ам  же
Абивард  относился  к  обретенному  уединению  со  смешанным  чувством.  Ему
нравилось иметь личное пристанище, но  он  так  долго  жил  без  оного,  что
временами испытывал щемящее одиночество  и  тосковал  по  теплой,  тесной  и
шумной компанейской жизни, столь хорошо ему знакомой.
   На полпути его левая сандалия начала хлопать по ступне. Абивард посмотрел
вниз и обнаружил, что потерял бронзовую пряжку, крепившую лямку на  лодыжке.
Он огляделся, присел на корточки, но ничего не нашел.
   - Должно быть, в Бездну провалилась, - пробормотал  он;  неуклюже  ступая
одной ногой и скользя другой, добрался до своей  комнатушки  и  надел  новую
пару сандалий.
   Потом снова вышел, держа в руках поврежденную сандалию.  Одно  из  правил
Годарса, которого, к его чести, сам  он  придерживался  неуклонно,  гласило:
"Все, что сломалось, нужно починить немедленно".
   "Одно упустишь - два потеряешь, а где два, там и четыре, а где четыре...
   Нет уж, не надо нам такого, не надо", - говаривал он.
   Если бы от сандалии отвалился кусочек кожи, Абивард достал бы на  конюшне
другой и занялся починкой сам. Но чтобы заменить пряжку, нужно  выбраться  к
сапожнику - в деревню, окружавшую крепость.
   Стало быть, опять на жару. Солнце огрело его  словно  дубинкой.  На  лице
выступил пот, потек по спине под просторной рубахой. Абивард пожалел, что до
деревни так близко. Он не боялся выглядеть глупо, начав  седлать  коня..  Но
если при этом его заметит отец, то непременно съязвит - мол,  в  другой  раз
отправляйся, сынок, в паланкине, словно какой-нибудь знатный господин, а  не
сын простого дихгана... Абивард пошел пешком.
   Стражи ворот трижды ударили древками копий о  землю,  когда  он  проходил
мимо. Он наклонил голову в ответном приветствии. Потом  покинул  крепость  и
оказался в деревне - в совершенно ином мире.
   Хижины и лавки, теснясь,  сбегали  к  самой  подошве  холма,  увенчанного
крепостью, и даже чуть дальше, в долину.  Некоторые  дома  были  сложены  из
камня, другие из саманного кирпича;  нависающие  кровли  защищали  стены  от
зимних бурь.
   На фоне крепости эти постройки казались игрушечными.
   Холм круто поднимался вверх, извилистые улочки были усеяны камнями. Стоит
споткнуться, и падение, скорей всего, закончится  в  самом  низу,  в  лучшем
случае отделаешься сломанной ногой. Абивард исходил деревню вдоль и  поперек
с тех пор, как научился ходить, и на ногах держался не хуже архара.
   На рыночной площади голосили торговцы,  нахваливая  свои  товары  -  нут,
финики, обсиженную мухами баранину, амулеты из пергамента с начертанными  на
них изречениями Четырех Пророков. Говорят, от всех  болезней  помогает  -  и
оберегает, и лечит. Абивард,  обучение  которого  включало  грамоту,  но  не
включало логику, не задумывался, зачем нужно второе, если первое  действенно
само по себе. Призывные кличи торговцев неслись со всех сторон: ножи, медные
и глиняные кувшины, украшения из стеклянного бисера и медной проволоки - те,
у кого был товар получше, приходили с ним прямо в крепость - и еще множество
всякой всячины.
   Запахи были не слабее криков.
   У одного из торговцев висел над кизячным костром котел с тушеной айвой.
   Абивард сбил цену с пяти медяков до трех - Годарс  был  не  из  тех,  кто
поощряет в сыновьях  транжирство.  Айва  была  и  вправду  горячей.  Абивард
быстренько отыскал на земле палку, насадил на нее  пряный  плод  и,  жуя  на
ходу, с довольным видом направился в лавку сапожника.
   Когда Абивард вошел в лавку, сапожник поклонился - он был  слишком  низок
званием, чтобы сын дихгана  подставил  ему  щеку  для  ритуального  поцелуя.
Абивард ответил отчетливым кивком и объяснил, что ему надо.
   - Да-да, - сказал сапожник. - Прошу, дай мне взглянуть на целую сандалию,
чтобы я мог подобрать такую же пряжку или похожую.
   - Я, кажется, не взял ее с собой. - Абивард  почувствовал  себя  глупо  и
рассердился на себя. Хотя Годарс остался  в  крепости,  он  ощущал  на  себе
взгляд отца. - Придется вернуться за ней.
   - Не беда, о сын дихгана. Иди сюда и выбери самую подходящую.  Все  равно
совершенно такую же не подобрать.  -  Сапожник  показал  на  плошку,  полную
медных пряжек.
   Абивард принялся, позвякивая, перебирать их, пока не  нашел  ту,  которая
ему приглянулась.
   Пальцы  сапожника  проворно  прикрепили  ее  к  сандалии.  Но  при   всем
проворстве они были покрыты шрамами от шила и ножа,  иглы  и  гвоздей.  "Нет
простых ремесел, - говаривал Годарс, - хотя простакам  кажется,  что  есть".
Абивард подумал о том, сколько же боли пришлось перенести  сапожнику,  чтобы
стать мастером своего дела.
   С сапожником он не торговался, как с продавцом айвы. Семья сапожника жила
здесь с незапамятных времен, обслуживая и жителей деревни,  и  дихганов.  Он
заслуживал поддержки вышестоящих.
   Абивард  уже  мог  возвращаться  в  крепость  с  починенной  сандалией  и
пересидеть самую жару в жилых помещениях. Но он вернулся на  базар  и  купил
себе еще одну айву. Он стоял, откусывая по  чуть-чуть  и  делая  вид,  будто
засмотрелся на товары, выложенные на продажу. На самом же деле он смотрел на
молодых женщин, которые расхаживали по рядам в поисках того, что им надо.
   Женщины, принадлежащие к купеческой или крестьянской касте,  пользовались
большей свободой, чем  благороднорожденные.  Да,  некоторые  богатые  купцы,
подражая обычаям знати, держали своих жен и дочерей взаперти, но большинству
женщин из низших каст приходилось выходить в мир - надо же семью кормить.
   Абивард был помолвлен с Рошнани, дочерью Папака,  дихгана,  чья  крепость
располагалась в нескольких фарсангах на юго-запад  от  крепости  Годарса.  В
свое время их отцы  сочли  такой  брак  взаимовыгодным,  и  союз  был  делом
решенным, когда ни он, ни она еще не вступили в отроческий возраст.  Абивард
никогда не видел своей невесты. И не увидит до самого дня свадьбы.
   Поэтому, когда выдавалась возможность, он пялился на девушек - служанок в
крепости и здесь, на рыночной площади. Высмотрев среди них  хорошенькую,  он
вооображал, что Рошнани похожа на нее. Если же он находил  какую-то  девушку
малопривлекательной, то надеялся, что его нареченная совсем не такая.
   Абивард дожевал айву и облизал пальцы. Подумал, не купить ли третью тогда
у него будет резон еще немного пооколачиваться на площади. Но он не  забывал
о чувстве собственного достоинства, а если бы и забыл, Годарс не преминул бы
ему быстренько напомнить.
   И все же ему не очень хотелось  возвращаться  в  крепость...  И  тут  его
осенило, он даже прищелкнул липкими пальцами.  Годарс  сегодня  поведал  ему
много интересного. Почему бы не выяснить, какое будущее предречет ему старик
Таншар, прорицатель?
   Дополнительным доводом в  пользу  такого  решения  служило  то,  что  дом
Таншара выходил как раз на рыночную площадь. Абивард заметил, что  ставни  в
доме старика открыты настежь. Можно зайти, попросить старика погадать ему  и
при  этом  продолжать  разглядывать  женщин,  нисколько  не   роняя   своего
достоинства.
   Дом Таншара находился на другой стороне площади. Подобно  ставням,  дверь
была  распахнута,  чтобы  показать,  что  лавочка  открыта,  и  одновременно
отловить малейший ветерок, который соблаговолит послать Господь.
   Одно  можно  было  сказать  с  полной   определенностью   -   Таншар   не
воспользовался провидческим даром в целях личного обогащения. В доме у  него
царили безупречный порядок и чистота, но из  мебели  имелись  лишь  видавший
виды низенький столик да пара плетеных  стульев.  Абивард  подозревал,  что,
если бы не забота об удобстве посетителей, старик не обзавелся бы и этим.
   Лишь отдельные волоски в бороде Таншара  сохранили  черноту,  отчего  она
походила на снег  в  прожилках  сажи.  Левый  глаз  прорицателя  был  закрыт
катарактой, но правый видел прекрасно. Таншар низко поклонился:
   - Твой приход - большая честь для моего дома, о сын дихгана.
   Он указал Абиварду на стул, имевший более приличный вид, и,  не  принимая
отказа, подал чашу с вином и пирожки  с  финиками,  щедро  политые  медом  и
присыпанные фисташками. Лишь когда Абивард выпил и закусил, Таншар спросил:
   - Чем могу служить тебе?
   Абивард пересказал то, что услышал от Годарса, и спросил:
   - Как эти известия отразятся на моей жизни?
   - Так.  Сначала  узнаем,  удостоит  ли  нас  Господь  ответом.  -  Таншар
придвинул свой стул поближе к стулу, на котором сидел  Абивард.  Он  засучил
правый рукав кафтана и снял серебряный наплечный браслет,  стоивший,  скорее
всего, не меньше, чем его  дом  со  всем  содержимым.  Прорицатель  протянул
браслет Абиварду:
   - Держи за этот конец, я же возьмусь за другой. Посмотрим, дадут  ли  мне
Четыре Пророка частичку своей силы.
   Браслет украшали поясные изображения Четырех Пророков: юного Нарсе с едва
пробивающейся бородкой; воина. Гимиллу, чье волевое лицо покрывали шрамы;
   Шивини - воплощение материнской любви и доброты; и Фраортиша  Старейшего,
глаза  которого  сверкали  черным  янтарем.  Хотя  Таншар  только  что  снял
серебряную цепь со своего плеча, она  была  прохладной,  почти  холодной  на
ощупь.
   Прорицатель встал и поднял глаза на соломенную кровлю своего домика.
   Абивард тоже посмотрел наверх. Он увидел лишь солому, но у него  возникло
странное ощущение, будто взор Таншара проникает сквозь крышу до самого  дома
Господнего по ту сторону небес.
   - О прозрении молю, - пробормотал  Таншар.  -  Вашей  волею  о  прозрении
молю... - Глаза его широко раскрылись и застыли, тело напряженно замерло.
   В левой руке Абиварда, которой он держал цепь, закололо, будто он отлежал
ее. Он опустил глаза. По образам Пророков  пробежала  золотая  искорка.  Она
остановилась на лице Фраортиша Старейшего, и его немигающие  янтарные  глаза
словно ожили на мгновение и посмотрели в глаза Абиварду.
   Сильным, повелительным голосом, ничуть не похожим на собственный,  Таншар
произнес:
   - О сын дихгана, зрю я широкое поле, но оно не  есть  широкое  поле,  зрю
башню на холме, где утратится и обретется честь, и щит  серебряный,  сияющий
над узким морем.
   Серебристый свет в глазах Фраортиша померк. Таншар, похоже, приходящий  в
себя, тяжело  опустился  на  стул.  Когда  Абивард  решил,  что  прорицатель
окончательно вернулся в мир колченогих плетеных стульев и умопомрачительного
разнообразия ароматов с базарной площади, он спросил:
   - Что же все это значит... то, что ты сказал? Возможно, Таншар не  совсем
еще вернулся в реальный мир: его здоровый глаз смотрел так же  бессмысленно,
как и тот, что затуманила катаракта.
   - Я изрек пророчество? - спросил он робким, срывающимся голосом.
   - Да, да, - нетерпеливо сказал Абивард,  повторяя  слова,  как  отец.  Он
передал Таншару слова, которые тот произнес,  стараясь  воспроизвести  их  в
точности и ничего не упустить.
   Прорицатель откинулся было на спинку стула, но передумал - стул угрожающе
затрещал под ним. Старик забрал браслет у Абиварда и  намотал  его  на  руку
повыше локтя. Его кожа напоминала пергамент. Это, похоже, прибавило ему сил.
Он медленно проговорил:
   - О сын дихгана, я ничего не помню, и говорил с тобой не я. Кто-то -  или
что-то - воспользовалось мною как орудием. - Несмотря на жару и  духоту,  он
вздрогнул. - Как ты видишь, я далеко не юноша. За все годы, что я  занимаюсь
разгадыванием того, что ждет впереди, такое случалось со мною лишь дважды.
   По спине и рукам Абиварда пробежали мурашки. Он почувствовал себя лицом к
лицу с чем-то огромным, непостижимым,  превосходящим  всякое  понимание.  Он
осторожно спросил:
   - А что произошло те два раза?
   - Один раз ко мне пришел тощий караванщик, ты тогда только  что  родился,
сказал Таншар. - Тощим он был от голода. Он сказал мне, что я напророчил ему
груды серебра и драгоценных камней. Теперь он богат И живет в Машизе.
   - А второй?
   Абиварду  на  мгновение  показалось,  что   Таншар   не   ответит.   Лицо
предсказателя  сделалось  отрешенным  и  очень,  очень  старым.   Потом   он
проговорил:
   - Знаешь, когда-то я и сам был молодым... И была у меня подруга,  готовая
вот-вот родить мне первенца. Она тоже попросила меня заглянуть в будущее.
   Насколько Абивард знал, Таншар всегда жил один.
   - Что же ты увидел? - шепотом спросил он.
   - Ничего. Я не увидел ничего. - И вновь  Абивард  усомнился,  что  старик
продолжит рассказ. Но через некоторое время прорицатель произнес:
   - Четыре дня спустя она умерла в родах.
   - Упокой ее Господь. - Слова эти показались Абиварду пустыми. Он  положил
ладонь на тощее колено предсказателя:
   - Один раз к добру, второй - к худу. А теперь вот я.  Что  означает  твое
пророчество?
   - О сын дихгана, я не знаю, - ответил Таншар. - Могу  лишь  сказать,  что
все это лежит в твоем будущем. Где, когда и что воспоследует, я угадывать не
стану и не стану лгать, утверждая, будто могу угадать. Ты сам  откроешь  для
себя смысл пророчеств, либо они откроются перед тобой - это  уж  как  на  то
будет Господня, воля.
   Абивард достал три серебряных  аркета  и  вложил  в  ладонь  прорицателя.
Таншар подбросил монеты на ладони, послушал их звон, потом покачал головой и
вернул деньги Абиварду:
   - Ежели угодно, отдай их Господу, но только не  мне.  Не  я  говорил  эти
слова, пусть даже они и произнесены через меня. Я не  могу  принять  за  них
твои деньги.
   - Пожалуйста, оставь их себе, -  сказал  Абивард,  оглядывая  чистый,  но
пустой домик. - По-моему, тебе они нужнее, чем Господу.
   Но Таншар вновь покачал головой, отказываясь принять деньги:
   - Говорю тебе, они не для меня. Если бы я предсказал тебе будущее обычным
путем, определяя грядущее по движениям браслета Пророков между твоей рукой и
моей, я охотно взял бы плату, поскольку честно заработал бы ее.  Но  за  это
нет.
   Среди прочего Годарс научил Абиварда распознавать, когда  человек  упорно
стоит на своем и когда следует ему уступить.
   - Да будет так, как ты сказал. - Абивард швырнул аркеты в окно.  -  Пусть
Господь решит, куда лежит их путь и с кем.
   Таншар кивнул:
   - Ты правильно сделал. Пусть пророчество, услышанное  тобою  через  меня,
пойдет тебе только во благо.
   - Да будет так,  -  повторил  Абивард.  Поднявшись  со  стула,  он  низко
поклонился Таншару, словно перед ним был представитель высшей знати. Похоже,
это огорчило предсказателя еще больше, чем полученное столь необычным  путем
пророчество. - Прими хотя бы поклон, во имя Господа, -  сказал  Абивард,  на
что старик неохотно согласился.
   Абивард вышел из дома прорицателя. Прежде у него была мысль  еще  немного
поторчать на базаре, купить какую-нибудь ненужную мелочь, чтобы поглазеть на
молодых женщин, а может, и поболтать с ними. Но сейчас ему стало не до того.
   Он всмотрелся вдаль - выжженная земля простиралась до реки Век-Руд. В это
время года на ней почти ничего не росло. Означает  ли  эта  земля  то  поле,
которое не есть поле? Самое трудное в пророчествах  -  суметь  их  правильно
истолковать.
   Он  повернулся  и  посмотрел  на  склон  холма,   на   вершине   которого
примостилась крепость. Та ли это башня, где  утратится  и  обретется  честь?
Абиварду крепость казалась не особенно похожей на башню, но кто может знать,
как все выглядит в очах Господних?
   А море? Означают ли слова Таншара, что в один прекрасный день  он  увидит
море, как ему и мечталось? О каком именно море говорил  прорицатель?  И  чей
серебряный щит воссияет над морем?
   Сплошные вопросы - и ни одного ответа. Абивард подумал, не лучше ли  было
получить  обычное  предсказание.  И  решил,  что  нет.  Хотя  пророчество  и
непонятно, оно во всяком случае означало,  что  ему  суждено  участвовать  в
великих событиях.
   - Не хочу я видеть, как жизнь течет мимо, а я лишь считаю дни,  -  сказал
он.
   Несмотря на все отцовское воспитание, он был еще очень молод.
   В последующие дни и недели Абивард завел обыкновение подолгу смотреть  со
стен на юг и на запад. Он знал, чего ждет. Знал и Годарс, время  от  времени
подшучивавший над новым занятием сына.  Но  и  сам  дихган  проводил  немало
времени на углу, где сходились восточная и южная стены.
   Заметив приближающегося к крепости всадника, Абивард почувствовал, что не
зря подолгу стоял здесь. В  правой  руке  всадник  держал  нечто  необычное.
Сначала Абивард разглядел лишь зыбкое движение и только позже понял, что это
колышется знамя. А потом увидел, что знамя это - алое.
   Он издал торжествующий вопль - все находившиеся в крепости  посмотрели  в
его сторону.
   - Боевое знамя! - крикнул он. - Знамя, войны пришло к нам из Машиза!
   Абивард не знал, где в этот момент был Годарс, но не прошло и минуты, как
отец стоял на стене рядом с ним. Дихган тоже устремил взгляд на юг.
   - Воистину это знамя войны, несомненно, - сказал он.  -  Давай  спустимся
вниз и встретим гонца как подобает. Пошли.
   Всадник, принесший знамя войны, устал до изнеможения и изрядно запылился.
   Годарс приветствовал гонца  со  всеми  полагающимися  почестями:  сначала
заставил его выпить вина и поесть медовых пирожных и лишь затем осведомился,
какие вести он принес. Этот  вопрос  был  чисто  ритуальным  -  алое  знамя,
поникшее теперь, когда гонец уже не мчался быстрой рысью, говорило  само  за
себя.
   Однако Макуран держался на ритуалах, и царский гонец обязан был  ответить
на вопрос, точно так же как Годарс  обязан  был  его  задать.  Гонец  поднял
знамя, и алый шелк на мгновение вновь взметнулся на древке:
   - Пероз, Царь Царей, провозгласивший  долгом  каждого  мужчины  Макурана,
наделенного  правом  носить  оружие,  объединиться  и   покарать   хаморских
дикарей-степняков за опустошительные набеги, коим они подвергли его царство,
и за попустительство Видессии, величайшему недругу державы, ныне  повелевает
каждому  высокородному  человеку  собрать  надлежащие   боевые   дружины   и
воссоединиться с собственной армией Пероза, Царя Царей, каковая  двинется  к
реке Дегирд и далее, дабы осуществить вышеназванное покарание.
   Проговорить все это единым духом было не просто, и у  гонца  пересохло  в
горле. Закончив длинную фразу, гонец надолго припал к  кубку,  потом,  издав
глубокий, довольный вздох, приложился еще раз.
   Годарс, не изменявший вежливости ни при каких обстоятельствах,  подождал,
пока гонец напьется вволю, и лишь затем задал вопрос:
   - И когда же, о гонец,  армия  Царя  Царей  -  да  продлятся  его  дни  и
прирастет его царство - достигнет реки Дегирд?
   На самом деле его  интересовало,  когда  царские  отряды  дойдут  до  его
крепости, расположенной всего в двух днях пути от северной границы. И  в  то
же время он с безупречным так-том осведомлялся, насколько серьезны намерения
Царя Царей относительно этой кампании. Чем медленнее передвижение его армии,
тем меньше вероятность значительного успеха.
   Гонец ответил:
   - Пероз, Царь Царей,  объявил  большой  сбор  в  тот  самый  день,  когда
сведения о наглости степняков дошли до его слуха. И в тот же день алое знамя
отправилось в путь по стране. Армия должна прибыть  в  эти  края  в  течение
месяца.
   Абивард, услышав это, растерянно моргнул. Годарс от этого удержался.
   - Это серьезно, - пробормотал дихган. - Серьезно.
   Весть разнеслась по подворью. Мужчины принимали ее, важно кивая, смуглые,
длиннолицые, бородатые, они были вылеплены из той же глины, что и  Годарс  с
Абивардом. Царь Царей Макурана, располагая огромной  властью,  как  правило,
пользовался ею весьма основательно.
   - Пероз, Царь Царей,  воистину  желает  покарать  степных  кочевников,  -
сказал Абивард.
   Слушатели, включая и его отца, кивнули еще раз. Он сгорал  от  радостного
возбуждения. Когда в последний раз Царь Царей - тогда  им  был  Валаш,  отец
Пероза, - ходил походом на хаморов, он был еще мальчишкой, но не мог  забыть
блистательный вид войск, движущихся на север под яркой сенью знамен.  Годарс
ушел с армией и вернул