жал с  закрытыми
глазами,  анализируя  сон,  эмоции  во  время  сна,  а  также  физическое  и
психическое состояние. Страх, что он все-таки болен, исчез, он здоров, а сон
говорил лишь о том, что в сознание стучится из глубин  неосознанной  психики
какая-то важная информация, "записанная" там на  генном  уровне.  Оставалось
ждать, когда она проявится,  просочится  сквозь  барьер  внутреннего  бытия.
Подумав так, Матвей удивился: формулировка возникла сама собой, без  участия
разума, будто он давно знал, о чем идет речь, хотя ни  разу  не  заглянул  в
учебники по биологии.
   Открыв глаза, Матвей оглядел спальню и поразился ее  аскетизму.  Конечно,
из Рязани он взял с собой кое-какие личные вещи, придающие уют  жилищу,  но,
во-первых, он никогда не обращал на  это  особого  внимания,  просто  сейчас
наступило время, а во-вторых, истинный уют в квартире может  создать  только
женщина. Единственная и неповторимая. Которой в наличии не  имелось.  Матвей
привык жить по формуле:  тот,  кто  в  состоянии  пожертвовать  всем,  может
добиться всего. И все-таки чего-то ему в жизни не хватало. Даже не женщины -
единственной и неповторимой (Матвей улыбнулся), а  того  комплекса  проблем,
который обычно с ней связан. Всегда ли он уж так непереносим?
   Зарядка, умывание, бритье и завтрак заняли час с четвертью,  причем  лишь
пятую часть времени - последние три процедуры. В  четверть  восьмого  Матвей
уже выходил из квартиры. Предстояло заехать в больницу к Илье, встретиться с
Ивакиным и найти Горшина, который должен  был  ввести  его  в  курс  дела  и
предложить план высвобождения Кости  Ариставы,  захваченного  "фискалами"  -
сотрудниками федеральной контрразведки.
   К стоянке Матвей  решил  пройти  другим  путем  -  через  сквер  и  Малый
Бакановский переулок. Времени  хватало,  и  хотелось  хоть  минуту  подышать
природой.
   Аллеи и скамейки сквера еще  пустовали  по  причине  раннего  утра,  лишь
служитель сквера подметал пятачок возле палатки напитков да спешили по делам
полусонные прохожие. Солнце еще не поднялось над крышами домов  и  вершинами
деревьев, сквер был исполосован тенями и напоен ароматами летних трав,  хотя
рядом, в сотне метров, текла асфальтовая река автомагистрали.
   Свернув с аллеи к выходу из сквера, Матвей наткнулся  на  тихо  плачущего
малыша, которому от силы было года два с половиной. В шортиках и  маечке,  с
сандалией в руке, белоголовый, пушистый, как одуванчик, карапуз являл  собой
трогательное зрелище. Увидев  незнакомого  дядю,  он  перестал  всхлипывать,
распахнул голубые глазищи, полные слез, и сказал обреченно, как взрослый:
   - Вот мама ушла.., а я потелялся...
   Матвей рассмеялся, но потом  сообразил,  что  малыш  действительно  один,
наклонился к нему:
   - А куда она пошла, твоя мама?
   Карапуз ткнул ручонкой куда-то в глубину  сквера,  и  Матвей,  надев  ему
сандалию, повел в указанном направлении, по пути  выяснив,  что  того  зовут
Тиша  (Тихон,  что  ли?),  маму  Вела  (Вера,  значит),   папу   Сележа,   а
воспитательницу Калелия Юльевна. Однако найти маму не удалось, в  сквере  ее
не было, а искать ее на улицах не имело  смысла.  Поскольку  резерв  времени
исчерпался, Матвей посовещался с малышом, доверчиво цеплявшимся за его руку,
и  остановил  проходившего  мимо  милиционера  в  летней  форме,   высокого,
молодого, хотя уже и с брюшком, и с глазами навыкате.
   - Извините, командир, вот этот пацан потерялся, я его в сквере обнаружил,
а мать куда-то зашла, наверное. Не могли  бы  вы  заняться  им?  У  меня,  к
сожалению, времени нет, опаздываю.
   Сержант нехотя остановился, кинул  взгляд  на  большеглазого  карапуза  и
оглядел Матвея.
   - Документы.
   - Что? - не понял Матвей. - Какие еще документы?
   - Твои. Предъяви документы.
   - Да при чем тут  мои  документы?  Малыш  потерялся,  надо  помочь  найти
родителей...
   - Давай предъявляй, - с угрозой пробубнил сержант, берясь за  дубинку  на
поясе. - Кто, куда, как здесь оказался.
   - О черт! - Матвей хлопнул себя по бедру,  еще  раз  попытался  объяснить
свою роль в этом очевидном деле, но  потом  понял  -  бесполезно.  В  голове
молодого кретина не было ничего, кроме  инструкций,  примитивных  желаний  и
жажды власти, и говорить с ним надо было на его языке.
   Матвей железными пальцами сжал запястье милиционера  с  дубинкой,  второй
рукой схватил его за грудки, привлек к себе  и  сказал  тихо,  но  так,  что
сержант побелел:
   - Послушай, урод! Вали из органов. Сегодня же! Если  я  еще  раз  встречу
тебя в форме, скормлю "чистильщикам"! Усек?
   Милиционер, сглотнув, дернул головой.
   - Ну и ладушки, - миролюбиво закончил Матвей. - Так не забудь. Придешь на
работу - сразу рапорт начальству на стол. Я проверю. - Повернулся к малышу:
   - Пошли, Тихон.
   Через несколько минут Матвей сдал "находку" в ближайшее отделение милиции
и до стоянки добрался уже без приключений. Думал он о том, что до сих пор  в
милицию идут зачастую те, кто не нашел себя в  жизни:  отщепенцы,  дуболомы,
идиоты, эгоисты, властолюбцы и бандиты, не желающие работать.  Иначе  трудно
объяснить причины постоянного роста преступности. Такие, как этот сержант, с
позволения  сказать,  "блюстители  порядка"  наверняка   живут   с   подачек
рэкетирствующих банд, коммерческих структур и мафии, закрывая глаза в нужное
время и в нужном месте на бесчинства хулиганья, прямое  воровство  и  многое
другое.
   Илья чувствовал себя лучше, хотя до полного выздоровления ему  предстояло
пролежать в больнице не меньше двух недель. Матвей не стал ему  рассказывать
о своей попытке отвадить команду Белого, но в  душе  твердо  решил  добиться
своего. Надо было лишь соответствующим образом подготовиться и поработать  с
информацией. Об отряде "Щит" он до задания  Ивакина  ничего  не  слышал,  но
подобные формирования явно попирали закон, как и отряды  фашистского  толка,
нацлегионы, чернорубашечники и воинствующие секты  сатанистов.  "Независимой
федерацией кикбоксинга" следовало заняться всерьез.
   Матвей остановил машину за  хозяйственным  магазином  на  Булгаковской  и
вернулся. Несколько минут он вслушивался в мир  вокруг,  сконцентрировавшись
на локации возможной опасности, но  все  было  спокойно.  Темных  облаков  и
угрюмых непрослушиваемых зон, по  которым  он  определял  наличие  факторов,
угрожающих жизни, этот квартал не таил.  Тогда  Матвей  вошел  в  арку  дома
напротив хозмага и во дворе под  липами  увидел  белый  "рафик"  с  матовыми
стеклами по бортам. За рулем сидел какой-то бородатый тип  и  читал  газету.
Увидев Соболева, он выбросил газету в окно, и Матвей  повернул  к  "рафику":
машина ждала его.
   Горшин, как и было условлено, сидел в салоне микроавтобуса  -  в  строгом
сером костюме, белой рубашке с галстуком и летних туфлях. В этом наряде  его
можно было принять не то за директора банка, не то за агента спецслужб. Сжав
как клещами руку Матвея, он окинул его взглядом и кивнул на стопку одежды на
сиденье:
   - Переодевайтесь.
   - Зачем?
   - Едем вызволять Ариставу.
   Матвей  едва  удержался  от  возгласа  удивления,  недоверчиво  глянул  в
безмятежное лицо Тараса, хотел выразить сомнение  в  целесообразности  столь
нахальной операции (днем?! на глазах врачей и двух десятков охранников?), но
поймал сверлящий взгляд Горшина, насмешливый, ироничный, полный  уверенности
в себе, и стал молча переодеваться  в  точно  такой  же  костюм,  что  и  на
"чистильщике".
   "Рафик" тронулся с места, выехал со двора и влился в  транспортный  поток
улицы.
   - Костю держат  на  Большой  Потемкинской,  в  Первой  спецтравматологии,
принадлежащей ФСК, - сообщил Тарас, достал из сумки  какие-то  карты,  сунул
Матвею. - Это план  здания,  фото  и  схема  охраны.  В  вашем  распоряжении
четверть часа. Справитесь?
   Матвей взял пачку листов, принялся изучать. Вопрос задал лишь один:
   - Кто еще участвует в операции?
   - Я и водитель, - ответил Горшин, ожидая реакции Матвея, но поскольку тот
оставался невозмутимым, добавил:
   - Существует теория увеличения результативности при увеличении  риска,  я
ее проверил на практике.
   Вскоре машина остановилась.
   - Приехали. Вы готовы?
   Матвей сложил фотографии, схемы и  планы  в  стопку,  подровнял  и  вдруг
мгновенным ударом указательного пальца пронзил всю стопку насквозь.
   - Пошли. Силой эту больницу все равно не взять, так  что  ваш  расчет  на
внезапность и наглость может сработать.
   - Существует поговорка: сила -  пропуск  для  входа,  ум  -  для  выхода.
Применительно к нашим условиям она будет  звучать  так:  ум  -  пропуск  для
входа, сила и ум -  для  выхода,  и  все  это  с  изрядной  долей  наглости.
Объяснять ганфайтеру, что  следует  делать  в  той  или  иной  ситуации,  не
требуется?
   Матвей не ответил и стал вылезать из "рафика".
   Центр спецтравматологии представлял собой с  виду  небольшое  двухэтажное
здание в форме буквы П, окруженное парком и забором из металлической  сетки.
Забор  не  находился  под  напряжением,  но  представлял  собой   хитроумный
колебательный  контур,  к  которому  подсоединялся  измерительный  комплекс,
способный по изменению емкости контура определить, в  каком  месте  и  какое
подошло к забору живое существо.  Основной  же  объем  центра  прятался  под
землей - еще целых пять этажей  с  операционными,  лабораториями,  палатами,
манипуляционными кабинетами, медицинским компьютерным комплексом.
   Горшин подошел к закрытым воротам, вставил в белый ящичек слева  какой-то
стержень, и ворота стали медленно открываться.
   - Заезжай, - махнул рукой Тарас. "Рафик" въехал в  ворота  и  покатил  по
аллее к левому крылу здания.
   - А мы через центральный.
   Охраны нигде не было видно, но Матвей чувствовал,  что  за  ними  следят.
Где-то в зарослях прятались телекамеры, а может быть, и скрытые посты.
   Двери центрального входа, не приспособленные для  вноса  пациентов,  были
открыты, но за вертушкой посетителей  ждал  детектор,  кодированный  автомат
пропуска и охранник в серой униформе с кобурой  пистолета  на  боку.  Второй
выглядывал из окошка будки допуска.
   Горшин вставил в автомат  плоскую  пластинку,  и  вертушка  провернулась,
пропуская гостей. Охраннику Горшин показал красное удостоверение  с  золотым
тисненым  орлом  и  печатью:  "Федеральная  служба  контрразведки   России".
Наискось через уголок удостоверения шли две полоски, золотая и серебряная, -
знак допуска  высшей  степени.  У  Матвея  удостоверения  не  было,  но  его
пропустили и так. Он молча  прошел  мимо  охранников,  потом  мимо  дежурной
медсестры в холле за перегородкой, уверенно двинулся к лифту.
   В кабинке оказался такой же кодовый запросчик, что  и  на  входе.  Горшин
положил руку на панель аппарата, полузакрыл глаза и  некоторое  время  стоял
так,  пока  у  Матвея  не  созрело  ощущение,  будто   воздух   загустел   и
завибрировал. Дверь лифта закрылась, кабина поехала вниз. Горшин  усмехнулся
в ответ на вопросительный взгляд Матвея, но ничего пояснять не стал.
   Вышли на третьем - если считать с поверхности - этаже, вышли и уперлись в
прозрачную перегородку. Верзила в сером костюме отложил газету, поднялся  со
стула и взялся за ремень. Тарас молча сунул ему удостоверение, охранник  так
же молча нажал кнопку в стене, и дверь отъехала в сторону.
   Освещенный  белыми  люминесцентами  коридор  казался  залитым   солнечным
светом. Ни одного человека в белом халате Матвей не увидел, подумав, что  на
больницу этот центр мало похож, скорее - на тюремный изолятор.
   Костя  Аристава  лежал  в  палате  под  номером   четыре,   оборудованной
капельницей и кислородным  боксом  с  комплексом  автоуправления.  Здесь  же
находился охранник, читавший  уже  не  газету,  а  журнал  "Мы".  Он  встал,
удивленно таращась на вошедших.
   Горшин посмотрел ему прямо в глаза, и Матвею опять показалось, что воздух
странно уплотнился, а по голове пробежал холодок.
   - Носилки, дежурного врача, - бросил Тарас.
   Охранник выронил журнал, прошел к интеркому  на  стойке  в  углу,  вызвал
врача и остался стоять, выжидательно глядя на вновь прибывших.
   Вскоре появился дежурный врач в  сопровождении  офицера  охраны  в  форме
капитана внутренних войск.
   - Мы забираем его, - кивнул Горшин на раненого. - Вот индульгенция.
   В руке Тараса появилась сложенная вдвое белая карточка, хотя  Матвей  мог
поклясться, что Горшин не сделал ни  единого  движения,  чтобы  достать  ее.
Матвей мигнул - карточка исчезла,  но  для  врача  и  офицера  она,  похоже,
продолжала существовать. Врач пожал плечами и поманил из коридора  санитаров
с тележкой. Офицер тоже удовлетворился "документом", лишь спросил:
   - Куда вы его?
   - В Лефортово, - ответил Горшин басом.
   Врач отсоединил капельницу, залепил ранку какой-то белой массой,  похожей
на клей. Санитары уложили бледного до синевы Ариставу на тележку и  выкатили
из палаты. Горшин направился за ними, Матвей отстал, замыкая процессию.
   Лифт поднял их на поверхность земли. Повернули налево в коридор,  ведущий
во двор. Но уже на выходе - процедура оказалась непростой, дверей было целых
три! - произошло непредвиденное. Охранник, ведавший дверями, вдруг остановил
движение наружной двери, а из второго коридора торопливо вышли трое, в таких
же точно костюмах, что Соболев с Горшиным, двое охранников и офицер -  майор
внутренних войск. По напряженной спине Тараса Матвей понял, что тот  утратил
контроль над ситуацией. Мелькнула догадка: за  Ариставой  послана  делегация
настоящих "фискалов" и по невероятной случайности их пути перекрестились.
   - Стойте! - махнул рукой майор, в то время как  спецы  в  штатском  умело
блокировали все коридоры, входы и выходы, а охранники достали оружие.
   Капитан и врач, сопровождавшие группу  освобождения,  поглядели  друг  на
друга, на Горшина с Матвеем, но  не  двинулись  с  места,  как  и  санитары,
катившие тележку с Ариставой. Тарас продолжал контролировать их  действия  в
пси-контакте.
   Пришло время действовать, понял Матвей и начал движение.
   Противников было девятеро плюс охранник в будке на выходе, из них четверо
- тренированные специально и трое в штатском  с  неизвестной,  но  наверняка
серьезной подготовкой. Их Матвей оставил напоследок,  решив  понаблюдать  за
тем, как они поведут себя во время поединка.
   Если кто и ожидал от него каких-либо попыток  сопротивления,  так  только
майор охраны, не тешивший себя надеждой тройного  численного  превосходства.
Но его-то как раз Матвей и "вырубил" первым,  на  полупрыжке,  с  разворотом
вправо, нанося  удар  точно  в  подвздошье.  Майор,  мужик  лет  тридцати  с
небольшим, отключился, успев лишь  вытащить  табельное  оружие  -  "Макаров"
девяносто второго  года  выпуска.  Приземлившись  посреди  охранников  возле
третьего "фискала", в штатском, Матвей  "взорвался"  -  нанес  одновременный
удар всем троим, не особенно заботясь о сохранности ребер  противников.  Это
был нестандартный ка-но ката в исполнении "импоссибл", с удлинением удара  -
при расчленении плечевого сустава, с выплеском энергии, и  все  три  могучих
молодца грохнулись о стены коридора, сбитые с ног,  как  кегли.  Еще  одного
штатского Матвей достал в подкате, выбив ногой  пистолет  и  тут  же  второй
угодив  в  подбородок.  А  когда  вскочил,  увидел  на  уровне  глаз  зрачок
мини-автомата ("салих", 5,56 мм): оставшийся  на  ногах  последний  штатский
оказался проворнее своих коллег.
   И тут в схватку вступил Горшин.
   От места,  где  он  стоял,  до  "фискала"  с  автоматом  было  не  меньше
пяти-шести метров, и тем не менее его "выдох руки" - резкий толчок  ладонью,
погнавший тугой, узконаправленный порыв ветра, достиг цели! Автомат от этого
невидимого удара вылетел из руки штатского, и, пока тот находился в шоке  от
происшедшего, Матвей достал и его, уложив на пол с первого выпада.
   Оставался еще охранник у двери,  но  им  тоже  занялся  Горшин,  придавив
тяжелым взглядом до состояния ступора. Он же сам и открыл  двери,  пропустив
санитаров с тележкой.
   Погрузка в "рафик", стоявший на эстакаде,  прошла  без  инцидентов.  Лишь
когда они выезжали за ворота, от центрального входа донесся крик, а в кустах
слева задребезжал  звонок  -  здесь  действительно  находился  скрытый  пост
наблюдения за периметром центра.
   Ехали, вернее, мчались недолго, минут десять, не говоря ни слова.  Быстро
переоделись в свою обычную одежду. Затем в каком-то глухом дворе перегрузили
Ариставу в специально оборудованный фургон с надписью: "Хлеб", пожали шоферу
руки и вышли со двора на  тихую  улочку,  где  их  ждала  черная  "волга"  с
затемненными стеклами. Горшин сел за руль, Матвей примостился рядом.  Только
теперь он позволил  себе  расслабиться,  да  и  то  не  полностью,  учитывая
возможности соседа, продемонстрированные им в ходе операции. Тарас покосился
на него, по губам скользнула понимающая усмешка.
   - С почином, ганфайтер. Могу определенно сказать, что я в вас не  ошибся.
Мастера такого класса встречаются очень редко, "Чистилищу" повезло, что вы с
нами.
   - Не знаю, - глухо отозвался Матвей. - Еще до конца не определился.  Есть
кое-какие вопросы.
   - Я готов  ответить.  Кстати,  действовали  мы  без  санкций  руководства
"Чистилища". Вернее, вразрез с их инструкциями. Нам было предписано Ариставу
убрать, чтобы не заговорил.
   Матвей присвистнул.
   - Вот именно. Поехали куда-нибудь. Можно и ко мне,  если  не  возражаете,
живу я в районе Щелково.
   Матвей подумал и согласился. Признание Горшина его ошеломило. Ехали сорок
с лишним минут, не обращая внимания на посты ГАИ:  у  "волги"  был  "крутой"
номер - четыре шестерки и  три  буквы  М,  означавшие  ее  принадлежность  к
властным структурам.
   Тарас жил в собственном доме на окраине нового массива,  в  зеленой  зоне
Щелково. Дом  был  окружен  лесом,  а  обрабатываемый  участок  с  плодовыми
деревьями и огородом не превышал пяти-шести соток, зато был тщательно ухожен
и содержался в идеальном порядке,  как  и  дом  недавней  постройки,  больше
смахивающий на коттедж финской планировки. В доме было пять комнат и  кухня,
но Тарас их не показал, проводив гостя  в  большую  гостиную,  от  убранства
которой Матвей  буквально  обалдел.  Выполненная  в  готическом  стиле,  она
представляла собой, по сути, каминный  зал  в  каком-то  рыцарском  замке  с
великолепной коллекцией старинного оружия и лат.
   Соболев подошел к стене, задрапированной синефиолетовым бархатом, снял  с
подвески длинный обоюдоострый меч, с  восхищением  оглядел  рукоять,  тускло
блеснувший клинок.  По  желобку  клинка  вилась  затейливая  вязь  старинных
русских  букв,  складываясь  приблизительно  в  такие  слова:  "Не  обнажаша
напрасно".
   - Тринадцатый век, - сказал Тарас, наблюдая за  гостем.  -  Меч  русского
князя Болеслава.
   Матвей крутанул меч красивым кистевым вывертом, так что  тот  с  шипением
разрезал воздух, вложил в  ножны  и  повесил  на  место.  Проговорил  словно
извиняясь, с улыбкой:
   - Я не мастер кэндо, но всегда тяготел к  холодному  оружию,  особенно  к
мечу.
   - Наследственность тяжелая, - пошутил Тарас,  приглашая  гостя  сесть.  -
Мастер не мастер, а держишь меч профессионально. Что будем пить?
   - Кофе, если можно.
   Горшин кивнул и вскоре принес на  подносе  чашки  из  тонкого  китайского
фарфора и турку, разлил кофе по чашкам. Сели в старинные, из темного дерева,
кресла.
   - Итак?
   Матвей отхлебнул глоток ароматного напитка.
   - Кто вы? Я имею в виду, что обыкновенный человек не владеет внушением  в
такой мере, как вы. Это  первое.  Второе:  что  такое  Внутренний  Круг?  Вы
упоминали этот термин, называя себя человеком Круга.
   Горшин тоже глотнул кофе, глянул на гостя, и тому вдруг  показалось,  что
на него посмотрел не человек, а гора, а может,  и  вся  планета,  неизмеримо
большая, тяжелая, полная загадок и тайн. Наваждение тут же прошло, но Матвей
понял, что это и