случай,  если
волшебник внезапно  выхватит  кинжал  и  попытается  убить  Автократора.  Он
поступил так зная, что Заид - давний и верный друг Криспа и что в его палате
наверняка имеется  оружие  куда  более  опасное,  чем  какой-то  нож.  Крисп
улыбнулся, но не попросил северянина отойти, зная, что  тот  выполняет  свои
обязанности так, как полагает нужным.
   - Нашел! - радостно воскликнул Заид, оборачиваясь. В руке у него оказался
не кинжал, а гладкий  полупрозрачный  белый  камень.  -  Это  никомар,  ваше
величество - разновидность алебастра. Если на него правильно воздействовать,
он способен порождать  одновременно  победу  и  дружбу.  С  его  помощью  мы
проверим, существует ли, образно говоря, дружба между этими письмами. И если
да, то мы узнаем, что Арваш действительно приложил руку к ереси фанасиотов.
   -  Алебастр,  говоришь?  -  Крисп  подождал,  пока  Заид  кивнул.   -   В
императорской резиденции некоторые из панелей под потолком тоже  сделаны  из
алебастра, чтобы там было светлее.  Тогда  почему  же  под  моей  крышей  не
обитают постоянно... э-э... победа и дружба? - Ему  вспомнились  бесконечные
ссоры с Фостием.
   - Я ведь говорил, что камень проявляет свои достоинства после правильного
воздействия на него, - с улыбкой ответил Заид. Процедура эта не из легких, а
эффект не длится долго.
   - Понятно.  -  Крисп  понадеялся,  что  разочарование  в  его  голосе  не
прозвучало слишком явно. - Что ж, в таком случае начинай и делай, что нужно.
   Волшебник произнес молитву над поблескивающим кусочком никомара и  смазал
его приятно пахнущим маслом, словно производил его в прелаты или императоры.
   Криспу стало интересно, сумеет ли он заметить  изменение  в  камне,  ведь
даже человек без всяких магических  талантов  способен  ощутить  живительный
поток,  связывающий  священника-целителя  и  пациента.  Для  него,  впрочем,
никомар остался просто камнем. Оставалось верить, что Заид знает свое дело.
   Закончив делать пассы,  для  которых,  по  мнению  Криспа,  потребовались
пальцы без суставов, Заид сказал:
   - Теперь, с благословения благого бога, можно и начать. Сперва я  проверю
письмо, написанное Арвашем.
   Он приложил никомар к месту,  куда  прежде  наносил  капельку  магической
жидкости. Камень ярко осветился изнутри пронзительной краснотой.
   - Камень засвидетельствовал то, что нам уже известно, - заметил Крисп.
   - Именно так, ваше величество, - подтвердил Заид. - Это заодно  указывает
мне, что никомар действует, как ему и положено. - Он снял  тонкую  пластинку
камня и подержал ее над бронзовой жаровней, где курился ладан. Дым с  резким
запахом медленно поднимался к потолку. Крисп даже не успел  спросить,  зачем
это нужно, как Заид пояснил:
   - Я окуриваю никомар, чтобы удалить из него флюиды  пергамента,  которого
он только что касался. Теперь в  предстоящем  нам  решающем  опыте  действие
закона сродства не повлияет на результат. Понимаете?
   Не дожидаясь ответа, волшебник положил отполированный алебастр на  письмо
Таронития.  Крисп  ожидал  увидеть  новую   красную   вспышку,   но   сквозь
полупрозрачный никомар просвечивало лишь размытое голубое пятно.
   - И что это означает? - спросил Крисп. Он и надеялся, и опасался услышать
от Заида ответ, отличающийся от очевидного.
   - Это  означает,  ваше  величество,  что,  насколько  я  могу  судить  по
результатам магических испытаний, между фанасиотами и Арвашем никакой  связи
не существует.
   - Мне до сих пор в это трудно поверить, - молвил Крисп.
   - И мне тоже, как я уже упоминал. Но если бы вам пришлось выбирать  между
верой в то, что вам кажется, и тем, что  подтверждено  доказательствами,  то
что вы выберете? Полагаю, я знаю вас достаточно хорошо  и  могу  предсказать
ваш ответ, если бы речь шла о юридической, а не магической проблеме.
   - Тут ты меня победил, - признался Крисп. - Выходит, ты настолько  уверен
в результатах своих магических манипуляций?
   - Уверен, ваше величество. И если бы  здесь  не  был  замешан  Арваш,  то
хватило бы и первой проверки. А раз этот результат подтвердил и никомар,  то
я готов жизнью ручаться за его точность.
   - А ведь ты и в самом деле  рискуешь  жизнью,  -  заметил  Крисп,  слегка
помрачнев.
   Заид на мгновение удивился, затем кивнул:
   - Да, верно. Арваш, если он вновь взялся за старое, способен навести ужас
даже на храбрецов. -  Он  плюнул  себе  под  ноги,  отвергая  злобного  бога
Скотоса, которого Арваш выбрал себе в  покровители.  -  Но,  клянусь  Фосом,
владыкой благим и премудрым, я вновь повторяю, что Арваш никоим  образом  не
связан с фанасиотами. Пусть эти еретики и сбились с истинного пути, но  сбил
их не Арваш.
   Он говорил с такой уверенностью, что Криспу, несмотря  на  все  сомнения,
пришлось поверить волшебнику. Заид был прав - доказательства  весят  больше,
чем любые ощущения и предчувствия.
   И если фанасиотов направляет не зловещая рука  Арваша,  то  какова  же  в
таком случае их возможная опасность? Автократор улыбнулся.
   За последние два десятка лет он перевидал - и одолел  -  столько  обычных
врагов, что мало не покажется.
   - Спасибо, что снял груз с моей души, высокочтимый господин.
   Твоя награда будет немалой, - сказал он Заиду.  Вспомнив,  что  волшебник
имел привычку передавать подобные  награды  в  казну  Чародейской  коллегии,
император добавил:
   - На сей раз, друг мой, оставь часть ее себе. Считай это моим повелением.
   - Этого вам не следует опасаться, ваше величество, - ответил  Заид.  -  Я
уже получил такое же указание от персоны, которую считаю выше вас по рангу.
   Единственным существом, которое видессианин мог считать выше Автократора,
был сам Фос. Крисп, однако, прекрасно понял, кого имел в виду Заид.
   -  Тогда  передай  Аулиссе,  -  сказал  он,  усмехнувшись,  -   что   она
здравомыслящая женщина и превосходная жена. И обязательно прислушивайся к ее
советам.
   - Я в точности передам ей ваши слова, - пообещал  Заид.  -  С  некоторыми
другими женщинами  я  поостерегся  бы  так  поступать  из  страха,  что  они
переоценят важность своего места в схеме вещей.
   Но поскольку моя драгоценная Аулисса, как  вы  уже  сказали,  есть  особа
здравомыслящая, я знаю, что она воспримет комплимент ровно настолько, какова
его истинная цена, и ни на медяк больше.
   - В этом вы весьма схожи, - подтвердил Крисп. - Просто  счастье,  что  вы
нашли друг друга.
   Иногда, даже когда еще была жива Дара, он  завидовал  спокойному  счастью
Заида и Аулиссы. Казалось, они понимают нужды друг  друга  и  подстраиваются
под взаимные слабости так, словно составляют две половинки единого целого.
   Собственный  же  брак  Криспа  отказался  совершенно  не  похож  на  этот
идеальный союз. В целом они с Дарой неплохо ладили, но кроме  летнего  тепла
их отношения знали и осенние бури, и зимние  метели.  Заид  же  и  его  жена
словно круглый год жили, наслаждаясь поздней весной.
   -  Кстати,  ваше  величество,  Аулисса  напомнила  мне,  что  Сотаду  уже
двенадцать лет. Мальчик  скоро  начнет  серьезную  учебу,  а  это,  как  она
отметила, потребует значительного количества золота.
   - Да, верно, - мудро отозвался Крисп,  хотя  ему,  Автократору,  не  было
нужды беспокоиться о средствах на образование сыновей: любой ученый  человек
в городе с радостью назвал бы их своими учениками.  Обучение  императорского
отпрыска неизмеримо повышало его репутацию... к тому же один из  сыновей  со
временем сам станет Автократором. Крисп по опыту знал, что ученые  столь  же
падки до власти и влияния, как и прочие незаурядные личности.
   - Я рад за вас, ваше величество, и за всю империю, - сказал Заид,  кивнув
на стол, где проводил магические опыты.
   - И я тоже рад.
   Крисп взял письмо Арваша и пробежал его глазами. Это оказалось  то  самое
письмо, в котором  Арваш  сообщал,  что  отрезал  Яковизию  язык,  поскольку
дипломат  слишком  вольно  с  ним  обращался,  чем  и  разгневал  макуранца.
Автократор без сожаления положил письмо на стол. Прочитанное было далеко  не
худшим злодейством Арваша. И знание того, что можно не беспокоиться о  новой
схватке с ним, воистину было равноценно немалому количеству золота.
   Когда Автократор вышел из кабинета волшебника, халогай двинулся следом.
   Два других телохранителя с топорами, ждавшие у двери, теперь шли  впереди
Криспа к выходу из здания Чародейской коллегии. Зонтоносцы сидели на  улице,
дожидаясь императора вместе с остальными телохранителями.  Увидев  вышедшего
императора,  они  засуетились,  но  быстро  выстроились   попарно,   готовые
сопровождать монарха.
   На обратном  пути  во  дворец  Криспу  вновь  пришло  в  голову,  что  их
присутствие - откровенная показуха, потому  что  почти  весь  недолгий  путь
пролегал под крытой колоннадой. Не в первый - и даже не в сотый  -  раз  ему
захотелось избавиться от назойливых церемоний, не дававших покоя ни днем, ни
ночью. Но, судя по ужасу, который порождала подобная мысль у дворцовых слуг,
правительственных чиновников и даже у телохранителей, такие предложения были
равносильны принесению жертвы Скотосу на  алтаре  Собора.  Проще  говоря,  в
битве с традициями император был обречен на поражение.
   Автократор обернулся и посмотрел на здание Чародейской коллегии.  Да,  он
щедро наградит Заида. И не только потому, что волшебник снял тяжкий  груз  с
его души. Если фанасиоты сами сочинили свою  дурацкую  ересь,  то  Крисп  не
сомневался, что раздавить их будет нетрудно. В конце концов, вот  уже  более
двух десятилетий он движется от триумфа к триумфу. И  чем,  собственно,  эта
задача отличается от прочих?

Глава 2

   Собор Фоса снаружи выглядел скорее массивным, чем прекрасным.
   Мощные контрфорсы, поддерживающие огромный центральный купол,  напоминали
Фостию толстые  слоновьи  ноги;  одного  такого  зверя-великана  привезли  в
столицу с южного побережья моря Моряков, когда  Фостий  был  еще  мальчиком.
Прожил зверь недолго, но в памяти его остался.
   Однажды Фостий прочел поэму,  в  которой  Собор  сравнивался  со  скрытой
внутри устрицы сверкающей жемчужиной. Сравнение  показалось  ему  неудачным.
Снаружи Собор вовсе не был грубым и некрасивым, как  устричная  раковина,  а
выглядел  попросту  невзрачным.  Зато  его  интерьер  затмевал  блеск  любой
жемчужины.
   Фостий пересек мощеный внутренний двор, окружающий Собор, и  поднялся  по
лестнице в нартекс - внешний зал. Будучи лишь младшим Автократором,  он  был
меньше скован церемониями, чем отец, и лишь два халогая поднялись  вместе  с
ним по лестнице.
   Многие вельможи нанимали телохранителей, поэтому  никто  из  спешащих  на
богослужение людей не обращал на Фостия особого внимания.  В  любом  случае,
Собор не был переполнен - предстояла лишь послеполуденная литургия  в  самый
обычный день, не отмеченный каким-либо религиозным  праздником.  Фостий  мог
пройти по узкому коридорчику в отгороженную  императорскую  нишу,  но  решил
помолиться со всеми в окружающем алтарь главном зале. Пожав плечами, халогаи
последовали за ним.
   В Собор Фостий ходил всю свою сознательную жизнь и даже  раньше  -  здесь
его еще младенцем провозгласили Автократором.
   Но несмотря на знакомый до мелочей интерьер, Собор до сих  не  переставал
его поражать.
   Бесчисленные золотые и серебряные  пластинки;  колонны  из  полированного
моховика с резными капителями; скамьи  из  светлого  дуба,  инкрустированные
перламутром и драгоценными камнями; плитки бирюзы, молочно-белого хрусталя и
розового кварца на стенах, имитирующее утреннее, полуденное и закатное  небо
все это было ему привычно, потому что он вырос среди подобной роскоши и  жил
в ней до сих пор. Но все это предназначалось  для  одной  цели  -  заставить
глаза скользить все выше и выше к нависающему над алтарем огромному куполу с
мозаичным изображением Фоса в центре.
   Купол  тоже  производил  впечатление  чуда.  Благодаря  солнечным  лучам,
проникающим сквозь множество окошек в его основании, купол  казался  парящим
над Собором. Когда человек ходил под куполом, игра  света  на  расположенных
под  различными  углами  позолоченных  кусочках  мозаики,   заставляла   его
поверхность  искриться.  Фостий  не  мог  представить,  как  самые   обычные
материалы настолько убедительно олицетворяли уникальность небес,  где  царил
Фос.
   Но даже блеск купола был вторичным по отношению к самому Фосу.
   Владыка благой и премудрый следил сверху за  верующими  в  него  глазами,
которые не  только  никогда  не  закрывались,  но,  казалось,  следовали  за
человеком, когда тот переходил с места на место. Если кто-то  утаивал  грех,
Фос это видел.
   Его длинная бородатая фигура имела облик сурового  судьи.  В  левой  руке
благой бог держал книгу жизни, где записан любой поступок каждого  человека.
После смерти подводился итог: те, чьи злые деяния перевешивали добрые, падал
в вечный лед, а те, кто совершил больше  доброты,  чем  зла,  оставались  со
своим богом на небесах.
   Всякий раз, входя в Собор, Фостий ощущал тяжесть божественного взгляда.
   Владыка благой и премудрый,  смотрящий  на  него  с  купола,  несомненно,
справедлив, но милосерден  ли  он?  Мало  кто  посмеет  требовать  идеальной
справедливости - из опасения, что и в самом деле получит ее.
   Мощь божественного образа подействовала даже на  язычников-халогаев.  Они
смотрели вверх, пытаясь выдержать взгляд взирающих с купола  глаз.  Им  тоже
пришлось убедиться, как и множеству других людей, пытавшихся сделать  то  же
самое, что простому человеку такое  не  по  силам.  И  они,  отведя  наконец
взгляды, сделали это едва ли не  украдкой,  словно  надеясь,  что  никто  не
заметит их поражения.
   - Не волнуйтесь, Браги и Ноккви, - тихо произнес Фостий, усаживаясь между
халогаями на скамью. - Никто не может счесть себя настолько  могучим,  чтобы
противостоять благому богу.
   Светловолосые северяне нахмурились. Щеки Браги вспыхнули;  на  гладкой  и
бледной коже северян румянец был особенно заметен.
   - Мы халогаи, ваше младшее величество, - сказал Ноккви. -  Мы  живем,  не
боясь никого, и ничему не позволяем запугать себя. А в  этом  куполе  скрыта
магия, которая заставляет нас думать, будто мы слабее,  чем  есть  на  самом
деле.
   - Его пальцы сложились в знак, отгоняющий колдовство.
   - По сравнению с благим богом мы все слабее, чем считаем себя, - негромко
проговорил Фостий. - Именно это показывает нам изображение на куполе.
   Оба телохранителя покачали головами. Но прежде чем они успели  продолжить
спор, из бокового придела  к  алтарю  направились  два  священника  в  синих
одеяниях.
   Макушки у них были выбриты, а густые  кустистые  бороды  не  подстрижены.
Напротив сердца у каждого был пришит кружок золотой парчи -  символ  солнца,
величайшего источника  божественного  света.  Инкрустированные  драгоценными
камнями кадильницы испускали облачка ароматного сладковатого дыма.
   Священники пошли вдоль рядов скамей, а прихожане  поднялись,  приветствуя
вселенского патриарха видессиан Оксития, который шел следом за священниками.
На  нем  было  шитое  золотом  одеяние,  обильно   украшенное   жемчугом   и
драгоценными камнями. Во всей империи лишь одеяние Автократора  превосходило
патриаршее пышностью и великолепием. И, подобно красной обуви,  которую  мог
носить лишь Автократор, только патриарх обладал  привилегией  ношения  обуви
синего цвета.
   Когда Окситий встал за алтарем, хор мужчин и  мальчиков  запел  хвалебный
гимн Фосу. Благостные  звуки  многократно  отражались  от  купола,  создавая
впечатление, будто исходят из губ самого благого владыки.  Патриарх,  воздев
руки, не отрывал глаз от лика Фоса. Все прихожане,  исключая  телохранителей
Фостия, сделали то же самое.
   - Будь благословен, Фос, владыка благой и премудрый, - произнес  нараспев
Окситий, - милостью твоей заступник  наш,  пекущийся  во  благовремении,  да
разрешится великое искушение жизни нам во благодать.
   Прихожане повторили за патриархом символ веры. Эта молитва  была  первыми
словами, которые слышал видессианин, потому что ее  обычно  произносили  над
новорожденным; ее же первой учил наизусть ребенок, и ее же  верующий  слышал
перед  смертью.  Для  Фостия  она  была  столь  же  привычна,  как  и  форма
собственных рук.
   Следом прозвучали другие молитвы и гимны. Почти не задумываясь, Фостий  в
нужных местах отзывался вместе с прихожанами. Ритуал успокоил его; он словно
сбросил с души груз мелочных забот и  превратил  Фостия  в  частицу  чего-то
великого,  мудрого  и  практически  бессмертного.  Он  лелеял  это  ощущение
принадлежности - наверное, потому, что в храме оно приходило к нему  гораздо
легче, чем во дворце.
   Когда прихожане вслед за Окситием еще раз повторили символ веры, патриарх
жестом велел всем сесть. Фостий едва не ушел из Собора до начала  проповеди.
Проповеди, будучи по природе своей индивидуальными и специфичными, разрушали
в нем то чувство принадлежности, которое он искал в  молитве.  Но  поскольку
ему кроме дворца идти было некуда, Фостий решил остаться и  послушать.  Даже
отец не посмеет попрекнуть его за набожность.
   - Мне хочется, чтобы все вы, собравшиеся здесь сегодня, - начал патриарх,
- задумались над тем, сколь многочисленны и разнообразны пути, коими  погоня
за богатством угрожает ввергнуть нас в вечный лед. Ибо,  накапливая  золото,
драгоценности и вещи,  мы  слишком  легко  начинаем  считать  их  накопление
самостоятельной целью в жизни,  а  не  средством,  при  помощи  которого  мы
обеспечиваем пропитание свое и  подготавливаем  жизненный  путь  для  нашего
потомства.
   "Нашего потомства?", - с улыбкой подумал Фостий.
   Видесские священники придерживались целибата; и если Окситий готовил путь
для своего потомства, то его должны заботить грехи куда  более  тяжкие,  чем
алчность.
   - Мы не только слишком охотно ценим золотые монеты  ради  их  собственной
ценности, - продолжил патриарх, - но те из  нас,  кто  накопил  богатства  -
честным или другим способом, - также зачастую  подвергают  опасности  нас  и
нашу надежду на счастливую загробную жизнь, порождая зависть в тех, кому  не
досталась хотя бы малая доля богатств.
   Некоторое время он проповедовал в том же духе, пока Фостий  не  устыдился
того, что желудок его не знает голода,  обутые  ноги  не  мокнут,  а  теплая
одежда согревает зимой. Он даже  поднял  глаза  к  лику  Фоса  на  куполе  и
помолился о том, чтобы владыка благой и мудрый простил ему  столь  роскошную
жизнь.
   Но  когда  взгляд  Фостия,  опустившись,  остановился  на  патриархе,  он
внезапно увидел Собор в новом, весьма  неприятном  свете.  До  сего  дня  он
принимал как само собой разумеющееся то огромное количество золота,  которое
потребовалось сперва для его  строительства,  а  затем  и  для  приобретения
драгоценных камней и металлов, превративших его в рукотворное чудо. Если  бы
ушедшие на это несчетные  тысячи  золотых  были  потрачены,  дабы  накормить
голодных, обуть босых, одеть и  согреть  замерзших,  то  сколько  добра  эти
деньги принесли бы несчастным людям!
   Фостий знал, что храмы помогают беднякам; отец не  раз  рассказывал  ему,
что свою первую ночь в столице он провел в общей спальне монастыря. Но слова
облаченного в золотую парчу Оксития, призывающего поделиться  богатствами  с
неимущими, поразили Фостия откровенным лицемерием.  И,  что  еще  хуже,  сам
Окситий этого лицемерия словно не замечал.
   Недавний стыд Фостия улетучился, сменившись гневом. Да как смеет патриарх
просить других  отказываться  от  земных  богатств,  не  говоря  и  слова  о
сокровищах, накопленных храмами? Неужели он полагает,  будто  эти  сокровища
каким-то образом утратили способность быть использованными по  назначению  -
тому самому назначению, о котором распинается патриарх, - лишь  потому,  что
стали называться святыми?
   Судя по тону проповеди, так  оно,  вероятно,  и  было.  Фостий  попытался
понять  ход  мыслей  патриарха,  но  бе