ев оказался из той категории ученых, которых называют  фанатиками.
Ради научных результатов он был готов на все. Для Вани не существовало таких
понятий, как семья, любовь, прогулки  под  луной,  дети...  Жизнь  Селезнева
протекала среди пробирок, и ради них он мог спокойно заложить душу дьяволу.
   Имея подобный характер, Ванечка легко влился в коллектив  исследователей,
работавших в лагере Горнгольц. Там все были  такие,  начиная  с  полковника.
Фридрих Виттенхоф пожертвовал  ради  науки  всем.  Отказался  от  престижной
работы на медицинском факультете одного из старейших университетов  Германии
и уехал из уютного бюргерского городка в плохо оборудованный в бытовом плане
Горнгольц только потому, что там, за колючей проволокой, можно было  изучать
воздействие ядов на людей. А в университете работали с мышами,  лягушками  и
собаками.
   Будучи аскетом и фанатичной личностью, Фридрих воспитал в  подобном  духе
Бригитту, свою дочь, сделав ее медсестрой. Девушка не  заканчивала  училища,
но дело знала прекрасно, потому что учил ее такой высококлассный специалист,
как  родной  отец!  Абсолютно  беспощадный  к  "кроликам"  и   "человеческим
организмам", Фридрих был очень приветлив, порядочен и даже ласков  с  людьми
своего круга. Он, как и Ваня Селезнев, считал, что человечество  распадается
на две части. Виттенхоф  не  был  националистом,  он,  правда,  недолюбливал
евреев, но легкий антисемитизм не затмил ему мозги. Если Фридрих видел,  что
еврей умен и образован, он мигом завязывал с ним контакт. То,  что  Селезнев
русский, никак не сказалось на отношении к нему полковника. Виттенхоф оценил
талант парня и приблизил к себе Ивана.  Одно  время  он  даже  намекал,  что
Бригитте нужен муж,  но  Селезнева  отпугивала  немотивированная  жестокость
молодой девушки, ее вспыльчивость и резкость... Куда  больше  ему  нравилась
племянница Виттенхофа - Лиззи. С  ней  было  проще.  Лиззи  казалась  милой,
спокойной, постоянно улыбалась. И еще -  мать  Лиззи,  жена  старшего  брата
Фридриха, была русской, эмигрировавшей в семнадцатое году из  большевистской
России. Выйдя замуж за немца Виттенхофа, Нина Караваева  ни  на  секунду  не
забывала о своем происхождении и говорила дома с дочерью по-русски. В  конце
тридцатых годов родители Лиззи погибли, и Фридрих взял племянницу к себе.
   Теперь понимаете, почему  Ивану  было  легче  с  Лиззи?  И  еще,  Фридрих
воспитывал и учил девочек одинаково, но Бригитта  получилась  исполнительной
медсестрой с хорошими руками, а Лиззи оказалась ученым  с  фонтаном  идей  в
белокурой головке. Девочки не ладили между собой,  просто  делали  вид,  что
любят друг друга. Но  на  самом  деле  Бригитта  считала  двоюродную  сестру
выскочкой, а Лиззи морщилась, видя, как дочь  Фридриха  избивает  "кролика".
"Если "организм" был отработан, его следовало спокойно уничтожить, не мучая,
просто убить, как отжившую лабораторную крысу, - думала  Лиззи.  -  Бригитта
слишком невыдержанна, что большой минус для арийки". А еще ради науки Лиззи,
как Фридрих и Иван, могла отдать душу черту.
   Не надо думать, что все великие  открытия  в  медицине  делались  чистыми
руками, людьми с благородной душой. В душе  Лиззи  иногда  поднимала  голову
жалость, но, делая очередной жертве инъекцию  яда,  девушка  говорила  себе:
"Что значит физическая кончина этого индивидуума? Его смерть служит науке  и
в конечном итоге спасет все человечество!" Бригитта же подобные  размышлизмы
не приходили в красивую головку, ей просто нравилось  избивать  людей.  Даже
отец иногда делал замечания дочери, но та не желала слушаться.
   Семнадцатого апреля, вечером, в комнату к Ивану вошел Гюнтер Рур.
   - Не помешал? - спросил он.
   Иван отложил книгу. Гюнтер был ему  очень  симпатичен:  целеустремленный,
умный, эрудированный, готовый дни и ночи проводить в лаборатории.
   - Садись,  пожалуйста,  -  улыбнулся  Селезнев,  -  небось  все  сигареты
искурил? Гюнтер кивнул:
   - Точно, знаю, что у тебя всегда есть заначка! Но у меня другой разговор.
   - Давай!
   - Мы с Лиззи решили пожениться! Иван испытал  легкий  укол  ревности,  но
потом воскликнул:
   - Здорово, когда?
   Гюнтер не ответил, а задал собственный вопрос:
   - Слышишь канонаду? Иван кивнул.
   - Русские не сегодня-завтра будут здесь, - добавил Гюнтер.
   -  Доблестные  войска  фюрера  разгромят  Советы,  -  ответил   привычной
пропагандистской формулой Иван. Гюнтер мрачно глянул на собеседника.
   - Сам так говорю и в письмах к матери  пишу  эту  фразу.  Но,  скажи,  ты
веришь в благополучный исход дела? Иван молчал.
   - Понимаешь, что сделают с нами? - настаивал Гюнтер. - Убьют! Да  плевать
на физическую смерть! Пропадут результаты исследований.
   - Полковник велел сложить архив медицинских бумаг, - пожал плечами  Иван,
- наверное, завтра эвакуируемся в Берлин.
   - И дальше? - гнул свое Гюнтер. - Через месяц-другой над рейхсканцелярией
будут развеваться красные флаги. Мы  обязаны  спасти  лабораторию.  Накоплен
уникальный материал, если он пропадет, наука будет отброшена  на  много  лет
назад, мы стоим на пороге великого открытия.
   - Что ты предлагаешь? - тихо поинтересовался Иван. - У нас,  похоже,  нет
выхода!
   - Выход есть всегда, - серьезно произнес Гюнтер. - Слушай внимательно. Мы
с Лиззи могли бы бежать вдвоем. Но ты нужен нам, исследования  без  тебя  не
закончить. Впрочем, без нас тебе тоже не справиться. Мы в одной упряжке.
   Иван  уставился  на  Гюнтера.  Чем  дольше  немец  говорил,  тем  сильней
удивлялся Селезнев. Лиззи и Гюнтер продумали все до мельчайших деталей.
   К утру восемнадцатого числа все было  сделано.  На  руке  Лиззи  появился
номер, сделанный татуировочной машинкой. Девушке  для  пущей  убедительности
под наркозом сделали разрез на ноге.  Номер  появился  на  руке  еще  одного
ученого, Дмитрия Горкина. Как и Лиззи, Дмитрий был сыном эмигрантки,  хорошо
владел русским языком и мечтал спасти человечество от рака. Четырех  человек
вполне хватало для создания лаборатории и продолжения исследований.
   Бригитта и Фридрих Виттенхоф были убиты  смертельной  инъекцией,  и  Иван
лично сжег их тела в крематории. Полковника, как ни жаль,  пришлось  убрать,
выдать его за заключенного не представлялось возможным. Фридрих отпраздновал
пятидесятипятилетие, а в Горнгольц привозили только тех, кому не исполнилось
тридцати. И потом, для научных исследований он был не нужен, Гюнтер  и  Иван
спокойно могли работать сами. Не сумел бы  Фридрих  прикинуться  и  русским.
Бригитта же пугала своей жестокостью, еще не удержится, пойдет вразнос!
   Никто из сотрудников Горнгольца не удивился,  когда  Гюнтер  на  утренней
планерке заявил:
   - Господин полковник уехал  на  сутки,  повез  документацию,  всем  велел
работать.
   Отправляясь на пару дней в Берлин, Виттенхоф всегда оставлял вместо  себя
Гюнтера. День потек обычной чередой. Папки с результатами исследований  были
спрятаны в  надежном  месте.  Хитрые  Гюнтер  и  Лиззи  отобрали  только  те
документы, которые относились  к  созданию  лекарства  от  рака.  Работы  по
заживлению ран их совершенно не интересовали. Бумаги были уложены в железный
ящик и зарыты в саду.
   Ночью поднялась тревога.
   - Живо, живо, - командовал Гюнтер, - все по машинам, русские  на  окраине
Горнгольца.
   Схватив несколько особо интересных "кроликов", врачи  умчались,  и  тогда
начался следующий этап хорошо продуманной операции. Со склада, где хранилась
одежда заключенных, добыли два комплекта  военной  формы  советских  солдат.
Русские войска и впрямь стояли на подходе  к  Горнгольцу,  но  вошли  они  в
городок лишь после обеда, тогда, когда  Гюнтера  и  его  сообщников  и  след
простыл. Лиззи Виттенхоф, Гюнтер Рур, Иван Селезнев и Дмитрий Горкин погибли
в огне войны. На старенькой, разбитой  машине  с  красным  крестом  в  глубь
расположения советских  войск,  к  госпиталю  двигались  совсем  иные  люди:
близнецы  Кирилл  и  Валерий  Боярские,  доблестные  защитники   Родины,   и
несчастные мученики из Горнгольца Анна-Мария Зайцевская  и  Герман  Наумович
Ладожский.
   - О-о-о, - закричала я, - и кто из них стал кем? Почему двое превратились
в близнецов?
   Олег встал и начал ходить по комнате.
   - Им удалось добыть лишь такие документы. Кирилл - это Гюнтер, Валерий  -
Иван Селезнев, Герман Ладожский - Дмитрий Горкин, ну  а  в  Зайцевскую,  как
сразу становится понятно, превратилась Лиззи.
   - Но как же они смогли выдать себя за близнецов? - удивилась  Томочка.  -
Неужели были так похожи?
   - А близнецы иногда рождаются совершенно разными, - влезла я.
   - Правильно, - кивнул Олег.
   - Меня интересует  другое,  -  вновь  не  утерпела  я,  -  каким  образом
Гюнтер-Кирилл, не знавший русского языка,  сумел  выдать  себя  за  русского
солдата?
   - Слышала когда-нибудь про операцию под названием трахеотомия? -  спросил
Олег. Я покачала головой.
   - Ее делают в том случае, когда  у  человека  по  той  или  иной  причине
поражено дыхательное горло, - пояснил Куприн. - Ну, допустим, ребенка  душит
круп или дифтерит, тогда врач разрезает трахею и  вставляет  туда  трубочку.
Воздух начинает поступать прямо в легкие.  Разговаривать  такой  больной  не
может и внешне выглядит  ужасно,  но  на  самом-то  деле  это  хирургическое
вмешательство можно провести очень быстро, а когда трубки  вынимают,  то  на
горле чаще всего и шрама-то  не  остается.  Гюнтеру  Лиззи  поставила  такую
трубку, она ловко справилась с несложной процедурой. Гюнтер-Кирилл  выглядел
раненным в горло солдатом.
   - А Ладожскому отрезали ногу? - подначила его я.
   - Нет, - усмехнулся Олег, - на такое господин Горкин не дал бы согласия.
   - Но он носит протез!
   - Послушай! - возмутился Куприн. - Не перебивай! Давай по порядку, а?!
   Я покорно закивала головой:
   - Молчу, молчу, ты только говори!
   - Преступники поступили хитро, - продолжил Олег, - им было  понятно,  что
конец войны - дело ближайших дней, поэтому далеко не уходили от  Горнгольца.
Добрались до городка Фридрихсбург, в десятке километров от лагеря, и  просто
встали на постой у немца на квартире. Бюргер, напуганный тем, что  советские
войска уже дерутся на подступах к Берлину, изо  всех  сил  старался  угодить
"освободителям", поэтому День Победы группа встретила у него в доме. К  тому
времени...
   Олег неожиданно остановился.
   - Давайте стану  называть  их  теми  именами,  под  которыми  преступники
прожили вторую половину своей жизни?
   - Да, да, - закивала я.
   - Так вот, к тому времени Ладожский  и  Боярский  съездили  в  Горнгольц,
добыли ящик с документами и разложили бумаги по вещмешкам.  В  середине  мая
началась отправка советских воинов домой. Четверка явилась на вокзал,  чтобы
сесть в поезд... Вы  представляете  себе,  что  такое  состав  с  солдатами,
едущими домой?
   - Ну, в общем... - забубнил Сеня, - купе... Олег усмехнулся,  -  Да  нет!
Просто  товарные  вагоны  с  нарами.  Возле  каждого  вагона  стоит  солдат,
проверяющий проездные документы, он смотрит, чтобы все места были заняты, и,
как только вагон  заполнится,  прекращает  посадку.  Но  домой  хотели  все,
поэтому очень часто проверяющие сквозь пальцы смотрели на то, что  на  одном
спальном месте едут сразу четверо. В тесноте, да не в  обиде,  зато  быстрей
родных увидят.
   Проездных документов у наших голубков не было, но  Иван-Валерий  спокойно
уладил дело, сунув солдатику,  смотрящему  за  посадкой,  взятку:  несколько
золотых часов и колец. А потом им повезло Не успел состав пройти и несколько
километров, как прогремел взрыв.  В  первые  месяцы  после  окончания  войны
отдельные  группы  гитлеровских  солдат,   не   желавших   сдаваться,   вели
партизанскую войну, минировали дороги, по которым шли составы  с  советскими
солдатами. Ладожскому оторвало ногу, Кирилла  сильно  контузило.  Валерия  и
Марию даже не задело - Хорошо везение - подскочила Томочка.
   - Ты не поняла! - покачал головой Олег. - Естественно,  все  оказались  в
госпитале и получили там настоящие бумаги. Более  того,  потом,  уже  выучив
язык, Кирилл, оправдывая легкий акцент, говорил"
   - Это последствие тяжелой контузии. А Ладожский с жаром пел  о  мучениях,
перенесенных в лагере, демонстрируя протез.
   Олег замолчал, выждав секунду, он Сказал:
   - Я не стану тут описывать, как они добирались до Москвы, устраивались на
работу, организовывали лабораторию... Безусловно, это  интересно,  но  лучше
сразу перейду к событиям последних месяцев.
 
Глава 30 
 
   Самое интересное, что до смерти Кирилла-Гюнтера все шло хорошо. Боярские:
Мария Григорьевна, Кирилл и Валерий  -  защитили  диссертации  и  продолжали
работу над созданием лекарства. Ладожский тоже вполне преуспел, сидя  в  той
же лаборатории. Одна  беда  -  панацея  все  не  находилась.  Были  получены
впечатляющие результаты, но, увы, помочь удавалось  не  всем.  Кое  на  кого
разработанные на основе яда лекарства не действовали совершенно. Но Боярские
и  Ладожский  не  сдавались.  И  у  них  появилась   возможность   проводить
эксперименты на людях Началось все очень просто. Одна из сотрудниц НИИ,  где
располагалась лаборатория, плача, пришла к Марии Григорьевне и взмолилась:
   - Маша, помоги.
   - Что случилось? - спросила Боярская.
   - Говорят, вы какое-то чудо-лекарство изобрели!
   - Да нет, - вздохнула Боярская, - работа в разгаре. Но коллега  вцепилась
в нее.
   - Мой сын умирает, саркома, умоляю!
   - Что ты, - замахала руками Мария Григорьевна, -  сама  знаешь,  не  имею
права.
   - Умоляю, - упала перед  ней  на  колени  несчастная,  -  ему  все  равно
умирать! Последний шанс!
   Подростку провели  цикл  уколов,  и  -  о  чудо!  Ребенок  выздоровел.  В
лабораторию  потек  ручеек  несчастных.  Боярские  и  Ладожский  были  очень
осторожны, брали только тех, кто  одной  ногой  стоял  в  могиле.  В  случае
летальных исходов родственники не предъявляли  претензий.  Денег  ученые  не
брали, они начали это делать только после перестройки, когда государственное
финансирование  лаборатории  сошло  на  нет,  а  им  перестали   выплачивать
зарплату.  Финансовые  дела  предоставили  вести  Ладожскому,   жадному   до
крайности. Герман Наумович не растерялся  и  взвинтил  цены.  Ученые  начали
прилично зарабатывать,  но,  если  Боярские  не  думали  о  деньгах  и  жили
достаточно скромно, то Ладожскому все было мало.  Жадность  его  становилась
патологической, ему было жаль потратить копейку  даже  на  себя.  Он  просто
складывал доллары в сейф, который установил  дома,  и  не  упускал  малейшей
возможности приумножать заначку.
   Умер Кирилл. Честно говоря, его смерть скорей  обрадовала,  чем  огорчила
сообщников. Дело  в  том,  что,  старея,  Кирилл-Гюнтер  делался  невыносим.
Последнее время он начал вести дикие разговоры.
   - Мы стоим на пороге великого открытия, -  вещал  Кирилл,  -  как  только
доведем исследование до конца, мигом опубликуем данные и сообщим  всем  наши
подлинные имена.
   - Ты с ума сошел! - испугалась Мария Григорьевна. - Зачем?
   - Мир должен знать, что спасение ему принес немец!  -  с  пафосом  заявил
Кирилл.
   Неизвестно, как бы он повел себя дальше, но тут  его  свалил  инсульт,  и
Кирилл умер.
   Мария Григорьевна поплакала и успокоилась.  Еще  раньше  скончалась  жена
Валерия, Соня...
   - Эй, - подскочила я, - она сама умерла? Куприн кивнул.
   - В череде смертей эта естественная. У Софьи Николаевны случился  шок  от
укуса. Бывает такое.
   - Так и думала! - воскликнула я.
   - По-моему, ты слишком много думаешь, - на полном серьезе заявил Олег.  -
Значит, Боярские остались вдвоем,  если  считать  еще  и  Ладожского,  то  в
лаборатории теперь трудилось только трое, рабочих рук не  хватало,  и  Мария
Григорьевна решила, не посоветовавшись с  Валерием,  привлечь  к  делу  свою
старшую дочь  Аню  и  зятя  Николая.  Они  казались  ей  крайне  подходящими
кандидатурами:  молодые,  талантливые  ученые,  к  тому  же  самые   близкие
родственники, тайна не уйдет из семьи.
   Сначала Аня и Николай с радостью согласились, но  через  несколько  дней,
когда им стало ясно, где, кто и на ком начал проводить первые  исследования,
юноша и девушка пришли в ужас. Николай заявил теще:
   - Скажите спасибо, что сегодня вечер пятницы! У  вас  есть  время,  чтобы
насушить сухарей! В понедельник пойду в ФСБ! Вы - убийцы!
   Николай не знал, что приемная Федеральной  службы  безопасности  работает
круглосуточно, и, вместо того чтобы бежать туда сломя голову, подхватил  Аню
и унесся на дачу.
   Мария Григорьевна в  страшной  тревоге  позвонила  Валерию.  Тот  кинулся
следом за племянницей и ее мужем, прихватив с собой бутылочку "Арбатского" с
растворенным в нем ядом. И что было потом?
   - Он задвинул заслонку, и дым пошел в избу, - тихо сказала я. -  Каким-то
образом обманул молодых людей, втерся к ним в доверие, предложил выпить...
   - Именно, - подтвердил Олег.
   - Он убил племянницу! - воскликнула Томочка.
   - Во-первых, она ему не родная по крови, - вздохнул Куприн, -  только  по
документам, а во-вторых, думаю, если  бы  Аня  даже  являлась  его  дочерью,
Валерий не остановился бы. Ведь опасность угрожала лаборатории.
   Мария Григорьевна, такая же фанатка, как и  Валерий,  спокойно  перенесла
смерть Ани и Николая. Им предложили такое дело, как работа над лекарством от
рака, а эти люди заартачились. Мария Григорьевна  выбросила  из  головы  все
мысли о глупой дочери и зажила спокойно.
   Но потом опять пришла беда. Вернее, сначала  она  показалась  праздником.
Люба, младшая девочка Боярской, вышла замуж за Игоря. Примерно  через  месяц
после свадьбы зять предложил теще сходить  в  ресторан,  вдвоем,  без  Любы.
Слегка удивленная приглашением, Мария Григорьевна  согласилась.  Приехали  в
крошечный, совершенно пустой кабак, и Игорь без всяких обиняков выложил:
   - Сначала машина, потом квартира, затем ежемесячное содержание.
   - Ты наглец! - вскипела Мария Григорьевна. - Завел семью - изволь  сам  и
обеспечивать! Машина! Квартира! Да у меня и денег-то нет!
   И тут Игорь стал спокойно рассказывать. У Боярской чуть не случился удар.
Парень откуда-то узнал правду про Горнгольц.
   - Чушь, - попыталась сопротивляться Боярская. Но Игорь только усмехался:
   - У вас под мышкой татуировка! Откуда?
   - Я никогда не  скрывала,  что  сидела  в  лагере  Горнгольц,  -  деланно
равнодушно ответила Мария Григорьевна,  -  тебе  об  этом  тоже  великолепно
известно. Фашисты клеймили заключенных.
   Игорь усмехнулся:
   - Можете вешать лапшу на уши кому угодно, но не  мне,  историку,  который
как раз занимается изучением жизни  узников  концлагерей.  Номер  у  вас  на
запястье - это клеймо, а под мышкой - группа крови, наколка эсэсовцев. Вы  -
Лиззи Виттенхоф и станете платить мне за молчание.
   -  Ты  сумасшедший!  -  прошипела  Мария  Григорьевна.  -  Я   Анна-Мария
Зайцевская!
   И тут Игорь вытащил из кармана пожелтевшую, смятую на сгибах бумажку.
   - Вот смотрите, но только из моих рук.
   Мария Григорьевна глянула на  листочек...  "Список  тел,  отправленных  в
крематорий 17 апреля 1945 года". Пятой по номеру шла Зайцевская.
   - Вы присвоили ее документы, - пояснил Игорь, пряча бумажку, -  есть  еще
одно обстоятельство... Ладно,  согласен,  передо  мной  полька,  несчастное,
измученное создание, скажите, вашего пожилого приятеля и коллегу  Ладожского
тоже держали в Горнгольце?
   - Наверное, Люба рассказывала тебе нашу семейную историю, - хмуро сказала
Боярская, - мы с Германом познакомились в лагере.
   - Вас вместе привезли?
   - Я полька, он русский, нет, конечно. Когда меня доставили  в  Горнгольц,
Герман уже был там, он очень помог...
   - Ладно, ладно, - отмахнулся Игорь, - давайте без заученных ролей. Ну-ка,
напомните, какой номер у вас на запястье?
   - Gz 157659, - заученно ответила Боярская.
   - Ага, - кивнул Игорь, - а у Ладожского Gz  157658,  получается,  что  вы
ст