обретя  веру,
просто оставить ее как есть. Встретившись, двое видессиан  тут  же  начинали
обсуждать тонкости религии: теологические дискуссии были для  них  столь  же
любимым развлечением, как и лошадиные бега в Амфитеатре. Однако на  сей  раз
дискуссиями дело не ограничилось.
   На третьей вощеной дощечке  Крисп  сделал  для  себя  еще  одну  пометку:
написать проект императорского эдикта, ставящего  вне  закона  всякого,  кто
проповедует доктрины Фанасия. "И патриарху тоже", - приписал  он.  Отлучение
от церкви сильно добавит вес эдикту.
   Покончив с этим, он с облегчением занялся очередным,  ничем  не  грозящим
налоговым отчетом. Состояние  дел  в  восточной  провинции  Девелтос  весьма
обрадовало правителя. Вскоре после того, как  он  стал  Автократором,  отряд
северян-халогаев захватил крепость Девелтос. В нынешнем году доходы из  этой
провинции  впервые  превысили  сумму,  которую  казна  получала  до  падения
крепости.
   "Хорошая  работа",  -  написал  он  внизу  отчета.  Логофеты   и   писцы,
составлявшие кадастр для казначейства, узнают, что он ими  доволен.  Без  их
терпеливого и  обычно  нелюбимого  в  народе  труда  Видесс  рухнет.  Будучи
императором, Крисп это прекрасно понимал.
   Правда, когда он был крестьянином, сборщики налогов казались ему не лучше
саранчи.
   Автократор встал, потянулся, потер глаза. Работать при свечах было тяжело
и с каждым годом становилось тяжелее из-за  увеличивающейся  дальнозоркости.
Он не представлял, что станет делать,  если  зрение  еще  больше  ухудшится.
Неужели придется просить кого-нибудь зачитывать документы и  надеяться,  что
он успеет запомнить достаточно информации, чтобы  принять  здравое  решение?
Крисп старался про это не думать, но пока что не находил лучшего решения.
   Он снова потянулся и от души зевнул.
   - Лучшим решением сейчас будет - поспать,  -  произнес  он  вслух,  зажег
небольшую лампу и задул свечи. Ноздри наполнил запах горячего воска.
   Большинство факелов в коридоре уже угасло, а коптящее пламя  еще  горящих
заставляло тень Криспа корчиться и извиваться, словно живую. Лампа,  которую
он нес, разливала вокруг бледную и тусклую лужицу света.
   Он миновал комнату Барсима. Крисп когда-то жил  в  ней  сам,  ухитрившись
стать одним из тех немногих вестиариев, кто не был евнухом. Ныне он  занимал
соседнее помещение - императорскую спальню. Он спал  в  ней  дольше,  чем  в
любом другом помещении за всю свою жизнь. Иногда это казалось ему в  порядке
вещей, но сегодня, как зачастую случалось, когда он  над  этим  задумывался,
представилось весьма странным.
   Крисп распахнул двойные двери. В спальне кто-то шевельнулся, и  по  спине
Автократора пробежал холодок. Быстро наклонившись, он выхватил  из  красного
сапога кинжал и  наполнил  легкие  воздухом,  собираясь  позвать  на  помощь
халогаев, охраняющих вход в императорскую резиденцию. Автократоры в  Видессе
слишком часто умирали насильственной смертью.
   Крик так и не прозвучал. Крисп быстро выпрямился. В постели его  поджидал
не убийца, а одна из  дворцовых  служанок.  Девушка  приглашающе  улыбнулась
императору.
   - Не сегодня, Дрина, - покачал головой Крисп. - Я уже сказал  почитаемому
господину, что хочу просто выспаться.
   - Но он сказал мне совсем другое, ваше  величество,  -  возразила  Дрина,
пожимая плечами. Она выпрямилась, и ее обнаженные  плечи  блеснули  в  свете
лампы. То, что находилось ниже плеч, осталось в  тени,  делая  ее  тело  еще
загадочнее. - Он велел мне прийти сюда и сделать вас  счастливым,  вот  я  и
пришла.
   - Должно быть, он ослышался, - буркнул Крисп, не веря собственным словам.
   Барсим не  ослышался.  Иногда  -  и  довольно  часто  -  он  попросту  не
прислушивался  к  его  указаниям.  Выходит,  сегодня  он   решил   поступить
по-своему. - Ладно, Дрина.
   Можешь идти.
   - Да возрадуется ваше величество, но я не могу уйти  так  скоро,  -  тихо
ответила девушка. - Если я вас оставлю, вестиарий будет очень недоволен.
   "Да кто здесь правит, Барсим или я?" Но Крисп не стал  произносить  этого
вслух. Он правил империей,  но  во  дворце  слово  вестиария  было  законом.
Некоторые  евнухи-постельничие  пользовались  близостью  к  императору   для
собственного возвышения и обогащения, не забывая и про своих  родственников.
Барсим, к чести его, никогда так не поступал, а  Крисп,  со  своей  стороны,
уступал ему в том, что касалось чисто дворцовых дел.
   Вот и сейчас он вышел из неловкого положения так, как сумел:
   - Хорошо. Оставайся, если хочешь. И не обязательно рассказывать,  что  мы
спали каждый на своей половине постели.
   Дрина все еще выглядела встревоженной, но, как  любая  хорошая  служанка,
знала, до какого предела можно безопасно настаивать, общаясь с хозяином.
   - Как скажете,  ваше  величество.  -  Она  перебралась  на  дальний  край
постели.
   - Ложитесь, где я была, - я тут согрела.
   - Зима еще не наступила, к тому же, клянусь благим богом, я пока  что  не
инвалид, - ответил он, фыркнув, но все  же  стянул  через  голову  одежду  и
накинул ее на стоящую у постели вешалку.
   Потом разулся, задул лампу и забрался в постель. Его кожи нежно коснулись
теплые шелковые простыни. Опустив  голову  на  пуховую  подушку,  он  ощутил
слабый сладковатый запах, оставшийся после Дрины.
   На мгновение он захотел ее, несмотря на усталость, но когда раскрыл  рот,
чтобы сказать об этом, получился  лишь  могучий  зевок.  Кажется,  он  успел
извиниться перед девушкой, но заснул так быстро, что  полной  уверенности  у
него так и не осталось.
   Ночью он проснулся. С годами  такие  пробуждения  становились  все  чаще.
Через  несколько  секунд  он  вспомнил,  что  именно,  мягкое   и   округлое
прижимается к его боку. Дрина  дышала  ровно,  легко  и  беззаботно,  словно
спящий ребенок. Крисп даже позавидовал ее  безмятежности,  потом  улыбнулся,
подумав, что в этом отчасти и его заслуга.
   Теперь он желал ее. Когда он, вытянув поверх плеча руку,  накрыл  ладонью
ее грудь, она что-то сонно  и  счастливо  пробормотала  и  перевернулась  на
спину.
   Девушка даже до конца не проснулась, пока он ласкал ее, а потом  и  взял.
Криспу такое доверие показалось странно трогательным, и  он  очень  старался
вести себя как можно нежнее.
   Потом она быстро и крепко заснула. Крисп встал, использовал по назначению
горшок и вновь улегся рядом с ней. Он тоже почти заснул, но тут в  очередной
раз задумался, не знает ли Барсим его лучше, чем он сам.
   В Зале девятнадцати лож плохо то, что окна в нем слишком большие, подумал
Фостий. Благодаря этим окнам в церемониальном зале, названном так в те  дни,
когда видесские вельможи и в самом деле ели полулежа, летом было прохладнее,
чем в большинстве прочих помещений. Но факелы, лампы и свечи, освещающие его
во время ночных пирушек,  магнитом  притягивали  бабочек,  москитов,  водных
насекомых и даже летучих  мышей  и  птиц.  Когда  в  миску  с  маринованными
щупальцами осьминога шлепнулась обожженная  бабочка,  аппетита  это  ему  не
прибавило. А когда эту бабочку  прямо  из  миски  выхватил  козодой,  Фостий
вообще пожалел, что пригласил сюда друзей на ужин.
   Он даже задумался - не отменить ли его вообще, но потом понял, что и  это
не выход. Отец неизбежно про  это  узнает.  Фостий  явственно  услышал,  как
звенит в ушах голос отца с неистребимым крестьянским акцентом: "Самое малое,
что ты обязан уметь сын, это принимать решения".
   Воображаемый голос показался  ему  столь  реальным,  что  он  даже  резко
обернулся - а вдруг Крисп и в самом деле незаметно вошел и встал у  него  за
спиной? Но нет. Если не считать приглашенных приятелей, он был здесь один.
   Он и в самом деле чувствовал себя очень одиноко.  Отцу  удалось  приучить
Фостия постоянно размышлять над тем, кто стремится быть рядом с ним,  потому
что он такой, какой есть, а кто - лишь потому, что он младший  Автократор  и
наследник престола. Однако  задавать  подобные  вопросы  всегда  легче,  чем
получать на  них  ответы,  поэтому  почти  ко  всем  своим  знакомым  Фостий
относился с подозрительностью.
   - Вам не придется  всю  жизнь  оборачиваться,  ваше  младшее  величество,
сказал сидящий справа от него  Ватац.  Фостий  доверял  Ватацу  больше,  чем
большинству друзей; будучи всего лишь сыном  средней  руки  логофета,  юноша
вряд ли вынашивал планы, как возложить на себя  корону.  Хлопнув  Фостия  по
плечу, он добавил:
   - Не сомневаюсь, скоро настанет время, когда вы  сможете  угощать  друзей
когда и как пожелаете.
   Еще слово, и Ватаца можно будет обвинить в государственной измене. Друзья
Фостия частенько балансировали на этой тонкой  грани.  До  сих  пор,  к  его
великому облегчению, никто из них не вынуждал  его  притворяться,  будто  он
ничего не слышал. Но и сам  он  гадал  -  мог  ли  он  не  задаваться  таким
вопросом? - как долго еще отец сохранит бодрость. Можно было  назвать  любой
срок: от одного дня до двадцати лет. Уточнить  его,  не  прибегая  к  магии,
невозможно, а прибегнуть к ней... Фостий не осмелился бы рисковать до  такой
степени. Во-первых, и это его вполне устраивало, самый талантливый волшебник
империи оградил будущее императора от любых попыток его узнать. А во-вторых,
попытка узнать судьбу  Автократора  сама  по  себе  являлась  первостепенным
преступлением.
   Фостий задумался о том, что  сейчас  делает  отец.  Наверное,  занимается
государственными делами - это его бесконечная работа. Пару лет  назад  Крисп
попытался разделить свою ношу с сыном. Фостий  старался  изо  всех  сил,  но
работа оказалась не очень-то приятной, особенно по той  причине,  что  Крисп
стоял рядом, пока сын читал документы.
   Ему опять едва не послышался голос отца:  "Скорее,  сын!  Пора  принимать
хоть какое-то решение. И если не ты это сделаешь, то кто?"
   "Но если я ошибусь?!" - услышал он собственный вопль.
   "Ты обязательно будешь ошибаться - иногда. - Крисп произнес это  с  такой
сводящей с ума уверенностью, что Фостию захотелось его  ударить.  -  Запомни
два простых правила: попробуй не повторять одну и  ту  же  ошибку  дважды  и
всегда исправляй сделанные ошибки, если такой случай представится".
   Легко сказать. Решая несколько дней подряд одну сложную задачу за другой,
Фостий пришел к выводу, что легкость в любом деле,  будь  то  рыбная  ловля,
глотание ножей или управление империей,  приходит  лишь  тогда,  когда  этим
занимаешься долгие годы.
   Подобно большинству молодых людей, он полагал, что умнее отца.
   Образован он, несомненно, лучше и светских поэтов и историков цитирует  с
той же легкостью, что и святые заповеди Фоса. К  тому  же  по  его  речи  не
скажешь, будто он только что от сохи.
   Но у Криспа имелось то, чего не хватало ему: опыт. Отец принимал решение,
почти  не  задумываясь,  потом  сразу  принимался  за   следующее   дело   и
разделывался с ним с той же легкостью. А Фостий тем временем тонул в  словах
и  кусал  губу,  гадая,  какое  же  решение  окажется  правильным.  Пока  он
справлялся с одной проблемой, перед ним уже оказывались три новых.
   Он  знал,  что  разочаровал  отца,  попросив  избавить  его  от   решения
государственных дел.
   "Но как ты научишься всему необходимому, не приобретя опыт такой работы?"
   - спросил Крисп.
   "Но ведь у меня не получается делать ее правильно", - ответил Фостий. Для
него такой ответ был исчерпывающим объяснением - если нечто не дается легко,
то почему бы взамен не заняться чем-нибудь другим?
   Крисп покачал головой:
   "Не лучше ли будет, если ты научишься  всему  сейчас,  пока  я  еще  могу
подсказать, чем потом, когда меня  не  станет  и  весь  мешок  ячменя  разом
окажется у тебя на плечах?"
   Попахивающая деревней метафора оказала на Фостия обратное  действие.  Ему
очень хотелось, чтобы история их династии тянулась далеко в прошлое,  а  его
не называли именем бедняка-крестьянина, умершего от холеры.
   Из мрачной задумчивости его вывел Ватац:
   - Не пойти ли нам поискать девушек, ваше младшее величество?
   -  Иди,  если  хочешь.  Наверняка  наткнешься  на  моих  братьев.  Фостий
рассмеялся - как над собой, так и над Эврипом с Катаколоном. Сам он  не  мог
даже, подобно братьям, наслаждаться преимуществами своего происхождения.
   С того дня, когда он обнаружил, сколько женщин  готово  забраться  в  его
постель лишь потому, что  он  носит  титул  наследника  престола,  эти  игры
потеряли для него почти всю привлекательность.
   Некоторые вельможи выращивали в загонах ручных оленей и кабанов, а  затем
ради развлечения убивали их из луков. Фостий  не  находил  в  этом  никакого
удовольствия, равно как и в любовных забавах с девушками, которые  не  смеют
ему отказать или же стремятся переспать  с  ним  с  такой  же  хладнокровной
расчетливостью, какую проявлял Крисп в многолетней борьбе между  Видессом  и
Макураном.
   Однажды он  попытался  объяснить  это  братьям  вскоре  после  того,  как
четырнадцатилетний тогда Катаколон соблазнил - или  сам  оказался  соблазнен
дворцовую прачку. Возбужденный своей юношеской  удалью,  Катаколон  даже  не
выслушал Фостия до конца.
   Эврип же ответил ему так:
   - Хочешь надеть синюю рясу и прожить жизнь монахом? Валяй, старший  брат,
но такая жизнь не для меня.
   Пожелай  Фостий  провести  жизнь  в  монашестве,  устроить  это  было  бы
несложно.
   Но подобные мысли приходили ему в голову по единственной причине - Фостию
хотелось оказаться подальше от отца. Ему  не  хватало  ни  стремления  стать
монахом, ни монашеской  смиренности.  Нельзя  сказать,  что  его  привлекало
умерщвление плоти, - скорее, совокупление без любви или  по  расчету  обычно
казалось ему более умерщвляющими, чем никакое.
   Фостий часто задумывался над тем, как вести себя, когда Крисп  решит  его
женить. Он радовался, что этот день еще далек,  поскольку  не  сомневался  -
отец подберет ему невесту, исходя из интересов императорского дома, а не  из
заботы о его счастье.
   Иногда такие браки удавались не хуже прочих. А иногда...
   Он повернулся к Ватацу:
   - Друг мой, ты и сам не знаешь, насколько тебе повезло, что ты родился  в
обычной семье. Как часто мне кажется, что мое  происхождение  скорее  клетка
или проклятие, чем предмет для зависти.
   - Ах, ваше младшее величество, вино опечалило вас, вот  и  все.  -  Ватац
повернулся  к  лютнисту  и  свирельщику,  наигрывавшим  что-то  негромкое  и
спокойное, щелкнул пальцами и возвысил голос:
   - Эй, парни, сыграйте что-нибудь повеселее, а то его величество заскучал.
   Музыканты быстро посовещались, сблизив головы, затем  свирельщик  отложил
свой инструмент и взял похожий на котелок барабан.
   Когда его ладони ударили  по  натянутой  коже,  во  всем  зале  поднялись
головы.
   Лютнист взял резкий звонкий аккорд.
   Фостий узнал васпураканский танец, но радости ему это не прибавило.
   Вскоре почти все гости уже танцевали, хлопая в ладоши и что-то выкрикивая
в такт музыке. Фостий остался сидеть на месте, даже когда Ватац  приглашающе
подергал его за рукав. Пожав плечами, Ватац наконец сдался и присоединился к
танцующим. "Он прописал  мне  лекарство,  которое  годится  только  ему",  -
подумал Фостий.
   Впрочем, ему и не хотелось веселиться. Досада его вполне устраивала.
   Когда Фостий встал, танцующие радостно закричали, но он  не  стал  к  ним
подходить. Он вышел через распахнутые бронзовые двери Зала девятнадцати лож,
спустился по низким  и  широким  мраморным  ступеням  и  взглянул  на  небо,
определяя время по высоте бледного ущербного диска луны.
   Примерно пятый час ночи, решил он - скоро полночь.
   Фостий  опустил  глаза.  Императорскую  резиденцию   от   прочих   зданий
дворцового комплекса отделяла вишневая роща -  чтобы  у  Автократора  и  его
семьи возникала хотя бы иллюзия уединенности.
   Сквозь ветви деревьев Фостий разглядел окно, ярко освещенное свечами  или
лампами, и кивнул. Да, Крисп работает и с крестьянским упорством ведет битву
с огромностью империи, которой правит.
   Свет в окне погас. Даже Криспу приходилось уступать сну, хотя  Фостий  не
сомневался, что отец отказался бы и от сна, если бы мог.
   Из окна зала высунулась чья-то голова.
   -  Возвращайтесь,  ваше  младшее  величество,  -  услышал  Фостий  слова,
произнесенные слегка заплетающимся от вина языком. Веселье только началось.
   - Веселитесь без меня, - бросил  Фостий  и  пожалел,  что  вообще  собрал
сегодня  приятелей.  Легкость,  с  какой  они  предавались   веселью,   лишь
усугубляла его мрачность.
   Он рассеянно прихлопнул москита; в темноте снаружи их было меньше, чем  в
освещенном зале. Когда в императорской резиденции погасли  последние  лампы,
здание за вишневой рощей растворилось в темноте. Фостий медленно  зашагал  в
ту сторону; ему не хотелось заходить, не убедившись, что отец уже отправился
спать.
   У входа стояли стражники-халогаи. Высокие светловолосые  северяне,  узнав
Фостия, отсалютовали ему, подняв топоры.
   Окажись он злоумышленником, их  топоры  тоже  поднялись  бы,  но  не  для
приветствия.
   Как и всегда, возле входа находился один из дворцовых евнухов.
   - Добрый вечер, ваше младшее величество, - произнес он, вежливо кланяясь.
   -   Добрый   вечер,   Мистакон,   -    отозвался    Фостий.    Из    всех
евнухов-постельничих Мистакон был к нему ближе всего по возрасту,  и  потому
Фостию казалось, что он понимает его и сочувствует ему более, чем остальные.
Ему даже в голову не приходило задуматься о том, что чувствует сам Мистакон,
чья созревшая мужественность, образно говоря, завяла еще  на  лозе.  -  Отец
спит?
   - Да, он в постели, - ответил Мистакон тем странно бесцветным голосом,  к
которому прибегают евнухи, желая намекнуть на двойной смысл сказанного.
   Впрочем, сегодня вечером Фостию, было не до тонкостей. Он испытывал  лишь
облегчение - удалось прожить еще один день, не встретившись с отцом.
   - Я тоже пойду спать, почтенный господин,  -  сказал  он,  назвав  особый
титул Мистакона в иерархии евнухов.
   - Все уже готово, ваше младшее величество, - произнес  Мистакон,  что  по
сути являлось тавтологией: Фостий был бы потрясен, если  бы  в  его  комнате
хоть что-то оказалось не готово. - Окажите любезность следовать за мной...
   Фостий  зашагал   вслед   за   постельничим   по   коридорам,   где   мог
ориентироваться хоть с завязанными глазами. В  свете  факелов  свидетельства
долгих столетий имперских побед казались какими-то выцветшими  и  нечеткими.
Конический шлем, некогда принадлежавший Царю  царей  Макурана,  стал  просто
куском железа, а картина, на которой видесские войска  штурмом  брали  стены
Машиза - обычной мазней. Фостий потряс головой. То ли он просто устал, то ли
освещение подшучивает над его зрением.
   Для своей спальни Фостий выбрал помещение как  можно  дальше  от  спальни
Криспа, в самом  дальнем  уголке  императорской  резиденции.  Оно  пустовало
множество лет, а то и веков, пока Фостий, вскоре  после  того,  как  у  него
начала пробиваться борода, не устроил там убежище от отца.
   Дверь в его спальню была распахнута, проем  заливал  масляно-желтый  свет
горящей внутри лампы.
   - Ваше младшее величество  желает  чего-нибудь?  -  спросил  Мистакон.  -
Возможно, немного вина или хлеба с сыром? Я могу спросить также, не осталась
ли еще баранина, которую подавали вашему отцу?
   - Нет, не утруждайся, - вырвалось у  Фостия  резче,  чем  он  намеревался
ответить. Он тут же смягчил голос:
   - Спасибо, я сыт. И хочу просто отдохнуть.
   - Как пожелаете, ваше младшее величество.
   Мистакон поплыл по коридору. Как и многие евнухи, он был  мягок  телом  и
полноват. Обутый  в  мягкие  шлепанцы,  он  передвигался  бесшумно,  мелкими
семенящими  шажками.  Развевающие  полы  одежды  делали   его   похожим   на
разукрашенный купеческий корабль, идущий под полными парусами.
   Фостий закрыл и запер дверь, потом разделся и снял сандалии.
   Как и обувь отца, они тоже были  красными  -  пожа