егкое упоминание имени Императора должно было  свидетельствовать  о  том
уважении и доверии, которое Марзофл  завоевал  у  Гавра  во  время  кампании
против захватчиков-намдалени, высадившихся около  Опсикиона.  Трибун  воевал
тогда  в  западных  провинциях  против  барона  Дракса,  и  из  столицы  был
незаметен. Новость Марзофл принес с одного  из  последних  военных  советов.
Римлянин, все еще находившийся в опале, не был туда приглашен.
   Но у Марка уже был готов ответ:
   - Уверен, что мы дадим  им  по  зубам.  В  конце  концов,  мои  легионеры
удерживали от них Гарсавру целую зиму.
   Напоминание об этом не слишком обрадовало Марзофла.
   - Пожалуй, - признал он нехотя. - Ну, всего доброго.
   Он резко повернулся и  исчез  в  толпе.  Трибун  усмехнулся,  глядя,  как
кавалерист удаляется  деревянной  походкой.  "Моя  шпилька  тебе  совсем  не
понравилась, ты, самоуверенный хлыщ", - подумал Марк.
   Марзофл стремился подражать Императору и в этом доходил до смешного.  Его
маленькая бородка и неряшливые волосы раздражали Скавра. Туризин относился к
своей  внешности  небрежно,  но  это  проистекало  от  простой   нелюбви   к
формальностям.  Для  аристократа  Марзофла   это   сделалось   чистой   воды
позерством. Кажется, милейший Провк Марзофл надеялся таким образом завоевать
милость и доверие своего повелителя. При  нечесаных  волосах  Марзофл  носил
плащ, обшитый мехом ласки, и пояс с  золотыми  пряжками;  что  до  сапог  со
шпорами, то  они  были  сделаны  из  мягчайшей  и  тончайшей  кожи,  которая
сгодилась бы и для перчаток.
   Марк направился к лоточнику, купил несколько копченых  сардинок  и  начал
поглощать их, от души надеясь, что Марзофл в это мгновение наблюдает за ним.
   Не без  опаски  трибун  взломал  голубую  восковую  печать  на  маленьком
пергаментном свитке. Он сразу узнал почерк, хотя не видел его уже почти  два
года. Тонкие, как паутинка, буквы.
   "Окажи мне честь, навестив меня в моей резиденции завтра в полдень".
   Эта печать и этот почерк делали излишней  подпись:  "Бальзамон,  Патриарх
Видесса".
   - Что же ему нужно от меня? - пробормотал Марк.
   Скавр  не  стал  последователем  веры  Фоса.   Подобного   обстоятельства
оказалось бы достаточно  для  того,  чтобы  любой  жрец  в  Империи  запылал
праведным гневом. Однако даже в  этом  Бальзамон  отличался  от  большинства
служителей Фоса. До принятия сана он занимался  научной  деятельностью  и  в
свою патриаршую резиденцию внес весьма необычный для Видесса дух терпимости.
   "И все-таки, - думал Марк, - все эти превосходные рассуждения ни на  йоту
не  приближают  меня  к  ответу  на  главный  вопрос:  что  нужно  от   меня
Бальзамону". Трибун не  льстил  себе  мыслью  о  том,  что  Бальзамон  желал
провести время за приятной беседой с чужеземным гостем.
   В конце концов Марк последовал стоическому учению, которое наставляло его
не  тревожиться  из-за  тех  вещей,  что  все  равно  останутся   для   него
непонятными.
   Резиденция Патриарха располагалась в северной части города, возле  Собора
Фоса. Это был довольно скромный дом из красного кирпича с купольной  крышей,
выложенной  красной  черепицей.  Рядом  с  великолепным  Собором  патриаршая
резиденция совершенно терялась - она как будто исчезала в его тени.
   Перед домом росли старые ели. Они зеленели в  любое  время  года.  Всякий
раз, видя эти деревья, Скавр задумывался о древности Видесса. Прочие деревья
и кусты оставались еще обнаженными.
   Трибун постучал в прочную дубовую дверь. Он услышал шаги. Вскоре высокий,
крепко сбитый жрец широко распахнул дверь.
   - Чем могу служить? - спросил он, осмотрев откровенно чужеземное  лицо  и
фигуру Марка с нескрываемым любопытством.
   Римлянин назвал свое имя и передал жрецу письмо  Бальзамона.  Тот  замер,
внимательно читая приглашение.
   - Сюда, пожалуйста, - молвил он. Теперь в его тоне прозвучало уважение.
   Жрец повел трибуна по коридору, уставленному фигурками из слоновой кости,
старинными иконами Фоса и другими древностями. Судя  по  уверенной  походке,
манере говорить, по шраму, пересекавшему  бритую  макушку  жреца,  Марк  мог
держать пари на что угодно: этот  человек,  прежде  чем  стать  жрецом,  был
солдатом. Скорее всего, сейчас он исполнял роль шпиона,  приглядывающего  за
Бальзамоном.  Кроме  того,  разумеется,  что  прислуживал  Патриарху.  Любой
Император, не лишенный  здравого  смысла,  должен  присматривать  за  главой
Церкви. Политика и религия в Видессе всегда сплетались в причудливый клубок.
   Жрец постучал в открытую дверь.
   - Ну, что там, Саборий? - донесся старческий тенор Бальзамона.
   - Чужеземец, ваше святейшество. Явился по вызову вашего  святейшества!  -
отозвался Саборий, как бы докладывая старшему по званию.
   - Вот как? Явился? Что ж, очень рад. Мы поговорим с ним немного  наедине,
знаешь ли. Поручаю  тебе  заточить  наконечники  копий.  Сходи  куда-нибудь,
сделай это.
   Последняя фраза только подтвердила предположения трибуна. К тому  же  она
свидетельствовала о том, что Бальзамон не слишком изменился. Прежнего своего
помощника Патриарх тоже допекал подобными шутками. Геннадий  бы  нахмурился;
Саборий же ответил так:
   - Все мои копья уже начищены до блеска, ваше  святейшество.  Может  быть,
стоит вместо этого надраить кинжалы?
   Жрец кивнул Скавру, чтобы тот заходил. Когда римлянин вошел, слуга плотно
закрыл за ним дверь.
   - Никак не могу выбить из этого человека дух мятежа  и  неповиновения,  -
проворчал Бальзамон, невольно усмехаясь. - Садись где  хочешь,  -  велел  он
трибуну, широко махнув рукой.
   Подобный  приказ  было  легче  отдать,  чем  выполнить.  Рабочий  кабинет
Патриарха был завален свитками,  книгами,  восковыми  табличками.  Документы
были грудой навалены на стареньком диване  Бальзамона,  кучами  высились  на
нескольких стульях и загромождали оба старых кресла.
   Пытаясь не нарушить порядка, в котором валялись книги (если только в этом
хаосе имелся какой-то внутренний порядок), Марк  снял  с  одного  из  кресел
стопку книг, уложил их на каменный пол и сел.  Кресло  угрожающе  заскрипело
под тяжестью трибуна.
   - Выпьешь вина? - спросил Бальзамон.
   - Пожалуй.
   Покряхтев, Бальзамон поднялся с низкого дивана, снял пробку с  бутылки  и
принялся шарить по захламленной комнате в поисках кружек.
   Глядя на этого толстого старика в потертом плаще  -  кстати,  куда  более
поношенном, чем у Сабория, - можно было подумать, будто это повар на пенсии,
но уж  никак  не  духовный  отец  Империи  Видесс.  Однако  когда  Бальзамон
повернулся, протягивая  Скавру  кружку  с  отколотым  краем,  не  оставалось
сомнений: за  невзрачной  внешностью  скрывается  недюжинный  ум  и  волевой
характер. Когда Патриарх смотрел человеку в глаза,  забывались  и  бульдожий
нос, и пухлые щеки. В его маленьких глазках, наполовину скрытых густыми, все
еще черными бровями, обитала великая мудрость.
   Однако сегодня Скавр видел, как под этими умными живыми  глазами  залегли
темные круги, а лицо стало бледным. На правой стороне лба поблескивал пот.
   - Как ты себя чувствуешь? - спросил Марк. Он вдруг ощутил беспокойство. -
Ты нездоров?
   - Ты слишком молод, чтобы задавать такие вопросы, - ответил Патриарх. - В
моем возрасте человек или здоров, или мертв.
   Бальзамон усмехнулся, но это не помогло скрыть облегчения, с  которым  он
осел на диван. Воздев руки. Патриарх быстро проговорил молитву, обращенную к
Фосу:
   -  Фос,  владыка  благой  и  премудрый,  милостью  твоей  заступник  наш,
пекущийся во благовремении, да разрешится великое  искушение  жизни  нам  во
благодать.
   Затем  Бальзамон  сплюнул  на  пол  в  знак  отрицания  Зла  -   Скотоса,
антагониста Доброго Бога. Завершив обычный видессианский обряд, предваряющий
трапезу. Патриарх осушил кружку с вином.
   - Пей же, - обратился он к римлянину и приподнял  бровь,  когда  Марк  не
стал ни молиться, ни плевать на пол. - Ах ты, язычник.
   Это слово, срываясь с губ  жрецов  Фоса,  иной  раз  служило  призывом  к
погрому. Однако в устах Бальзамона оно стало лишь определением  -  возможно,
лукавой усмешкой над трибуном, но не более того.
   Вино оказалось недурным - в своем  роде,  хотя  Скавру,  как  обычно,  не
хватало сухого виноградного римского вина. Не отставая от Патриарха,  трибун
осушил свою кружку и налил по новой.
   Усевшись в кресле-развалюхе поудобнее, Марк стал прихлебывать  не  спеша.
Под пристальным взором Бальзамона трибун поневоле беспокойно заерзал. Ох  уж
эти пронзительные стариковские глаза! Бальзамон был одним из немногих людей,
которые, как чудилось трибуну, могли читать его мысли.
   - Ну так чем же я могу быть полезен вашему  святейшеству?  -  осведомился
Марк, желая по возможности приблизить начало разговора.
   - Ой-ой, какие мы церемонные. Я не являюсь твоим святейшеством,  как  нам
обоим хорошо известно, - парировал Патриарх. И добавил не без восхищения:
   - Ты не слишком-то многословен, а? Мы, видессиане, чума на  наши  головы,
говорим слишком много.
   - Так что ты хотел от меня услышать?
   Бальзамон рассмеялся, заколыхавшись брюхом:
   - Ну-ну, святая невинность. Любой, кто не видел тебя в  деле,  принял  бы
тебя за очередного белобрысого варвара, которого обдурить легче, чем  тупого
халогая. А ты  процветаешь!  Это  твое  знаменитое  молчание,  должно  быть,
полезная штука.
   Марк безмолвно развел руками. Бальзамон захохотал еще громче. У Патриарха
был добрый раскатистый смех. Бальзамон словно приглашал любого разделить его
веселье. Неожиданно для себя трибун тоже улыбнулся.
   - Честно говоря, не могу сказать, что этой зимой я так  уж  процветал,  -
сознался Марк.
   - Кое в чем - нет, - отозвался Патриарх. - Никто из нас не идеален, да  и
удача светит нам не всегда. Но кое  в  чем  ином...  -  Он  выдержал  паузу,
почесал подбородок и задумчиво проговорил:
   - Как ты полагаешь, что она в тебе нашла, а?
   Хорошо, что Марк не держал свою кружку на весу, - иначе он уронил  бы  ее
на пол.
   - Она? - эхом повторил Марк, надеясь, что голос его звучит не  испуганно,
а всего лишь глупо.
   - Алипия Гавра, разумеется. Зачем, по-твоему, я прислал тебе приглашение?
- деловито спросил Бальзамон. Но увидев,  какое  у  Скавра  сделалось  лицо,
сменил тон. На смену насмешке пришла забота:
   - Не белей, пожалуйста. Мне вовсе не  хотелось  так  пугать  тебя.  Допей
вино, прошу. Это наполнит ветром твои  паруса.  Это  Алипия  попросила  меня
позвать тебя сюда.
   Трибун машинально допил вино. Слишком много всего сразу. В  голове  будто
брякали струны расстроенной лютни.
   - Мне кажется, было бы лучше, если бы ты рассказал мне об этом  побольше,
- проговорил Марк.
   Он испугался еще и другого. Неужели он  приелся  Алипии  и  она  пытается
таким образом - через Патриарха - дать ему  знать  об  этом?  Нет.  Если  бы
Алипия решила с ним расстаться, она нашла бы  в  себе  достаточно  мужества,
чтобы высказать всю правду в лицо. Однако  некогда  Марка  предала  женщина,
которой он доверял и которую любил.  Ему  нелегко  было  полностью  поверить
другой.
   Веселый огонек вновь затеплился в глазах Бальзамона. Добрый знак.
   Патриарх просто сказал:
   - Она говорила, что тебе будет интересно узнать одну вещь. Через три  дня
Алипия назначила мне встречу. Хочет расспросить меня  об  Ионнакии  Третьем,
этом глупом дурачке, что был Автократором целых  два  несчастливых  года  до
Стробила Сфранцеза.
   - Так что с того?
   Алипия работала над своей "Историей" уже не первый год.
   - Да только то, что она собиралась зайти еще куда-то. И как  раз  в  день
визита ко мне! Из-за моей старческой забывчивости и не припомню, в чем дело.
Болтаю тут разные глупости об Ионнакии Третьем.
   У  трибуна  отвисла  челюсть.  Изумление  и  радость  наполнили  все  его
существо. Бальзамон наблюдал за ним исключительно невинным взглядом.
   - Должен признаться, твою старческую забывчивость весьма трудно заметить,
- сказал Марк.
   Подмигнул ли ему Патриарх - или же это только показалось Марку?
   - О, она то появляется, то исчезает... Предполагаю, кстати, что я  забуду
наш маленький разговор уже завтра. Как это печально, не находишь?
   - Да, жалость, - согласился трибун.
   Бальзамон снова стал серьезным. Помахал пальцем у Марка перед носом.
   - Тебе действительно лучше быть достойным ее. И того  риска,  на  который
она пошла из-за тебя. - Он осмотрел римлянина с головы до ног. - Надеюсь, ты
умеешь также позаботиться о себе. Алипия всегда довольно  толково  судила  о
подобных вещах. Но после всего, что ей довелось  вытерпеть,  она  просто  не
переживет, если ошибется в тебе.
   Прикусив губу, Марк кивнул и яростно сжал кулаки.
   - Было мгновение, когда мне страстно хотелось стать йездом, чтобы воздать
Вардану по заслугам.
   Подвижное лицо Бальзамона стало строгим.
   - Да, ты ей подходишь. - Патриарх изучающе глядел на Скавра. - Кстати, ты
подвергаешь себя большой опасности. Знаешь?
   Марк хотел было пожать плечами, но взгляд Патриарха остановил его.
   - И если ты останешься с  Алипией,  опасность  будет  только  возрастать.
Боюсь, ни с чем более ужасным ты еще не сталкивался. Один только Фос  знает,
победишь ли ты в конце концов или...
   Огненный взор Патриарха, казалось, пронзал  трибуна  насквозь.  Бальзамон
говорил медленно, глубоким голосом.  Марк  почувствовал,  как  волосы  дыбом
поднимаются у него на голове.
   Видессианские жрецы обладали множеством  необыкновенных  талантов.  Но  о
Бальзамоне римлянин никогда не думал как о  маге.  Старый  Патриарх  Видесса
представлялся Марку необыкновенно мудрым, терпимым человеком - но  никак  не
волшебником. Однако в это мгновение Марк уже не был столь уверен в том,  что
Бальзамон не владеет искусством магии. Слова Патриарха  звучали  не  простым
предостережением - в них слышалось пророчество.
   - Что ты еще видишь? - спросил Марк резко.
   Патриарх вздрогнул, словно ужаленный.
   - А? Да так, ничего, - произнес он обычным голосом.
   Скавр проклял свою поспешность.
   Разговор перешел на мелочи. Марк вдруг понял,  что  забыл  даже  о  своем
раздражении, вспыхнувшем из-за того,  что  он  не  сумел  вызнать  побольше.
Бальзамон отличался даром великолепного рассказчика, о чем бы ни зашла  речь
- разоблачал  ли  он  слабости  какого-либо  жреца,  рассуждал  ли  о  своей
коллекции макуранских фигурок из слоновой кости...
   - Кстати, вот  еще  одна  причина  ненависти  к  йездам.  Они  не  только
грабители и  поклонники  Скотоса,  не  только  убийцы.  Они  заразили  собой
Макуран, как чумой. - Патриарх поскреб  свой  поношенный  плащ,  к  которому
прилип яичный желток. - Видишь, потрепанная одежда имеет свои  преимущества.
Будь я во время завтрака облачен вот в  это...  -  Он  махнул  на  роскошное
патриаршее облачение из расшитого золотыми  нитями  и  жемчужинами  голубого
шелка. - Представляешь, если бы я его испортил? Да меня сразу после завтрака
отлучили бы от Церкви!
   - А у Земарка появилась бы тема для новых обличительных речей, -  добавил
Скавр.
   Фанатичный  жрец  Земарк,  захвативший  власть  в  Аморионе,  то  и  дело
направлял Бальзамону и Туризину грозные анафемы.
   - Не шути с этим, - вздрогнул Бальзамон. - Земарк - волк в одеянии жреца.
Он безумен. Я пытался уговорить священный совет Амориона переменить решение,
но там меня послали куда подальше. "Незаконное вмешательство из  столицы"  -
так они это назвали. Земарк - это кот из притчи  о  коте  портного,  знаешь?
Видишь ли, однажды кот портного  упал  в  чан  с  голубой  краской.  А  мышь
подумала, что он стал монахом, и перестал есть мясо.
   Марк хмыкнул.  Однако  толстые  пальцы  Патриарха  нервно  барабанили  по
колену. Бальзамон явно был расстроен.
   - Хотел бы я знать, скольких людей он уничтожил с тех пор, как  пришел  к
власти? И что я могу сделать, чтобы остановить его?
   Патриарх вздохнул и  сокрушенно  покачал  головой.  Странно  -  огорчение
Бальзамона приободрило трибуна. Было облегчением знать, что не  только  Марк
Амелий Скавр совершает ошибки. От этого не  застрахован  даже  такой  мудрый
человек, как Бальзамон.
   Саборий - исполнительный, как любой солдат,  -  распахнул  перед  Скавром
дверь, едва лишь трибун взялся за ручку.
   Алипия Гавра села на узкой кровати и неожиданно ткнула Марка кулачком под
ребро. Трибун вскрикнул.
   Нежно коснувшись пальцами тяжелого ожерелья, принцесса проговорила:
   - Ты просто сумасшедший. Оно такое красивое! Я с радостью носила бы  его,
да только вдруг меня спросят, откуда я его взяла? Как я  объясню?  И  почему
никто не видел у меня этой вещи прежде?
   - Чума на твою практичность, - сказал Скавр.
   Алипия засмеялась:
   - Подобные речи в устах римлянина звучат, друг мой, сущим святотатством.
   Трибун лениво откинулся на спину.
   - Я просто подумал, что эта  вещица  будет  красиво  выглядеть  на  твоей
груди. Особенно если на тебе больше ничего не надето.
   Краска удовольствия медленно залила лицо Алипии. Принцесса краснела очень
заметно; кожа у нее была бледнее, чем у большинства видессианок. Иногда Марк
думал: не имела ли ее мать примеси халогайской крови? Черты лица  Алипии  не
были такими острыми, как у ее отца или дяди, а  глаза  удивляли  редким  для
видессиан зеленым цветом. Сейчас в них плясало озорство.
   - Да ты просто ужасен, - произнесла она и  попыталась  толкнуть  его  еще
раз. Марк увернулся и схватил ее за плечи. Это было ошибкой.  Она  мгновенно
сжалась, перепуганная до полусмерти.  Марк  тотчас  же  выпустил  ее.  После
Вардана Алипия не в  состоянии  была  вытерпеть  любого  насилия.  Внезапное
движение едва не сбросило обоих с кровати.
   - Вот видишь, - сказал трибун, - все эти драчки на кулачках - моя  дурная
привычка. Тебе не стоило перенимать ее. Гляди, что получилось.
   - Я люблю делать все, что делаешь ты, - ответила она серьезно.
   Эти простые слова ошеломили его, как случалось уже нередко. Хелвис всегда
чуть ли не силой вынуждала Марка привыкать к ее обычаям.  Хелвис  не  желала
считаться с обыкновениями своего мужа, не считала  нужным  уступать  даже  в
малости. А Алипия старалась ему подражать...
   За открытыми ставнями слышалось кудахтанье куриц. Стояла  теплая  погода.
Свежий воздух врывался в комнату на втором этаже маленькой  гостиницы.  Марк
видел отсюда величавую громаду Собора.
   Однажды зимой Скавр встретился в этой таверне с  Алипией,  и  с  тех  пор
всякий раз, когда считалось, будто принцесса посещает Патриарха, комнатка на
втором этаже ожидала посетителей. Вряд ли хозяин гостиницы - его звали Аэций
- узнал принцессу Алипию Гавру. В  любом  случае  серебро  смывает  ненужные
воспоминания лучше, чем вино.
   Алипия произнесла:
   - Мне на самом деле пора к Бальзамону. Тогда ни меня, ни его  не  поймают
на лжи.
   - Иди, раз должна, - проворчал Марк. Он  наслаждался  каждым  мгновением,
проведенным в ее обществе, и никогда не был уверен в  том,  что  сегодняшнее
свидание - не последнее.
   Словно прочитав мысли Марка, Алипия прижалась к нему и заплакала.
   - О Марк, что же нам делать? Рано или поздно Туризин узнает, и тогда... -
Она оборвала себя на полуслове, не желая даже и думать об этом "тогда".
   Туризин,  человек  честный,  но  вспыльчивый,  бывал  весьма  короток  на
расправу, коль скоро усматривал в чем-либо  угрозу  своему  трону.  Вряд  ли
можно винить его за это - за два с половиной года правления  младшего  Гавра
Империю непрерывно сотрясали мятежи и усобицы.  И  Скавр  сам  поддержал  бы
Туризина, если бы подозрения касались кого-нибудь другого.
   - Хотел бы я, чтобы твой дядя наконец женился  и  породил  наследника,  -
сказал Марк с легкой обидой. - Тогда он куда меньше беспокоился бы о тебе.
   Алипия резко тряхнула головой.
   - О, тогда  я  буду  в  полной  безопасности.  Меня  всего  лишь  сделают
почтенной супругой одного из его приближенных.  Сейчас  он  не  осмеливается
выдать меня замуж просто потом