шь  на  съемках,  но  почему  не
предупредила, в какой передаче! Отвратительно! И меня решительно бесит  этот
мерзкий парень!
   - Федор - представитель издательства, - пискнула я.
   - Да хоть администрации Президента! - рявкнул Куприн. - Какого  черта  он
на тебя брюки натягивает?
   - Случайно получилось, я наступила на брючину...
   - Согласись, Олежка, - прервал меня молчавший до сих пор Семен, - было бы
намного неприятней, кабы этот прощелыга начал раздевать Вилку!
   - Омерзительно! - кипел муж. - На глазах у всей страны моя жена...
   - Но тут же не сказано, кто потерял брюки, - резонно заметила Тамарочка.
   - Только не хватало, - фыркнул муженек, -  чтобы  через  весь  экран  шла
надпись: "Любуйтесь. Перед вами Виола  Тараканова,  законная  супруга  Олега
Куприна". Как завтра на работу идти? Парни засмеют.
   - Да Вилку никто не узнает! - попытался утешить приятеля Семен. - Ее  так
безбожно размалевали!
   Олег молча встал и вышел за дверь. Сеня укоризненно покачал головой.
   - Ну ты даешь! Зачем согласилась на подобное представление?
   - Это случайность!!!
   Семен погрозил мне пальцем.
   - Не надо ля-ля! Можешь Олегу с Тамаркой лапшу на уши вешать,  а  у  меня
большой опыт в практической журналистике. Я очень хорошо знаю, сколько нужно
заплатить за съемку!
   Чтобы эти пираньи с камерами за  просто  так  запечатлели  писательницу?!
Чтобы   твой   пиарщик   допустил   подобные   кадры   без   предварительной
договоренности?
   - Но я просто наступила на брючину! - в полном отчаянии воскликнула я.
   - Смотри, Вилка, как бы тебе не остаться без мужа,  -  вздохнул  Семен  и
вышел вслед за Олегом.
   - Ты мне тоже не веришь? - поинтересовалась я у Томочки.
   - Подумаешь, ерунда, - слишком быстро заговорила  подруга,  -  ну  всякое
случается... Сама один раз чуть юбку  не  потеряла,  крючок  оторвался,  еле
подхватила...
   Но по ее слегка виноватому тону стало понятно: Томочка примкнула к  Олегу
и Семену. Ей тоже кажется, что съемка была постановочной.
 
Глава 25 
 
   С самого раннего утра я понеслась к  Анне  Петровне  Заяц.  В  душе  жила
надежда. Вдруг сейчас она откроет дверь, и я узнаю в ней ту самую "нянечку".
   Конечно, неприлично рваться в дом к незнакомому человеку в  восемь  утра,
но ведь Анна Петровна могла уйти на работу! Успокоив этим простым аргументом
бунтующую совесть, я нажала на звонок.
   - Кто там? - раздалось за дверью, в глазке мелькнула тень.
   - Мне нужна Анна Петровна Заяц. Воцарилась тишина.
   - Позовите Анну Петровну Заяц, - повторила я.
   - Вы кто?
   - Откройте, не бойтесь!
   - Уходите!
   - Мне нужно поговорить с Анной Петровной.
   - Она уехала.
   - А когда вернется?
   - Через год, - оповестил тонкий голосок, - в командировку отправилась.
   - Куда?
   - Не ваше дело!
   - А вы кто?
   -  Убирайтесь,  сейчас  милицию  позову!   Пришлось   несолоно   хлебавши
отправляться прочь. До четырех часов я просидела дома, усиленно изображая из
себя домашнюю хозяйку. Сначала перестирала и перегладила "все рубашки Олега,
потом стала наводить порядок на  полках  в  его  шкафу,  нашла  засунутые  в
носовые платки две тысячные купюры и пришла в негодование: он еще и  заначки
делает! Но потом злость прошла,  на  Куприна  мало  похоже  прятать  деньги.
Скорей всего, он выгреб из кармана носовой платок, а вместе с ним и бумажки.
У Олега есть дурацкая привычка класть  деньги  не  в  бумажник,  а  прямо  в
карман.
   Когда в нашей спальне воцарился порядок, я пошла  на  кухню  и  поставила
тесто для блинчиков. Если признаться  честно,  кулинария  не  является  моим
хобби. Процесс натирания свеклы для борща кажется мне крайне утомительным, а
чистка картошки  навевает  мысли  о  самоубийстве.  Поэтому  готовит  у  нас
Томочка, которой не лень пропрыгать несколько часов около плиты ради  блюда,
которое исчезнет в чужих глотках за пару минут.
   Но есть одно лакомство, которое делаю только я. Не  знаю,  почему  оно  у
меня каждый раз изумительно получается, рецепт крайне  простой.  Берете  два
яйца, добавляете  полстакана  сахарного  песка,  стакан  муки  и,  осторожно
помешивая, доливаете пол-литра молока.  Естественно,  надо  посолить  тесто.
Если собираетесь завернуть в блинчики мясо или рис,  тогда  возьмите  сахара
всего две чайные ложки. Затем добавляете в тесто немного  масла,  все  равно
какого:  растительного,   без   запаха,   или   сливочного,   предварительно
растопленного, - и приступаете к готовке.
   Просто наливаете половничек жидкого теста на хорошо разогретую, смазанную
жиром сковородку, поджариваете одну сторону,  переворачиваете  на  другую...
Балую своих я не часто. Тесто-то развести недолго, вот процесс  жарки  может
затянуться на пару часов.
   Но сегодня, отчего-то испытывая чувство вины, я старательно возила куском
масла по тефлоновому покрытию, когда зазвонил мой мобильный.
   - Что случилось? - испуганно воскликнула я, хватая трубку,  и  обозлилась
на самое себя.
   Ну когда же я  перестану  воспринимать  звонок  на  сотовый  аппарат  как
предвестник несчастья!
   - Позовите Виолу, - прошелестело из трубки.
   - Я слушаю.
   - Это Света.
   - Кто?
   - Света Сафонова из архива. Я уронила на поп кусок масла.
   - Что произошло?
   - Мне кажется, я знаю, какие ящики заинтересовали тогда в  архиве  Игоря.
Вернее, даже уверена...
   - Только не уходи домой! - заорала я, вылетая в коридор. - Еду к тебе.
   Уже в метро я вспомнила про кастрюлю с тестом и тяжело вздохнула. Пропали
блинчики!
   В читальный зал я ворвалась  без  пятнадцати  шесть.  Около  стойки,  где
восседала Света, стояло несколько  человек  с  подшивками.  Очевидно,  архив
собирался  закрываться  и  люди   сдавали   документы.   Наконец   последний
исследователь покинул помещение. Я налетела на Свету:
   - Показывай документы!
   - Они в хранилище.
   - Ты уверена, что нашла нужное? Света кивнула.
   - Лазила все ночное дежурство по стеллажам и обнаружила.
   - Принеси сюда. Девушка покачала головой:
   - Это невозможно.
   - Почему?
   - Внизу работают совсем другие люди, они получают бланки заказов, смотрят
на шифр и ищут бумаги, - пустилась в объяснения Светлана. - Ящики с  архивом
из Горнгольца не зарегистрированы, как сделать заказ?
   - Написать: "Архив концлагеря Горнгольц".
   - Придет ответ: ищите шифр в каталоге, - усмехнулась Светлана.
   - Но его же там нет, - я пошла по кругу.
   -  Значит,  вручат  листочек  со  словами:  "Данных  единиц  хранения  не
обнаружено".
   - Но ты же нашла! Принеси архив, - настаивала я. Света с жалостью глянула
на меня.
   - Как у тебя все просто! Кто же мне  разрешит?  Знаешь,  сначала  следует
написать докладную записку о  том,  что  обнаружила  неучтенные  экземпляры,
потом документы начнут описывать. Пока все карточки не оформят, их в каталог
не вставят.
   - Когда же документы смогут попасть в мои руки?
   - Ну, - заколебалась Света, - года через два, три... Только  я  не  пойду
рассказывать о находке.
   - Да почему же? - закричала я.
   - Тише, - шикнула Света, - я работаю в зале периодики. Как объяснить, что
мне понадобилось в хранилище, да еще в той части, где лежит архив? А?
   От злости у меня задрожали колени. Носом чую, что нахожусь в  двух  шагах
от разгадки, и не могу узнать истину из-за глупых бюрократических препонов.
   - Игоря ты  впустила  в  хранилище!!!  Света  покраснела,  но  ничего  не
сказала.
   - Неужели не хочешь, чтобы убийцы любимого человека были наказаны?
   Девушка стала свекольно-бордовой.
   - Игорь лежит в могиле, - лила я масло в огонь, - а  те,  кто  лишил  его
жизни, преспокойно разгуливают на  свободе,  разве  это  справедливо?  Между
прочим, бумаги, изобличающие преступников, совсем  рядом!  Но  тебе,  видно,
наплевать на парня, умер и умер...
   Света резко встала.
   - Погоди-ка тут.
   - Ты куда?
   - Сегодня Аня Мефодьева в ночь дежурная, она с утра по  комнатам  бегает,
просит, чтобы ее подменили.  У  свекрови  день  рождения,  только  никто  не
согласился. Если Аня не передумала, предложу помочь.
   Через полчаса, все время озираясь, Света довела меня до  большого  шкафа,
распахнула дверцы и велела:
   - Залезай сюда и сиди тихо. Запру тебя снаружи и опечатаю! После того как
охрана обойдет здание, вернусь.
   - А вдруг они меня обнаружат?
   - Это невозможно.
   - Запросто, распахнут дверцы, а я там!
   - Да  никогда,  -  успокоила  меня  Света,  -  тут  не  случается  ничего
экстраординарного. Наши секьюрити просто  соблюдают  формальность.  Им  и  в
голову не придет лазить в опечатанный шкаф, да и права  у  них  такого  нет.
Сиди тихо, не кашляй, не шевелись, не чихай, и все будет отлично.
   С этими словами  она  впихнула  меня  между  ведром,  на  котором  висела
воняющая хлоркой мокрая тряпка, и шваброй. Я  втиснулась  в  довольно  узкое
пространство и села на  корточки.  Через  секунду  "аромат"  мешковины  стал
невыносимым и пришлось встать.
   Где-то через час, когда я окончательно извелась от безделья,  послышались
тяжелые шаги и грубый бас:
   - Да моя.., совсем.., орет, ровно...
   - В рыло дай, - посоветовал баритон, - я своей пятак начищу, живо в  себя
приходит.
   - Миром.., хотел, - вздохнул бас, - позавчера конфет купил, угадай,  чего
сказала?
   - Ну.., блин?
   - "Небось от бабы идешь, раз такой заботливый". Ну не.., ли?
   - Все они... - разглагольствовал напарник, - пошли чаю хряпнем!
   - Пивка бы сейчас.
   - Да уж.., и к телику.
   Шаги стали удаляться, и вскоре их  звук  затих.  Я  осторожно  пошевелила
затекшими ногами. Ну где же Света? Долго мне тут стоять?
   Снаружи послышался легкий шорох. Дверцы приоткрылись.
   - Вылезай, - прошептала Света, - и иди за мной, молча. Охранники  теперь,
правда,  на  первом  этаже  сидят,  больше  сюда  не   сунутся,   но   лучше
перестраховаться.
   Мы пробежались по коридорам, спустились в подвал,  добрались  до  тяжелой
свинцовой двери. Света с видимым усилием потянула ее на себя.
   - Входи.
   Я вступила внутрь и ахнула. От пола до потолка шли железные полки,  тесно
заставленные  папками,  коробками,  ящиками.  Невозможно  было  увидеть  все
помещение целиком. Проходы между стеллажами узкие, протиснуться  между  ними
затруднительно даже мне. Под потолком горят тусклые лампы,  и  отчего-то  не
пахнет пылью и сыростью.
   Света сняла с крючка темно-синий халат.
   - На, надень, а то перемажешься. Я с радостью нацепила одеяние.
   - Тут холодно!
   - Специально поддерживается необходимая для лучшей сохранности документов
температура, - пояснила Света, -  в  хранилище  контролируются  влажность  и
уровень шума. Иди за мной.
   Вымолвив последнюю фразу, она легко заскользила между рядами. Я двинулась
за ней, ощущая себя Ясоном, попавшим в лабиринт к Минотавру. Уже через  пару
секунд стало понятно: обратной дороги мне ни  за  что  не  найти.  Хранилище
напоминало по размеру футбольное поле, проходы  изгибались  под  немыслимыми
углами, но Света  великолепно  ориентировалась.  Она  уверенно  поворачивала
направо, налево, пролезала между железными стояками, шагала вперед.  Наконец
путь завершился.
   - Нам туда, - сообщила она.
   - Вверх? - изумилась я. Света кивнула.
   - Смотри, полка семьдесят восемь "а".
   - Это где?
   - Ну там, под потолком.
   - Как же туда влезть?
   Света потянула за торчащий сбоку небольшой рычажок,  с  легким  лязганьем
вывалилась железная лесенка, с виду шаткая и  совершенно  ненадежная.  Ловко
перебирая руками и ногами, моя  провожатая  взобралась  почти  под  потолок,
вытащила  довольно  объемистый  ящик,  доставила  его  вниз,   потом   вновь
вскарабкалась наверх. В результате у моих ног оказалось пять  ящиков,  очень
напоминающих чемоданы из многослойного картона.
   - Бери, - отдуваясь, велела Света, - и неси  вон  туда,  видишь  у  стены
стол?
   Мы переволокли  ящики,  Светлана  зажгла  небольшую  настольную  лампу  и
заявила:
   - Это архив Горнгольца, не весь, а только часть. Где остальное, не  знаю,
может, и не привозили вовсе, но Игорь изучал именно эти ящики.
   - Точно  знаешь?  -  с  сомнением  спросила  я,  оглядывая  темно-желтую,
покрытую пятнами крышку одного из "кофров".
   - Во всяком случае, - Света пожала  плечами,  -  он  мне,  выйдя  отсюда,
сказал:  полка  семьдесят  восемь  "а",  места  хранения   с   восьмого   по
четырнадцатое. Да открой же.
   Я подняла  кусок  шершавого  картона.  Под  ним  оказался  ящик,  набитый
папками. Я потащила одну за корешок. "Gorngolz. Achtung. Zimmer nummer vier"
. Естественно, все документы были на немецком, но почерк у  писаря  оказался
четким,  почти  каллиграфическим.  К  тому  же  основная  часть  бумаг  была
напечатана на машинке. Моего знания немецкого языка вполне  хватило  на  то,
чтобы понять - перед глазами список несчастных, лежавших в четвертой палате.
С немецкой педантичностью слева были написаны имена, фамилии, справа -  день
прибытия в лагерь, причина смерти и число, когда труп заключенного отправили
в крематорий.
   "1. Тадуеш Ковальский. 1920 год, Варшава - 2 сентября 1941 г. - 3  ноября
1943 г. - сердечная недостаточность.
   2. Иван Ребриков. 1915 год, Курск - 18 октября 1943 г. - 20 октября  1943
г. - ишемический инсульт".
   Внезапно  мне  стало  страшно.  Наверное,  родственники   Ковальского   и
Ребрикова получили в свое время официальные извещения с краткой  информацией
"Пропал без вести".
   Увидеть  подобную  бумажку  было  намного  хуже,  чем  стать  обладателем
похоронки. В нашем  дворе  жила  тихая,  серая,  как  осенний  зайчик,  Анна
Михайловна. Тетя Нюра, как звали  ее  мы,  дети,  даже  в  семидесятые  годы
надеялась на то, что ее муж, Тихон Степанович, жив.
   - Мне же не приносили похоронку, - с обескураживающей наивностью и робкой
надеждой говорила она всем, - а "пропал без вести"  -  это  еще  не  смерть.
Может, и ходит где по свету мой Тишенька.
   Вполне вероятно, что родственники Тадеуша и Ивана тоже долго ждали  своих
мужчин, надеялись,  никто  и  не  предполагал,  что  их  замучили  в  лагере
Горнгольц.
   - Значит, ты тут смотри все тихонько, - велела Света, - я к  себе  пойду.
Времени тебе  до  девяти  утра.  В  десять  архив  открывается.  Если  вдруг
понадоблюсь, видишь телефон? Наберешь  один  шестьдесят  четыре,  я  тут  же
прибегу. Давай, пока.
   Кивнув мне, Света нырнула  за  стеллажи.  Я  осталась  одна  в  огромном,
темном,  враждебном  помещении,  освещенном  только  слабым  светом  неяркой
лампочки. Вначале стало страшно, но потом я принялась перебирать  документы,
и испуг отступил, уступив место любопытству.
   Вот ведомость продуктов, рядом заявление некоего Гюнтера Рура с  просьбой
предоставить ему отпуск, затем пожелтевшая бумажка с мелкими буквами:  "Тела
двадцати  пяти  умерших  в  бараке  "А"  отправлены  в  крематорий.   Список
прилагается". Тут  же  приколот  огромной,  совершенно  не  ржавой  скрепкой
листок. "Савостин Николай, 1917 г., Тимофеев  Константин,  1923  г.,  Уваров
Калистрат, 1901 г., Бжезинский Ян, 1905 г.". Дата смерти у  всех  несчастных
была одна - 1944 год, октябрь, двенадцатое число.
   Чего  только  не  сохранили  немцы!  Сведения  о   белье   и   счета   за
электричество, списки заключенных, доносы тех, кто в надежде на лишний кусок
хлеба  сообщал  сведения  о  своих  товарищах,   переписку   с   вышестоящим
руководством рейха... Не было только никаких  сведений  о  сути  медицинских
экспериментов. Можно было понять, что Горнгольц представлял  собой  огромную
больницу, потому что в одной из папок лежала куча накладных на лекарственные
средства, названия которых мне ни о чем не говорили, да и написаны они  были
по-латыни, но истории болезни, детальные описания медицинских  экспериментов
отсутствовали! В конце концов, это главные бумаги  Горнгольца,  ведь  именно
ради науки создавался концлагерь. Так где этот архив? Может, его передали  в
Министерство здравоохранения? Или отдали советским  ученым,  работавшим  над
аналогичными проблемами? Кстати, что изучали в концлагере?
   Ответ на вопрос обнаружился в третьем ящике. Там оказались личные  бумаги
гитлеровцев - тех, кто, опозорив белый халат, мучил ни  в  чем  не  повинных
людей. На самом верху лежало письмо. Адрес  был  написан  слегка  выцветшими
черными чернилами. "Берлин, Вильгельмштрассе, 24, фрау Гизеле Рур".
   Я вытащила сложенный вчетверо  листок,  разгладила  его  и  углубилась  в
чтение, радуясь, что в школе на уроках немецкого языка не считала  ворон,  а
старательно учила лексику.
   "Дорогая мамочка, ты спрашиваешь, как я себя  чувствую.  Просто  отлично.
Конечно, Горнгольц не Берлин, и мы тут все сидим за колючей  проволокой,  не
имея возможности высунуть нос наружу. Но думаю,  что  и  вам  в  столице  не
слишком-то весело.
   Я счастлив и горд, что могу послужить нашей Родине. Мало кому из  молодых
врачей повезло так, как мне. Лаборатория в Горнгольце оснащена по последнему
слову техники, мы имеем все высококлассные препараты. Впрочем, думаю,  иначе
и быть не могло, ведь  полковник  Фридрих  Виттенхоф  гений,  а  создает  он
средство от рака. Еще пару лет - и весь мир узнает, что рак победили  именно
мы, ученые Адольфа Гитлера. У полковника потрясающая  идея.  В  двух  словах
смысл ее состоит вот в чем: чтобы остановить рост злокачественных клеток, их
следует уничтожить, но как? Десятки людей ломали мозги над этой проблемой, и
только господину полковнику пришло в голову  простое  решение:  яд!  Следует
подобрать сильное отравляющее вещество, которое не принесет вреда  организму
в целом, но убьет чужеродные, разрастающиеся клетки. Вот в этом  направлении
мы и работаем. К счастью, недостатка в человеческом материале нет,  нам  все
время подвозят новые организмы. Смертность среди подопытных очень высока, но
ни одно научное открытие еще никому не упало  в  руки  просто  так.  Сначала
господин полковник хотел отправить меня в другую  лабораторию,  где  изучают
заживление ран, но я буквально на  коленях  умолил  его  оставить  меня  при
онкологах. Конечно, то, что делают ребята в бараке "Б", очень и очень важно,
в особенности во время войны, когда  множество  доблестных  солдат  вермахта
страдает в госпиталях. Но война скоро закончится нашей  победой,  я  в  этом
твердо уверен, отступление войск вермахта - тактическая хитрость  фюрера.  А
онкология, согласись, это благородно - спасать арийцев от смерти.
   Есть еще одно, почему я  категорически  не  захотел  идти  в  барак  "Б".
Мамочка, я влюбился! У господина полковника есть очаровательная дочь  и  еще
воспитанница. Им всего восемнадцать лет, но они хороши собой,  как  Лорелея,
умны и великолепно помогают полковнику. Родители Лиззи  умерли  давно,  мать
Бригитты тоже, а девочки с 1939 года следуют за полковником тенью. Только не
надо думать, что они неучи. Да, они не имели возможности регулярно учиться в
гимназии,  но  господин  Виттенхоф  сам  занимается  образованием  дочери  и
воспитанницы. Бригитта и Лиззи знают германский эпос  и  историю,  прекрасно
разбираются в математике, но, главное, у них великолепный ум исследователей.
Ах, мамочка, с моей стороны слишком самонадеянно думать, что  одна  из  этих
девушек  обратит  на  меня  внимание,  но  я  делаю  все  возможное,   чтобы
понравиться своей избраннице. А недавно мой коллега Курт снял нас  во  время
эксперимента.  Посылаю  тебе  карточку,  чтобы  стало  понятно,  какие   они
красавицы. Остаюсь твой любящий сын Гюнтер. 18 апреля 1945 года".
   Тут же в конверте лежал и небольшой, но четкий снимок. Худощавый парень в
белом халате улыбается, опершись рукой  на  операционный  стол.  У  Гюнтера,
твердо верившего восемнадцатого апреля сорок пятого года в победу фашистских
войск, были приятное  лицо  интеллигентного  мальчика  из  хорошей  семьи  и
открытая, бесхитростная улыбка. Трудно поверить, что  он  брезгливо  называл
"человеческим материалом" и "живыми организмами" своих одногодков из  Польши