ся с кровавым поносом. Воспоминания об этом  несколько
приглушали сохранившийся в памяти блеск величественного зрелища.
   Но все же... "На этот раз, - подумал он, - я пойду с ними".
   Годарс спросил гонца:
   - Не согласишься ли остановиться у нас на  ночлег?  Мы  угостим  тебя  на
славу - мы рады и тебе, и привезенному тобой известию. Живя близ границы, мы
знаем, как опасны степняки, очень хорошо знаем. - Рука Годарса потянулась  к
шраму, указательный палец провел по белой полоске в бороде.
   - Дихган очень любезен, - ответил гонец, но покачал головой:
   - Боюсь, что не смогу воспользоваться твоей щедростью.  Сегодня  мне  еще
предстоит далекий  путь.  Воззвание  Царя  Царей  должны  услышать  во  всех
владениях, а времени, как ты сам понимаешь, совсем немного.
   - Воистину так, - сказал Годарс, - воистину так. - Он повернулся к одному
из поваров, стоявшему во дворе среди толпы:
   - Возвращайся на кухню, Саккиз.
   Принеси лепешку, только заверни в нее копченой баранины и лука, да, и  не
забудь мех с добрым вином. Пусть никто не посмеет  сказать,  что  уста  Царя
Царей покинули дом наш голодными.
   - Дихган очень любезен, - повторил гонец, на сей раз искренне, а не  ради
соблюдения этикета. Он не кривил душой, говоря, что очень спешит: как только
Саккиз вынес ему еду и вино, он тут же отправился в путь, сразу пустив  коня
резвой рысью. Знамя он держал высоко, и оно развевалось от быстрой скачки.
   Абивард не сводил глаз с алого знамени, пока оно не скрылось за поворотом
дороги. Потом, словно пробудившись ото сна, он глянул на отца.
   Годарс тоже смотрел на него  с  непонятным  Абиварду  выражением.  Дихган
жестом подозвал сына:
   - Отойдем немного. Нам с тобой есть о чем поговорить.
   Абивард отошел с  отцом  в  сторонку.  Обитатели  крепости  расступились,
предоставив им место для приватной беседы. Макуранцы были народом вежливым.
   Если бы на их месте оказались видессийцы, они, скорее  всего,  сгрудились
бы поближе, чтобы лучше слышать. Во всяком  случае,  так  гласили  рассказы,
принесенные с востока. Абивард в жизни не видел ни одного видессийца.
   - Я полагаю, ты рассчитываешь отправиться  в  поход  вместе  со  мной,  -
сказал Годарс. - Я так полагаю.
   - Да, отец. Ты же обещал.  -  Абивард  с  ужасом  посмотрел  на  Годарса.
Неужели отец вознамерился оставить его здесь? Как он сможет смотреть людям в
глаза здесь, в крепости, да и в деревне, если отец решит, что ему  недостает
мужества достойно защищать свою землю?
   - Ты нужен мне здесь, сын мой, - мрачно произнес Годарс. -  Один  Господь
ведает, что случится с нашим домом, если хоть кто-то из нас не приглядит  за
ним.
   Услышав это, Абивард почувствовал, что сердце у него опустилось  к  самым
ногам. Если отец не разрешит ему ехать, то он... Он не знал, что  сделает  в
таком случае. Нужно было как-то выразить величайшее отчаяние, но Абивард  не
мог придумать подходящего жеста. Больше всего ему хотелось  разрыдаться,  но
он знал, что это еще больше унизит его.
   Глядя на сына, Годарс усмехнулся:
   - Ну-ну, не кручинься. Не бойся, я  беру  тебя  с  собой  -  раз  обещал,
значит, так тому и быть. Ты должен вкусить войны, пока еще молод.
   -  Благодарю  тебя,  отец!  -  Теперь  Абивард  готов  был  скакать,  как
жеребенок.
   Сердце вернулось на место и громко забилось в груди,  напоминая  о  себе.
Рука Абигарда  невольно  рассекла  воздух,  будто  разрубая  надвое  конного
степняка.
   - Дай-то Бог, чтобы ты поблагодарил меня, когда мы вернемся домой, сказал
Годарс. - Воистину, дай-то Бог. Помимо прочего, я хочу, чтобы  ты,  мальчик,
отправился на войну и увидел, что не все там величие, блеск и доблесть,  как
о том поют пандуристы. Иногда это нужное дело, согласен, нужное, но нельзя с
легким сердцем взирать на смерть и увечья, какой  бы  они  ни  были  вызваны
необходимостью. Я хочу, чтобы ты понял: нет ничего  величественного  в  том,
что человек лежит с вывалившимися кишками и пытается перерезать себе глотку,
больше не желая жить из-за непереносимой боли.
   Этот образ был настолько ярок, что Абивард на миг призадумался. Он  знал,
что в бою можно погибнуть. Но, думая об этом, он представлял себе  стрелу  в
груди, краткое мгновение боли, а затем вечность рядом  с  любящим  Господом.
Мысль о долгом и мучительном конце не приходила ему в голову. Он и сейчас  в
глубине души не мог заставить себя поверить в возможность такого исхода.
   - Ты думаешь, что такого не может  случиться,  -  сказал  Годарс,  словно
читая его мысли. - Потому-то я и хочу взять тебя на войну - чтобы ты увидел,
что такое случается. Это многое даст тебе.
   - Даст что? - спросил Абивард. Что может дать ему  близкое  знакомство  с
войной и ее беспощадностью из того, чего у него еще нет?
   - То, что ты не будешь относиться к войне беспечно.  Те,  кто  не  познал
этого, склонны слишком легко ввязываться в драку, не подумав хорошенько, так
ли уж это необходимо. Конечно, тем самым они губят самих себя, но  при  этом
погибает и множество  прекрасных  вассалов,  связанных  с  ними  родством  и
клятвой верности. Когда придет твой день, сынок, я не  хотел  бы,  чтобы  ты
стал дихганом такого рода.
   - Понимаю, - сдержанно ответил Абивард.  Серьезность  отца  произвела  на
него впечатление. Он уже вышел из того возраста, когда все  сказанное  отцом
считают не правильным только потому, что это сказал отец. Его брат  Фрада  и
несколько сводных братьев все  еще  пребывали  в  этом  глупом  заблуждении.
Пройдя этот период, Абивард пришел к выводу, что обычно отец  знает,  о  чем
говорит, пусть даже при этом и повторяется.
   Родарс сказал:
   - Я не забыл к тому же, что для тебя это первая  война.  Я  просто  хочу,
чтобы ты пошел на нее, не  теряя  головы.  Помнишь  свою  первую  девушку  -
сколько лет назад это было? После нее ты изменился. И  с  войны  ты  придешь
другим человеком, хотя это не так приятно, как первая женщина, если только в
тебе нет жажды крови. Я в тебе этого не наблюдаю, нет, не наблюдаю.
   Абивард тоже не замечал за  собой  особой  кровожадности,  правда,  и  не
особенно об этом задумывался. Он вспомнил, каким окрыленным чувствовал себя,
оставив серебряную монету в доме некоей вдовушки  там,  в  деревне.  Если  и
после боя он испытает нечто подобное... Последние слова Годарса свели на нет
все то, что он пытался внушить сыну.
   Годарс торжественно вставил длинный  бронзовый  ключ  в  замок,  накрепко
закрывавший двери на женскую половину крепости, и повернул ключ. Ничего,  Он
нахмурился, вытащил ключ, гневно посмотрел на него и вставил снова.  На  сей
раз, когда дихган  повернул  ключ  в  замке,  Абивард  услышал  долгожданный
щелчок. Он поднял щеколду и толкнул дверь.
   По группе мужчин, стоявших в широком коридоре на почтительном расстоянии,
пронесся вздох. Абивард попытался  вспомнить,  когда  в  последний  раз  его
родственницы и младшие жены дихгана покидали женскую  половину.  И  вспомнил
только, что это было очень давно.
   Во главе, как и положено, шла Барзоя. Мать Абигарда не могла быть намного
младше Годарса, но возраст никак не сказался на ее внешности.  Ее  волнистые
волосы остались черными, без того подозрительного блеска, который  оставляет
краска. Лицо у нее было несколько шире, чем  свойственно  макуранкам,  и  не
такое смуглое. Правда, жившие взаперти и крайне  редко  имевшие  возможность
выйти на солнышко благородные женщины Макурана  всегда  были  бледнее  своих
трудящихся соотечественниц.
   Барзоя вышла во двор горделивой походкой королевы. Позади нее шла  сестра
Абиварда, Динак, в чьих чертах отчетливо запечатлелось  фамильное  сходство.
Она усмехнулась при виде брата и показала ему язык. Они появились на свет  с
разницей чуть больше года И были близки друг другу, как близнецы, пока Динак
не повзрослела и ей пришлось удалиться от мира.
   После Динак показался парадный  строй  младших  жен  Годарса  и  тех  его
дочерей, которые уже  доросли  до  женской  половины.  Если  бы  не  строгая
очередность, в которой они выходили, Абивард  затруднился  бы  сказать,  где
жены, а где дочери Годарса.
   Барзоя  подняла  руку,   показывая,   что   намерена   говорить.   Солнце
ослепительно заблистало на ее  золотых  браслетах  и  кольцах,  заиграло  на
рубинах и топазах. Во дворе мгновенно наступила полная тишина. Главная  жена
дихгана редко появлялась на  людях  -  как-никак  она  была  добропорядочной
макуранской матроной. Но еще она была крайне  важной  персоной  в  крепости.
Хотя она редко покидала пределы женской половины, влияние ее  через  Годарса
проникало во все уголки владений мужа.
   - Мой муж, мои сыновья и их братья ныне идут на  войну,  -  сказала  она.
Армия Царя Царей уже недалеко, и они вольют свои ряды в его дружину, дабы он
вошел в страну степняков и покарал их за то зло, которое они причинили  нам,
и за то много большее зло, которое только намереваются причинить.
   "И кроме того, - подумал Абивард, - чем скорее мы присоединимся к  армии,
тем скорее войска прекратят объедать наши владения". Судя по лукавой искорке
в глазах матери, она подумала  о  том  же,  только,  конечно  же,  не  могла
произнести это вслух.
   Барзоя продолжила:
   - Бессчетное число раз наш род покрывал себя славой на поле брани.  Знаю,
что и грядущий поход не будет исключением. Я молю Господь,  чтобы  Она  дала
всем сынам дома сего возвратиться домой целыми и невредимыми.
   - Дай Господь! - напевным хором проговорили женщины. Для них Господь  был
женщиной; для Абиварда же, как и для всех мужчин Макурана, - мужчиной.
   - Возвращайтесь, невредимыми с широкого поля за рекой, - сказала Барзоя.
   - Невредимыми, - вторили женщины. Мать продолжала свои речи, Абивард  еще
мгновение слушал ее, потом резко взметнул голову и  изумленно  посмотрел  на
Барзою. Почему она именно этими словами назвала  степь  на  северном  берегу
Дегирда? Совпадение. Таншар тоже увидел в  будущем  Абиварда  широкое  поле,
хотя и не знал, где оно находится.
   - Идите смело и возвращайтесь с победой! - сказала Барзоя, повышая  голос
до крика. Все  находящиеся  во  дворе,  и  мужчины  и  женщины,  разразились
приветственным кличем.
   Годарс подошел к своей старшей жене, обнял ее и поцеловал в  губы.  Потом
он привлек к себе Динак, поцеловал  ее  и  двинулся  вдоль  шеренги  женщин,
обнимая и целуя жен, гладя по щечкам дочерей.
   Абивард и его младший брат Вараз, который тоже отправлялся с отцом в стан
Царя Царей, обнялись с Барзоей и Динак.  Их  примеру  последовал  Фрада,  до
смерти завидовавший братьям - ведь Годарс  наотрез  отказался  взять  его  с
собой.
   Двое сводных братьев Абиварда тоже уходили на войну. Они обнимали матерей
и сестер, а вслед за ними - и те из братьев, которые оставались в крепости.
   Когда  женщины  дихгана  выходили  на  люди,  такое   проявление   чувств
допускалось.
   - Как жена вашего отца дихгана, я повелеваю вам  обоим  сражаться  смело,
чтобы каждый воин в дружине  восхищался  вашей  отвагой,  -  сказала  Барзоя
Абиварду и Варазу. Потом ее лицо утратило строгость. - А как  ваша  мать,  я
говорю вам обоим, что каждый миг будет мне годом, пока вы не возвратитесь ко
мне.
   - Мы вернемся с победой, как ты нам наказала, - ответил Абивард.
   Вараз энергично закивал. Младший брат Абиварда сильно походил на  Барзою,
хотя его пробивающаяся бородка несколько скрывала сходство. В плечах он  был
шире Абиварда и славился как отменный борец и лучник.
   Динак сказала:
   - Я никакому дихгану не жена, и мне не нужно  говорить  высокие  слова  и
делать гордые жесты. Значит, я могу просто сказать вам, чтобы вы обязательно
вернулись, и обязательно вместе с отцом.
   Она обращалась к обоим братьям, но смотрела только на Абиварда. Он кивнул
с серьезным видом. Хотя она не выходила из дверей  женской  половины  с  тех
пор, как у нее начались месячные,  близость,  установившаяся  между  ними  в
детстве, еще сохранялась. Он знал, что, надеясь на  исполнение  своих  слов,
она полагается преимущественно на него,  и  мысленно  поклялся  не  подвести
сестру.
   Вараз сказал:
   - Там, в степях, умеют работать по золоту. Мы привезем вам обеим  хороших
обновок.
   - У меня есть золото, - проговорила Барзоя. - Если бы я хотела больше,  я
могла бы получить его без труда. А вот сыновья - большое и редкое сокровище.
Я не променяю ни одного из них на все золото не только степей,  но  и  всего
мира.
   Абивард вновь обнял мать, да так крепко, что она легонько пискнула.
   - Не бойся,  матушка.  Когда  хаморы  увидят  блеск  нашего  оружия,  они
разбегутся в страхе. Убежден, что наша победа будет бескровной.
   - Дай Господь, сынок, дай Господь, - сказала Барзоя.
   - Теперь и ты завела привычку повторять слова? - спросил ее Абивард.
   Она улыбнулась и стала почти столь же  юной,  как  стоящая  рядом  с  ней
Динак.
   Потом лицо ее опять посерьезнело, и на него вновь легла печать лет.
   - Война редко бывает бескровной. Вы, мужчины, меньше бы ценили ее трофеи,
если бы они доставались легко, я  так  думаю.  И  потому  снова  говорю  нам
берегите себя. -  Она  повысила  голос,  обращаясь  ко  всем,  не  только  к
сыновьям: Берегите себя!
   Это словно послужило сигналом - а возможно, так оно и было. Самая молодая
и самая последняя жена Годарса повернулась  и  медленно  удалилась  в  жилую
часть крепости, направляясь на женскую половину;  За  ней  двинулась  вторая
жена от конца, потом следующая имеете со своей старшей дочерью.
   Динак сжала руки Абиварда:
   - Сейчас наступит моя очередь, моя и матушки. Возвращайся скорее, целым и
невредимым. Я люблю тебя.
   - А я тебя, старшая из сестер. Все будет хорошо, вот увидишь. -  Все  так
суетились,  желая  их   благополучного   возвращения,   что   ему   хотелось
предотвратить возможные дурные предзнаменования.
   Как и сказала Динак, вскоре настал и ее черед уходить. Вместе  с  Барзоей
они с величайшим достоинством прошествовали ко входу в жилую часть.  Там  их
ожидал Годарс, держа в руке ключ от женской половины.
   Барзоя что-то сказала ему, а потом, смеясь,  приподнялась  на  цыпочки  и
коснулась губами его губ. Дихган тоже рассмеялся и  сделал  движение,  будто
намереваясь похлопать ее пониже спины. Впрочем, он остановился, не  завершив
движения: сделай он это, и вся крепость еще долго гудела бы от пересудов.
   Здесь, рядом с границей, нравы не отличались такой утонченностью,  как  в
Машизе.
   Динак вошла в жилую часть. Спустя мгновение за ней с улыбкой проследовала
Барзоя. Годарс прошел в дом следом  за  ними.  Через  несколько  секунд  они
словно растворились в тени. Темный дверной проем зиял пустотой.

***

   Абиварду казалось, будто он влез не в доспехи, а в горячую кухонную печь.
   По лицу его, прикрытому кольчужной  сеткой,  оставлявшей  открытыми  лишь
глаза,  стекал  пот.  Такая  же  сетка,  приделанная  сзади   его   высокого
конического шлема, защищала шею и плечи.
   И все же по сравнению с другими частями  тела  голова  была  сравнительно
открыта доступу воздуха: ветерок продувал кольчугу и давал Абиварду  чуточку
прохлады.  Под  кожаной  изнанкой  его  доспехов  была   поддета   хлопковая
прокладка, чтобы удар мечом, отраженный доспехами, не переломал ему кости.
   Грудную клетку тоже прикрывала кольчуга, а  ниже  дна  вертикальных  ряда
металлических пластин защищали живот и нижнюю часть спины.  С  нижнего  края
пластин свисала короткая  кольчужная  юбка,  на  кожаных  рукавах  и  штанах
имелись горизонтально расположенные кольца из слоистой железной брони. И  на
сапогах тоже. Полукруглые сетки из железа прикрывали руки  от  края  кожаных
рукавов до тыльной стороны ладоней. Свободными от  брони  оставались  только
пальцы и внутренняя сторона ладоней.
   Конь Абиварда был тоже закрыт доспехами - длинным чешуйчатым  вальтрапом,
открытым спереди и сзади, чтобы конь мог свободно  передвигать  ноги.  Морду
коня закрывал кованый  шамфрон.  В  кольцо  наверху  шамфрона  было  продето
несколько ярко-алых ленточек. В похожем кольце  на  маковке  шлема  Абиварда
развевались ленты того же цвета.
   В гнезде справа от седла лежало толстое копье,  с  пояса  свисал  длинный
прямой меч. Сила макуранской  армии  заключалась  в  ее  тяжелой  кавалерии,
способной держать удары на расстоянии, а сблизившись с противником,  нанести
ответный  удар.  Видессийцы  тоже  сражались  в  конном   строю,   но   чаще
пользовались луками, нежели копьями. Что же до диких кочевников...
   - Половина воинского искусства степняков - это умение удирать с поля боя,
- сказал Абивард.
   - Это так, но не столько из страха, сколько по необходимости,  -  ответил
Годарс. Дихган был облачен почти так же, как его сын, только поверх кольчуги
у Годарса была надета железная кираса, прикрепленная к  груди  перекрестными
кожаными ремнями. - На той стороне Дегирда ездят на  степных  лошадках:  для
крупных животных вроде наших там не хватит  корма.  -  Он  ласково  потрепал
своего мерина по холке, позади последнего ремешка из тех, которыми  крепился
шамфрон.
   - Значит, когда схлестнемся с ними, мы раздавим их в  лепешку,  -  сказал
Абивард.
   - Да, если удастся вынудить их сражаться на месте. Вот почему  им  обычно
здорово достается, когда они начинают разбойничать по эту  сторону  Дегирда:
мы окружаем их и заставляем принять бой на наших условиях. А  в  их  степях,
это не так просто - наша армия будет там не больше крохотной капли чернил на
огромном куске пергамента.
   Всадники, бряцая доспехами, выехали из крепости. Во главе ехал Годарс, за
ним - Абивард с Варазом, потом их старший сводный брат Яхиз, а следом за ним
двое других сводных братьев  от  разных  матерей,  Аршак  и  Узав.  Владения
Годарса были не слишком богаты и могли обеспечить лишь  полдюжины  полностью
снаряженных латников. Для Макурана это был средней величины отряд.
   На полпути между крепостью и рекой Век-Руд перед ними  неожиданно  возник
стан Царя  Царей.  Абивард  показал  рукой  на  выросший  как  из-под  земли
необъятный город из холщовых и шелковых шатров:
   - И это, по-твоему, крохотная капля, отец? Не могу поверить.
   Среди шатров кишели люди - как муравьи на просыпанной  крупе.  Некоторые,
возможно большинство, явно  были  воинами.  В  местах  их  скопления  солнце
отсвечивало от доспехов, хотя многие воины, подобно Абиварду  и  его  родне,
носили поверх кольчуг просторные кафтаны, чтобы было прохладней. Но рядом  с
воинами непременно должны были оказаться возницы, повара,  купцы,  слуги  и,
скорее всего, женщины, дабы ночами услаждать Пероза, Царя Царей, и  наиболее
выдающихся военачальников. Абиварду казалось, что но лагерю  сновало  больше
людей, чем наберется во всем Машизе.
   Но Годарс усмехнулся:
   - На той стороне Дегирда все будет совсем не так, как здесь. Скоро ты сам
в этом убедишься.
   Абивард недоверчиво  покачал  головой.  Годарс  вновь  усмехнулся.  Вараз
сказал:
   - Согласен с тобой, брат. Это не армия. Это целая страна,  поднявшаяся  в
поход.
   - А где же селяне? - спросил Яхиз. - Я-то думал, они высыпят на  улицы  и
будут провожать нас приветственными кличами.
   Того же ожидал и Абивард, но узкие  улочки  были  почти  пусты.  Беззубая
старуха с кувшином воды на голове помахала им свободной рукой, но  это  было
совсем не то, чего ожидал Абивард.
   - У них есть дела поважнее, чем махать нам руками,  -  сказал  Годарс.  -
Все, кого нет здесь, несомненно в лагере, пытаются выжать из воинов  аркеты,
как выжимают зернышки граната. Другой возможности так обогатиться у  них  не
будет очень долго, и они это знают.
   Говорил он весело и, похоже, был рад, что его подданные вовсю  пользуются
этой отпущенной им возможностью. Некоторые дихганы и сами  не  преминули  бы
значительно  пополнить  доходы,  отобрав  у  своего  народа  большую   часть
неожиданно свалившихся богатств. Но Годарс  настолько  часто  повторял  свой
девиз, что Абивард больше не мог его слышать: "Забирай у