трибун говорил  вполне
искренне. Не было смысла скрывать от легионеров  предложение  намдалени  или
запирать их в лагере и убивать любого островитянина, подошедшего  к  ним  на
двадцать шагов... Лучше опережать события, не давая им опередить тебя.
   Когда трибун вышел из палатки своего шурина, Файярда поблизости  не  было
видно. Где-то рядом, громко стуча, перекатывались кости,  и  намдалени,  без
сомнения, решил, что Скаурус хорошо знает дорогу к своему лагерю.
   Шагая к римскому лагерю, трибун  испытывал  сильное  головокружение.  Его
переполняли  мысли.  Первое  чувство,  охватившее  его   после   предложения
Сотэрика, оставалось неизменным:  после  быстрого  роста  влияния  римлян  в
Видессосе, после двух лет жизни в Империи стать графом в Княжестве  казалось
ничтожным уделом - нечто вроде большого волка в маленькой стае.
   Он не рвался покидать Империю. Казды были врагами, с которыми  необходимо
продолжать войну после того, как они победят Сфранцезов, -  если  только  им
удастся победить. С другой стороны, думая об интересах римлян в  этом  мире,
Марк признавал, что  жизнь  в  Намдалене  была  вполне  привлекательной.  Он
сомневался, что его  солдатам  когда-либо  по  доброй  воле  дадут  землю  в
Империи. В Риме ревнивый Сенат крепкой  рукой  держал  италийские  земли.  В
Империи земля была сосредоточена в руках знати, а немногочисленные маленькие
усадьбы были до предела обложены налогами. Земля, конечно же, привлечет  его
солдат.
   Было и еще одно обстоятельство. Хелвис, несомненно, бросит его,  если  он
скажет Сотэрику "нет", а он совсем не хотел разрыва. Что-то еще  было  между
ними, горело и не могло потухнуть. И у них был сын... Почему  все  на  свете
должно быть таким запутанным?
   Гай Филипп ждал его у северных ворот лагеря,  нервно  расхаживая  взад  и
вперед.  Его  резкое,  ироничное  лицо   разгладилось,   когда   он   увидел
приближающегося Скауруса.
   - Давно пора было тебе явиться, - сказал он. - Еще час, и я отправился бы
за тобой сам. И привел бы с собой друзей.
   - В  этом  не  было  необходимости,  -  ответил  Марк.  -  Но  нам  нужно
поговорить. Найди Глабрио, Горгидаса и приходи сюда, мы выйдем за палисад.
   Возьми еще кельта, ладно? Его это тоже касается.
   - Виридовикса? Ты уверен, что  хочешь  говорить  с  ним,  а  не  драться?
хмыкнул Гай Филипп, но поспешил выполнить поручение.
   Марк увидел, что римляне провожают его глазами, они знали, что  произошло
нечто важное. Черт бы побрал Сотэрика с его детскими театральными эффектами,
подумал трибун.
   Через несколько минут люди, чье мнение он уважал, собрались вместе, и  на
лицах их читалось любопытство. Они вышли из лагеря  и  скрылись  в  темноте,
разговаривая о незначительных  вещах  и  тщетно  пытаясь  всем  своим  видом
убедить легионеров, что встретились совершенно случайно и ничего  серьезного
обсуждать не намерены. За  пределами  слышимости  часовых  Скаурус  отбросил
камуфляж и в двух словах объяснил, что произошло.
   Друзья долго молчали, обдумывая услышанное. Марк проделал эту  работу  по
дороге в римский лагерь.
   - Если вы хотите знать мое мнение, то я скажу "нет".  Я  ничего  не  имею
против намдалени,  они  храбрые  парни  и  хорошие  собутыльники,  но  я  не
собираюсь провести остаток своих  дней  среди  варваров,  -  первым  нарушил
тишину Гай Филипп.
   У старшего центуриона в большей мере было развито чувство  превосходства,
которое римляне испытывали ко всем другим народам, за исключением,  пожалуй,
эллинов. В этом мире стандартом, на который равнялись все остальные  страны,
был Видессос, и центурион почитал  себя  неотделимым  от  Империи,  забывая,
однако, при этом, что сами имперцы считали его  таким  же  варваром,  как  и
намдалени.
   Горгидас отлично понимал это, но его выбор был таким же:
   - Я покинул Элладу и променял ее на Рим много лет назад, потому что  знал
- моя родина уходит в прошлое, а Рим движется вперед. Неужели я изменю этому
принципу сейчас? Думаю, нет. Здесь мое место, и здесь  я  останусь  жить.  Я
хотел бы научиться тут очень многому, тому, чего  народ  Княжества.  еще  не
знает.
   Что касается Виридовикса и Глабрио, то они ответили не так быстро.
   - М-да, ты задал нам нелегкий выбор, милый Скаурус, да к тому же двое  из
нас против, - сказал кельт. - Я всегда легче лажу с намдалени, чем  с  этими
скользкими заносчивыми имперцами. Никогда не знаешь, что у них в голове,  и,
боюсь, в один прекрасный день я могу обнаружить у себя  между  ребер  кинжал
наемного бандита только потому, что буду одет не по моде.
   Пожалуй, я за островитян.
   Остался Квинт Глабрио, и судя по выражению страдания, появившемуся на его
лице, выбор ему сделать было труднее всех.
   - Я тоже иду в Намдален, - сказал он наконец.
   Горгидас судорожно втянул ноздрями воздух. Лицо Глабрио стало  еще  более
несчастным, и он продолжал:
   - Я делаю это только ради земли.  Я  пошел  на  службу  в  легион  только
потому, что это давало мне единственную надежду когда-нибудь получить землю.
Это шанс стать самим собой, а не батрачить всю жизнь за  гроши  на  хозяина.
Без земли у тебя нет ничего, земля - это главное.
   - Земля сделает тебя еще  большим  рабом,  чем  хозяин,  -  возразил  Гай
Филипп. - Я присоединился к орлам, чтобы не умереть с голоду  на  несчастном
клочке, где я родился. И ты хочешь ходить за задницей быка  от  рассвета  до
заката, парень? Ты, должно быть, спятил.
   Но Глабрио упрямо качнул головой: земля была его мечтой  -  и  мечта  эта
оказалась более сильной, чем нить, соединяющая его с Горгидасом. Грек в  эту
минуту был похож на солдата, который силится скрыть  боль,  причиняемую  ему
раной. Он ни словом не  возразил  своему  товарищу,  хотя  глаза  у  него  и
сделались умоляющими. И снова Марк восхитился греком, подумав о его  страхах
и сомнениях, о том, как они повлияют на принятое им решение.
   Центурионы были слишком дисциплинированны,  а  Горгидас  слишком  вежлив,
чтобы задать явно напрашивающийся вопрос, но Виридовикс спросил, как всегда,
прямо:
   - А что же собираешься делать ты, дорогой друг?
   Скаурус надеялся, что в ответах его друзей будет какое-то единодушие,  но
они оказались такими же противоречивыми, как и его душа.  Он  долго  молчал,
чувствуя, что склоняется то на одну, то на другую сторону, и наконец сказал:
   - После того как штурм закончился неудачей, я не  думаю,  что  у  Гавраса
есть реальная возможность захватить город, а без столицы он проиграет  войну
с Ортайясом. Скорее всего, я отправляюсь в Намдален. Под властью  Сфранцезов
Империя рухнет. Но я  в  любом  случае  не  буду  им  служить.  Даже  казды,
по-моему, лучше, потому что не прячут своего лица под маской.
   Приняв такое решение, трибун был далеко  не  уверен  в  своей  правоте  и
потом, заканчивая свою речь, сказал:
   - Я не буду никому приказывать. Пусть каждый решает этот вопрос сам.
   Гай, мой друг, мой учитель, я знаю, что  ты  будешь  поступать  честно  и
по-человечески с теми солдатами, которые последуют за тобой.
   Они крепко обнялись, и Марк поразился, увидев слезы на глазах ветерана.
   - Мужчина поступает так, как считает нужным, - сказал Гай  Филипп.  Много
лет назад, когда я был совсем молодым, я воевал на стороне Мария, в то время
как мой ближайший друг сражался за Суллу. Пока длилась гражданская война,  я
готов был убить его, если бы смог. Но спустя несколько лет  после  окончания
войны мы случайно встретились в таверне и, как прежде, пили вино  до  упаду.
Пусть так будет и у нас с тобой когда-нибудь.
   - Пусть будет так, - шепнул Марк, чувствуя слезы на своем лице.
   Виридовикс тоже обнял Гая Филиппа:
   - Пусть меня съедят вороны, если я не буду скучать без тебя,  толстокожий
суслик!
   - Мне тоже будет не хватать тебя, большой дикарь!
   Привыкшие  держать  все  чувства  при  себе,  Горгидас  и  Квинт  Глабрио
обменялись взглядами, тяжело вздохнули, но не сказали ни слова.
   - Нет смысла  говорить  о  нашем  решении  солдатам,  иначе  весь  лагерь
загудит, как потревоженный улей, - решил Марк. - Утром, после завтрака,  они
все узнают. Это хорошее время для раздумий, пусть они делают свой  выбор,  а
мы до тех пор помолчим.
   Все четверо согласно кивнули.
   Они медленно возвратились в лагерь, каждый знал,  что  скоро  расстанется
надолго с друзьями, и был погружен в свою думу.  Дикие  крики,  доносившиеся
из-за городских стен, вторгались в их мысли. Вопли в городе производят такое
впечатление, что за стенами кипит бунт, а  не  празднество,  горько  подумал
трибун и мысленно проклял Сфранцезов за то  решение,  которое  вынужден  был
принять.
   Часовые провожали своих офицеров взглядами, солдаты  таращились  на  них,
когда те проходили мимо.
   - Черт бы тебя побрал! - рявкнул на одного из них Виридовикс.  -  У  меня
еще не отросла вторая голова и красных перьев на роже не появилось, так  что
нечего пялиться, как на чудище!
   Вспышка кельта оказалась в этот раз весьма кстати - легионеры вернулись к
ужину, разговорам и игре в кости.
   - Я вас покину, мне нужно еще помочь раненым, хотя  методы  мои  грубы  и
несовершенны, - сказал Горгидас.
   К большому своему  неудовольствию,  он  все  еще  лечил  раны  и  болезни
настойками и мазями, шинами для переломов и повязками. Нейпос уверял, что  у
грека  есть  все  необходимые  качества,  чтобы   выучиться   видессианскому
искусству исцеления, но  пока  что  усилия  врача  были  бесплодны.  Скаурус
подозревал, что  это  было  одной  из  причин,  побудившей  его  остаться  в
Видессосе.
   Квинт Глабрио последовал за врачом и сказал  ему  что-то  так  тихо,  что
Скаурус не смог расслышать слов, но увидел, как грек  утвердительно  склонил
голову.
   Кто-то вытащил бурдюк  с  вином.  Виридовикс  потянул  носом  и  двинулся
вперед,  притянутый  пряным  запахом  так  же  верно,  как  железный  гвоздь
магнитом.
   Хелвис спала, когда трибун скользнул в палатку. Он коснулся ее щеки, жена
шевельнулась, потом медленно, чтобы не разбудить Мальрика и Дости, поднялась
с постели.
   - Уже поздно, - сказала она, протирая глаза. - Что тебе нужно, Марк?
   Скаурус коротко рассказал Хелвис о плане ее брата. Она не  произнесла  ни
слова, пока трибун говорил  о  встрече  с  намдалени,  и,  только  когда  он
закончил, спросила:
   - Что ты будешь делать?
   Вопрос был задан безразличным голосом, но за сдержанностью Хелвис  трибун
легко угадал напряжение, с которым она ждала ответа.
   - Я пойду с ними, - сказал Марк. Причины его  поступка  не  имели  сейчас
значения. Даже в темноте он увидел, как широко раскрылись ее глаза.
   - Ты пойдешь?  Мы  пойдем?  -  Хелвис  неловко  улыбнулась.  Она  ожидала
отрицательного ответа и готова была взорваться. Затем, забыв о спящих детях,
громко и счастливо рассмеялась, обвила руками шею Скауруса и поцеловала  его
в губы.
   Радость ее не улучшила настроения Марка. Он все еще был подавлен принятым
решением, и ее счастье только усилило сомнения, одолевавшие его.
   Сияющая Хелвис не замечала сумрачного настроения трибуна.
   - Когда мы двинемся в путь? - спросила она, тут  же  со  свойственной  ей
практичностью переходя к делу.
   - Я полагаю, дня через три, - неохотно ответил Марк.  Названный  им  срок
делал грядущее событие болезненно реальным.
   Мальрик проснулся и сердито сказал:
   - Вы слишком много говорите. Я хочу спать.
   Хелвис подхватила его и прижала к себе.
   - Мы много говорим, потому что счастливы. Мы скоро поедем домой.
   Слова  ее  ничего  не  сказали  малышу,  родившемуся  в  Видессосе  и  не
представлявшему жизни вне походного лагеря.
   - Как мы можем вернуться "домой"? - спросил он. - Ведь мы уже дома.
   - Интересно, как ты объяснишь ему это противоречие? - улыбнулся трибун.
   - Цыц, - сказала Хелвис, качая  на  руках  сонного  малыша.  Благодарение
Фосу, он скоро узнает, что значит это слово на самом деле. И  спасибо  тебе,
милый, за то, что ты дашь ему эту возможность. Я так люблю тебя за это.
   Скаурус кивнул. Даже приняв решение,  он  все  еще  боролся  с  собой,  и
похвала показалась ему незаслуженной.

***

   Рано утром трибуна разбудил шум. Он с трудом раскрыл  слипающиеся  глаза,
выругался и резко вскочил с постели. Первой ему в голову пришла  мысль,  что
солдаты узнали о его решении уходить в Намдален. Он быстро  накинул  плащ  и
вышел из палатки. Хаос в лагере легко мог превратиться в мятеж.
   Вместо того чтобы стоять, как обычно, на утренней  поверке  перед  своими
палатками, легионеры, оживленно переговариваясь, сгрудились у западных ворот
лагеря, вглядываясь вдаль и указывая  куда-то  вверх,  за  палисад.  Солдаты
стояли стеной, и трибуну понадобилось несколько  минут,  чтобы  пробиться  в
передние ряды. Но даже оказавшись там, он все же не  понял,  что  произошло,
что так взбудоражило римлян. Кажется, ничего особенного не видно...
   Кто-то тронул его за плечо.  Глаза  легионера  светились  от  радости,  а
крепкое скуластое лицо расплылось в улыбке:
   - Вот это зрелище! А? Любо-дорого поглядеть!
   Марк прищурил  глаза,  пытаясь  понять,  что  же  он  проглядел.  Впереди
высилась насыпь Туризина, за  ней  были  видны  фортификационные  укрепления
города, мощные и молчаливые, как всегда.
   Молчаливые... Безлюдные! - сообразил наконец трибун. На удивление  тихими
и заброшенными казались высокие двойные стены города в первых лучах рассвета
- на них не  было  ни  одного  защитника.  Марк  чувствовал,  что  лицо  его
расплывается в глупой  улыбке,  но  поделать  с  этим  ничего  не  мог.  Ему
показалось, что он глотнул хорошего вина.
   - Всем в сторону! Дайте дорогу! - крикнул Скаурус,  пробираясь  к  самому
палисаду. Обычно он старался не злоупотреблять своими командирскими правами,
но сейчас был особый случай. Прямо перед  ним  высились  Серебряные  ворота,
укрепления, о которые разбивались все атаки  его  солдат.  Теперь  они  были
распахнуты настежь, а зашедшие под арку три  человека  с  факелами  в  руках
приплясывали от радости  и  возбуждения,  махали  руками,  подзывая  к  себе
легионеров. Их крики далеко разносились в свежем утреннем воздухе:
   - Да здравствует Туризин Гаврас, Император Видессоса!

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

МЯТЕЖ

Глава 8

   Факельщики и обступившие  их  горожане  казались  трибуну  самой  пестрой
толпой из всех, какие он когда-либо видел. Люди, одетые в длинные  туники  с
широкими рукавами и плотно облегающие штаны, окрашенные во все цвета радуги,
облепили  ровные  ряды  римлян,  взмахивая  в  знак  приветствия   дубинами,
кинжалами и короткими мечами и завывал при этом во все горло:
   - Гаврас - император! Выкопаем кости Ортайяса!  Головы  Сфранцезов  -  на
колья Паламаса! Долой вшивых поклонников Скотоса!
   Посмотрев вдоль стены, трибун увидел армию Туризина,  взводами  и  ротами
входившую  в  открытые  ворота.  Намдалени   тоже   снялись   с   лагеря   и
присоединились к остальным. Если Гаврас в конце концов оказался победителем,
то отступать сейчас было бы глупо.
   - Временная передышка, - сказал  Гай  Филипп,  и  Марк  кивнул,  чувствуя
облегчение,  омывшее  его  душу,   как   волна   прохладного   воздуха.   Он
возблагодарил свои смятенные  чувства  за  то,  что  они  не  позволили  ему
объявить солдатам о своем решении сразу же: Никогда еще  он  не  приходил  к
решению с такой неохотой и никогда не  был  так  рад  увидеть,  что  события
перевернули все с ног  на  голову.  Хелвис  будет  разочарована,  но  победа
оплатила все долги. Она забудет об обещанном, сказал он сам себе.
   Новости и слухи распространялись по городу с каждым шагом солдат  и  были
самыми невероятными и фантастическими. Трибун услышал, например, что Ортайяс
отказался от трона, укрылся в Великом Храме, удрал из города, был сброшен  с
престола восставшими, убит, разорван в клочья,  так  что  даже  дух  его  не
найдет теперь покоя. Восстание оказалось  удачным  из-за.  голодных  бунтов,
предательства  среди  соратников  Сфранцеза,   гнева   горожан,   вызванного
грабежами и насилиями, чинимыми Отисом Ршавасом  и  его  бандитами,  великим
бароном Драксом и каморами. Вождями восстания  называли  Ршаваса,  Метрикеса
Зигабеноса, которого  Марк  смутно  помнил  как  помощника  Нефона  Комноса,
принцессу Алипию, патриарха Бальзамона и вообще никого.
   - Они знают о происходящем не больше, чем мы,  -  сказал  Гай  Филипп,  в
десятый раз выслушивая информацию, начисто опровергающую все  предшествующие
сведения, причем все сообщения делались  с  одинаково  горячей  верой  в  их
истинность. - Уж лучше заткнуть уши шерстью и ничего не слышать.
   Однако это было не совсем так. По крайней мере, в одном слухи  сходились:
хотя в основном Видессос вырвался из рук Сфранцезов, дворцовый комплекс  все
еще находился в их власти и там стояли преданные Варданесу части. В  отличие
от всего остального, услышанного Марком, это сообщение имело  смысл.  Многие
дворцы и здания сами по себе были фортами и маленькими крепостями - отличное
место для укрытия тех,  кто  потерпел  поражение  в  других  местах.  Это  и
определило решение Скауруса.
   Серебряные ворота открывали  путь  на  Среднюю  улицу,  главную  торговую
магистраль столицы,  которая  вела  прямо  к  дворцовому  комплексу.  Трибун
приказал букинаторам:
   - Трубите сигнал к быстрому маршу! - И, перекрывая звуки  рогов  и  труб,
крикнул:
   - Ну, а теперь - вперед, ребята! Мы достаточно долго ждали этого момента!
   Легионеры радостно закричали,  вступая  на  полированные  каменные  плиты
мостовой. Они шли так быстро, что скоро оставили позади многих  запыхавшихся
бродяг, встречавших их у ворот. Трибун вспомнил, как в первый день  прибытия
римлян в столицу легионеры парадом проходили по  Средней  улице.  Тогда  они
двигались медленно, а впереди шел герольд и кричал:
   "Дорогу  храбрым  римлянам,  мужественным  защитникам   Империи!"   Улица
очищалась, как по волшебству. Сегодня же пешеходов  никто  не  предупреждал,
разве что стук подбитых гвоздями сапог - калига - по камням, и если Фос  был
с  ними,  они  соображали,  что  нужно  дать  дорогу.  С  замешкавшимися  не
церемонились - солдаты были предоставлены сами себе, и не один прохожий  уже
был сбит с ног или отброшен в сторону.
   Как и в первый день, тротуары были полны  зевак,  некоторые  хотели  хоть
одним глазом посмотреть на солдат; для пресыщенных  и  избалованных  горожан
даже  гражданская  война  была  спектаклем.  Крестьяне  и  торговцы,  жрецы,
студенты, уличные женщины и воры, толстые купцы и просящие подаяние нищие  -
все они высыпали на улицу, чтобы поглазеть на очередное представление.
   Кто-то  радостно  приветствовал   солдат,   другие   посылали   проклятия
Сфранцезам, но большинство просто стояли и молча наблюдали  за  легионерами,
радуясь новому развлечению, которое подарило им утро.
   Марк увидел, как какая-то старуха пальцем указала на легионеров и  хрипло
завизжала:
   - Это "игроки", они пришли грабить Видессос!
   Она  говорила  на  городском  сленге:  "игроками"  в  Видессосе  называли
намдалени - даже ругаясь, видессиане не забывали  о  боге.  Черт  бы  побрал
глупую бабу, подумал Скаурус. Но главарь уличных шаек, широкоплечий, похожий
на медведя Арсабер, все еще бежал рядом с легионерами. Он пришел  к  ним  на
выручку.
   - Заткнись, старая сука! - заревел он. - Это не "игроки", это наши старые
друзья - ринляне, так что не трогай их, слышишь?
   Он повернулся к трибуну и оскалился в улыбке,  показав  все  свои  гнилые
зубы.
   - Вы, ринляне, хорошие парни. Я помню, как прошлым летом вы усмиряли бунт
и, похоже, не слишком наслаждались своей властью.
   Он говорил о грабежах и бунтах со знанием дела, как эксперт,  обсуждающий
букет нового сорта вина. Благодаря  идиоту-герольду,  который  не  правильно
произнес название новой воинской части, почти все в городе все еще  называли
их "РИНЛЯНЕ". Но  Марк  полагал,  что  сейчас  не  время  исправлять  ошибку
Арсабера.
   - Спаси