я к своей аналогии:
   - Но в этом мозгу была опухоль, разъедающая его, и я поздно узнал а  ней.
Но, к счастью, не слишком поздно. Мы попытались исправить сделанную  ошибку,
и плоды этих трудов перед нами.
   Он повернулся к Туризину, поклонился и прошептал:
   - Теперь твоя очередь.
   С вежливой улыбкой Император посмотрел поверх толпы.
   - Несмотря на все свои красивые речи,  Ортайяс  Сфранцез  знает  о  войне
только одно: как убегать с поля боя, а о власти - только то, как украсть ее,
пока законный повелитель отсутствует. Если бы Сфранцез оставался на престоле
еще хотя бы несколько лет, то даже  старый  Стробилос  показался  бы  вам  в
сравнении с  ним  прекрасным  человеком.  В  том  случае,  разумеется,  если
проклятые казды не захватили бы город, что  представляется  мне  значительно
более вероятным.
   Туризин не был прирожденным оратором, и речи его не отличались  красотой.
Как и Маврикиос, он говорил прямо и просто, как привык говорить в походах  и
сражениях. Для жителей  столицы,  слышавших  немало  длинных  и  продуманных
речей, это, однако, было непривычным и дало положительный эффект.
   - Я не стану давать вам много обещаний, - продолжал он. - Мы сидим сейчас
в большой куче грязи. Я сделаю все, что смогу, чтобы вытащить нас  оттуда  в
целости и сохранности. Но я скажу вам вот  что,  и  пусть  Фос  услышит  мои
слова, - вам не придется бранить меня всякий раз, когда вы увидите мое  лицо
на золотой монете.
   Это обещание  вызвало  громкие  рукоплескания.  Скверные  золотые  монеты
Ортайяса не принесли юному Сфранцезу  всенародной  любви.  Скаурус,  однако,
подумал о том, что Туризину  трудно  будет  выполнить  свое  обещание.  Если
чиновники, чернильные души Видессоса, обладавшие огромной властью, не сумели
сделать  качество  императорских  денег  высоким,   то   как   сделает   это
обыкновенный солдат, каким в действительности был Гаврас?
   - И еще одно, последнее, - сказал Император. - Я знаю, что вначале  город
принял Ортайяса за неимением ничего лучшего,  а  потом  вы  шли  за  ним  по
принуждению, поскольку у него были солдаты. Хорошо. Я не желаю слушать  тех,
кто станет обвинять людей, поддерживавших не того, кого "нужно".
   Легкий ропот одобрения пробежал  по  толпе.  Марк  слышал  о  доносчиках,
бывших  в  Риме  во  время  гражданской  войны  между  Марием  и  Суллой,  о
репрессиях, которые устраивали  обе  враждующие  стороны.  Он  с  одобрением
подумал о здравом уме Гавраса и ждал уже, что Император  сейчас  предупредит
возможных заговорщиков, но Гаврас сказал только:
   - На этом я, пожалуй, и закончу. Пусть это  станет  последним  словом.  А
если вы хотите услышать пустые, ничего не стоящие речи, что  же  -  в  таком
случае Ортайяс подходил вам больше.
   Наблюдая  за   медленно   расходящейся   толпой,   явно   не   до   конца
удовлетворенной речью Туризина, Гай Филипп сказал:
   - Он должен был пригрозить им гневом Фоса в случае неповиновения.
   Марк,  понимавший  видессиан  лучше,  чем  его  старший  офицер,  покачал
головой. Ряды вооруженных солдат на ступенях Великого Храма были куда  более
серьезным предупреждением заговорщикам, чем самые свирепые слова.
   Прямая угроза со стороны нового Автократора могла вызвать недовольство, и
Гаврас был достаточно умен, чтобы понимать это. Он куда хитрее, чем  кажется
на первый взгляд, подумал Скаурус с удовольствием.

***

   - Что же мы будем с ним делать? - прозвучал  безжалостный  и  злой  голос
Комитты Рангаве. - Мы должны наказать его так, чтобы  бунтовщикам  неповадно
было устраивать мятежи еще лет пятьдесят. Выжечь ему глаза горячим  железом,
отсечь уши, руки и ноги, а то, что останется, сжечь на площади Быка!
   Туризин, все  еще  в  роскошных  императорских  одеждах,  присвистнул  от
восхищения, которое вызвали в нем кровожадность и жестокость его любовницы.
   - Ну, Ортайяс, как ты смотришь на такое будущее?  В  конце  концов,  тебя
этот разговор тоже касается, верно?
   Он усмехался не слитком приятно для поверженного соперника. Руки Ортайяса
были крепко связаны за спиной, справа и слева от него сидело по  солдату  из
отряда Зигабеноса. Все трое размещались на диване  в  библиотеке  патриарха.
После  слов  Комитты  Ортайяс  съежился  и  выглядел  таким   несчастным   и
запуганным, будто хотел спрятаться под  этим  диваном.  Скаурус  никогда  не
считал этого юного аристократа достойным человеком,  и  даже  внешность  его
казалась крайне непредставительной: уж слишком тот был худым и неуклюжим,  а
чахлая   бородка,   отращиваемая   для   солидности,    невольно    вызывала
снисходительную  улыбку.  Сфранцез  был  одет  в  тонкую  льняную   рубашку,
спутанные  волосы  падали  на  грязное  испуганное  лицо,  словом,  вид  его
возбуждал в трибуне скорее жалость, чем ненависть.  Голос  Ортайяса  дрожал,
когда он ответил:
   - Если бы я победил, то обращался бы с тобой иначе.
   - Возможно, - признал Гаврас. - У тебя бы духа не хватило на такое.
   Подсунуть  втихаря  сильнодействующий  яд  показалось   бы   тебе   более
приемлемым.
   Тишину библиотеки наполнило одобрительное гудение:  Комитта,  Ономагулос,
Элизайос Бурафос, барон Дракс, Аптранд, сын Дагобера, Метрикес  Зигабенос  -
почти все, сидящие  вокруг  дубового  стола,  заговорили  одновременно.  Они
соглашались со словами Туризина. Марк также не мог отрицать, что в замечании
Гавраса была  правда.  Но  трибун  не  мог  не  заметить,  что  патриарх  не
присоединил своего голоса к общему хору. Молчала (что было очень странно)  и
Алипия Гавра.
   Племянница Гавраса - в простой тунике  и  юбке  темно-зеленого  цвета,  с
бледным лицом, на котором не было теперь и  следа  косметики,  -  напоминала
Марку прежнюю Алипию - холодную, умную, почти суровую. Он был рад увидеть ее
на совете, это был добрый знак. Несмотря на все  опасения  девушки,  Туризин
все же доверял ей. Однако сейчас она низко опустила голову и не смотрела  на
Ортайяса Сфранцеза. Серебряный бокал с вином слегка подрагивал в ее руке.
   Бальзамон откинулся на спинку кресла и протянул через плечо  левую  руку,
чтобы взять с полупустой полки толстую книгу,  Скаурус  знал,  что  приемная
патриарха, в отличие от библиотеки, так забита  книгами,  что  в  ней  почти
невозможно принимать посетителей.
   - Вы знаете, моя дорогая, -  обратился  Бальзамон  к  Комитте,  подражать
каздам в их жестокости - не лучший способ победить их.
   Сказано это было мягко, но Комитта тут же вспылила:
   - При чем тут казды? Автократор должен наказывать своих врагов так, чтобы
ни у кого не возникло охоты вредить ему. - Голос  ее  возвысился.  Настоящий
аристократ не должен обращать внимания на советников,  подобных  тебе.  Ведь
твой отец был красильщиком, не так ли? Откуда  же  тебе  знать,  как  должно
поступать Императору.
   - Комитта, не пора ли тебе... -  начал  Туризин,  но  остановить  гневную
тираду своей  пылкой  возлюбленной  уже  не  смог.  Ономагулос  и  Зигабенос
уставились на  нее  с  неодобрением,  даже  Дракс  и  Аптранд,  для  которых
Бальзамон был всего лишь еретиком,  не  привыкли,  чтобы  жрецов  подвергали
таким оскорблениям. Ум патриарха оказался, однако, острее, чем его гнев.
   - Это правда, я вырос в грязи. Но мы, по крайней мере, имели дело с чисто
выбеленными одеждами, в то время как у вас... -  Он  сморщил  нос  и  искоса
взглянул на Комитту.
   Та вспыхнула от ярости  и  собралась  ответить  очередной  грубостью,  но
Гаврас опередил ее:
   - Помолчи! Ты заслужила это своей дерзостью.
   Комитта закусила губы, и  Марк  в  который  уже  раз  восхитился  умением
Императора поставить свою любовницу на место. Туризин между тем продолжал:
   - Я все равно не собирался следовать ее совету. Честно  говоря,  я  не  в
состоянии совершать такие жестокости, даже ради этой фыркающей дряни.
   - Тогда прошу избавить меня от напрасной траты времени. Зря я  пришла  на
совет, где меня не собираются слушать. - Комитта поднялась, грациозная,  как
тигрица.
   - Так, ну, а что  посоветуешь  мне  ты?  -  резко  повернулся  Туризин  к
Скаурусу. - Иногда мне кажется, что я должен выдергивать из тебя слова,  как
зубы. Послать ли мне его в Кинегион и таким образом покончить с этим делом?
   Кинегионом называли небольшой парк, расположенный рядом с Великим Храмом.
Там охотилась знать и происходили публичные казни. В Риме казнь была  редким
событием, хотя Катилина, стремившийся к неограниченной власти, превратил  ее
в явление чуть ли не повседневное.
   - Ты можешь послать его в Кинегион, если это не восстановит  против  тебя
чиновников. - ответил Марк после недолгого размышления.
   - Черт бы побрал эти чернильные души, - буркнул Бурафос. Единственное, на
что они годятся, так это на болтовню о вечной нехватке золота,  которое  так
необходимо Империи.
   - Маленькие  пустые  людишки  с  заячьими  душами,  -  подтвердил  Баанес
Ономагулос. - Укоротим Сфранцеза на голову - это их припугнет.
   Туризин, в задумчивости теребя подбородок, взглянул на трибуна с  мрачным
одобрением.
   - У тебя есть полезная привычка -  указывать  на  верные,  но  неприятные
факты. Я гораздо больше солдат,  чем  чиновник,  и  не  принимаю  бюрократов
всерьез, но  не  могу  отрицать  того  очевидного  факта,  что  в  их  руках
сосредоточена большая власть, слишком большая, клянусь Фосом!
   - О да, они могучи! - прорычал Ономагулос и указал пальцем на Ортайяса. -
Посмотри-ка на этот вырванный с корнем сорняк.  Вот  кого  чернильные  крысы
выбрали своим вождем.
   - А как начет Варданеса? - спросил Зигабенос, находившийся в  городе  все
время, пока Ортайяс был на  престоле,  и  знавший,  что  страной  фактически
управлял его дядя.
   - Ну и что? Еще один трус, это уж точно, - огрызнулся Ономагулос. Ткни  в
рожу такому сталь - и он твой, он сделает все, что ты ему прикажешь.
   - Именно поэтому бюрократы и их люди  сидели  на  императорском  престоле
последние  пятьдесят  лет,  -  сказала  Алипия  Гавра,  и  ее   ровный   тон
подействовал куда сильнее, чем явная насмешка. - Именно поэтому чиновники  и
их наемные солдаты подавили за  эти  годы  две  или  три  дюжины  восстаний,
поднятых провинциальной знатью. Поэтому они  превратили  почти  всех  солдат
провинциальной обороны в крепостных, связанных налогами по рукам и ногам.
   Хорошее доказательство того, что их можно победить без особого труда,  не
так ли?
   Ономагулос залился краской по самую лысину. Он открыл было рот, но тут же
закрыл его, не сказав ни слова.  Туризина,  вдруг  одолел  жестокий  кашель.
Ортайяс Сфранцез, которому было уже нечего терять, хихикнул, видя  раздор  в
стане противника.
   - Чего бы ты хотела? Что нам делать с этой свиньей?  -  спросил  Туризин,
отсмеявшись, и с одобрением поглядел на свою племянницу.
   С начала совета Алипия не глядела на человека, женой которого, пусть даже
номинально, она была и с которым разделяла императорский титул.  После  слов
Туризина девушка подняла голову, но на лице  ее,  когда  она  посмотрела  на
Сфранцеза, не отразилось ни малейших  эмоций,  как  будто  она  смотрела  на
мясную тушу. Наконец она сказала:
   - Я не думаю, что можно будет казнить его  без  того,  чтобы  не  вызвать
недовольства  знати  и   чиновников.   Мне,   кажется,   нет   настоятельной
необходимости превращать Ортайяса в труп - в конечном счете он был таким  же
пленником своего дяди, как и я, хотя и пользовался значительной свободой.
   - Спасибо, Алипия. -  мягко  произнес  с  дивана  Ортайяс.  И,  что  было
совершенно непохоже на него, замолчал.
   Принцесса даже вила не подала, что слышит, но Баанес, все еще кипевший от
гнева, вызванного ее сарказмом, решил отыграться и ехидно заметил:
   - Конечно, она будет защищать его. В конце концов, они были мужем и женой
и их соединяла одна постель.
   - Эй, ты на что же это... - начал было Скаурус, но Алипии  не  требовался
защитник. С невозмутимым  лицом,  как  всегда,  она  поднялась  со  стула  и
выплеснула вино из своего бокала в лицо Ономагулосу. Кашляя  и  ругаясь,  он
начал протирать слезящиеся глаза. Густое красное вино капало  с  его  острой
бородки на расшитую шелковую тунику. Рука Баанеса протянулась к мечу, но  он
опомнился, прежде чем Элизайос Бурафос  схватил  его  за  запястье.  Опустив
глаза, Баанес исподлобья взглянул на  Туризина,  но,  не  увидев  поддержки,
отвел глаза.
   Пробормотав: "Никто не смеет так обращаться со мной", -  он  поднялся  со
стула и заковылял к двери,  пародируя,  сам  того  не  желая,  стремительную
походку Комитты Рангаве, которая покинула совет за несколько минут до этого.
   - Возможно, вам всем будет интересно узнать, - раздался вслед  ему  голос
Бальзамона, - что прошлой ночью я по настоянию принцессы  объявил  ее  брак,
если  это  вообще  можно  считать  "браком",  недействительным.  Вам  также,
вероятно, будет любопытно услышать, что жрец, обвенчавший Сфранцеза и Алипию
Гавру, находится  сейчас  в  монастыре  на  южном  берегу  реки  Астрис,  на
расстоянии полета стрелы от степи. Я отправил его в этот  монастырь  в  день
свадьбы, а не вчера ночью.
   Ономагулос зарычал и с силой захлопнул за собой дверь. От  удара  фигурка
из слоновой кости, стоявшая на книжной полке, покачнулась и  упала  на  пол.
Проявив по поводу ее падения куда больше  беспокойства,  чем  за  все  время
заседания совета, Бальзамон с тревожным криком подпрыгнул и поднял фигурку с
пола. Тяжело дыша, он внимательно осмотрел статуэтку и, аккуратно  возвращая
ее на место, с явным облегчением сказал:
   - Цела и невредима, хвала Фосу!
   Марк  вспомнил  о  пристрастии  патриарха   к   фигуркам   из   Макурана,
государства, бывшего западным соседом и соперником Видессоса  до  того,  как
казды, придя из степей, завоевали его. Обращаясь больше к самому себе, чем к
кому-либо, патриарх пожаловался:
   - Все не на месте с тех пор, как здесь нет больше Геннадиоса!
   Мрачный  жрец  Геннадиос  был  не  только  помощником  Бальзамона,  но  и
соглядатаем, и, случалось,  патриарх  изводил  его  ядовитыми  шутками,  что
совсем не подобало служителю Фоса. Но теперь Геннадиоса  не  было  рядом,  и
патриарху иногда его не хватало.
   - А что с ним случилось? - спросил трибун с любопытством.
   - Да я  ведь  только  что  сказал,  -  с  легким  раздражением  отозвался
Бальзамон. - Он теперь проводит время у реки Астрис, молясь, чтобы каморы не
вздумали переплыть ее и разрушить его курятник.
   Патриарх впервые назвал имя жреца, обвенчавшего Алипию  с  Ортайясом,  но
трибун не был удивлен тем, что  это  оказался  Геннадиос.  Жрец  принадлежал
двору  предшественника  Маврикиоса,  Стробилоса  Сфранцеза,  и  вне  всякого
сомнения, был предан этому семейству.  Будь  это  кто-нибудь  другой,  Марк,
возможно, и  огорчился  бы,  но  услышав  о  ссылке  Геннадиоса,  печали  не
испытывал.
   - Надеюсь, мы закончили болтать о пустяках? -  спросил  Туризин  с  плохо
скрываемым нетерпением.
   - Болтать? - притворно  изумился  Бальзамон.  -  О  чепухе?  Помилуй!  Мы
сократили совет почти на одну пятую часть за каких-нибудь  полчаса.  Вот  бы
нам с такой же легкостью разделаться с чернильными крысами!
   - Хм, - протянул Император. Он выдернул волос из бороды  и,  увидев,  что
тот седой, поморщился. Повернулся к Алипии и спросил:
   - Так ты не требуешь его головы?
   - Нет, - ответила она. - Он просто глупый щенок, не такой храбрый,  каким
должен был быть, и к тому же очень скучный.
   На лице Ортайяса возмущение боролось со страхом.
   - Но, если ты будешь казнить всякого, кто подходит под  это  описание,  у
тебя скоро не останется подданных, дядя. Будь на его месте  Варданес,  тогда
дело иное.
   Голос ее не стал громче, но в нем появились  мрачные  нотки,  заставившие
присутствующих по-новому взглянуть на племянницу Императора.
   Туризин сжал кулак.
   - Ну что ж, - подвел он итоги.  -  Я  думаю,  что  этому  паршивцу  можно
оставить жизнь.
   Ортайяс подался вперед, лицо его осветилось надеждой. Стражники  толкнули
его назад, на диван. Император, не поворачивая головы, продолжал:
   - Однако скорее Скотос бросит меня в глубины ада, чем  я  отпущу  его  на
свободу! Он начнет строить против меня заговоры еще до того,  как  на  руках
его исчезнут следы от веревок. Народ должен знать, каким  полнейшим  идиотом
он был и какую цену заплатит за свою глупость.
   - Разумеется, - кивнула Алипия. Она была политиком, по крайней  мере,  не
худшим, чем ее дядя. - Как насчет...

***

   Отряды, сопровождавшие Туризина во время  коронации,  были  распущены  по
казармам,  пока  Император  и  его  советники  обсуждали   судьбу   Ортайяса
Сфранцеза. Только телохранители-халога, вместе с дюжиной носителей  зонтиков
- неизменных спутников Автократора во  время  публичных  церемоний,  ожидали
Императора у резиденции патриарха.
   На  улицах  почти  не  было  народу.  Несколько  видессиан  наблюдали  за
маленькой группой,  которая,  выйдя  из  здания,  направилась  к  дворцовому
комплексу.  Марк  увидел  высокого  человека,  который  пробивался  к   ним,
расталкивая зевак.  Расстояние  между  ним  и  Императором  было  достаточно
большим, и Марк не  мог  хорошо  его  разглядеть.  Судя  по  раскачивающейся
походке, это был моряк, но  в  таком  порту,  как  Видессос,  моряк  -  дело
обычное. Даже когда человек помахал Туризину  рукой,  Скаурус  удостоил  его
лишь мимолетным взглядом. Так много людей приветствовали Гавраса в эти  дни,
что трибун уже привык к ним. Но когда моряк  крикнул:  "Да  здравствует  Его
Императорское Величество!" - Марк вздрогнул от изумления. Этот хриплый  бас,
привыкший перекрикивать ветер и шум волны, мог  принадлежать  только  Тарону
Леймокеру.
   Трибун видел дрангариоса флота только  два  раза:  в  кромешной  тьме  на
песчаном морском берегу и на галере,  преследовавшей  его  баркас.  В  обоих
случаях  было  нелегко   разглядеть   черты   лица   адмирала,   да   особой
выразительностью они и не отличались. Дрангариосу  было  около  сорока  пяти
лет, скуластое лицо его покрывал  загар,  волосы  и  борода  были  светлыми,
выгоревшими на солнце. Но если Марк всего лишь удивился, узнав адмирала,  то
Туризин, видевший дрангариоса почти ежедневно в годы правления своего брата,
был ошеломлен встречей с Леймокером. Он резко остановился и  широко  раскрыл
глаза, как будто наткнулся на призрак.
   - Мои поздравления, Гаврас! Хорошо сделано! -  пробасил  Леймокер,  после
чего опустился на колени, а затем и распростерся перед Императором прямо  на
камнях. Прошло две или три минутны, прежде чем Гаврас обрел дар речи.
   - Из всех наглых выходок эта заслуживает высшей награды, - прошептал  он.
Затем с неожиданно вспыхнувшим гневом крикнул:
   - Стража! Схватить этого предателя!
   - Эй, ты что? Что вы делаете? Руки прочь! - Леймокер отбился от одного из
солдат, но их было слишком много, да и нелегко  драться,  стоя  на  коленях.
Через несколько секунд его рывком подняли на ноги и скрутили руки за спиной.
Дрангариос гневно уставился на Туризина.
   - Что все это значит? - крикнул он, все еще пытаясь освободиться.  Так-то
ты относишься к тем, кто преклоняет перед тобой колени и благословляет тебя?
Не понимаю, что же тогда делает здесь эта змея-намдалени?  Он  продаст  свою
мать за два медяка, если ему предложат их за нее!
   Барон Дракс зарычал  и  сделал  шаг  вперед,  но  Туризин  остановил  его
движением руки.
   - Ты неплохо говоришь о змеях,  Леймокер.  Тебе  ли  это  пристало  после
твоего предательства, после твоих  наемных  убийц?  А  ведь  ты  обещал  мне
безопасность.
   Тарон Леймокер свел  брови,  почти  такие  же  густые  и  темные,  как  у
Бальзамона, но тут же, к удивлению всех, кто стоял  вокруг,  откинул  голову
назад и засмеялся.
   - Не знаю, что ты сейчас пьешь, парень.  -  Гаврас  покраснел  от  гнева,
однако Леймокер не заметил этого. - Но если ты дашь мне бутылку с остатками,
я с удовольствием к тебе присоединюсь. Что бы это ни  было,  оно  заста