удности,  перед  которым
спасовал бы обычный здравомыслящий человек.
   Крисп немного поразмыслил, но не смог придумать другого вопроса о  Фостии
или еретиках. Тогда он повернулся к Заиду и сказал:
   - Выжми из него все, что сможешь, о бунте в  городе  и  тех,  кто  в  нем
участвовал. А затем... - Он смолк.
   - Да, и что затем, ваше величество? - спросил маг. - Мы  так  и  позволим
ему умирать до самого конца, которого уже недолго ждать?
   - Я охотнее отрубил бы ему голову и  водрузил  ее  на  Веховом  Камне,  -
угрюмо ответил Крисп. - Но если я сделаю это сейчас, когда он выглядит  так,
как выглядит, то у городских фанасиотов появится новый святой мученик, а мне
такого вовсе не нужно. Пусть он лучше умрет и тихо исчезнет; если благой бог
пожелает, вскоре о нем попросту забудут.
   - Ты умен и жесток, - пробормотал Диген. - Твоими устами говорит Скотос.
   - Если бы мне показалось, что это именно так, то  я  в  то  же  мгновение
сошел бы с трона и сорвал с головы корону, - ответил Крисп. - Моя  задача  в
том, чтобы править империей настолько хорошо, насколько это в моих  силах  и
способностях, а затем передать ее наследнику, дабы он поступил так же.  И  в
мои планы не входит Видесс, раздираемый религиозной враждой.
   - Уступи правде, и вражды не станет. - И Диген вновь зашептал гимны.
   - Наш разговор бессмыслен, - заявил Крисп. - Я скорее стану строить,  чем
разрушать, а вы, фанасиоты, - наоборот. Я не желаю,  чтобы  вы  спалили  всю
страну, и не желаю, чтобы жители убивали себя из набожности. Если в  империи
никого не останется, другие народы попросту  украдут  все,  что  мы  строили
столетиями. И пока я жив, такого не допущу.
   - Если владыка благой и премудрый пожелает, - сказал Диген, -  то  Фостий
окажется человеком более разумным и истинно набожным.
   Крисп задумался. Предположим, он вернет сына, но тот окажется твердолобым
фанатичным фанасиотом. И что тогда? "Если подобное произойдет, -  сказал  он
себе, - то хорошо, что у меня три сына, а не  один".  Если  Фостий  вернется
фанасиотом, то проживет остаток дней в монастыре, и неважно,  отправится  ли
он туда по собственной воле, или против нее. Крисп  пообещал  себе,  что  не
отдаст империю тому, кого больше привлечет ее разрушение, а не укрепление.
   Однако об этом настанет время  беспокоиться,  если  он  когда-либо  вновь
увидит Фостия. Крисп повернулся к Заиду:
   - Ты хорошо поработал, чародейный господин. Зная то, что ты узнал сейчас,
ты теперь с большей вероятностью сумеешь установить, где находится Фостий.
   - Я приложу к этому все усилия, - пообещал маг.
   Кивнув,  Крисп  вышел  из  камеры  Дигена.  К  нему   подошел   начальник
тюремщиков.
   - Можно спросить, ваше величество? - Крисп удивленно  приподнял  бровь  и
выжидательно промолчал. -  Тот  священник  уже  близок  к  своему  концу,  -
продолжил тюремщик. - Но что нам делать, если он вдруг передумает помирать и
потребует, чтобы его начали кормить?
   - Думаю, такое вряд ли произойдет, - ответил Крисп, потому что не мог  не
уважать целеустремленность Дигена. - Однако ежели он этого захочет, то пусть
ест; ведь не я морю его голодом,  а  он  сам  этого  захотел.  Только  сразу
сообщите мне.
   - Вы захотите снова его допросить? - спросил тюремщик.
   -  Нет.  Ты  меня  неверно  понял.  Этот  священник   -   государственный
преступник, изменник. Если он желает казнить себя своим способом,  то  я  не
возражаю. Но если ему не хватит решительности довести дело до конца,  то  он
встретится с палачом сытым.
   - Ага, вот как? Хорошо, ваше величество, ваша воля будет исполнена.
   В более молодые годы Крисп ответил бы ему чем-нибудь резким, вроде:
   "Попробуйте только не исполнить". Сейчас же, гораздо  более  уверенный  в
своей власти, он зашагал вверх по лестнице, даже не обернувшись. До тех пор,
пока  тюремщик  понимал,  что  невозможен  любой  другой  результат,   кроме
исполнения воли императора, Крисп получал то, что хотел.
   Халогаи, дожидавшиеся возвращения Криспа  на  улице,  заняли  свои  места
вокруг него и двух телохранителей, сопровождавших императора по тюрьме.
   - Хорошие ли новости, твое величество? - спросил один из северян.
   - Во всяком случае, достаточно хорошие, - ответил Автократор. - Теперь  я
знаю, что Фостий был похищен, а не убит, и более или менее представляю,  где
он находится. А удастся ли его вернуть... что ж, время покажет. - "А  также,
каким он станет человеком после возвращения", - мысленно добавил он.
   Охранники радостно крикнули, и их басовитые возгласы заставили  некоторых
прохожих обернуться - какая,  интересно,  новость  оказалась  столь  доброй?
Кое-кто удивленно восклицал, увидев Криспа без  обычной  свиты  зонтоносцев,
другие поступали так же при виде халогаев.  Эти  жители  севера  -  высокие,
красивые,  мрачноватые  и  медленно  говорящие  -  никогда  не   переставали
восхищать видессиан, которые почти во всем были им противоположны.
   Охваченный внезапным любопытством, Крисп повернулся к  одному  из  них  и
спросил:
   - Скажи мне, Трюгве, что ты думаешь о людях, живущих в столице?
   Трюгве сжал губы и некоторое время серьезно обдумывал ответ,  после  чего
медленно сказал по-видесски:
   -  Знаешь,  твое  величество,  вино  здесь  очень  хорошее,   а   женщины
покладистее, чем у нас на  родине.  Но  все  тут,  по-моему,  слишком  много
болтают.
   - Другие халогаи согласно закивали. Поскольку Крисп был такого же  мнения
о столичных жителях, он тоже кивнул.
   Вернувшись в императорскую резиденцию,  он  пересказал  Барсиму  то,  что
узнал от Дигена. Лицо вестиария, покрытое мельчайшими морщинками,  озарилось
непривычно широкой для него улыбкой.
   - Хвала Фосу, что его младшее величество жив. Я знаю, что  всех  слуг  во
дворце эта новость тоже обрадует.
   Свернув в боковой  коридор,  Крисп  наткнулся  на  Эврипа  и  Катаколона,
спорящих о чем-то или о ком-то. Он не  стал  спрашивать  сыновей  о  причине
спора; когда на них находило, они были способны спорить из-за сущей  ерунды.
У самого Криспа братьев не было, лишь две младшие сестры, умершие уже  много
лет назад.
   Он подумал, что должен, наверное, радоваться  тому,  что  его  сыновья  в
своих схватках между собой ограничиваются словами и лишь изредка кулаками, а
не нанимают убийц, отравителей или колдунов.
   Когда Крисп приблизился, юноши рассеянно взглянули в его  сторону.  Ни  у
кого из них не оказалось подозрительно виноватого вида, так  что  каждый  из
них явно полагался на правоту своих доводов - хотя Эврип в  последнее  время
неплохо научился напускать на лицо невозмутимость.
   - Диген наконец-то сломался, хвала благому богу, - поведал им Крисп. - По
его словам, Фостия держат в какой-то фанасиотской крепости,  но  он  жив  и,
скорее всего, останется жив.
   Теперь уже он всматривался в лица Эврипа и Катаколона, а не наоборот.
   - Хорошая новость, - сказал Катаколон. - Значит, мы сумеем  его  вернуть,
когда следующим летом разобьем фанасиотов.  Лицо  у  него  было  открытое  и
радостное; Крисп решил, что радость его и в самом деле искренняя. Сам  он  в
возрасте Эврипа наверняка не сумел бы настолько хорошо разыграть  радость...
но с другой стороны, он ведь вырос не во дворце.
   Лицо Эврипа не выразило ровным счетом ничего, а его  полуприкрытые  глаза
внимательно следили за Криспом. Тот решил разузнать,  что  кроется  за  этой
маской.
   - Разве ты не рад узнать, что твой старший брат жив?
   - Да рад, рад. Только чему мне радоваться, если все мои мечты рухнули? Ты
бы на моем месте стал?
   Вопрос попал в точку. Мечты о лучшей жизни привели Криспа  из  деревни  в
Видесс. Когда он был конюхом у Яковизия, те же амбиции заставили вступить  в
схватку с кубратским силачом, после чего на него обратил внимание  Петроний,
дядя  тогдашнего  императора  Анфима,  который  управлял  страной  от  имени
племянника.  Амбиции  довели  Криспа  до  того,  что  он  позволил  Петронию
использовать себя, чтобы сместить прежнего вестиария Анфима; а затем,  когда
он сам стал вестиарием, разбудили стремление сосредоточить в своих руках еще
большую власть, свалив сперва Петрония, а затем и Анфима.
   - Я знаю, сын, что ты хочешь красные сапоги, -  ответил  Крисп.  -  Но  и
Фостий тоже, а у меня только одна пара. Так что мне прикажешь делать?
   - Отдать их мне, клянусь Фосом! - воскликнул Эврип. - Я стану  носить  их
лучше, чем он.
   - Но у меня не способа в этом убедиться... и  у  тебя  тоже,  -  возразил
Крисп. - Кстати  говоря,  может  настать  день,  когда  и  Катаколон  начнет
заглядывать  дальше  кончика  своего  члена.  А  вдруг  он   станет   лучшем
правителем, чем вы оба? Что скажешь?
   - Он? - Эврип покачал головой. - Нет, отец.  Прости,  но  мне  в  это  не
верится.
   - Что, я? - Казалось, Катаколон изумлен не  меньше  брата.  -  Я  никогда
особенно не задумывался о том, чтобы нацепить корону.
   Мне всегда казалось, что она может оказаться у меня только в том  случае,
если и Фостий, и Эврип умрут. А я не настолько сильно ее хочу, чтобы  желать
братьям  смерти.  И  поскольку  мне,  скорее  всего,  не   доведется   стать
Автократором, то почему я не могу пожить в свое удовольствие?
   Анфим, будучи Автократором и сластолюбцем одновременно, причинял  империи
только  вред.  Но  Катаколон,  как  брат  императора,   будет   относительно
безобиден, если посвятит свою жизнь удовольствиям. Если не хватает  амбиций,
то прослыть сластолюбцем  даже  безопаснее.  Хроники  доказали  Криспу,  что
правители склонны  становиться  подозрительными  по  отношению  к  ближайшим
родственникам: кто еще ближе к тому, чтобы накапливать власть и использовать
ее против обладателей красных сапогов?
   - Быть может, все дело в том, что я вырос в деревне,  -  начал  Крисп,  и
Эврип  с  Катаколоном  дружно  закатили  глаза.  Тем  не  менее   Автократор
договорил: Возможно, именно поэтому я считаю, что выбрасывать что-либо  есть
грех, который Фос не простит. У нас мало что  было,  и  если  бы  мы  начали
швыряться добром,  то  стали  бы  голодать.  Владыке  благому  и  премудрому
известно, как я рад тому, что вы растете в достатке; голод  не  радость.  Но
пусть даже у вас всего в  избытке,  вы  все  равно  должны  работать,  чтобы
добиться от жизни всего, что в ваших силах.
   Удовольствия - штука прекрасная, но когда  вы  не  в  постели,  то  можно
заняться и другими делами.
   - Верно, можно напиться, - ухмыльнулся Катаколон.
   - Еще одна зря потраченная проповедь, отец, - ехидно произнес Эврип. -  И
как это укладывается в твою схему ценностей?
   Не ответив, Крисп зашагал мимо сыновей дальше по коридору.
   Фостий не  проявлял  интереса  к  управлению  страной,  Эврипа  одолевают
зависть и горечь, а у Катаколона на уме совсем другое. Так что ждет  Видесс,
когда судьба всех смертных снимет его руку с рулевого весла?
   Люди с древнейших времен задавали себе подобный вопрос, только на  другом
уровне. Если умирал  глава  семьи,  а  его  родственники  оказывались  менее
способными, то для семьи могли наступить тяжелые времена, а  весь  остальной
мир продолжал жить своей жизнью. Когда же со сцены сходил способный и умелый
Автократор, то из-за этого могли пострадать бесчисленные семьи.
   "Так как же я должен поступить?" - спрашивал Крисп  у  статуй,  картин  и
реликвий, украшавших этот коридор, но ответа не получал. В  голову  приходил
только один ответ - тянуть воз самому, насколько хватит умения и сил.
   И что потом? Потом все перейдет в руки сыновей и благого бога.
   В том, что Фос и далее будет заботиться о Видессе, Крисп не сомневался. В
своих сыновьях он был уверен меньше.
   Дождь лился с неба полотнищами,  широкими  водопадами  стекал  с  крыш  и
превращал грязь во внутреннем дворике крепости в Эчмиадзине в  жижу.  Фостий
закрыл узкое окошко в своей келье деревянным ставнем, потому  что  без  него
внутри вскоре стало бы так же сыро, как и на улице.
   Но с закрытым ставнем в голой квадратной комнатке становилось темно,  как
ночью; мерцающий огонек лампы почти не разгонял мрак.  Фостий  старался  как
можно больше спать. В темной комнатушке ему почти нечем было заняться.
   Через  несколько  дней  проливных  дождей  он   почувствовал,   что   сон
переполняет его, как вино - новый мех. Фостий  вышел  в  коридор  в  поисках
чего-нибудь другого кроме еды.
   В коридоре на стуле дремал Сиагрий. Он не иначе как установил между собой
и дверью в клетушке Фостия магическую связь, потому что встрепенулся  сразу,
как только она открылась,  хотя  Фостий  сделал  это  совсем  тихо.  Сиагрий
зевнул, потянулся и сказал:
   - Я  уже  начал  думать,  что  ты  там  помер,  парень.  Скоро  собирался
проверить, не завонял ли ты.
   "Уж вонь ты бы точно обнаружил", - подумал Фостий. Фанасиоты считали тело
порождением Скотоса, поэтому не ублажали его мытьем  и  не  маскировали  его
запахи  духами.  Иногда  Фостий  даже  переставал  замечать  получающуюся  в
результате вонь, потому что сам далеко  не  благоухал.  Иногда  же  она  его
весьма угнетала.
   - Я иду вниз, - сказал он. - Мне даже дрыхнуть стало скучно.
   - Тебе недолго осталось  скучать,  -  сообщил  Сиагрий.  -  После  дождей
прояснится, а когда прояснится, мы отправимся сражаться. -  Сжав  кулак,  он
шарахнул себя по ноге.  Фостий  понял,  что  Сиагрию  тоже  было  скучно:  в
последнее время ему не подворачивалась возможность  выбраться  из  города  и
кого-нибудь прирезать.
   В коридоре горели всего два факела, поэтому там было лишь  чуть  светлее,
чем в каморке у Фостия. Он зажег  огарок  свечи  от  ближайшего  к  лестнице
факела и направился вниз по крутой каменной спирали. Следом  топал  Сиагрий.
Как и всегда, добравшись до подножия, лестницы  Фостий  вспотел;  достаточно
было оступиться, и он оказался бы внизу гораздо быстрее, чем собирался.
   На первом этаже цитадели  теснились  солдаты  Ливания.  Некоторые  спали,
закутавшись в одеяла. Их земные пожитки находились или под головой в кожаных
мешках, служивших подушками, или рядом.
   Сколько бы фанасиоты ни провозглашали презрение к материальным благам, их
солдаты до сих пор поддавались искушению завладеть  вещами,  которые  им  не
принадлежали.
   Кое-кто из тех, кто не спал, играл в кости; здесь монеты и прочие  земные
ценности переходили из рук в руки более привычным способом. Фостий вспомнил,
как он изумился, впервые увидев солдат-фанасиотов за азартными играми. С тех
пор он наблюдал эту картину много раз и пришел к выводу, что эти  люди  были
сперва солдатами, а уж потом фанасиотами.
   В дальнем углу кучка любопытствующих стояла вокруг игровой доски  и  двух
игроков. Фостий подошел к ним поближе.
   - Если никто не желает стать следующим, то я вызываю победителя, - сказал
он.
   Игроки оторвались от фигур.
   - Привет, друг, -  произнес  один  из  них  фанасиотское  приветствие,  к
которому Фостий до сих пор  привыкал.  -  Хорошо,  я  тобой  займусь,  когда
разделаюсь с Грипасом.
   - Ха! - Грипас вернул на доску фигурку захваченного у противника прелата.
   - Береги своего императора, Астрагал, Фостий будет играть со мной.
   Грипас оказался прав; после недолгой  схватки  оказалось,  что  император
Астрагала, осажденный со всех сторон, больше не может отыскать квадрат, куда
он может перейти без риска попасть в плен. Бормоча  что-то  себе  в  бороду,
солдат сдался.
   Фостий сел на его место, и они с Грипасом расставили фигуры  на  исходные
места в первых трех рядах игровой доски  девять  на  девять  клеток.  Грипас
взглянул на Фостия:
   - Я с тобой уже играл, друг. Хочу воспользоваться привилегией выигравшего
и оставить первый ход за собой.
   - Как хочешь, - ответил Фостий. Грипас переместил пехотинца по  диагонали
и поставил его перед прелатом, освободив  для  действия  более  дальнобойную
фигуру.
   В ответ Фостий выдвинул вперед одного из своих пехотинцев.
   Грипас играл как солдат, каким он и был.  Он  бросал  фигуры  в  бой,  не
особенно заботясь о том, где они окажутся три хода спустя. Фостий действовал
более тонко. Он потратил немного времени, создавая перед  своим  императором
заслон из золотых и серебряных монет, но потом начал  получать  преимущество
от такой безопасности. Вскоре Грипас  стал  озабоченно  покусывать  усы.  Он
попытался нанести ответный удар, возвращая на  доску  захваченные  у  Фостия
фигуры, но  позиция  Фостия  оказалась  не  столь  уязвимой,  как  прежде  у
Астрагала. Он выиграл у солдата без особого труда.
   Едва проигравший поднялся, на его место уселся Сиагрий.
   - Ладно, малыш, - сказал он, пристально глядя  на  младшего  Автократора,
посмотрим, насколько ты крепок.
   - Играя против тебя, я сохраню первый ход за собой, клянусь благим богом,
- отозвался Фостий. Столпившиеся вокруг солдаты тут же начали делать ставки.
За долгую зиму Фостий и Сиагрий доказали, что они в крепости лучшие  игроки,
но друг против друга они играли с переменным успехом.
   Фостий тоже посмотрел на своего неряшливого  противника.  Ну  кому  могло
прийти в  голову,  что  человек  с  внешностью  бандита  и  соответствующими
привычками окажется столь хладнокровным и искусным игроком?  Но  фигурам  на
доске было все равно, как игрок выглядит и как себя ведет, когда не  играет.
И Сиагрий уже давно доказал, что он гораздо умнее, чем кажется.
   Он обладал  особым  талантом  возвращать  на  доску  захваченные  фигуры,
обеспечивая при этом поразительный эффект. Если он ставил обратно  всадника,
можно было не сомневаться, что две фигуры противника окажутся  под  угрозой,
причем обе более ценные. А если в ход шло осадное орудие, это означало,  что
вашему императору скоро придется туго.
   Манера его игры выдавала происхождение. Когда Фостий делал  ход,  который
ему не нравился, Сиагрий рычал: "Ах ты,  сын  шлюхи!"  Поначалу  Фостия  это
весьма задевало, но теперь он научился обращать на его  грубости  не  больше
внимания, чем на хмыканье или нервное подергивание некоторых своих столичным
противников.
   Играя против Сиагрия, он позволял  себе  рисковать  гораздо  меньше,  чем
когда играл против Грипаса. Фактически он  вовсе  запретил  себе  рисковать:
предоставь Сиагрию дырочку в обороне, и он обрушится на  это  место  во  всю
мощь. Сиагрий играл с не меньшей осторожностью, и в  результате  игра  стала
затяжной и позиционной.
   Наконец, прокладывая себе  дорогу  возвращенными  на  доску  пехотинцами,
Сиагрий взломал оборону Фостия и погнал его императора искать укрытие. Когда
тот оказался загнан в угол без надежды на спасение, Фостий снял его с  доски
и сказал:
   - Сдаюсь.
   - А ты заставил меня попотеть, клянусь благим богом, -  признал  Сиагрий,
стукнул себя в грудь кулачищем и проревел:
   - Ну, кто еще хочет выступить против меня?
   - Пусть Фостий снова с тобой сразится, - предложил Астрагал.  -  Тогда  у
тебя будет более достойный противник, чем любой из нас.
   Фостий встал и огляделся - не желает ли  кто  играть  с  Сиагрием.  Когда
желающих не нашлось, вновь уселся. Сиагрий злобно взглянул на него:
   - Я тоже не отдам тебе первый ход, мальчик.
   - А я этого и не ждал, - без всякой иронии ответил  Фостий:  если  сам  о
себе не позаботишься, то вряд ли кто это сделает за тебя.
   После столь же упорной игры Фостий  одержал  победу.  Сиагрий  перегнулся
через доску и хлопнул его по руке:
   - Знаешь, а ты изворотливый парнишка. И плевать, чей  ты  сын,  но  между
ушей у тебя не конский навоз.
   - Как скажешь. - Комплименты  Сиагрия  заставлял  Фостия  нервничать  еще
больше, чем уже привычные грубости и  оскорбления.  Он  поднялся  и  сказал:
Следующую игру тебе придется играть с другим.
   -  Это  почему  же?  -  потребовал  ответа  Сиагрий.  Выходить  из  игры,
выигрывая, считалось дурным тоном.
   - Если я не кончу сейчас играть, то вам придется вытирать подо мной  пол,
ответил Фостий, после чего Сиагрий и несколько зрителей  рассмеялись.  Когда
крепость Эчмиадзина заполнилась солдатами, юмор здесь