея не соблазняла Ясона, когда  задумала
лишить его детей и бежать на крылатой колеснице...
   - Неужели бывало такое, чтобы  женщина  так  бессердечно  воспользовалась
любовью мужчины?.. - выкрикнул он.
   Он не ожидал ответа, но Неврат высвободилась из объятий мужа.
   - Насчет мужчин - не знаю, - проговорила  она,  пристально  посмотрев  на
него. - Повернись лучше в другую сторону. Если можешь. И тогда ты увидишь...
Алипию Гавру.
   Марк остановился, уставился на Неврат... И швырнул  полупустую  кружку  в
стену. Он мгновенно устыдился собственной жалости к самому себе.  Испытания,
которые привелось вынести дочери Маврикия, затмили горе  Марка,  как  солнце
затмевает луну.
   Трусость Ортайяса Сфранцеза стоила Маврикию  жизни  при  Марагхе.  Сам-то
Ортайяс при бегстве уцелел. Уцелел - и захватил престол Видесса.
   Сфранцезам, знатному и  богатому  чиновному  роду,  и  раньше  доводилось
сажать на престол императоров. Желая  закрепить  свои  права  на  трон,  они
вынудили Алипию стать женой Ортайяса.  Алипию,  чья  семья  всегда  боролась
против Сфранцезов, их влияния и их грабительской политики.
   Сам  Ортайяс,  глупый,  никчемный  человечек   со   вспышками   дурацкого
энтузиазма, самонадеянный и трусливый, был жалкой игрушкой  в  руках  своего
дяди Вардана. А Вардан, чья жестокость не была ни случайной, ни глупой,  уже
не один год бросал жадные взгляды на Алипию. Слабовольный племянник  не  жил
со своей женой, отдав ее в безраздельную власть  дяди.  Дочь  Маврикия  была
наложницей Вардана в течение всего короткого, печально знаменитого правления
Сфранцезов.
   Когда власть Вардана пала, Скавр невольно стал свидетелем позора девушки.
Но вместе с тем увидел он и то, что Алипия  не  покорилась  обстоятельствам,
что дух и воля ее не сломлены  -  а  ведь  она  попала  в  самое  настоящее,
унизительное рабство.
   Марк неловко склонился к Неврат и  коснулся  губами  ее  руки.  Когда  он
попытался добавить несколько слов признательности, горло у него перехватило,
и он зарыдал.
   Но  это  были  очищающие  слезы,  и  в  них  чудились   первые   признаки
выздоровления от тяжелой болезни. Вино наконец взяло свое: Марк  не  слышал,
как Неврат и ее муж поднялись и тихонько вышли из комнаты.

***

   В Палате Девятнадцати лож было  холодно.  Трибун  чувствовал  себя  очень
одиноко, когда  докладывал  о  последних  событиях  Маврикию  Гавру.  Сенпат
Свиодо, Неврат и  Стипий  сопровождали  Марка  в  столицу.  Остальных  Скавр
отослал назад, в Гарсавру. Гаю Филиппу не помешают солдаты, зато в  Гарсавре
легионеры не рискуют попасть Автократору под горячую руку.
   Марк рассказал Туризину правду, умолчав только о  том,  что  произошло  в
палатке между ним и Хелвис.
   Туризин погрузился  в  каменное  молчание,  поглядывая  на  Марка  сквозь
скрещенные пальцы.
   Когда Марк впервые встретил Туризина, на лице молодого Гавра  можно  было
прочесть все его  чувства.  За  короткий  срок  Туризин  овладел  искусством
владыки не показывать собеседнику лишнего. Сейчас глаза Императора абсолютно
ничего не выражали.
   А  затем  величественный  фасад  Непогрешимого   Властителя   треснул   и
развалился - и перед Марком предстал живой человек.
   - Будь ты проклят, Скавр! - проговорил он тяжело. Слова  падали  одно  за
другим,  как  камни.  -  Почему,  проклятие,  всегда  приходится  любить   и
ненавидеть тебя одновременно?
   Офицеры, окружавшие  на  совете  Императора,  зашевелились.  Римлянин  не
слишком хорошо знал их,  и  они  почти  не  знали  Марка.  Большинство  были
молодыми людьми. Их возвышение началось во время последней военной кампании.
Трибун в то время находился  далеко  от  столицы  -  он  воевал  в  западных
провинциях. Все эти новые офицеры заменили многих  военачальников  Туризина,
которые вместе  со  Скавром  служили  еще  под  началом  Маврикия.  Одни  из
ветеранов были мертвы, другие попали в опалу как мятежники...
   - Но Его Императорское Величество не поверит же  этой  нелепой  басне?  -
запротестовал один из них - кавалерист по имени Провк Марзофл. На  красивом,
почти безусом лице молодого аристократа  читалось  явное  недоверие.  Как  и
несколько других офицеров, сидевших за столом, Марзофл старательно  подражал
Туризину в его пренебрежении к прическе.
   Это недоверие одновременно было и приговором. Еще  несколько  человек  за
столом кивнули.
   - Нет, поверю, - ответил Император. Он  продолжал  изучать  лицо  Скавра,
словно допытываясь, не утаил ли трибун еще чего-то. -  Да,  я  поверю.  Могу
поверить. Но пока что я этого не сказал.
   - Что ж, в таком случае, как мне кажется, настала  пора  это  сделать,  -
неожиданно произнес Тарой Леймокер.
   По крайней мере, это лицо и этот голос были Марку  знакомы.  Хриплый  бас
друнгария  флота,  привыкшего   перекрикивать   морской   ветер,   прозвучал
оглушительно в закрытом  помещении  -  даже  в  таком  большом,  как  Палата
Девятнадцати лож.
   Улыбнувшись Марку, Леймокер добавил:
   - У него хватило мужества вернуться  к  тебе  после  такой  неудачи.  Это
заслуживает почестей, а не приговора. Что с того,  что  проклятые  Игроки  в
конце концов удрали? Главное - Нового Намдалена  в  западных  провинциях  не
будет. Кого ты должен благодарить за это?
   Марзофл презрительно сморщил свой аристократический нос. Адмирал  добился
высокого  положения  исключительно  благодаря  своему  мужеству,  силе  и  -
редкость для видессианина - необычайной честности.
   Кавалерист заметил:
   - Ничего удивительного, что Леймокер защищает этого выскочку. Он  слишком
многим обязан чужеземцу, поэтому...
   - Да, обязан,  и  я  горжусь  этим,  клянусь  Фосом!  -  сурово  произнес
друнгарий.
   Император нахмурился.  Он  вспомнил,  как  Леймокер  присягнул  Ортайясу.
Правда, это случилось прежде, чем адмирал узнал, что Туризин жив. С присущим
ему упрямством в вопросах чести Леймокер отказался преступить свою присягу.
   Помнил Туризин и покушение на свою жизнь, в котором, как он  счел  тогда,
был повинен адмирал. Тарон Леймокер провел в тюрьме несколько месяцев,  пока
Скавр не доказал невиновность друнгария флота. Мятеж Баана Ономагула  открыл
наконец того, кто направлял руку наемных убийц.
   Туризин устало провел рукой по глазам  и  потер  висок.  Темно-каштановые
волосы у висков уже подернула седина. Да и шевелюра Туризина была куда более
густой в те дни, когда Марк и легионеры только прибыли в Видесс.
   Наконец Император сказал:
   - Пожалуй, я поверю тебе, римлянин. Не потому,  что  так  говорит  Тарон,
хотя и Тарон прав. Я знаю,  что  у  тебя  хватило  бы  ума  придумать  более
правдоподобную историю. Так что, скорее всего, твоя "басня" и  есть  правда.
Да, скорее всего, это так и есть, -  повторил  он,  наполовину  обращаясь  к
самому себе.  Неожиданно  выпрямившись  в  позолоченном  кресле,  Автократор
заключил:
   - Незачем тебе спешить  В  Гарсавру.  Посиди-ка  ты  некоторое  время  на
конторском стуле. Твой Гай Филипп вполне удержит город. Ведь  зима  заставит
всех забиться в теплый угол - и нас, и йездов.
   - Как угодно, - ответил Марк. Туризин прав. Гай  Филипп  тактически  куда
более опытен, нежели Марк. Однако  приказ  "посидеть  на  конторском  стуле"
прозвучал довольно странно. Трибун вынужден был уточнить:
   - Что я должен делать в столице?
   Вопрос,  казалось,  застал  Туризина  врасплох.  Он  снова  потер  виски,
размышляя.
   - Во-первых, я хочу получить от  тебя  подробный  письменный  рапорт  обо
всем, что произошло. В деталях. Намдалени - настоящие демоны. Любая мелочь о
твоих сражениях с ними может оказаться полезной впоследствии. Да, кстати,  -
добавил Туризин с довольной улыбкой, - можешь  снова  спустить  своих  диких
быков на этих проклятых чиновников. В прошлую зиму ты неплохо справился.
   Марк поклонился. Но когда он уселся  на  стул,  лицо  его  было  мрачным.
Туризин объявил, что доверяет ему, но трибун тем не менее не ожидал,  что  в
ближайшее время ему позволят командовать солдатами.
   А Император уже забыл о Марке и перешел к другим делам.
   - Теперь - следующая порция хороших новостей.
   Он  развернул  пергаментный  свиток,  запечатанный  красивой  печатью   и
исписанный широким ровным почерком. Гавр держал его в руке  так,  словно  от
свитка дурно пахло.
   - Почитаем, други мои,  посланьице  от  нашего  дорогого  и  незабвенного
Земарка, - объявил он.
   В помпезных выражениях  жрец-фанатик  объявлял  город  Аморион  и  земли,
окружающие его. Единственно Святым и Неизменным Центром Истинной Веры Фоса в
мире. Кроме того, письмо содержало проклятия и анафемы на головы Туризина  и
Патриарха Бальзамона.
   - Другими словами, этот сумасшедший недоволен тем, что у нас нет никакого
желания  резать  васпуракан,  -  зарычал  Император  и  с  треском  разорвал
пергамент пополам. - Что же нам делать с этой дрянью?
   Совет внес несколько предложений, но все они были  не  слишком  серьезны:
либо самоубийственными, либо непродуманными. Горькая  правда  заключалась  в
том, что Аморион был отделен от столицы  огромной  территорией,  захваченной
йездами. Правда, Земарк  ненавидел  кочевников  почти  так  же  сильно,  как
еретиков, но это  не  меняло  дела:  Туризину  оставалось  только  бессильно
бесноваться от гнева.
   - Ну так что? Больше великолепных идей не имеется? - осведомился  наконец
Туризин. Мертвое молчание было ему ответом. - Нет?  Что  ж,  тогда  все  вон
отсюда. Совет закончен.
   Слуги широко распахнули  отполированные  до  блеска  громадные  бронзовые
двери. Видессианские офицеры поспешили  прочь.  Марк  плотнее  завернулся  в
плащ, чтобы укрыться от  пронизывающего  ветра.  Одно  хорошо,  подумал  он,
чиновники, по крайней мере, жарко топят у себя в комнатах.
   Две  из  четырех  казарм,  где  прежде  жили  легионеры,  заняли   теперь
видессианские солдаты. Третья принадлежала отряду халогаев,  который  только
что прибыл в столицу из ледяного Халогаланда. Четвертая пустовала, однако  у
Скавра не имелось ни малейшего желания жить там в  одиночестве.  Поэтому  он
поселился в комнате на втором этаже правого крыла Тронной Палаты - это крыло
традиционно было отдано чиновникам.
   Чернильные души встретили опального капитана  наемников  с  настороженной
вежливостью, памятуя о  том,  как  он  вмешивался  в  дела  их  нераздельной
вотчины.
   Марк работал, не видя перед собой  никакой  цели.  Он  сочинял  донесение
Императору, описывая свои действия в западных провинциях,  и  вроде  бы  был
занят полезным делом, однако сам себе он казался опустошенным и ненужным.  К
своему рассказу  он  не  мог  добавить  никаких  полезных  деталей.  Пытаясь
заглушить боль, терзающую его из-за предательства Хелвис,  он  погрузился  в
апатию. Скавр жил,  как  в  сером  тумане,  почти  полностью  отрезанный  от
внешнего мира.

***

   Однажды вечером он, старательно не обращая внимания на настойчивый стук в
дверь, писал свой бесконечный отчет. Наконец он поднялся с низенького стула,
стоящего у окна, и отодвинул засов.
   Подбоченясь, на него глядел тучный  человек  неопределенного  возраста  с
гладкими пухлыми щеками. На визитере был просторный желтый  халат,  расшитый
зелеными нитками. Это был один из  евнухов,  которые  служили  дворецкими  у
видессианских Императоров.
   - Долго же ты шел от окна до двери, - фыркнул он недовольно,  после  чего
отвесил Марку поклон - наименее почтительный, на грани нарушения этикета.  -
Тебе приказано явиться к Его Императорскому Величеству в начале второго часа
ночи.
   Видессиане, как и римляне,  делили  день  и  ночь  на  двенадцать  часов,
начиная отсчет с рассвета и заканчивая закатом.
   Марк вздрогнул: Туризин  игнорировал  его  целую  неделю,  что  минула  с
памятного офицерского совета.
   - Ожидает ли Его Величество моего донесения о военной кампании в западных
провинциях? - спросил Марк дворецкого. - Боюсь, оно не вполне завершено...
   Один только Марк знал, до какой степени  преуменьшил  истинное  положение
вещей: злополучный отчет не то что не был "завершен" - Марк едва выдавил  из
себя несколько строк.
   Евнух передернул плечами. Его пухлые щеки затряслись, как студень.
   - Об этом мне  ничего  не  известно.  Знаю  лишь,  что  за  тобой  зайдет
посыльный. Он проводит тебя к  Императору  в  назначенный  час.  Надеюсь,  -
добавил дворецкий, как бы пытаясь этим поставить Скавра на место,  -  что  с
ним ты поздороваешься быстрее, чем со мной.
   Он повернулся к трибуну спиной и быстро ушел.
   Посыльный оказался еще одним евнухом, правда, одетым не столь пышно. Этот
начал  трястись  от  холода,  едва  только  вышел  из  хорошо  отапливаемого
помещения на холодный ночной ветер. На миг Скавр ощутил  укол  сочувствия  к
евнуху. Сам трибун носил  штаны,  как  большинство  видессиан,  если  только
торжественная церемония не вынуждала их сменить эту удобную и теплую  одежду
на традиционную. Сейчас Скавр вовсе не грустил по римской тоге. Суровые зимы
Империи требовали куда более теплой одежды.
   Вишневые деревья, окружавшие личные покои императорской семьи,  тянули  в
небо тонкие, голые веточки-пальцы. Они, казалось,  тоже  зябли.  Так  далеко
было до весеннего цветения...
   У дверей стояло несколько халогаев с двойными боевыми топорами  наготове.
В  меховых  плащах,  наброшенных  на   позолоченные   кирасы,   эти   рослые
светловолосые гиганты  были  совершенно  невозмутимы.  "Еще  бы,  -  подумал
трибун, - ведь они привыкли к куда более суровому климату".
   За Марком