ормальную колею. Военный поход и дела, связанные с  ним,  не  давали  ему
возможности уделять много времени Хелвис и Мальрику, и даже после того,  как
они осели в Аптосе, Хелвис далеко не всегда была  той  женщиной,  с  которой
легко ладить. Марк, некогда старый и  убежденный  холостяк,  привык  держать
свои мысли при себе до того момента, пока не  приходило  время  действовать;
Хелвис,  напротив,  ждала,  чтобы  он   раскрыл   душу,   поделился   своими
намерениями, желаниями, и всерьез  обижалась  когда  Скаурус  делал  что-то,
касающееся их обоих, не обсудив это предварительно с ней.
   Раздражение исходило не только от Хелвис. По мере того как развивалась ее
беременность, она становилась все более религиозной, и почти каждый день  на
стене  комнаты,  в  которой  они  жили,  появлялось  изображение  Фоса   или
какого-нибудь святого. Марк не отличался  религиозностью,  но  был  согласен
терпеть или, вернее сказать, не обращать  большого  внимания  на  проявления
набожности других. Однако в  этой  земле,  где  люди  сходили  с  ума  из-за
теологических  споров,  такого  подхода  к   вопросам   веры   было   совсем
недостаточно. Как и все намдалени, Хелвис добавляла к символу веры "лишние",
с точки зрения видессиан, слова, а ведь только из-за этого десятка слов  два
народа считали друг друга еретиками.
   Она была единственной из  намдалени  в  этом  чужом  для  нее  городе  и,
естественно, искала поддержки у Марка. Но поддержать ее в делах  религиозных
означало бы для трибуна простое лицемерие, а это уже было больше, чем он мог
вынести.
   - У меня нет никаких претензий к той вере, которую ты исповедуешь, заявил
Скаурус, решив наконец покончить с недомолвками. - Но я  буду  лжецом,  если
окажу, что разделяю ее. Неужели  Фосу  так  нужны  приверженцы,  что  он  не
обрушит свой гнев на лицемера?
   Хелвис пришлось ответить "нет"  и  разговор  на  этом  прекратился.  Марк
надеялся, что они пришли к соглашению, но  полного  спокойствия  все  же  не
обрел. Впрочем, если у Скауруса и возникали разногласия с Хелвис,  разрешали
они их не в пример удачнее, чем другие.
   Однажды утром, когда с неба вместе с дождем  начал  сыпать  мокрый  снег,
трибун был внезапно разбужен грохотом разбитого о стену горшка, вслед за чем
женский голос визгливо выплеснул  целый  ушат  проклятий.  Марк  закрыл  уши
толстым шерстяным одеялом, надеясь заглушить шум  ссоры,  но  услышав  треск
второго кувшина, разбившегося о стену соседней комнаты, понял,  что  заснуть
уже не удастся.
   Он перевернулся на бок и увидел, что Хелвис тоже не спит.
   - Снова они ругаются, - сказал трибун с досадой. - В первый раз я жалею о
том, что мои офицеры живут рядом со мной.
   - Ш-ш, - отозвалась Хелвис. - Я хочу послушать, о чем они говорят...
   А я вот не хочу, но при всем желании трудно не  услышать,  подумал  Марк.
Голос Дамарис, когда она злилась, мог перекрыть мощную глотку императорского
глашатая.
   -  "Перевернись  на  живот!"  Еще  чего!  -   вопила   женщина.   -   Сам
переворачивайся! Я это делала в последний раз, запомни,  идиот!  Найди  себе
мальчика или корову и занимайся этим с ними! А я отказываюсь!
   Дверь с треском захлопнулась. Скаурус слышал, как Дамарис сердито шлепает
по лужам.
   - Даже когда я лежала  на  спине,  ты  никуда  не  годился!  -  донеслось
издалека, и милостивый  ветер,  к  большому  облегчению  Скауруса,  заглушил
пронзительный голос разгневанной женщины.
   - О боги, - вздохнул трибун. Уши его пылали.
   Неожиданно Хелвис хихикнула.
   - Что ты нашла тут смешного? - спросил Скаурус, думая о том,  как  сможет
теперь Глабрио появиться перед своими солдатами.
   - Прости, - сказала Хелвис, уловив жестокие нотки в его голосе. -  Ты  не
знаешь, что такое женские сплетни, Марк. А мы-то удивлялись, почему  Дамарис
не беременеет. Ну вот, все встало на свои места.
   Скаурус никогда не думал об этом. Он ощутил легкую неприязнь  к  Глабрио,
но тут же подавил это чувство, подумав о  том,  что  многие  римляне  сейчас
потешаются над младшим центурионом.
   За завтракам Глабрио передвигался словно в кругу молчания. Никто не сумел
сделать вид, что не слышал воплей Дамарис,  и  ни  у  кого  не  хватило  сил
заговорить о ней.
   В этот день младший центурион  не  знал  снисхождения,  хотя  обычно  был
терпелив с оказавшимися у  него  в  манипуле  видессианами,  которым  трудно
давались римские премудрости фехтования. Легионеров  он  гонял  еще  строже,
чтобы не дать им ни малейшей возможности найти минутку  и  поиздеваться  над
командиром. И все же минута такая насела, и, разумеется, нашелся поспешивший
воспользоваться ею остряк, всегда готовый  развеселить  товарищей  за  чужой
счет. Марк был неподалеку, когда один из солдат, в ответ на приказ, которого
Марк не расслышал, повернулся спиной к командиру  и  отставил  зад.  Младший
центурион смертельно побледнел и плотно сжал губы.
   Скаурус шагнул вперед, чтобы лично разобраться с наглецом, но в этом  уже
не было нужды - Квинт Глабрио обрушил свой жезл на голову солдата. От  удара
жезл с треском переломился пополам, а легионер  беззвучно  рухнул  в  грязь.
Глабрио подождал, пока тот со стоном не начал подниматься с земли, и швырнул
обломки ему под ноги.
   - Теперь принеси новый, Луциллий, - рявкнул он и, увидев  приближающегося
трибуна, доложил:
   - Все в порядке, командир.
   - Вижу, - кивнул Скаурус. Понизив голос, так что только Глабрио  мог  его
слышать, он продолжал:
   - Думаю, не будет большого вреда, если я напомню солдатам, что ты офицер,
а не предмет для шуток. То, что  случилось  с  тобой  сегодня,  легко  может
случиться с ними завтра.
   - Так ли? Не знаю, - пробормотал Глабрио, обращаясь больше к самому себе,
чем к трибуну. Голос его снова стал жестким. - Ну  что  ж,  в  любом  случае
полагаю, что мне не грозит неповиновение. -  Он  повернулся  к  солдатам.  -
Надеюсь, зрелище вам понравилось? Если даже и нет, то  уж  пользу-то  вы  из
него извлекли. А сейчас...
   Больше манипула не давала поводов для беспокойства, но Скаурус чувствовал
себя слегка задетым. Ненавязчиво и тем не менее  вполне  решительно  Глабрио
дал понять, что не собирается продолжать разговор. Ну что ж, подумал трибун,
этот человек держит в себе больше, чем показывает.
   Он пожал плечами и, ежась от холодного ветра, двинулся прочь.
   В полдень ему на глаза попался Горгидас.  Грек  был  растерян  и  удручен
настолько, что Марк приготовился услышать от него нечто ужасное. Однако  то,
что сказал врач, было  делом  весьма  обыденным:  комната,  в  которой  жили
Глабрио и Дамарис, слишком велика для одного человека, и  младший  центурион
пригласил Горгидаса переехать к нему. Скаурус понимал колебания врача:  все,
у кого было побольше такта, чем у Луциллия, не  решались  прямо  говорить  о
том, что случилось с Глабрио. И все же...
   - Не вижу причин так бояться меня. Я же не собираюсь тебя кусать,  сказал
Марк, тщательно выбирая слова. - Думаю, это к лучшему. Для  него  же  лучше,
чтобы кто-то был рядом. Куда приятнее иметь рядом  друга,  с  которым  можно
поговорить по душам, чем сидеть одному в мрачном настроении, и так  день  за
днем. Когда ты заговорил, я уж подумал было, что в лагере вспыхнула чума.
   - Я только хотел быть уверен, что не возникнет проблем...
   - Все в полном порядке. Откуда им быть?
   Трибун  решил,  что  неудачи  Горгидаса  в   освоении   методов   лечения
видессианских жрецов заставляют его искать трудности даже там, где их нет.
   - Вам обоим только лучше будет, - заключил Скаурус.

***

   - Мне срочно необходим стакан хорошего вина, - объявил Нейпос.
   Они с Марком шли по главной улице Аптоса. Снег хрустел под их ногами.
   - Хорошая мысль. Как насчет горячего вина со  специями?  -  Трибун  потер
кончик носа, который уже стал коченеть от холода. Как и его солдаты, одет он
был в видессианские шерстяные штаны и очень радовался этому обстоятельству -
зима в здешнем климате не располагала к ношению тоги.
   Из десятка таверн Аптоса лучшей считалась "Танцующий  волк".  Ее  хозяин,
Татикиос Тарникес был настолько  толст,  что  рядом  с  ним  Нейпос  казался
человекам, страдающим от недоедания.
   - Добрый день, господа, - радушно приветствовал  он  жреца  и  римлянина,
когда те вошли в таверну.
   - Добрый день, Татикиос, - ответил Марк, вытирал ноги о коврик.
   Тарникес просиял. Он любил свое дело и любил посетителей, понимавших толк
в кушаньях и напитках. В его заведении всегда  аппетитно  пахло  и  было  на
удивление чисто, Скаурусу, как и большинству легионеров, очень нравилась эта
таверна и ее хозяин. Только Виридовикс с первого взгляда невзлюбил  толстяка
- он мучительно завидовал Тарникесу и имел для этого все основания.  Вопреки
видессианской моде Татикиос выбривал подбородок, но  его  замечательные  усы
вполне компенсировали отсутствие бороды. Такие же черные,  как  волосы,  они
почти касались его плеч. Хозяин таверны покрывал их  тонким  слоем  воска  и
доводил таким  образом  до  совершенства.  Усы  были  предметом  его  особой
гордости.
   Трибун и Нейпос основательно продрогли и уселись за стол  прямо  напротив
печи, в которой ревел огонь. Марк, глядевший на пламя, не заметил  служанки,
подошедшей принять заказ, но, услышав ее голос, поднял голову.
   Кто-то говорил ему, что Дамарис  работает  теперь  в  "Танцующем  волке",
вспомнил он и слегка улыбнулся. В конце концов, Квинт Глабрио избавлялся  от
этой дикой кошки, а вспоминать скандал, устроенный ею напоследок  в  лагере,
Марку решительно не хотелось. У него было слишком хорошее настроение,  чтобы
сердиться.
   - Вина с пряностями и погорячее, - сказал он. Нейпос заказал то же  самое
и с наслаждением потянул носом горячий пар, поднимающийся от кружки.
   Сомнений не было - хозяин таверны умел готовить отличный глинтвейн.
   -  А-а-а...  -  восхищенно  забормотал  Нейпос,   наслаждаясь   ароматным
напитком, сдобренным лимоном, ванилином и корицей.  Вино  сразу  же  согрело
его. - Пожалуй, не помешает заказать еще кружечку.
   Оба они согрелись и могли выпить еще по одной кружке уже просто так,  для
удовольствия. Пока Дамарис разогревала вино, к столу подошел Татикиос.
   - Что нового? - спросил  он.  Как  всякий  трактирщик,  Татикиос  собирал
новости и сплетни, но,  в  отличие  от  других,  не  пытался  скрывать  свое
любопытство.
   - Увы, немного. Хотел бы я,  чтобы  новостей  было  побольше,  -  ответил
трибун.
   - Мне бы тоже этого хотелось. Когда начинается зима, все замедляется,  не
так  ли?  -  Тарникес  засмеялся  и,  постояв  минуту-две  около   уважаемых
посетителей, повернулся к стойке, чтобы провести тряпкой по ее  и  без  того
сияющей поверхности.
   - Ты знаешь, я совсем не  шучу,  -  сказал  Марк  Нейпосу.  -  Мне  очень
хочется, чтобы Сенпат и Неврат поскорей возвратились с вестями  от  Туризина
Гавраса. Хорошими или плохими. Просто невыносимо не  знать,  что  происходит
вокруг.
   - Разумеется. Но наш друг Татикиос  верно  говорит:  зимой  все  движется
медленнее, и наши васпуракане вовсе не исключение.
   - Я  и  правда  слишком  нетерпелив,  -  признал  Скаурус,  -  а  что  до
васпуракан,  то  они,  скорее  всего,  лежат   сейчас   обнявшись   в   доме
какого-нибудь своего дальнего родственника и занимаются любовью. И  рядом  с
ними такая же печка, как эта.
   - Достаточно приятное времяпровождение, - весело хмыкнул  Нейпос.  Как  и
все видессианские жрецы, о, следовал  обету  воздержания,  но  не  отказывал
другим в праве на плотские удовольствия.
   - Да, но я не за этим их посылал, - сказал Марк сухо.
   Перед ними появилась Дамарис с эмалевым подносом в руке. Сняла с него две
дымящиеся кружки с вином и поставила их на стол.
   - Почему тебя раздражает, что мужчина занимается любовью с женщиной?
   - спросила она Скауруса. - Ты привык к кое-чему и похуже.
   Кружка, зажатая в руке трибуна, замерла в воздухе,  и  он  сердито  сузил
глаза.
   - Что ты имеешь в виду, черт возьми?
   - Может быть, ты ждешь от меня подробных объяснений?
   Услышав этот уверенный тон, трибун похолодел, как будто сидел  на  улице,
на морозе, а не перед  жаркой  печкой.  В  глазах  Дамарис,  заметившей  его
смущение, вспыхнул гнев.
   - Мужчина, который относится к женщине как к мальчику, очень скоро найдет
себе такого партнера... или станет им сам.
   Когда смысл этих слов дошел до Марка, рука его дрогнула и  вино  плеснуло
из кружка Но Дамарис не собиралась  останавливаться,  вонзая  свой  нож  все
глубже и глубже:
   - Я слыхала, что последние несколько недель у  моего  милого  Глабрио  не
было девочек. Это так? - Она издевательски расхохоталась.
   Трибун взглянул Дамарис прямо в глаза, и смех ее замер.
   - И долго ты размазывала вокруг себя это дерьмо? - спросил он. Голос  его
стал холодным, как ветер, завывающий на улице.
   - Дерьмо? Так ведь это правда..
   Как и прежде, во время ее споров с Квинтом Глабрио, голос  женщины  начал
повышаться. Посетители таверны повернулись в их сторону.  Но  перед  Дамарис
был не Глабрио. Скаурус резко оборвал ее излияния.
   - Если ты не прекратишь разбрасывать эту грязь, тебе не поздоровится.
   Понятно? - Тихий спокойный голос и размеренные слова  Скауруса  дошли  до
Дамарис. Гневный окрик, скорее всего,  не  достиг  бы  цели.  Она  испуганно
кивнула.
   - Так-то лучше, - сказал трибун. Неторопливо допил вино, закончил  беседу
с Нейпосом, затем достал несколько медных монет из  кошелька,  висевшего  на
поясе, бросил их на стол и вышел из таверны. Нейпос последовал за ним.
   - Отлично сделано, - сказал Нейпос по пути в казармы. -  Ничто  не  может
сравниться с гневом бывшей возлюбленной.
   - Увы, это слишком похоже на правду, - признался Марк.
   Внезапный порыв ветра бросил им в лицо колючий снег.
   - Проклятье, как холодно сегодня, - пробормотал Марк и закрыл краем плаща
нос и рот.
   В лагере каждый из них пошел по своим делам. Забот у Марка  хватало  даже
вечером, но что бы он ни делал, из головы у него не шли  слова  Дамарис.  Он
боялся, что она не просто выплескивала свою ненависть.
   Возможно, за ее словами крылась правда. Во всяком  случае,  заставить  ее
замолчать было куда проще, чем успокоиться самому. Очень уж многое из  того,
о чем говорила Дамарис, совпадало с его собственными наблюдениями.
   Благодаря громкому визгу известной особы  о  личной  жизни  Глабрио  весь
лагерь знал уже куда больше, чем полагалось. Это могло означать  что-то  или
же не значить ничего. Но младший центурион делил свою комнату  с  врачом,  а
Горгидас,  насколько  было  известно  Марку,  женщинами  не   интересовался.
Вспомнив, как нервничал врач, когда говорил о том, что собирается  переехать
к Глабрио, Марк внезапно увидел новую причину для колебаний Горгидаса.
   Трибун сжал кулаки. Почему, ну почему из всех его людей это  случилось  с
двумя самыми умными, самыми лучшими друзьями? Он вспомнил  о  фустуариуме  -
римской казни для тех, кто, вступив в зрелость, делит постель с мужчиной,  а
также воров и убийц. Он видел фустуариум всего один раз, в Галлии -  казнили
неисправимого вора. Несчастного вывели на середину лагеря, к на  его  голову
обрушился град ударов жезла центуриона. После этого легионеры делали  с  ним
что хотели: избивали дубинками, камнями, кулаками. Осужденному  везло,  если
он умирал быстро. Марк представил себе в роли казнимых Горгидаса и Глабрио и
в ужасе отмел эти мысли. Легче  всего  было  бы,  конечно,  забыть  всю  эту
историю и надеяться  на  то,  что  страх  перед  трибуном  заставит  Дамарис
молчать. И он попытался забыть обо всем.
   Но чем больше Скаурус старался не думать о словах Дамарис, тем громче они
звучали в его ушах, раздражая и взвинчивая нервы. Он нагрубил по пустяку Гаю
Филиппу и шлепнул Мальрика за то, что малыш  пел  одну  и  ту  же  песню  не
переставая. Слезы потекли из глаз ребенка, и настроение Скауруса испортилось
окончательно. Пока Хелвис успокаивала сына, сердито поглядывая  на  трибуна,
тот схватил свой плащ и выскочил из дома со словами: "У меня есть неотложное
дело".
   Он закрыл дверь до того, как Хелвис успела что-то сказать. Звезды  горели
на черно-голубом зимнем небе.  Марк  все  еще  не  мог  привыкнуть  к  чужим
созвездиям и называл их именами,  которые  дали  им  легионеры  больше  года
назад: Баллиста, Саранча, Мишень.
   Скаурус пошел по лагерю, и сапоги его беззвучно ступали по мягкому снегу.
Дверь  в  комнату  Глабрио  и  Горгидаса  была  плотно  закрыта  от  холода,
деревянные ставни прикрывали окна, плотно занавешенные, кроме  того,  еще  и
шерстяными  полосами,  чтобы  холодный  ветер  не  проникал  внутрь.  Только
узенькие лучики света от лампы, пробивавшиеся сквозь щели, свидетельствовали
о там, что люди в комнате еще не спят.
   Трибун поднял  руку,  чтобы  постучать  в  дверь,  и  замер,  вспомнив  о
Священном Союзе из Фив. Сто пятьдесят пар любовников сражались и погибли при
Херонее в битве против Филиппа Македонского. Скаурус помедлил,  но  руки  не
опустил. Он-то командовал не фиванцами. И все же Марк колебался, не  решаясь
постучать. Через тонкие стены он слышал, как разговаривают младший центурион
и грек. Слова звучали неразборчиво, но по тону можно было  понять,  что  они
дружелюбны.  Горгидас  сказал  что-то  короткое  и  отрывистое,  и   Глабрио
засмеялся.
   Марк все еще стоял в нерешительности, когда перед ним вдруг всплыло  лицо
Гая Филиппа. Помнится, сразу после того как  он  привел  в  римскую  казарму
Хелвис, старший центурион сказал ему: "Никому и дела нет до того, с  кем  ты
спишь - с женщиной, мальчиком или красной овцой, - главное, что  ты  думаешь
головой, а не тем, что у тебя между ног". И если греческие  герои  не  могли
помочь трибуну принять решение, то мысль, грубовато высказанная некогда Гаем
Филиппом, дала свои плоды. Если и существуют на свете двое, думающие  именно
головой, то это те, кто сидит сейчас за дверью.
   Скаурус медленно повернулся и, наконец совершенно успокоившись,  пошел  к
себе. Он услышал, как дверь позади него открылась  и  голос  Квинта  Глабрио
мягко спросил:
   - Кто там?
   Но трибун уже свернул за угол. Дверь захлопнулась.
   Хелвис обрушила на Марка лавину заслуженных  упреков,  и  его  покорность
только еще больше рассердила ее. Но  если  трибун  и  был  с  ней  несколько
рассеян, извинения его шли от чистого сердца, и через некоторое время Хелвис
успокоилась. Мальчик не слишком обижался на  незаслуженное  наказание,  чему
Марк был очень рад. Он играл со своим приемным сыном, пока тот не  заснул  у
него на руках.
   Трибун уже почти спал, когда память выдала ему наконец,  полузабытое  имя
основателя Священного Союза в Фивах. Его звали Горгидас.

***

   Новости медленно доползали до тихой долины, где был расположен Аптос.
   Вести из Амориона доставили, как ни странно, беглецы-казды, захваченные в
плен в результате  короткой  стычки.  После  небрежно  проведенной  разведки
кочевники решили, что Аморион будет легкой добычей - город не имел стен, там
отсутствовал имперский гарнизон. Все  указывало  на  приятную  прогулку,  но
казды жестоко просчитались. Нерегулярные солдаты Земаркоса, руки которых все
еще были в крови васпуракан, наголову разбили захватчиков,  и  те  бросились
врассыпную, прочь от города. Те, кто попался в плен,  пожалели  о  том,  что
остались в живых: жестокость,  с  которой  аморионцы  умертвили  каздов,  не
уступала  жестокости  самых  кровожадных  кочевников.  Выслушав  рассказ   о
случившемся от десятка полуживых от холода и  ран  каздов,  Газик  Багратони
прогудел вновь обретшим силу голосом:
   - Это что-то новенькое в моей жизни.  Я  чувствую  жалость  к  каздам.  Я
предпочел бы, чтобы Аморион сгорел и Земаркос вместе с ним.  -  Его  большие
руки сжались в кулаки, а горящее в глазах пламя вызвало в памяти образ льва,
из лап которого ушла добыча.  Марк  воспринял  это  как  добрый  знак  время
постепенно залечивало душевные раны накхара