вляет
тебя видеть фантастические картины.
   Скаурус вспомнил первое впечатление от голоса дрангариоса - этот  человек
не мог лгать. Чувство это вернулось к нему и было  еще  более  сильным,  чем
прежде. Но два года жизни в  Империи  научили  его  видеть  обман  везде,  и
слишком часто ложь маскировалась фальшивой прямотой.
   Именно так и воспринял смех Леймокера Император. Гнев его  усиливался  от
того, что предал его человек, которому он полностью доверял.
   - Можешь врать, сколько твоей  душе  угодно,  Леймокер,  а  можешь  и  не
пытаться этого делать, - сухо сказал Туризин. -  Ты  не  найдешь  ни  одного
довода в свою защиту. Я был там, я видел твоих  наемных  убийц  собственными
глазами...
   - Со мной были два матроса  с  галеры,  -  ответил  Леймокер,  но  Гаврас
яростно перебил его:
   - ...И я окрасил свой клинок их грязной кровью! - Император повернулся  к
страже. - Взять этого смельчака и  отвести  на  виселицу.  Хотя,  подождите.
Лучше  отправить  его  в  тихое  приятное  место,  чтобы  он  мог   спокойно
поразмыслить о своем предательстве, пока мы не решим, что с ним делать.  Ну,
идите же, уберите его с моих глаз.
   Солдаты, державшие дрангариоса, не могли отдать честь Императору, поэтому
они только кивнули и потащили его прочь. Лишь теперь Леймокер сообразил, что
все происходящее не было чудовищной шуткой.
   - Гаврас, ты сумасшедший! Я не знаю, какая тварь из ледяного ада  Скотоса
заставила тебя думать, будто я предал тебя. Но что бы тебе  ни  говорили,  я
невиновен. Фос пусть пощадит тебя за то, что ты караешь безвинного.  Глядите
под ноги, безмозглые олухи! - крикнул он стражам, когда они протащили его по
луже. Вскоре протесты дрангариоса затихли вдали.

***

   Судьба Ортайяса Сфранцеза была решена. Привести задуманное  в  исполнение
следовало в среду, через два дня после совета, но сильный дождь нарушил  все
планы. Дождь не переставал несколько дней, и, глядя на серые тучи, бегущие с
севера, Скаурус понимал, что эта непогода - только первая  в  череде  долгих
осенних ливней. Куда же убежал год? - спросил он сам себя.
   На этот вопрос никогда не находилось ответа.
   Наконец погода смилостивилась. Холодный и влажный северный ветер все  еще
дул, но солнце светило, как летом, озаряя своими яркими лучами мокрые  стены
и зажигая радугу в каждой капле воды. Амфитеатр еще не успел  обсохнуть,  но
люди, сидевшие на мокрых скамьях, не жаловались: зрелище, которое они ждали,
должно было сторицей возместить маленькие неудобства.
   -  Смотри,  сколько  народу,  -  сказал  Виридовикс,  переводя  взгляд  с
легионеров  на   зрителей,   заполнявших   скамьи   громадного   Амфитеатра,
построенного из серого песчаника.  -  Олухи,  сидящие  в  задних  рядах,  до
следующей недели спектакля не увидят - слишком далеко они от центра.
   - Опять эти кельтские глупости, - фыркнул Гай Филипп. - Уверяю  тебя,  мы
тоже кажемся им насекомыми с такого расстояния. - Он взглянул на толпу.
   - Большинство из них зеваки, ничего не стоящие людишки, как и те мешки  с
жиром у нас дома, - он имел в виду "в Риме", и Марк моргнул, когда сообразил
это, - которые пришли поглазеть, как гладиаторы убивают друг друга.
   Трибун согласился с этим замечанием: гул голосов  напоминал  рев  римской
толпы, разгоряченной кровавым зрелищем. Он поймал взгляд Горгидаса,  который
беседовал с кем-то из иностранных послов, сидевших несколькими рядами  ниже.
Как хороший историк, грек хотел видеть происходящее с близкого расстояния  и
предпочел компанию послов. Врач внимательно слушал  Арига,  сына  Аргуна,  и
быстро записывал что-то на восковой табличке. Еще три таблички висело у него
на поясе. Тасо Ванес, посол из Катриша, приветственно махнул рукой  трибуну,
и тот улыбнулся ему в ответ. Марку всегда нравился этот  невысокий  человек,
остроумный и наблюдательный, несмотря на весьма заурядный облик.
   Амфитеатр наполнился звуками рогов, толпа заревела громче.
   Сопровождаемый неизменными телохранителями и  носителями  зонтов,  Гаврас
въехал на середину арены Амфитеатра. Аплодисменты, звучавшие,  пока  Туризин
поднимался к своему месту, были достаточно громкими, но  все  же  не  такими
оглушительными, как год назад, когда Скаурус слушал здесь  речь  Маврикиоса,
объявившего войну Казду. В данном случае народ хотел видеть не Императора.
   Каждый отряд,  проходивший  мимо  Гавраса,  приветствовал  его,  воздевая
оружие. По отрывистой команде Гая Филиппа римляне вскинули перед собой  свои
копья. Гаврас еле заметно кивнул. Как и старший  центурион,  он  был  старым
солдатом, и они прекрасно понимали друг друга.
   Бюрократы-чиновники чувствовали себя далеко не так уверенно. Они  заметно
нервничали, кланяясь  своему  новому  повелителю.  Гуделес  был  бледен  как
полотно, и лицо его резко выделялось на фоне халата из темно-синего шелка.
   Гаврас обращал на них внимания не больше, чем на шум  толпы  или  стоящие
вокруг многочисленные статуи: бронзовые, мраморные, выточенные  из  слоновой
кости, среди которых выделялся  позолоченный  гранитный  обелиск,  взятый  в
Макуране как военный трофей много лет назад.
   Увидев иностранных послов, Император оживился. Он задержался  на  минуту,
чтобы сказать что-то  Гавтрузу  из  Татагуша,  и  крепкий  грубоватый  посол
согласно кивнул. Затем Гаврас сказал несколько слов Тасо Ванесу.
   Катриш засмеялся и дернул себя за, редкую бородку,  такую  же  смешную  и
нелепую, как у Гавтруза. Даже не слыша разговора, Марк  понял,  о  чем  идет
речь. Он тоже думал, что  маленькая  бороденка  смешно  смотрелась  на  лице
Ванеса,  который,  не  будь  ее,  был  бы  как  две  капли  воды  похож   на
видессианина. Но его правитель все еще требовал, чтобы подданные  оставались
верны некоторым традициям и  обычаям  их  предков-каморов,  которые  создали
государство из отвоеванных провинций Видессоса несколько веков  тому  назад,
так что маленький щуплый посол был обречен пожизненно  носить  на  лице  эту
чахлую растительность как знак принадлежности к своему народу.
   Туризин уселся в высокое кресло, стоящее в центре Амфитеатра. У кресла не
было спинки, так что все присутствующие могли видеть Императора.
   Носители зонтов встали возле него. Он поднял правую руку в  повелительном
жесте, толпа затихла и поднялась со своих мест, люди вытягивали  шеи,  чтобы
получше разглядеть происходящее. Они все хорошо знали, куда нужно смотреть.
   Широко открылись ворота,  через  которые  вступали  в  Амфитеатр  беговые
лошади в дни скачек. Сегодня процессия была намного короче: могучий  герольд
Туризина, два видессианских  охранника  в  позолоченных  кирасах,  и  слуга,
ведущий в поводу осла. На осле задом наперед сидел в грязном  седле  Ортайяс
Сфранцез, уныло созерцавший ослиный хвост. Знакомые  с  ритуалом  видессиане
разразились хохотом. Кто-то бросил в него перезрелую тыкву, которая, упав  у
самых ног осла, разлетелась и брызнула во  все  стороны  сочной  мякотью.  В
Ортайяса полетели тухлые яйца, но  поток  их  вскоре  прекратился.  Видессос
только что пережил осаду, и у горожан было не так много продуктов, чтобы они
могли ими разбрасываться.
   Наступив на тыквенную корку, герольд невозмутимо прокричал:
   - Дорогу Ортайясу Сфранцезу, осмелившемуся бунтовать против полноправного
Автократора видессиан, Его Императорского Величества Туризина Гавраса!
   - Ты победитель, Гаврас! Ты всепобеждающий! - закричала в ответ толпа.
   Люди вопят с таким воодушевлением, подумал Марк, будто забили, что неделю
назад так же точно приветствовали Ортайяса.  Сопровождаемый  издевательскими
выкриками и насмешками толпы, Сфранцез медленно двигался по амфитеатру, в то
время как герольд громовым голосом объявлял о его вине. Марк слышал, как еще
несколько гнилых плодов разбились у ног Ортайяса; ветер донес до  него  вонь
тухлых яиц. Не приходилось  сомневаться,  что  некоторые  из  этих  снарядов
достали своей цели. К тому времени, как  Сфранцез  появился  в  поле  зрения
трибуна, плащ его был заляпан яйцами и соком плодов.  Осел,  на  котором  он
сидел, упирался всеми четырьмя копытами, и его приходилось тащить силой.  Он
шел неохотно, время от времени наклоняясь за яблоками,  лежащими  на  песке.
Погонщик дернул за длинную веревку, споткнулся  и  снова  потянул  за  собой
упрямое животное.
   Наконец процессия закончила свой путь и остановилась  перед  воротами,  в
которые вошла. Двое стражей сняли Ортайяса с седла и бросили на землю  перед
Туризином Гаврасом. Несчастный тут же простерся ниц перед Императором.
   Гаврас поднялся.
   - Мы видим твою покорность, - сказал он. Акустика Амфитеатра  была  столь
хороша, что слова его были услышаны на самой дальней  скамье.  Отказываешься
ли ты раз и навсегда от всех  прав  на  престол  нашей  Империи,  охраняемой
Фосом?
   - Да, конечно. Я отдаю тебе престол по доброй воле. Я...
   Время, отпущенное Ортайясу для ответа, истекло, и Туризин  остановил  его
нетерпеливым жестом.
   Гай Филипп еле слышно хмыкнул:
   - Некоторые вещи не меняются никогда. Держу  пари,  этот  дохлый  ублюдок
сочинил двухчасовую речь об отречении от престола.  Она  наверняка  лежит  у
него в кармане, составленная по всем правилам.
   - Теперь награда за предательство, - снова заговорил Туризин.
   Стражи подняли Ортайяса за ноги и быстро сдернули с него плащ, задрав его
Сфранцезу на голову. Толпа заулюлюкала.
   - До чего же щуплый пацан, - пробормотал Гай Филипп.
   Один из стражей, более крепкий и мускулистый, чем другие, отступил на шаг
от несчастного Сфранцеза и дал ему хорошего пинка. Ортайяс взвизгнул и  упал
на колени.
   - Гаврас слишком добр к нему, - разочарованно фыркнул  Виридовикс.  Нужно
было собрать большую вязанку хвороста, бросить на нее этого дурня и всех его
приспешников и сжечь их. Такое зрелище народ запомнил  бы  надолго,  вот  уж
точно.
   -  Ты  слово  в  слово  повторяешь  Комитту  Рангаве,  -  заметил   Марк,
раздраженный его варварской жестокостью.
   - Так поступают друиды, - истово сказал Виридовикс.
   Подобным образом кельтские жрецы  ублажали  своих  богов,  принося  им  в
жертву  воров  и  убийц...  или  невинных  людей,  когда   преступников   не
оказывалось под рукой.
   Едва Ортайяс Сфранцез, потирая ушибленную часть тела, поднялся  на  ноги,
один из жрецов Фоса встал со своего места и  приблизился  к  нему,  держа  в
руках ножницы и длинную сверкающую бритву. Толпа, замерла: жрецы всегда были
окружены в  Видессосе  почетом  и  уважением.  Но  Марк  знал,  что  никаких
жертвоприношений не будет. Еще один жрец поднялся,  держа  в  руках  простой
голубой плащ и священную книгу -  великолепный  фолиант  в  покрытом  эмалью
бронзовом переплете.
   Ортайяс опустил голову и склонился перед первым жрецом. Ножницы сверкнули
в лучах осеннего солнца. Локон светло-каштановых волос упал на землю  у  ног
Императора, затем еще один и еще,  пока  на  голове  Сфранцеза  не  осталось
несколько жалких клочков. После этого настал черед бритвы, и  вскоре  голова
юноши блистала подобно золотим шарам, венчающим храмы Фоса.
   Второй жрец подошел к Ортайясу, протянул книгу и сказал:
   - Повинуйся закону, который отныне станет законом твоей  жизни,  если  ты
захочешь последовать ему. Если же в  глубине  души  ты  чувствуешь,  что  не
сможешь вести монашескую жизнь, то скажи об этом сейчас.
   Но Ортайяс, как и все вокруг, прекрасно знал, что его  ожидает,  если  он
откажется, и ответил не колеблясь:
   - Я буду вести жизнь монаха.
   Сильным голосом  герольд  повторил  его  слова.  Толпа  ответила  громким
вздохом. Посвящение в монахи было серьезным делом, даже если и  вызвали  его
такие явно политические причины. В Империи политика  часто  переплеталась  с
религией. Скаурус вспомнил Земаркоса из  Амориона  и  непроизвольно  стиснул
зубы.  Жрец  повторил  предложение  еще  два  раза,  получив  тот  же  самый
положительный ответ. Передав второму жрецу книгу, он одел  новичка-монаха  в
голубую одежду служителя Фоса и произнес:
   - Как голубой плащ Фоса защищает твое нагое тело от холода, так пусть его
святость защитит твою душу от зла.
   И снова герольд громким голосом повторил его слова.
   - Да будет так, - ответил Ортайяс, но голос его потонул в  тысяче  других
голосов, повторяющих эхом слова посвящения. Несмотря на  свое  равнодушие  к
религии, Марк был невольно  тронут  этой  молитвой  и  восхищен  силой  веры
видессиан. Иногда ему почти хотелось разделить ее, но, как  и  Горгидас,  он
был слишком привязан к материальному миру, чтобы слиться с миром духовным.
   Ортайяс Сфранцез прошел через те же ворота, в которые входил в амфитеатр,
рука об руку с двумя жрецами, посвятившими его в монахи.
   Вполне  удовлетворенный  увиденным,  народ  стал  расходиться.  Лоточники
громко расхваливали свой товар:
   - Вино! Сладкое вино!
   - Булочки с корицей!
   - Талисманы защитят ваших близких от дурного глаза!
   - И-изюм! Сладкий изюм!
   Все еще недовольный, Гай Филипп пробурчал:
   - Дешево отделался! Теперь он проведет остаток своей  жизни,  наслаждаясь
прелестями и роскошью столицы, и единственное, что  будет  отличать  его  от
других, - это лысая голова и голубой плащ.
   - Не совсем так, - хмыкнул Марк. Туризин мог быть прост, но  он  вряд  ли
был наивен. Геннадиосу будет не так одиноко в монастыре на далекой  границе.
И несомненно, он найдет о чем поговорить с братом Ортайясом.

Глава 10

   - То есть как это - нет денег? -  спросил  Туризин  устрашающе  спокойным
голосом и устремил на логофета суровый взор, как будто чиновник был  врагом,
которого лучше всего немедленно проткнуть мечом.
   Палата Девятнадцати Диванов замерла. Марк слышал,  как  трещат  смолистые
факелы и воет снаружи ветер. Если бы он повернул голову, то увидел  бы,  как
медленно падают снежинки за широкими окнами. Зима в столице  была  не  такой
суровой, как на плато в западных провинциях, но достаточно холодной.  Трибун
поплотнее закутался в шерстяной плащ.
   Логофет, всхлипнув, втянул в себя воздух. Ему было около тридцати лет,  и
выглядел он худым и бледным. Адайос Ворцез - Скаурус с трудом  вспомнил  его
имя - был дальним родственником губернатора города  Имброса,  расположенного
на северо-востоке Империи. Ему пришлось собраться с духом, чтобы  продолжить
доклад перед лицом разгневанного владыки, и начал  он  запинаясь,  но  потом
постепенно оживился, ободренный тем, что Император слушает его не прерывая.
   - Ваше величество слишком многого ожидает от сборщиков налогов.  То,  что
сейчас вообще могут быть собраны хоть какие-то налоги, уже является одним из
чудес Фоса. Недавние неприятности... - Ага, подумал трибун,  это  смягченное
бюрократами  определение  гражданской  войны.  -  ...и,  что   хуже   всего,
присутствие большого количества незваных пришельцев на наших землях... - Это
он, похоже, о войсках каздов.  -  ...Все  это  вместе  взятое  сделало  сбор
налогов практически невозможным на западных территориях.
   О чем это он говорит? - раздраженно  подумал  трибун.  Его  видессианский
язык был уже довольно беглым,  но  этот  бюрократический  жаргон  совершенно
затуманил ему голову.
   "Перевод", сделанный Баанесом Ономагулосом, был  грубым,  но  понятным  и
пришелся очень кстати:
   - То есть, ты хочешь  сказать,  что  твои  драгоценные  сборщики  налогов
испачкали штаны, завидев кочевников, и удрали,  даже  не  убедившись,  враги
перед ними или друзья? - И Баанес хрипло рассмеялся.
   - Похоже на то. - Барон Дракс внимательно посмотрел На Ворцеза. -  Вы,  я
вижу, пускаете в ход любую уловку, любое  оправдание,  лишь  бы  не  сдавать
налоги в казну. Клянусь Игроком, вам, наверное, кажется, что деньги текут из
ваших личных кошельков, а не из крестьянских карманов.
   -  Хорошо  сказано!  -  воскликнул  Туризин.   Недоверие   Императора   к
островитянам притуплялось, когда их мнения совпадали с его собственным.
   Ворцез развернул длинный пергаментный свиток.
   - Цифры, приведенные здесь, подтверждают мою правоту...
   Но для солдат цифры ничего не значили, а он разговаривал с солдатами.
   Туризин смял свиток и отбросил его в сторону, зарычав:
   - К дьяволу всю эту чушь! Мне нужно золото, а не ваши оправдания!
   - Эти вшивые чернильницы думают, что бумага может залатать все прорехи, -
заметил Элизайос Бурафос. - Я  уже  давно  говорил  Вашему  величеству,  что
вместо денег и рабочих получал от них одни доклады и устал от этого.
   Ворцез в отчаянии произнес:
   - Проверив документы, которые я вам принес,  вы  придете  к  безусловному
выводу, что...
   - ...бюрократы обирают честных людей, - закончил за Ворцеза Ономагулос. -
Это известно еще со времен моего деда. Все, чего вы хотите, -  это  удержать
власть в своих скользких лапах. А когда на троне, несмотря на  ваши  фокусы,
оказался солдат, вы морите его голодом и устраиваете всякие пакости, как вот
сейчас.
   Марк не испытывал сострадания к несчастному логофету, но в тоне чиновника
чувствовалась убежденность в своей правоте, и трибун понял это.
   - Мне кажется, в том, что говорит этот человек, есть доля правды.
   Туризин и его генералы в изумлении уставились на Марка.
   - Это как же  надо  понимать?  Уж  не  перешел  ли  ты  на  сторону  этих
чернильниц? - грозно нахмурился Император.
   В благодарном взгляде, брошенном Адайосом Ворцезом на  трибуна,  сквозила
нерешительность Чиновник, казалось, предчувствовал ловушку,  сулящую  ему  в
будущем большие неприятности. Лицо Алипии Гавры, внимательно наблюдавшей  за
трибуном, было, как обычно, невозмутимо, но в глазах ее  Скаурус  не  прочел
неодобрения. В отличие от большинства присутствующих здесь видессиан, трибун
обладал опытом ведения не только военных, но и гражданских дел  и  прекрасно
понимал, как легко потратить и как трудно собрать деньги.
   Не  обращая  внимания  на  полуобвинение  Туризина,  Скаурус   настойчиво
продолжал:
   - Сборщики налогов и чиновники  Ортайяса  соскребли  все,  что  могли,  с
западных провинций, но не получили необходимых денег. Это и не удивительно -
когда  вокруг  рыщут  орды  каздов,   большая   часть   Империи   становится
недоступной. Кроме того, земли, сожженные и выпотрошенные каздами,  вряд  ли
смогут помочь Империи деньгами - нельзя получить шерсть с остриженной овцы.
   - Наемник, разбирающийся в проблемах финансов, - это просто невероятно, -
пробормотал Ворцез. И чуть громче добавил:
   - Благодарю вас.
   Император  задумался,  а  Баанес  Ономагулос   помрачнел.   Увидев,   как
побагровела лысина генерала, Скаурус  пожалел  о  сорвавшемся  с  его  языка
сравнении, в котором упоминалась остриженная овца.
   Алипия тоже кольнула генерала.
   - Не  во  всех  неудачах  виноваты  сборщики  налогов.  Если  бы  крупные
землевладельцы своевременно вносили установленный налог,  казна  была  бы  в
лучшем состоянии, - заметила Алипия.
   -  Совершенно  справедливо,  -  поддержал  принцессу  Ворцез.  -   Многие
финансовые чиновники подвергались нападениям, а кое-кто был убит при попытке
собрать  просроченные  налоги  с  больших  поместий;   часть   этих   усадеб
принадлежит знатным семействам, проживающим здесь, в столице.
   Хотя имя Ономагулоса не было  названо,  прозвучавшие  намеки  поняли  все
присутствующие, а яростного взгляда Баанеса  оказалось  недостаточно,  чтобы
испепелить Алипию, Марка и чиновника. Увидев, как брови принцессы сошлись  в
прямую  линию,  трибун  кивнул,  подтверждая,  что   сознает   надвигающуюся
опасность.
   Как и в библиотеке Бальзамона, Элизайос Бурафос попытался  смягчить  гнев
Ономагулоса, положив руку на его плечо и заговорив с ним мягким приглушенным
голосом. Однако адмирал и сам был владельцем  обширного  поместья,  так  что
намеки, принятые Баанесом на свой счет, в не меньшей степени касались и его.
   - Ты знаешь, почему мы удерживаем налоги, - обратился он к Туризину.
   - Ты ведь и сам  делал  то  же  самое  до  того,  как  твой  брат  скинул
Стробилоса. Зачем же давать бю