наю, о чем вы молчите! -  продолжал
Патриарх и заговорил жестким баритоном, передразнивая офицеров Видессоса:
   - Это совсем не то, что имеет в виду проклятый варвар!
   - Бальзамон усмехнулся. - Вот что вы подумали о моих словах.  Что  ж,  вы
опять правы. Но вот что я спрошу у вас. Когда мы и люди Княжества  разжигаем
теологические перепалки, когда мы  перебрасываемся  анафемами  и  проклинаем
друг друга, кто выигрывает от этого? Фос, которого мы призываем в свидетели?
Или, может быть, Скотос, там, внизу, в своем ледяном аду? А мне кажется, что
Отец Зла смеется, наблюдая, как лупят друг друга  его  враги!  Я  вам  скажу
больше! Самое печальное в  этих  стычках  то,  что  учения  наши  не  больше
отличаются друг от друга, чем две женщины, случайно встреченные на улице.  И
если ортодакси - это моя дакси, то хетеро-дакси - это  дакси  моего  соседа?
<непереводимая игра слов: ортодакси - ортодоксальное учение,  не  признающее
отклонений; хетеродакси - отклонение от ортодоксии, ересь; дакси  -  женщина
легкого поведения> Слушатели Бальзамона широко раскрыли рты - кто от  ужаса,
кто от восхищения.
   Патриарх же снова стал серьезен.
   - Я не поклоняюсь Богу-Игроку, как это делают намдалени, и  все  вы  даже
те, кто не слишком меня жалует - прекрасно знаете это. Я  нахожу  их  учение
детским и грубым. Но разве  намдалени  не  похожи,  по  нашим  понятиям,  на
мальчишек-забияк? Стоит ли удивляться тому, что эта вера так подходит  к  их
характеру? Я нахожу, что они заблуждаются, но это не значит,  что  я  должен
также считать их виновными в каких-то непростительных преступлениях.
   При последних словах Бальзамон обвел взглядом своих слушателей,  и  голос
его дрогнул.  Гул  снаружи  храма  умолк.  Марк  услышал,  как  жрец  громко
пересказывает толпе, собравшейся у храма, речь Патриарха.
   - Если у людей Княжества  существует  вера,  основанная  на  их  глубоком
убеждении (а в этом ни один умный человек не может сомневаться), если они не
мешают нашим обычаям и традициям, то какие еще  могут  найтись  причины  для
беспокойства? Разве вы станете спорить со своим братом, когда у вашей  двери
стоит бандит, а брат ваш пришел, чтобы отогнать бандита?  Скотос  будет  рад
любому, кто ответит на этот вопрос "да". Ведь и мы, видессиане, не без греха
в этой бессмысленной ссоре. Века культуры, к сожалению, прошли для нас почти
бесследно. Мы неотразимы в логике, мы отлично видим чужие ошибки,  мы  умеем
обвинять, но мы сильны,  только  критикуя  наших  соседей.  Не  дай  им  бог
возвратить удар! Мы друзья, мы братья, дети мои.
   Протянем же руки друг другу! Ведь мягкость сердечная не повредила бы даже
сборщику налогов... - Несмотря на серьезность момента, Бальзамон нашел место
и для шутки, и внезапный смех донесся до посетителей храма  с  улицы,  когда
жрец передал толпе слова Патриарха.
   - И тогда мы сможем забыть о раздорах и заключить мир. Семена дружбы  уже
брошены: ведь люди Княжества  приплыли  сюда  из-за  моря,  ведь  они  горят
желанием помочь нам. И они заслуживают лишь горячей благодарности, но  никак
не погрома.
   Патриарх еще раз оглядел всех присутствующих, словно умоляя их  подняться
над предрассудками.
   Наступила мертвая тишина. Потом раздались  первые  аплодисменты.  Но  это
было совсем не то, чего хотели услышать Марк и Бальзамон.  То  тут,  то  там
раздавались хлопки, но аплодирующие выглядели довольно кисло. Речь Патриарха
приветствовали более чем сдержанно, скорее из уважения к личности Патриарха,
но не более того. Это относилось к большинству присутствующих, но только  не
к Маврикиосу. Он поднялся с кресла, отодвинул занавес и аплодировал  громко,
во всеуслышание. Так же поступила и его дочь Алипия. Туризина Гавраса в ложе
не было, Марк подумал,  что  Севастократор  выбрал  неподходящее  время  для
отлучки. Он не помнил, чтобы братья встречались после той ссоры за  игрой  в
кости. Еще одна причина для волнений, как будто их  мало  у  Императора.  Не
вовремя Маврикиос поссорился со своим горячим братом.
   Но даже открытое одобрение Императора не могло вызвать  оживление  знати,
собравшейся в храме. На улице тоже не слышалось бурного одобрения.
   Марк вспомнил слова Горгидаса о том, что даже Патриарху  трудно  свернуть
город с пути, который он выбрал.
   Но частичную победу первосвященник все же одержал. Когда Сотэрик  выходил
из храма, никто не осмелился косо смотреть  на  него.  Некоторые  люди  всей
душой приняли слова Бальзамона  и  кричали:  "Смерть  Казду!",  обращаясь  к
наемнику за поддержкой. Сотэрик криво усмехался и  воздевал  свой  меч,  чем
вызывал еще большую волну одобрения.
   Однако  жалкая  победа  оставила  его  разочарованным.  Он  повернулся  к
Скаурусу, ворча:
   - Я думал, что, когда Патриарх окончит речь, все поступят по его  совету.
И по какому это праву он называет намдалени "мальчишками"? В один прекрасный
день мы покажем ему мальчишек.
   Марк,  как  умел,  успокоил  Сотэрика.  Зная,  что  ситуация   почти   не
улучшилась, трибун был доволен и тем, что имел.

***

   Возвратясь вечером  в  казарму,  Скаурус  долго  думал  о  Сотэрике.  Все
действия намдалени вызывали тревогу. Он был  еще  вспыльчивей,  чем  Туризин
Гаврас, а это уже говорило о многом. Хуже того, он был  лишен  того  легкого
обаяния, которым так щедро наделила природа Севастократора.  Сотэрик  всегда
балансировал на острие бритвы, он вечно  чувствовал  себя  дерущимся  не  на
жизнь, а на смерть, постоянно отстаивал  что-либо  буквально  "до  последней
капли крови". Марк, однако, не мог отказать ему в смелости, энергии, военном
опыте и даже в уме. Трибун вздохнул. Люди здесь были такими же,  какими  они
были и в Риме. И отнюдь не такими, какими он хотел бы их видеть. Глупо ждать
иного. Особенно тому, кто считал себя стоиком.
   Он вспомнил старую пословицу, которая пришла ему на ум,  когда  намдалени
предложил захватить Видессос. Марк позвал Горгидаса:
   - Кто это сказал, - спросил он грека, - "кого боги хотят уничтожить, того
они лишают разума"? Софокл?
   - Милосердный Зевс, нет! - воскликнул Горгидас. - Это мог сказать  только
Эврипид,  хотя  я  и  забыл,  в  какой  трагедии.  Когда  Софокл  говорит  о
человеческой душе, ты можешь только молить богов, чтобы его слова  оказались
правдой. А когда эту правду находит  Эврипид,  тебе  страстно  хотелось  бы,
чтобы он все-таки ошибался.
   Трибун поневоле задумался над тем, кто же автор пьесы, что давали сегодня
днем.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ПОДАРОК АВШАРА

Глава 9

   Веротерпимость  и  дружба  -  идеи,  которые  так  страстно  проповедовал
Патриарх, были опрокинуты под яростным  натиском  его  же  монахов.  Слишком
немногие из них  имели  тягу  к  образованию,  большинство  же  были  весьма
самонадеянны в своем невежестве. Из многочисленных монастырей,  подобно  рою
злых пчел, высыпали  толпы  жрецов  и  начали  страстно  опровергать  призыв
Бальзамона к спокойствию. В который раз  переполняемый  ненавистью  Видессос
поднимался на грабеж и насилие.
   Марк вел несколько манипул с тренировочного поля в казарму, когда увидел,
что путь его  перегорожен  большой  толпой,  жадно  внимающей  возбужденному
монаху. Высокий худой человек со следами оспы на  лице  и  горящими  глазами
стоял  на  перевернутой  телеге  перед  лавкой  бакалейщика  и   выкрикивал,
обращаясь ко всем, кто его слышал, речь, полную ненависти к еретикам.
   - Любой, изменяющий догматам веры,  есть  пособник  -  нет,  жалкий  раб!
ледяной адской нечисти!  Единственные  и  неизменные  слова  Фоса  проклятые
чужеземцы извращают своими баснями о ставках  и  азартной  игре.  Они  хотят
соблазнить нас, сманить с  истинного  пути  и  бросить  в  холодные  объятия
Скотоса, а наш великий Патриарх, - в ярости он  почти  выплюнул  это  слово,
поощряет их и помогает Отцу Зла войти в наш дом.  Воистину,  говорю  я  вам,
друзья мои, не должно свершиться этой сделке с силами Тьмы.  Отступившие  от
истинной веры сами идут к пропасти и увлекают за собой других, подобно тому,
как  один  испорченный  персик  заражает  гниением  всю  корзину.  Бальзамон
призывает нас к терпимости. Что ж, сегодня  мы  терпим  ересь  намдалени,  а
завтра  нам  придется  терпеть  и  храм  Скотоса?  -  Монах  произнес  слово
"терпимость" как грязное ругательство. Его голос зазвучал еще пронзительнее.
- Если восточные варвары не  признают  правоту  нашей  веры,  гоните  их  из
города, говорю я вам! Они так же страшны, как и Казд,  и  даже  еще  больше,
потому что еретики носят маску святош, скрывая свое неверие!
   Толпа, внимавшая  ему,  гудела  в  одобрении.  Люди  потрясали  кулаками,
раздавались вопли: "Грязные варвары!", "Чтоб чума взяла намдалени!"
   - Придется разбить несколько пустых голов. Сейчас этот дурак  подольет  в
огонь еще немного масла, и наше дело плохо, - сказал Виридовикс Марку.
   - Но тогда вспыхнет весь город, -  ответил  трибун.  Он  видел,  что  его
солдаты уже положили руки на рукояти мечей и  приготовились  пустить  в  ход
длинные палки, которые они использовали на тренировках вместо копий.
   Как раз в этот момент монах поднял голову  и  увидел  римлян  -  людей  в
незнакомой одежде. Он, вероятно, понял, что это не  намдалени,  но  в  своей
ярости был готов броситься на любого чужеземца. Оратор вытянул свой  длинный
костлявый палец и крикнул, указывая на легионеров:
   - Видите? Это люди Княжества пришли, чтобы зарубить меня  раньше,  чем  я
успею поведать вам слова правды!
   - Ложь! - закричал римлянин, чувствуя, что толпа  уже  готова  растерзать
легионеров. За своей спиной он услышал, как Гай Филипп предупреждает: "Хотят
они нас бить или не хотят, но кто без команды двинется, получит по лбу!"
   - Ложь?! - с раздражением спросил монах. - Так скажи правду!
   Толпа медленно растекалась вокруг легионеров, окружая их.
   - Разве ты не видишь? Мы поисковая группа. Ищем храм Скотоса,  о  котором
ты говорил. Кстати, ты не подскажешь, как туда добраться?
   Монах в  изумлении  вытаращил  глаза,  живо  напомнив  Марку  только  что
выловленного карпа. Толпа замерла, пораженная наглостью  чужеземца.  Скаурус
внимательно наблюдал за людьми - примут ли они шутку или  растерзают  римлян
за богохульство? Сначала один, потом другой, затем еще трое человек в  толпе
разразились грубым хохотом. Через миг вся толпа уже хохотала.
   Видессиане стояли лицом к лицу с легионерами, но не нападали на римлян, а
хвалили  находчивость  их  командира.  Монах,  внезапно   покинутый   своими
слушателями, бросил последний, горящий ненавистью взгляд на  Скауруса,  слез
со своего импровизированного подиума и исчез - ушел  разжигать  ненависть  в
другом месте. (В этом Марк был уверен.) В толпе  раздалось  ворчание.  Монах
развлекал людей, но он ушел, и теперь они ожидали того же от Скауруса Тишина
становилась слишком долгой.
   Трибун больше не мог придумать ничего забавного. И тут  загремел  могучий
голос Виридовикса, затянувшего песню приграничных  районов,  повествующую  о
битвах с конокрадами из Казда. Только полное равнодушие к  музыке  объясняло
неведение Марка относительно того, какой прекрасный голос был у Виридовикса.
Его галльский акцент придавал  песне  особое  обаяние.  У  кого-то  в  толпе
нашлась волынка, и вскоре кельт, видессиане и те из  римлян,  которые  знали
песню, уже распевали ее во все горло. Когда они закончили, кто-то из горожан
начал  другую,  довольно  простую  и  грубую,  в  городе  ее  хорошо  знали.
Большинство легионеров тоже  успели  с  ней  познакомиться.  Марк  провел  в
тавернах достаточно времени, чтобы выучить ее припев: "А мы  пьяней,  пьяней
вина!"
   После двух - трех песен римляне и видессиане казались  вечными  друзьями.
Они перемигивались, обменивались репликами, знакомились. Марк  мог  свободно
продолжать путь. Десяток горожан продолжал следовать за  ним,  через  каждые
несколько кварталов кто-нибудь затягивал что-то новенькое.
   Когда они дошли  до  казармы,  у  четырех  легионеров  оказались  срезаны
кошельки. Но даже Гай Филипп, который в любом другом случае  бросился  бы  в
город, чтобы наказать воров, отнесся к потере с философским спокойствием:
   - Невысока плата за предотвращение бунта, - сказал он.
   - Для тебя, может быть, и невысока, -  пробормотал  один  из  ограбленных
легионеров, но так тихо, что центурион не понял, кто именно это сказал.
   Гай Филипп фыркнул и грозно поглядел на солдат.
   - Я полностью согласен со старым волком, - сказал  Виридовикс  Марку.  Ты
быстро принял  правильное  решение  и  остановил  драку,  пока  она  еще  не
началась. Но разве ты не боялся, что твои  слова  только  подольют  масла  в
огонь?
   - Да, - признался Марк. - Но я думал, что хуже все равно не будет.
   Для объяснений времени не было, а договориться с этим фанатиком,  который
их заводил, я не надеялся. Я и подумал, что их  нужно  чем-нибудь  ошеломить
или насмешить - к счастью, мне удалось сделать  и  то,  и  другое.  Ты  тоже
помог, ведь ты здорово поешь.
   - Неплохо, - согласился довольный кельт. - Нет ничего лучше, чем  хорошая
песня, если надо забыть свою злость. У видессиан есть неплохие песенки.  Та,
с которой я начал, напомнила мне одну нашу, кельтскую.
   Конокрадство - для нас игра, она тешит мужскую гордость, и мы любим  петь
про это. Вернее, любили, - добавил он печально. Это был один из  тех  редких
случаев,  когда  галл  позволял  Марку  увидеть  свое  тщательно  скрываемое
одиночество.
   Взволнованный, трибун сжал плечо кельта.
   - Мы все здесь твои друзья, ты знаешь, - сказал он. Это было правдой - не
нашлось бы ни одного римлянина, который не любил бы их бывшего врага.
   Виридовикс тоже это знал.
   - Ну да, - сказал он, дергая себя за длинный ус. -  И  я  рад  этому.  Но
иногда этого недостаточно. - Он  произнес  что-то  на  родном  языке,  затем
покачал  головой.  -  Даже  мне  самому  кельтская  речь  начинает  казаться
странной.

***

   На следующий день начались бунты против Намдалена, и зачинщиками их,  как
и опасался Марк, оказались монахи. Это был день, священный для Фоса.
   Процессии верующих потянулись по улицам,  распевая  гимны,  неся  факелы,
позолоченные сферы и деревянные диски. Трибун узнал об этом позже.  Одна  из
таких процессий двигалась  по  главной  торговой  улице  Видессоса,  которую
называли Серединной. По пути ей встретился один  из  маленьких  храмов,  где
намдалени  справляли  праздник  согласно  своим   обычаям.   Увидев   группу
островитян, входящих в  еретический  собор,  разъяренные  монахи  возглавили
толпу.
   - Выкорчевать ересь! - кричали они.
   На этот раз ни у кого не нашлось мягкой  шутки,  чтобы  остановить  дикую
толпу. Факелы Фоса подожгли храм Фоса, верующий убивал  верующего,  полагая,
что этим он прославляет себя. И когда намдалени из дымящегося  храма  храбро
бросились на дикарей, кровь видессиан окрасила булыжную мостовую  Серединной
улицы. Толпа,  смелая  от  своей  многочисленности,  озверела,  увидев,  что
несколько человек погибли. "Месть!" - завопили фанатики, забывая о том,  что
первые пролили кровь, и бросились по  городу,  разыскивая  намдалени,  чтобы
утолить свою ярость.
   Как это обычно бывает, бунт скоро забыл о своей причине. Поджоги, грабежи
и насилия были слишком редким "развлечением", чтобы оставить их  только  для
намдалени.  Очень  скоро   бурлящая   толпа   перестала   щадить   и   своих
соотечественников. Тем не менее люди Княжества  оставались  главной  мишенью
для фанатиков.
   Отдаленный рев озлобленной толпы и черные столбы  дыма,  поднимающиеся  в
небо, принесли новость о бунте и  римляне  Скаурус  мог  только  благодарить
город за то, что он не взорвался до полудня - самого святого времени Фоса.
   Римляне, которые вставали рано, уже закончили свои утренние тренировки  и
возвратились в казармы до начала бунта. Им пришлось бы несладко, окажись они
в лабиринтах улиц, которые были так хорошо знакомы бунтовщикам.
   Сначала Скаурус решил, что это небольшая вспышка, вроде той, что возникла
после того, как они столь  неудачно  преследовали  Авшара.  Тогда  несколько
видессианских  батальонов  легко  подавили  мятеж.  Трибун  увидел   солдат,
хватающих колотушки и тупые  колья  и  бегущих  в  сторону  районов,  откуда
доносился шум. Через два часа они вернулись в полном беспорядке, неся убитых
и раненых. На их покрытых копотью лицах было написано изумление.
   Кварталы за дворцовым комплексом были уже в руках фанатичной толпы.
   Появление  слабого  и  плохо   вооруженного   отряда   только   распалило
бунтовщиков. Воющая стая, возбужденная легкой победой, стала еще наглее.
   Марк поднялся на крышу, чтобы посмотреть, что делается в городе. К  своей
тревоге, он обнаружил маленькие  группы  плохо  вооруженных  людей,  которые
пробирались через императорский квартал и сады, окружавшие  его,  в  поисках
добычи. С большого расстояния, но очень отчетливо донесся боевой клич толпы:
"Выкопаем кости намдалени!" Это  было  выражение  видессианских  грабителей:
когда они бывали чем-то  недовольны,  они  желали  своим  врагам  разоренной
могилы. Если римляне еще не знали, где находится эпицентр взрыва,  то  после
этого дикого крика  все  стало  ясно.  Скаурус  приказал  одной  из  манипул
приготовиться к бою и встать цепью вокруг казармы. Он не знал, подействовала
ли угроза острых легионерских копий или же видессиане просто ничего не имели
против римлян, но никто из мятежников не решился проверить их на прочность.
   Закат  был  сумрачен  -  казалось,  это  очень   соответствовало   образу
теперешнего Фоса. Кровавый шар  солнца  медленно  катился  вниз,  исчезая  в
клубах дыма. Пламя драконьими языками лизало темное ночное  небо.  На  своем
островке  спокойствия  римляне  ожидали  приближения  ночи,   держа   оружие
наготове. Марк не думал, что его  солдат  направят  против  мятежников  -  в
прошлом их никогда не использовали для этой цели - но он не был уверен  и  в
том, что его легионеры так уж неприкосновенны для бунтовщиков. Трибун провел
на ногах почти всю ночь.  Было  далеко  за  полночь,  когда  он  решил,  что
нападения на римскую казарму не предвидится. Он улегся на кровать и  забылся
на несколько часов беспокойным сном.
   Один из солдат разбудил Марка задолго до восхода.
   - Что случилось? - спросил все еще полусонный трибун. Затем  он  внезапно
очнулся и вскочил. - Нас атакуют!
   - Нет, командир. Вокруг почти спокойно. Нефон  Комнос  говорит,  что  ему
нужно встретиться с тобой. Центурион считает, что это очень важно, поэтому я
тебя и разбудил. Если хочешь, я отошлю его назад.
   - Кто дежурит? Глабрио?
   - Да.
   Марк  решил  довериться  спокойному  молодому  центуриону  и  его  оценке
событий.
   - Я поговорю с Комносом, но, если можешь,  задержи  его  на  пару  минут,
чтобы я мог собраться с мыслями.
   - Сделаю, как надо, командир, - обещал легионер и поспешил назад.
   Скаурус плеснул водой себе в лицо, привел в порядок растрепавшиеся во сне
волосы и пригладил мятую одежду. Он мог,  собственно,  и  не  делать  этого.
Когда караульный привел Нефона Комноса в  казарму,  одного  беглого  взгляда
было достаточно, чтобы увидеть, что видессианский офицер  был  на  последней
грани изнеможения. Куда делась его обычная твердая походка? Он шатался,  как
пьяный, и, похоже, удерживал  глаза  открытыми  только  сильным  напряжением
воли. С шумным вздохом он рухнул на стул, который предложил ему римлянин.
   - Нет, нет, вина не надо, спасибо. Если я выпью хоть  глоток,  я  тут  же
засну, а я не могу себе этого позволить. - Он громко зевнул и потер красные,
воспаленные глаза. - Фос, какая ужасная ночь, - прошептал он.
   Он сидел без движения и молчал. Марк слегка подтолкнул его вопросом:
   - Как там дела?
   - А как ты думаешь? Плохо, очень плохо. Я предпочел бы оказаться голым  в
лесу среди волков, чем быть честным человеком на улице в эту ночь.
   Если тебя просто ограбят, считай, что тебе здорово повезло.
   Гай Филипп