ов.
   Как все ловеласы, Герман Наумович любил пококетничать. Кухня, куда меня в
конце концов привели, выглядела безупречно. Идеально чистая плита с мойкой и
до блеска  вымытый  линолеум.  Скорей  всего,  Герман  Наумович,  назвавшись
холостяком, слегка лукавил. Может, у него в паспорте и  нет  штампа,  но  на
этой кухне готовит женщина. Ведь кто-то подобрал хорошенькие  прихваточки  в
тон розовым занавескам и расставил повсюду  керамические  фигурки  зайчиков,
кошечек и собачек.
   Получив чашечку отлично сваренного кофе, я осторожно спросила:
   - Вы хорошо помните Горнгольц?
   - Такое не забудешь,  -  воскликнул  Герман  Наумович,  -  я  попал  туда
пятнадцатилетним парнишкой!
   - Как же вам удалось выжить? Ладожский тяжело вздохнул.
   -  Знаете,  душенька,  когда  встает  вопрос  о  жизни,  делаешься  очень
изобретательным. Начнем с того, что я еврей. А фашисты  убивали  людей  моей
национальности сразу. Но когда нас привезли в Горнгольц, офицер, проводивший
селекцию, воскликнул  по-немецки:  "Надо  же,  у  этого  русского  наше  имя
Герман!"
   Хоть Ладожский и  был  совсем  ребенком,  он  живо  смекнул,  что  судьба
посылает ему шанс на спасение. К тому же паренек совершенно  не  походил  на
еврея, вернее, на тот образ иудея, который создали  себе  гитлеровцы.  В  их
понимании потомок Моисея должен быть черноволос, кареглаз, смуглолиц и иметь
большой горбатый нос. А Герман был тоненьким мальчиком с  копной  белокурых,
абсолютно прямых волос, голубыми  глазами  и  аккуратным  носом  с  россыпью
веснушек.
   - Моя бабушка была из Берлина,  -  быстро,  на  хорошем  немецком  соврал
мальчишка, - она научила меня родному языку  и  попросила  назвать  внука  в
честь своего отца.
   Гитлеровец удивленно вскинул брови.
   - Всем стоять смирно, - сказал офицер и  ушел  в  домик,  где  помещалась
администрация.
   Герман замер на солнцепеке, чувствуя, как  по  спине  горячими  струйками
льется пот. У  него  было  две  любимых  бабушки:  Сара  Моисеевна  и  Юдифь
Соломоновна. Первая, мамина мама,  обожала  оперу,  в  особенности  "Пиковую
даму", и, когда дочь родила сына, потребовала, чтобы его  назвали  Германом,
но с одним "н". Юдифь Соломоновна же хотела дать мальчику имя Абрам, в честь
своего умершего мужа. В результате долгих, кровопролитных  баталий  победила
Сара Моисеевна. Юдифь Соломоновна  разобиделась,  хлопнула  дверью  и  почти
десять лет не разговаривала с Сарой. Приходившего в гости внука  она  упорно
звала Абрамом. А Герману, честно говоря, было все равно, на что откликаться.
   Но сейчас, отведенный в сторону от основной массы прибывших  в  Горнгольц
людей, он истово молился всем известным богам, повторяя про себя:
   - Милая бабушка, спасибо, что ты настояла на своем и не разрешила вписать
в метрику имя Абрам.
   А еще он тихо радовался тому, что в школе не прогуливал уроки "дойча",  а
старательно зубрил грамматику.
   Наконец из домика вышел офицер, но не один, а с  другим  фашистом,  более
пожилым.
   - Значит, твоя мать немка? - поинтересовался второй гитлеровец.
   - Обрусевшая, - быстро затараторил Герман, - отца моего звали  Наумо,  он
украинец. Наумо Ладожский.
   - Какая фамилия у твоей матери? - резко спросил первый офицер.
   - Миллер, - не растерялся Герман, - Анна Миллер, в замужестве Ладожская.
   Офицеры переглянулись.
   - Ступай в контору, - велел пожилой.
   Очевидно, немцы не знали, как поступить, потому что они заперли  паренька
в  кладовой,  но  предварительно  сводили  его  в  туалет  -  не  в   домик,
расположенный у изгороди, а в санузел для немцев с чистейшим унитазом. А еще
ему дали чашку какао и кусок восхитительного белого хлеба.
   Наутро Германа выпустили и отвели к другому мужчине,  кряжистому  мужику,
похожему на сельского тракториста.
   - Значит, ты почти немецкий мальчик? - без тени  улыбки  поинтересовалось
начальство.
   Герман кивнул.
   - Одних слов мало, - усмехнулся  "крестьянин",  -  нужны  доказательства,
документы.
   - У меня их нет, - пробормотал Герман и замолчал. "Тракторист", не мигая,
смотрел на пацана, и вдруг того осенило:
   - Могу исполнить песенку, которую бабушка пела мне на ночь. Это старинная
мелодия, ее знают только настоящие немцы!
   - Давай, - крякнул дядька.
   Герман затянул:
   - Schlaf, mein lieber, schlaf, dein Vater... .
   Лицо начальника разгладилось. Он подождал, пока подросток закончит  петь,
и сказал:
   - Хорошо, назначаю тебя помощником санитара. Жить будешь  в  бараке  "Б",
питаться станешь вместе с  капо,  все-таки  в  тебе  течет  арийская  кровь,
правда, сильно испорченная украинской.
   На мягких ногах Герман пошел в барак. В его школе преподавала иностранный
язык настоящая немка. Роза Леопольдовна, приехавшая в свое время в  СССР  по
линии Коминтерна. Отчего ее не расстреляли в 37-м, было непонятно, но иногда
дама, наклонив голову с  круто  завитыми  кудряшками,  пела  ученикам  песни
своего  детства  и  юности.   Дети   беззлобно   подсмеивались   над   Розой
Леопольдовной. Ну взбредет же ей в ум развлекать их,  совсем  уже  взрослых,
таким образом. Но песни слушали и даже, от постоянного повторения, запомнили
слова.  Герман  тоже  прихихикивал  на  уроках,  и  вот  теперь  вышло,  что
полубезумная Роза Леопольдовна спасла ему жизнь.
   Что пришлось пережить мальчику, почти ребенку, убиравшему в  операционных
и палатах, трудно описать  словами.  Герман  старался,  как  мог,  облегчить
страдания несчастных "кроликов" -  так  называли  немцы  людей,  на  которых
проводились опыты. По ночам, когда капо и доктора спали,  мальчик  утаскивал
на кухне батон белого хлеба и  угощал  самых  слабых.  Люди  хватали  его  и
лихорадочно шептали:
   - Слышь, парень, таблеточку анальгина  раздобудь?  Помоги!  Но  лекарства
трогать  Герман  боялся.  Во-первых,  все  они  были  на  строгом  учете,  а
во-вторых, шкафы хорошо запирались, поэтому единственное,  что  мог  сделать
мальчик для несчастных, - это изредка подсунуть ломоть булки да дать воды. А
еще он очень боялся оказаться в бараке в качестве подопытного. Но, очевидно,
немцы и впрямь посчитали его за своего. Потому что краткие  указания  "вымой
пол" или  "простерилязуй  инструменты"  раздавали  ему  на  немецком  языке.
Правда, в свой туалет не пускали, и ел Герман  вместе  с  капо,  питался  он
намного лучше, чем заключенные, но не ходил в офицерскую столовую.
   Гром грянул в апреле сорок пятого. Первого числа среди новых  заключенных
оказался мальчик, чем-то похожий на Германа,  пятнадцатилетний  поляк  Янек.
Вечером ему отрезали ногу,  и,  прокричав  до  утра,  паренек  скончался.  А
второго апреля на стол положили Германа. У врачей родилась  идея  проверить,
влияет ли национальность пациента на процесс выздоровления.
   - Мальчишки здорово похожи, - радовался один  из  хирургов,  -  получится
почти чистый эксперимент!
   Неизвестно, в чем тут было дело, может, Герман, питавшийся  лучше  других
несчастных, оказался более крепким, или его организм изначально был  крепче,
чем у несчастного Янека, но Герман выжил,  а  к  восемнадцатому  числу  даже
сумел встать.
   Статус помощника санитара с него не  сняли,  поэтому  где-то  около  пяти
часов девятнадцатого апреля  мальчик,  постанывая  от  боли,  направился  на
кухню, где питались капо. Очень хотелось есть, а Герман знал, что в шкафчике
имеется какао и белый хлеб, впрочем, в нише  под  подоконником  хранилось  и
масло.
   Еле живой от усталости, Герман добрался до кухни, но только он  потянулся
к шкафчику, как резко зазвонил висевший в коридоре телефон.  Мальчик  замер,
слушая, как дежурный коротко отвечает:
   - Да, да, да, есть! Потом раздался крик:
   - Всему составу срочный подъем, русские на границе Горн-гольца!
   Герман с испугу нырнул в огромный шкаф и сел за  мешком  с  мукой.  Немцы
бегали по бараку, кухня никого из них не интересовала.  В  воздухе  носились
отдаваемые приказы.
   - Забирать только часть "кроликов" из барака  "А",  остальным  немедленно
сделать уколы фенола.
   - Капо не сажать в машины!
   - Архив! Грузите бумаги.
   - Мы увезем документы, - вклинился голос полковника Фридриха  Виттенхофа,
- как капитан, я покину корабль последним и прихвачу ящики. Быстрей, времени
нет!
   Вдруг повисла тишина. Герман, напуганный до последней  стадии,  судорожно
обнимал куль с  мукой.  Внезапно  в  шкафчик  ворвался  луч  света,  мальчик
почувствовал запах табака и услышал грубый голос:
   - О господи, малец, вылазь!
   Это пришло спасение!
   Вспоминая пережитое, Герман  Наумович  разволновался,  его  лоб  покрылся
капельками пота. Я вытащила из сумочки фотографию и положила на стол.
   - Извините, я  понимаю,  что  своими  вопросами  доставляю  вам  ненужные
волнения, но скажите, вы не знаете, кто запечатлен на снимке?
   Герман Наумович взял карточку и  резко  побледнел.  С  его  лица  исчезло
приветливое выражение. Он положил карточку на стол и тихо осведомился:
   - Откуда у вас это?
   Я посмотрела в его взволнованное лицо и  заколебалась.  Все-таки  Герману
Наумовичу много лет, да и здоровье у него,  наверное,  несмотря  на  хороший
внешний вид, не богатырское. Стоит ли пугать старика рассказом  о  том,  что
знаю?
   Ладожский стукнул кулаком по столу.
   - Пока не объясните, не скажу ни слова!
   - Вы знаете, кто на фото?
   - Да, - кивнул  Герман  Наумович,  -  но  пока  не  услышу  от  вас  хоть
каких-нибудь разъяснений, не  открою  рта.  Вам  придется  ответить  на  мои
вопросы! Кто вы?
   - Журналистка Виола Тараканова, вот мое рабочее удостоверение.
   - Паспорт с собой?
   - Конечно.
   - Покажите.
   Удивленная до крайности, я вытащила бордовую книжечку и  подала  старику.
Тот внимательно изучил его и протянул:
   - Прописка московская, штамп стоит.
   - Вы посчитали меня иногородней?
   - Откуда у вас это фото?
   - Нашла в архиве лагеря Горнгольц.
   Герман Наумович вскочил, подбежал к плите,  схватил  спички  и  попытался
закурить. Но спички ломались. Наконец старику с трудом удалось закурить.
   - Архив лагеря Горнгольц считается утерянным. Я несколько лет искал  его,
хотел  получить  компенсацию,  но  везде  натыкался  на   фразу:   документы
отсутствуют.
   - Да, действительно, - я принялась терпеливо объяснять суть дела, - но  я
ведь уже говорила, что он содержится в "Подлинных  документах",  в  каталоге
карточек нет, я случайно  наткнулась  на  ящики.  Документы  сохранились  не
полностью, отсутствует все относящееся к медицинским экспериментам, но  есть
книги учета заключенных, правда, не знаю, все ли они на месте. Однако  можно
попытаться поискать там сведения  о  вас.  Прямо  завтра  давайте  поедем  в
хранилище, пройдем к директору, объясним суть проблемы. Я назову номер полки
78"а" и место, где содержатся ящики. Насколько  я  поняла,  сначала  следует
описать все документы, но в вашем случае пойдут на нарушение правил...
   - Откуда у вас фото? - повторил Герман Наумович.
   - Говорю же, из архива!
   - Там что, остались личные вещи офицеров-медиков? - изумился старик.
   - Нет, - покачала я головой, - ни одежды, ни обуви, ни книг я не  видела,
хотя, может, и лежат где-нибудь. Знаете, сколько в этом архиве полок! С  ума
сойти! Все никогда не изучить, пяти жизней не хватит! Я добралась только  до
нескольких  ящиков  с  надписью  "Горнгольц",  и  в  одном  нашлись   бумаги
полковника Фридриха Виттенхофа.
   - Кого? - подскочил Герман Наумович, снова резко краснея.
   - Фридриха  Виттенхофа,  -  терпеливо  растолковывала  я,  -  полковника,
начальника лагеря Горнгольц, главного мучителя людей, вы же о нем упоминали.
У него еще имелась дочь Бригитта, любящая издеваться над несчастными.
   Герман Наумович кивнул.
   - Такое забыть невозможно.
   - Скажите, это они?
   - Кто?
   - Бригитта и Фридрих Виттенхоф? Сделав маленькую паузу, старик ответил:
   - Да!
   Я вскочила на ноги.
   - Вот! Теперь все сложилось в целую картину! Очень боялась, что вы их  не
узнаете! И еще сомневалась: полковник ли с дочерью на снимке?
   - В архиве  не  нашлось  другого  фото  Виттенхофов?  -  полюбопытствовал
старик.
   - Нет, там лишь бумаги, снимок один, и, честно говоря, мужчина не слишком
похож на фашистского офицера. Неожиданно Герман Наумович улыбнулся:
   - Почему?
   - Ну, в моем понимании  гитлеровцы  должны  выглядеть  иначе:  белокурые,
голубоглазые... Ладожский пожал плечами.
   - А евреи  все  с  черными  вьющимися  волосами.  Нет,  это  Виттенхоф  и
Бригитта. Девушка тут совсем юная, просто ребенок, я ее такой не застал,  но
узнать негодяйку вполне возможно. Правда,  в  мое  время  она  носила  косы.
Впрочем, сейчас это уже безразлично! И полковник, и его дочь  давно  мертвы!
Насколько я знаю, его убили на окраине Горнгольца, и Бригитту тоже.  Мне  их
совершенно не жаль! Собакам - собачья смерть!
   - А вот тут вы ошибаетесь! - помимо своей воли выпалила я.
   Герман Наумович опять сравнялся  по  цвету  с  белой  кафельной  плиткой,
покрывавшей стены в кухне.
   - Что имеете в виду?
   - Бригитта осталась жива!
   Ладожский схватил меня за предплечье.
   - Не может быть! Где она? В Германии?
   - Нет, живет в Москве, носит имя Мария Григорьевна Боярская.
   - Подобное невозможно, - голосом, полным ужаса, заявил  Ладожский,  -  вы
путаете!
   - Вовсе нет, на стене у этой женщины висит точь-в-точь такая фотография!
   Ладожский  секунду  молча  переваривал  полученную   информацию.   Потом,
очевидно,  потрясенный  услышанным,  начал  совершать  непонятные  действия.
Встал, походил по  кухне,  выдвигая  ящики,  затем  вытащил  моток  шпагата,
подергал его, убрал,  достал  примерно  метр  бельевой  веревки  и  принялся
крутить в руках. Я решила, что старик расстроен  и  напуган,  поэтому  сочла
нужным приободрить его:
   - Не переживайте так! Через неделю Бригитту арестуют!
   - Почему через неделю? - насторожился Ладожский. - На вашем  месте  я  бы
прямо сейчас пошел в КГБ. Или как там теперь называется это место?
   - Мне многое пока неясно...
   - Что же именно?
   - Мария Григорьевна прожила всю жизнь с мужем,  Кириллом  Боярским,  а  у
того был, вернее, есть брат. Похоже, что мужчины не те,  за  кого  они  себя
выдают. Непонятно, как Бригитта превратилась в  Марию,  почему  убили  Любу,
хотя со смертью Игоря я уже разобралась...
   - Мне кажется, - вздохнул Ладожский, - хотя я и не понимаю, о каких людях
идет речь, что рыться самостоятельно в подобном деле  опасно!  Пусть  в  нем
копаются профессионалы-мужчины!
   Сказав эту фразу, Герман Наумович запихнул веревку в ящик, выудил  штопор
и начал  вертеть  его  в  руках.  Похоже,  у  старика  пальцевой  невроз,  -
Понимаете, я пишу детективы, - пустилась я в объяснения.
   Ладожский спокойно выслушал меня и уточнил:
   - Значит, не пойдете в КГБ?
   - Нет!
   - Тогда я отправлюсь туда! Преступница должна сидеть в  тюрьме!  Бригитта
содействовала смерти десятков, сотен ни в чем не повинных людей.
   Я ухватила Германа Наумовича за плечо.
   - Умоляю, пока не надо! Иначе меня мигом запрут дома,  я  не  узнаю  сути
дела и не сумею написать книгу. Только неделю! Семь дней! Успею дорыться  до
истины!
   Ладожский убрал штопор и неожиданно улыбнулся.
   - Всю жизнь иду на поводу у прекрасных дам! Хорошо, давайте,  как  сейчас
модно говорить: придем к консенсусу.
   - Давайте! - обрадовалась я.
   - Вы в течение семи дней пытаетесь разложить все по полочкам, а я вам  не
мешаю. Но по истечении этого срока мы вместе идем в КГБ.
   - Вроде эта организация сейчас носит название ФСБ.
   - Суть-то не меняется, - мягко возразил Герман Наумович,  -  отправляемся
вместе, потому как я могу выступить свидетелем. Кстати...
   Он внезапно замолчал.
   - Что? - подскочила я.
   - Есть одна примета, которая поможет  изобличить  Бригитту,  -  задумчиво
пробормотал Герман Наумович.
   - Какая?
   - У фашистов было  принято  наносить  офицерам  или  особо  ценным  людям
специальную татуировку, - пояснил Ладожский. - В подмышке  выкалывали  номер
группы крови. Повторяю, не всем, только эсэсовцам или очень нужным  военным.
Считалось, что в случае тяжелого ранения, когда человек лежит без  сознания,
подобная мера спасет ему жизнь. Экспресс-анализов крови в сороковые годы  не
существовало, и медики могли потратить часы, ожидая результатов пробы.
   - Она, наверное, ее  вывела,  -  хмыкнула  я.  -  Зачем  оставлять  такую
примету!
   Ладожский покачал головой и вытянул вперед руку.  На  внутренней  стороне
виднелась наколка "Gz 157658".
   - В Горнгольце  метили  всех,  -  пояснил  старик,  -  сначала  транспорт
разгружали, потом заключенных выстраивали и клеймили.
   - Вот ужас! - воскликнула я. -  Очень  было  больно?  И,  наверное,  люди
стояли часами в очереди к татуировщику!
   - Нет, - объяснил Герман Наумович, -  процесс  обработки  одной  личности
занимал пару секунд. Имелись специальные машинки, в них нужно было  поменять
лишь последние цифры... Что же касалось возможности сведения клейма...
   Герман Наумович остановился, схватил чайную ложку, повертел ее, бросил  в
мойку и продолжил:
   - По татуировке легко было найти сбежавшего заключенного, хотя удрать  из
лагерей удавалось людям очень и очень редко. Фашисты  применяли  специальную
краску,  поверьте,  дорогая,  химики  в  Германии  были  отличные.   Концерн
"Игенфарбен" целиком работал на войну. Это его сотрудники изобрели удушающие
вещества. Впрочем, я слишком удалился от темы. Видите, сколько лет прошло, а
номер не поблек? Да и место нанесения клейма, внутренняя  сторона  запястья,
было выбрано не случайно. С плеча или предплечья можно вырезать кусок  кожи,
а на запястье это затруднительно. Буквы и цифры под мышкой у эсэсовцев  тоже
делали этой краской, но тут преследовали иные цели - чтобы пот не  уничтожил
информацию. Впрочем, мужчина, гитлеровский офицер, мог  впоследствии  убрать
компрометирующий знак, хотя наличие рубца сказало бы знающему человеку  все,
но вот женщина! Тут дело сложней.
   - Почему?
   - А грудь? - вопросом на вопрос  ответил  Ладожский.  -  Она-то  частично
подходит к подмышке. Так что через неделю изобличим преступников. Ради вашей
книги, моя красавица, я готов потерпеть семь дней. Но  есть  у  меня  к  вам
просьба.
   - Говорите скорей! - с жаром воскликнула я.
   - Где содержится архив Горнгольца? Напомните еще раз.
   - В хранилище "Подлинные документы".
   - И у вас там, очевидно, есть помощница?
   - Да.
   - А как ее зовут?
   - Светлана Сафонова. Зачем она вам?
   - Хочу подъехать к  девушке  и,  сославшись  на  вас,  попросить  помощи.
Наверное, не откажет старику, поймет, как мне  нужны  деньги!  Пенсия  такая
крохотная!
   Я постаралась удержать улыбку. Едва речь зашла о валютных  выплатах,  как
Герман Наумович тут же вспомнил о возрасте. Совсем  недавно,  кокетничая  со
мной, пенсионер сообщил о лошадином здоровье и страусиной выносливости.
   - Лучше будет, если мы вместе через неделю пойдем к заведующей!
   - Может, вы и правы, моя красавица, - неожиданно легко согласился старик.
- Значит, до встречи через семь дней, желаю успеха!
   Он церемонно довел меня до двери, усадил в лифт и потом еще махал  рукой,
высунувшись из окна.
   В самом великолепном настроении я полетела к метро.
   Конечно, Герман Наумович старый человек, но как приятно, что я  еще  могу
производить впечатление на мужчин, пусть даже и пенсионного возраста.
 
Глава 28 
 
   Дома я заперлась в ванной  и,  пустив  в  раковину  сильную  струю  воды,
попыталась выстроить мысли по ранжиру. У нас большая, удобная  квартира,  но
парадокс состоит в том, что спокойно посидеть можно либо в туалете,  либо  в
ванной. Стоит устроиться в спальне в кресле, как мигом все начнут  ходить  и
задавать идиотские вопросы:
   - Ты заболела?
   - Почему молчишь?
   - Отчего у тебя такое лицо?
   А какое лицо, спрашивается, должно быть у человека,  который  погружен  в
раздумья? Не могу же я постоян