го стража оказалась
на суше, длинная широкая  доска  из  позолоченного  дерева  была  спущена  с
корабля на берег. Когда Император уже собирался ступить ногой на  песок,  он
оступился, зацепившись сапогом за край длинного пурпурного  плаща,  и  упал.
Римляне, халога и видессиане ошеломленно уставились на него. Не  могло  быть
худшего предвестника беды, чем падение  вождя  перед  началом  кампании.  Но
Маврикиос остался верен себе. Встав на колени, он взял две  горсти  песка  и
громко сказал:
   - Видессос, я крепко держусь за тебя!
   Затем он невозмутимо встал  и  пошел  по  берегу,  как  будто  ничего  не
случилось. Через одну-две минуты все уже забыли  об  этом.  Император  сумел
превратить дурной знак в хороший. Обсуждая события этого дня, Гай Филипп дал
Маврикиосу самую высокую оценку.
   - Цезарь, - провозгласил он, - не смог бы поступить лучше!

***

   Как множество ручейков, сходящихся в одну полноводную реку, видессианская
армия собралась на западном  берегу  Бычьего  Брода.  Переправа  из  столицы
оказалась делом гораздо более простым, чем  ожидал  Марк.  В  конце  концов,
приверженность бюрократов Империи к мелочам иногда идет на  пользу,  подумал
он.
   Хорошая организация проявилась еще раз, когда начался марш  на  Гарсавру.
Скаурус сомневался в том, что  Рим  смог  бы  обеспечить  продовольствием  и
фуражом такую большую армию, и солдатам пришлось бы грабить окрестные  фермы
и поля. Но в этом случае все было предусмотрено заранее.  Ни  один  казд  не
забирался так далеко на восток, и для местных губернаторов  не  представляло
труда отдать в распоряжение армии (и всех,  кто  шел  за  ней)  целые  рынки
продовольствия. Зерно привозили на быках и на маленьких судах сплавляли вниз
по реке. Вместе с зерном корабли доставили множество скота - баранов, коров.
Охотники добавили к этому мясо диких  оленей  и  кабанов.  Впрочем,  Скаурус
сомневался в том, что кабаны были дикими. Свиньи в  Видессосе  имели  густую
щетину, сходную комплекцию,  цвет  шкуры  и  дикий  нрав.  Украв  поросенка,
охотник получал столько же  удовольствия,  сколько  после  охоты  на  дикого
кабана. Трибун наслаждался вкусным мясом, обгладывая его  до  костей,  и  не
слишком беспокоился о том, откуда оно взялось.
   В первый день марша солдаты, привыкшие к  мягким  тюфякам,  встряхнулись,
пришли в себя и начали понимать, что им придется  отрабатывать  свою  плату.
Несмотря на все тренировки, через которые прогонял их Гай Филипп, они уже не
были теми закаленными и голодными бойцами, которые  воевали  в  Галлии.  Они
слишком  хорошо  питались,  привыкли  к  комфорту,  но  главное  -   отвыкли
маршировать целыми днями, даже так медленно. В конце каждого  дня  легионеры
радостно валились на землю.
   Горгидас постоянно перевязывал сбитые  ноги  и  обильно  смазывал  мозоли
смолой и жиром. Повязки делались из  мягкой  ворсистой  шерсти,  пропитанной
маслом и вином. Солдаты ругались, когда лекарство жгло их  сбитые  ноги,  но
помогало оно хорошо. Марк весьма равнодушно смотрел на эти беды, обычные для
начала похода. Но он не ожидал, что римляне будут  недовольны  его  приказом
разбить перед сном походный лагерь, что  обычно  они  делали  после  каждого
марша. Копать земляные насыпи - это  занятие  отнюдь  не  прельщало  солдат,
особенно после удобной казармы в столице. В первые три  ночи  на  марше  Гай
Филипп сумел устрашить легионеров, но полного повиновения он не добился.  На
третью ночь центурион был утомлен и разгневан, к тому же впал в отчаяние.
   Наутро к Скаурусу явилась с жалобами делегация легионеров.  Если  бы  это
были лентяи или просто недобросовестные солдаты,  он  и  отнесся  бы  к  ним
соответствующе, наказав их, даже не  слушая.  Но  среди  девяти  взвинченных
солдат (по  одному  из  каждой  манипулы)  были  его  лучшие  люди,  включая
здоровяка Муниция. Он решил выслушать их.
   - Во-первых, - сказали они, - никто в видессианской армии  не  устраивает
такого лагеря, как легионеры. На территории Видессоса легион в безопасности.
Все вокруг ставят палатки  там,  где  офицерам  приходит  в  голову  разбить
лагерь, причем в полном беспорядке.  И  хуже  всего:  в  римском  лагере  не
предусмотрено места для женщин, а многие легионеры хотели бы провести ночь с
подругами.
   Первую часть их требований трибун выслушал без особого сочувствия.
   - То, что делается в других частях армии, нас не касается. Пока дела идут
хорошо, очень легко расслабиться, но потом к порядку вернуться трудно, и это
обойдется нам очень дорого. Большинство из вас служит давно, вы знаете,  что
я прав.
   Они вынуждены были согласиться. Муниций нерешительно произнес,  стараясь,
чтобы его бас звучал не так гулко:
   - Ну... Тут дело не в работе. Мы ее не боимся. Просто... Ну, когда лагерь
построен, это уже как  тюрьма  без  выхода.  Моя  жена  ждет  ребенка,  и  я
беспокоюсь за нее.
   Его товарищи пробормотали  что-то  в  знак  согласия.  Оглядев  их,  Марк
увидел, что почти все парламентеры были семейными. Он и  сам  уже  несколько
ночей не находил себе места, зная, что Хелвис близко, но не  желая  подавать
своим людям пример нарушения дисциплины. Марк немного подумал. Женщин  имело
менее трети римлян. Если каждую ночь отпускать сто человек, то каждый солдат
увидит свою любимую два раза в неделю. Если не  ослабить  удила,  они  могут
лопнуть. Он сказал легионерам о своем решении и добавил:
   - Увольнительную, разумеется, выдадут только после того, как  все  наряды
будут выполнены.
   - Да, трибун! Спасибо, трибун! - сказали они, улыбаясь, - довольные,  что
он не приказал заковать их в железо.
   Однако Марк знал, что они должны  думать,  будто  отныне  могут  нарушать
субординацию, как им вздумается. Скаурус сухо  кашлянул  и  увидел,  что  их
улыбки исчезли.
   - За то, что вы  пришли  к  командиру  с  жалобами  без  соответствующего
разрешения, вас на две недели лишат жалования, - сказал он. - И  проследите,
чтобы этого не повторялось.
   Они приняли это без ворчания, потому что все еще боялись, что он  накажет
их строже. По закону он мог распорядиться конфисковать их имущество,  высечь
или приговорить к фустуариуму - приказать  избить  палками,  после  чего  их
собственные товарищи добьют провинившихся камнями.
   И когда он рявкнул: "А теперь убирайтесь", они чуть не сбили друг друга с
ног, выскакивая из его палатки.
   Иногда римская дисциплина еще брала свое.
   Его  приказ  скоро  стал  известен  солдатам,  и  недовольство   исчезло,
превратившись в обычное брюзжание, сопровождающее любую армию с незапамятных
времен.
   - Я полагаю, что ты вынужден был это сделать, - сказал Гай Филипп, но мне
все-таки не нравится твое решение. Сегодня ты  выиграл,  но  в  будущем  это
может очень навредить. Все, что ведет к ослаблению дисциплины, плохо.
   - Я думал об этом,  -  признался  Скаурус.  -  Но  есть  дисциплина  -  и
дисциплина.  Чтобы   сохранить   главное,   иногда   приходится   жертвовать
второстепенным. Солдаты должны думать о себе  как  о  римлянах.  Они  должны
хотеть так думать, иначе мы проиграли. Если они вздумают стать крестьянами и
работать в деревне, что мы сможем с ними сделать?  Где  мы  найдем  легионы,
Сенат, чтобы удержать их? Или ты думаешь, что  видессианам  так  нужны  наши
обычаи? Я не могу заставить их чувствовать, это должно идти изнутри.
   Гай Филипп смотрел на него, как видессианин, столкнувшийся с ересью.
   Центурион старательно игнорировал тот  факт,  что  Рим  потерян  для  них
навсегда. Мир Гая Филиппа покачнулся, когда Скаурус  открыто  сказал  ему  о
том, о чем он пытался даже же думать. Помотав головой, он вышел  из  палатки
трибуна. Через несколько минут Марк услышал, как центурион  грозным  голосом
распекает какого-то несчастного солдата, обнаружив на его доспехах  пятнышко
ржавчины. Скаурус криво усмехнулся. Если бы  он  только  мог  избавиться  от
своих забот так же просто!

***

   Возможность уходить из лагеря  на  ночь  дала  римлянам  преимущество,  о
котором трибун еще не думал. Теперь Марк был в курсе всех сплетен и  слухов,
которые циркулировали в армии так же, как и в  столице.  Женщины  знали  обо
всем, и вскоре до Скауруса донесли, что  Ортайяс  Сфранцез  все  еще  был  с
армией. Трибун нашел это почти  невозможным,  и  долго  не  мог  поверить  в
истинность сообщения, зная, что трения между Гаврасами  и  Сфранцезами  были
чересчур сильными. Но вскоре, навестив Хелвис, он убедился в  том,  что  это
правда. По дороге в лагерь он столкнулся со спафариосом.
   - О, прощу прощения, - произнес юный Сфранцез, уступая ему дорогу.
   По своему обыкновению Ортайяс держал под мышкой толстую книгу.
   - Да, это снова книга Калокиреса о том, как командовать армией. Я  должен
столькому научиться, и у меня так мало времени для этого.
   Мысли о том, что Сфранцез может стать военачальником, было достаточно для
того, чтобы трибун онемел. Брови его полезли вверх, и Ортайяс заметил это.
   - Единственное, о чем я сожалею, мой римский (на  этот  раз  он  произнес
слово отчетливо) друг, так это о том, что  у  меня  нет  вашей  великолепной
пехоты.
   - Что? О чем вы говорите? - спросил Марк, думая, что Маврикиос  дал  юнцу
несколько сотен каморов для игры в солдатики. Но он получил  ответ,  который
ужаснул его.
   - Я возглавляю все левое крыло, - гордо  ответил  Сфранцез.  -  Император
командует центром, а его брат - на правом фланге. Мы изрубим врага в фарш!
   Фарш! Прошу прощения, я должен изучить способы правильного маневрирования
тяжелой кавалерией перед атакой.
   И свежеиспеченный стратег исчез в темноте, на ходу читая военные мемуары.
   В эту ночь Хелвис пожаловалась, что Скаурус витает в облаках и  не  очень
внимателен к ней.
   На следующий день трибун сообщил  Гаю  Филиппу  жуткие  новости.  Старший
центурион сжал голову ладонями.
   - Поздравляю, - сказал он. - Ты только что испортил мне завтрак.
   - Во всяком случае, он очень старателен, - сказал Марк, пытаясь  отыскать
хоть одно светлое пятно.
   - Как доктор, который лечит заболевшего чумой. Бедняга все равно  помрет,
независимо от того, как за ним ухаживать.
   - Не очень хорошее сравнение, - запротестовал Горгидас. - Это верно, не в
моих силах спасти от чумы, но я, по крайней мере, знаю свое дело.
   Если бы я прочел одну-единственную книгу по медицине, то  не  решился  бы
лечить и простую изжогу.
   - И никто другой бы этого не сделал, если бы думал  головой,  кивнул  Гай
Филипп. - Но о Маврикиосе я был  лучшего  мнения.  Дать  этому  щенку  треть
армии!.. - Он отодвинул тарелку с перловой кашей и вновь заговорил с греком.
- Спаси меня от изжоги. Боги знают, как мне нужна твоя помощь.
   Однако Горгидас был настроен серьезно.
   - Перловка, после того как ты привык к пшенице, вполне  может  расстроить
желудок, так, во всяком случае, говорит Гиппократ.
   - Раньше мой желудок никогда не болел, - заявил Гай Филипп. - Просто  мне
все это отвратительно. Вот и все! Этот тонконогий идиот!..
   Сам же "идиот" после встречи с Марком вспомнил о существовании  римлян  и
не замедлил появиться в  лагере.  Сфранцез  был  совсем  недурен,  когда  на
пятнистом жеребце хорошей породы объезжал идущих маршем легионеров.
   Панцирь и шлем на нем были позолочены  в  знак  его  высокого  звания,  а
голубой  плащ  развевался  за  плечами.  Единственным,   что   портило   его
воинственный облик, была книга, которую он все еще держал под мышкой.
   Сфранцез заставил лошадь идти в ногу  с  колонной  римлян.  Он  постоянно
оглядывался на солдат,  словно  изучая  их.  Настороженное  любопытство  Гая
Филиппа вскоре взяло верх над неприязнью.
   - Чем могу быть полезен?  -  заговорил  он,  и  его  тон  невольно  выдал
истинное отношение старого вояки к Сфранцезу.
   Ортайяс вздрогнул.
   - А? Ах, да. Скажи мне, если можешь, то, что вы несете, - это что, служит
вам вместо знамен? - Он  указал  на  девять  высоких  сигна,  которые  несли
знаменосцы.  Каждая  была  увенчана  открытой  ладонью,  окруженной  венком,
обозначавшей преданность службе.
   - Да. Ну и что из того? - коротко ответил центурион.
   Марк понял, почему предмет беспокоит Сфранцеза, и объяснил ему:
   - Мы были только частью более крупного подразделения, знаком которого был
орел. У нас нет сейчас орла, и солдатам его очень не хватает.
   Это было преуменьшением, но ни один видессианин и не надеялся, что поймет
это чувство римлян  преданности  легиона  своему  орлу,  священному  символу
самого существования легиона. Когда они зимовали в Имбросе, разговор о  том,
чтобы сделать нового орла, заходил, но сердца солдат не лежали к  этому.  Их
аквила осталась в Галлии и была навсегда для них потеряна; но другой они  не
хотели.
   - Очень интересно, - заметил Ортайяс, и снова спросил:
   - Собирать под каждым значком одинаковое количество солдат - это тоже ваш
обычай?
   - Конечно, - ответил Скаурус, недоумевая.
   - А почему бы и нет? - добавил центурион.
   - Извините, это займет всего минуту, -  сказал  Сфранцез.  Он  отъехал  в
сторону от колонны и стал рыться в толстом  томе  военной  тактики.  Отыскав
нужное место, он снова приблизился к римлянами. - Я цитирую из Калокиреса, -
сказал он. -  Книга  первая,  глава  четвертая,  часть  шестая:  "Необходимо
собрать все отряды в количестве, которое будет различным  в  каждом  отряде,
иначе враг, подсчитав знамена, сможет узнать  точное  число  сражающихся.  К
примеру, отряды не должны  насчитывать  более  четырехсот  и  менее  двухсот
человек". Разумеется, ваши подразделения меньше, чем те, о  которых  говорит
Калокирес, но принцип, я думаю, остается неизменным. До свидания, господа.
   - С этим словами он ускакал вперед, оставив обоих римлян безмолвными.
   - А знаешь что... это совсем неплохая идея, - сказал наконец Гай Филипп.
   - Ты прав, совсем неплохая, - сказал Марк. - Честно говоря, мы  можем  ее
использовать. Каким это образом Ортайяс Сфранцез додумался до такого?
   - Ну ведь он, в конце концов, не сам это изобрел, - пытаясь  скрыть  свое
замешательство, сказал центурион. - Этот Кало... как его там?  Должно  быть,
был неглупый малый.
   Несмотря на эту утешительную мысль, он все же выглядел растерянным.
   Виридовикс наблюдал за этой сценой с торжествующей усмешкой.
   - Ага, вот он и попался!  Человек,  который  всосал  солдатскую  науку  с
молоком матери (а мать его тоже была центурионом, я в этом не сомневаюсь), -
и так посрамлен, так втоптан в грязь самым глупым, самым желторотым птенцом,
который когда-либо вылуплялся из яйца. Все это только лишний раз доказывает,
что кельтский обычай воевать - самый лучший. Надо идти прямо в бой и  просто
сражаться. Чем больше ты думаешь, тем хуже для тебя.
   Гай Филипп был настолько растерян, что даже не стал огрызаться.
   - Да заткнись ты! - пробормотал он. - Где этот  Горгидас?  У  меня  опять
живот болит.

***

   Равнина между Видессосом и Гарсаврой,  была  самой  плодородной  из  всех
земель, встречавшихся римлянам. Жирный чернозем легко крошился в руках, и от
земли поднимался густой пар, обещал хороший урожай.  Десятки  рек  и  ручьев
несли свои бурные воды с плато на равнину. Теплый дождь, приносимый ветром с
моря Моряков, орошал те земли, где не было рек.
   Мрачные предсказания Виридовикса о плохой погоде, которые  он  высказывал
несколько месяцев назад, сбылись в полной мере. Было так жарко и влажно, что
земля парила.  Бледные  халога,  привыкшие  к  прохладному  пасмурному  лету
севера, страдали больше всех: почти каждый  день  кто-нибудь  из  них  терял
сознание от жары и  приходилось  оживлять  несчастного,  окатив  его  ведром
холодной воды.
   - Красный, как вареный рак, - сказал Виридовикс об одном северянине.
   Горгидас взглянул на него.
   - Ты тоже не слишком хорошо выглядишь, - заметил он. - Попробуй носить на
марше вместо шлема мягкую шапку.
   - Иди отсюда, - огрызнулся кельт. - Меня нескольким солнечным лучикам  не
уложить.
   Однако Скаурус заметил, что совету врача он все-таки последовал.
   Обилие солнца, воды, плодородная почва - неудивительно, что именно  здесь
находилась "хлебная корзина" Империи. Вокруг зеленела  трава,  росли  кусты,
деревья. Поля гречихи, ржи, пшеницы и хлопка тянулись на десятки километров.
На некоторых полях выращивали странные  растения,  которые  Горгидас  упорно
именовал  "растительной  шерстью".  Немало   было   и   плантаций   фиговых,
персиковых, сливовых деревьев, экзотических цитрусовых. Поскольку эти  плоды
не были известны в Западном Средиземноморье, Скаурус не  мог  отличить  один
сорт от другого - до того момента, пока не откусил  кусок  лимона,  полагая,
что это апельсин. После этого он быстро научился разбираться в них.
   Виноградники им почти не встречались - почва была слишком плодородная,  и
воды здесь хватало в изобилии. Не много видел Скаурус и оливковых деревьев -
до того дня, когда они начали подниматься по дороге  к  плато.  До  Гарсавры
тогда оставалось всего два дня пути.
   Облик и характер крестьян, которые обрабатывали  эти  поля,  для  трибуна
были таким же откровением, как и земля, на которой они трудились.  Это  были
спокойные, крепкие и умелые люди, самые умелые из всех, каких ему доводилось
встречать. Он привык  к  бурному,  легко  вспыхивающему  народу  столицы,  к
шумному и нервному ритму их жизни, к  их  непомерному  себялюбию  и  чувству
превосходства над всеми остальными, к внезапным сменам  настроения,  которым
подвержены видессиане. Он удивился тому, что  Империи  удавалось  процветать
столько веков при том, что построена она была на таком зыбком фундаменте.
   Горгидас засмеялся, когда как-то под вечер Марк  поделился  с  ним  этими
мыслями. Греческий врач всегда находился в эпицентре  нескончаемых  бесед  у
ночных костров римлян. Когда сгущались сумерки, он редко уходил из лагеря.
   Скаурус знал, что у Горгидаса  не  было  девушки.  Чтобы  не  поддаваться
одиночеству, он часто беседовал с солдатами  и  друзьями.  Что  же  касается
замечания Марка, то он прокомментировал его таким образом:
   - Ты с тем же успехом можешь судить об Италии по тому, что  происходит  в
судебных палатах Рима. В  течение  всего  того  времени,  что  Видессос  был
Империей,  императоры  баловали  население  столицы,  чтобы  завоевать   его
доверие. Ты не можешь осуждать их за это - вспомни недавний мятеж!
   Император может потерять  свою  голову,  если  не  угодит  горожанам!  Не
забудь, Империи уже много веков;  столица  привыкла  считать  роскошь  своим
законным правом.
   Трибун вспомнил, как сто лет тому назад, в  Риме,  Катон  сурово  осуждал
подобные нравы: красивый мальчик может стоить больше,  чем  кусок  земли,  а
кувшин благовоний дороже пахаря. Как там шутили насчет Цезаря?  Что  он  был
мужем каждой жены  и  женой  каждого  мужа.  Скаурус  в  недоумении  покачал
головой.  Интересно,  во  что  превратилась  бы  его  родная  столица  после
нескольких веков имперского существования?

***

   Армия вошла в Гарсавру на  девятый  день  похода.  Этот  город  был  даже
меньше, чем Имброс. Располагаясь у слияния  двух  рек,  он  служил  торговым
центром  для  большей  части  западных  территорий.  Тем  не  менее,   когда
экспедиционный корпус разбил  здесь  лагерь,  это  почти  удвоило  население
Гарсавры. Что-то странное было в обличье этого города, но Марк никак не  мог
понять - что. Гай Филипп заметил это сразу.
   - Будь я проклят! - в изумлении воскликнул он. - Этот дурацкий  город  не
имеет крепостной стены!
   Дома, лавки,  административные  здания  Гарсавры  были  открыты  со  всех
стороны и совершенно не защищены от нападения врагов. Теперь Марк более, чем
когда-либо,  оценил  преимущества  столицы.  Ведь  Гарсавра,  сама  по  себе
небольшая столица, должна была бы защищаться от варваров с севера, но  здесь
так долго царил мир, что люди  даже  забыли,  как  строить  фортификационные
сооружения.
   Наделенный чутьем хищника, Виридовикс увидел и