мого этажа и поехал  домой.  Спал  как
убитый, в одной позе, без сновидений. А наутро, после обязательного часового
тренинга, отправился к Илье Муромцу каяться за  машину,  а  заодно  и  взять
свою.
   Автомастерскую Ильи он нашел в плачевном состоянии: ворота были  сорваны,
будто сквозь них проехал танк, внутри  помещение  гаража  было  разгромлено,
словно   подверглось   атаке   разъяренных   слонов.   "Линкольн",   который
ремонтировал Илья, превратился в груду металлолома, и  лишь  машина  Матвея,
стоявшая в закутке, за стеллажами с инструментом и деталями, осталась цела и
невредима.
   В мастерской копался хмурый  молодой  парнишка,  помощник  Ильи,  собирал
мусор, осколки, разбитую мебель, подметал пол.
   - Что здесь произошло? - тихо  спросил  Матвей,  сжимаясь  от  нехорошего
предчувствия.
   Парень глянул на  него  исподлобья,  продолжая  заниматься  своим  делом,
потом, видимо, вспомнил:
   - Это ваш аппарат, что ли?
   - "Таврия"? Мой.
   - Вот ключи. - Он достал из кармана ключи от "таврии". - Можете забирать.
Не хуже, чем у Джеймса Бонда. Движок с форсажем, дает под  двести,  подвеска
усилена, бак увеличен, берет около шестидесяти, заднее и переднее  стекло  -
бронеплекс. Что еще?
   - Не хватает только пулеметов  под  капотом,  -  улыбнулся  Матвей.  -  С
хозяином я сам рассчитаюсь. Где он? Что у вас стряслось? Потолок рухнул?
   Парень вытер лицо ладонью, но лишь размазал грязь. Сказал нехотя:
   - Банда наехала. Милиция только перед вами убралась. А Илья  в  больнице,
подстрелили его.
   - Что?!
   Помощник Ильи снова принялся за уборку,  проигнорировав  вопрос.  Буркнул
под нос:
   - Живой он, пуля прошла бок навылет, порвала подвздошную сумку, а  вторая
застряла в ноге.
   - Из автомата стреляли, что ли?
   - Я слышал разговор  инспектора  и  следователя,  стреляли  из  какого-то
"волка".
   Матвей  присвистнул  про  себя:  пистолет-пулемет  "волк"  был  последней
разработкой завода "Арсенал", и именно утечка "волков" со  склада  завода  и
была первым заданием Соболева, полученным от полковника Ивакина. Как странно
все переплетено в этом не самом лучшем из миров.
   - Где он лежит?
   - Увезли в Склифосовского. Только вас не пустят,  он  без  сознания,  моя
сестра только что приехала оттуда.
   - Как все это произошло?
   Парень разогнулся.
   - Да так - вошли и...
   По его словам вырисовывалась такая картина. Давешняя  команда  рэкетиров,
которой Илья дважды дал отлуп, вломилась  в  мастерскую  в  начале  седьмого
утра, когда там был лишь один  Муромец:  вставал  он  рано.  Бандиты  начали
громить мастерскую, бить оборудование,  машины,  а  когда  вмешался  хозяин,
раскидав крутых громил, кто-то из них от испуга достал "пушку".
   - И что по этому поводу заявила доблестная милиция?
   - Да ничего, - помрачнел парень еще больше. - Дохлое,  мол,  дело.  Я  им
говорю: они же весь квартал держат, разъезжают на "мерсах"  и  "маздах",  их
все знают...
   - Ну и что?
   Парень безнадежно махнул рукой:
   - Все они повязаны. Если не запуганы, то куплены.
   - Что ж, понятно. Бывай.
   Знакомое "гудение" в голове, рождающее вспышки "ложной" памяти, заставило
Матвея напрячься, но на сей раз воспоминание  не  созрело:  он  был  слишком
взволнован происшествием. Помучив  немного  мозг,  Матвей  сел  в  "таврию",
опробовал  двигатель  и  выехал  из  гаража.  В  клинику   "Скорой   помощи"
Склифосовского  он  прибыл  через  сорок  минут,  ухитрившись  ни  разу   не
засветиться перед ГАИ, хотя мчал под сто и больше.
   Илью уже прооперировали, и был он  в  сознании;  Матвей  сумел  уговорить
медперсонал, чтобы ему дали халат и пропустили в палату к раненому.
   Выглядел Муромец чуть бледнее обычного, под глазами залегли тени,  однако
во взгляде его не было ни страха, ни злости, только сожаление и  недоумение.
Да еще упрямство. Увидев Матвея, он обрадовался так, что едва  не  опрокинул
капельницу.
   - Ты?! Взял аппарат? Я там его немного  усовершенствовал,  теперь  он  не
хуже, чем у Джеймса Бонда, разве что крыльев не хватает.
   - Лежи, знаю. - Матвей выгрузил из сумки пакет с яблоками и пять  бутылок
кефира. - Кто это был?
   По лицу Ильи прошла тень, сжались и разжались громадные кулаки.
   - Да ты их видел, команда Белого. Я до них еще  доберусь,  вот  подлечусь
только. Не вмешивайся в мои дела.
   В голове щелкнуло: Матвей помнил фамилию Белый.
   - Ты его знаешь лично?
   - Знаю, что он то ли чеченец, то ли ингуш, оттуда, в общем. Но у него все
схвачено, везде приятели, в том числе  и  в  милиции.  Вряд  ли  его  станут
ловить, выкрутится.
   Матвей кивнул.
   - Ладно, выздоравливай. Меня пустили на минуту,  приеду  завтра,  привезу
чего-нибудь вкусненького.
   - Сигареты не забудь, а то мои отобрали.
   - А можно?
   Илья улыбнулся - через силу, глаза его помутнели, видимо, боль была  едва
переносимая.
   Появилась медсестра, глянула на посетителя.
   - Уходите, ему плохо.
   Матвей еще некоторое время смотрел на беспомощное тело школьного друга  и
вышел. Уже в кабине машины почка, давно зревшая в глубинах психики, лопнула,
и он наконец вспомнил все дальнейшие встречи с Кристиной, разборки с  Белым,
с мафиози всех мастей, с Монархом Тьмы - дважды! С деятелями из Союза Девяти
Неизвестных, наконец! Он вспомнил также и  последний  бой  с  Бабуу-Сэнгэ  и
"проекцией" Монарха, пытавшихся отговорить его от инициации эйнсофа,  гибель
всех своих друзей и близких,  Кристины  и  Стаса!  Но  он  все  же  запустил
эйнсоф.., и оказался в своем прошлом!
   Матвей почувствовал приступ слабости.
   Неужели ему  вновь  предстоит  пройти  тот  же  смертельный  Путь  воина,
отмеченный десятками смертей, гибелью друзей и близких?! Снова встретиться с
Монархом, чтобы замкнуть круг?! Или есть иные варианты?..
   Матвей задал себе этот вопрос и со страхом прислушался: не  прозвучит  ли
ответ? Но ни его внутренний "космос", ни внешний не  ответили.  Означает  ли
это, что если он помнит будущие события, то может их изменить?! Ведь запрета
нет? Никто ему никаких запретов не оставил?..
   Матвей снова прислушался к себе, но память молчала. Она и так выдала все,
что знала. Эйнсоф сработал, хотя и не так, как  ожидал  Соболев.  Он  просто
переместил человека к началу его  эзотерического  резонанса,  как  бы  давая
понять, что дальше все зависит от него самого: любовь и ненависть,  движение
и покой, жизнь и смерть. Все еще можно изменить. Все.., еще.., можно...
   Изменить!..
   Но у меня должен был появиться сын! - вспомнил Матвей.
   Он и появится, ответил внутренний голос, если ты все повторишь, как было.
Но сын может родиться и в других вариантах бытия.
   Матвея бросило в жар. Он даже не извинился, столкнувшись  с  прохожим  на
улице, который долго смотрел ему вслед. Если бы Матвей не был занят собой  и
оглянулся,  он  узнал  бы  прохожего:  это  был  Хранитель.  Но  Соболев  не
оглянулся.
   Сев за руль машины, он уже прикидывал, что будет делать дальше.
   Он должен найти Василия Балуева-Котова,  все  ему  рассказать,  заставить
поверить в этот бред и с его помощью расстроить планы всех монстров -  людей
и нелюдей, не подозревающих в этот момент,  что  есть  человек,  который  их
знает!
   Кроме того, Матвей хотел найти Стаса и вылечить его, Ульяну  Митину  -  и
познакомить ее с Василием,  Парамонова  -  и  предложить  ему  свой  вариант
преобразования Внутреннего Круга, инфарха -  и  узнать  у  него  подробности
жизни в абсолютных планах "розы реальностей", и,  наконец,  Монарха  Тьмы  -
чтобы предупредить его, что прошедшая коррекция запрещенной реальности  была
последней и что разборки третьего  уровня  закончились,  еще  не  начавшись!
Однако при этом  Матвей  понимал,  что  Монарх  вряд  ли  согласится  с  его
решением. Впереди Соболева и  его  друзей  ждала  иная  война  -  четвертого
уровня! Только преодолев порог  магической  физики,  отделявший  запрещенную
реальность Земли от других слоев "розы реальностей", встретившись с Монархом
Тьмы лицом к лицу, он мог заставить его отступиться.
   Матвей не знал, что  как  аватара  он  имеет  возможность  сделать  новое
Изменение, создать мир, где Монарху не было бы места. Но  даже  если  бы  он
знал это, вряд ли согласился бы присвоить себе роль Безусловно Первого.
   От перспектив, открывшихся вдруг перед ним, у него захватило  дух.  Потом
вернулось самообладание, а с ним и трезвые мысли.
   Путь воина не был главным при движении к цели - духовному и нравственному
самосовершенствованию. Существовал еще один Путь, может быть, самый тяжелый,
но самый эффективный - использующий принцип ненасилия.
   Включив  мотор  и  отъехав  от  клиники,  Матвей  все  больше  и   больше
задумывался, но так и не смог прийти к единственному решению. Для этого надо
было изменить себя или изменить себе. Второе означало предательство,  первое
- подвиг, но ответ так и не созрел.
   Впрочем, Матвею еще предстояло познакомиться с теми, кто мог осудить  его
колебания или помочь, а пока он ехал искать Васю Котова.., то есть  Балуева.
Представив его  лицо  после  того,  как  он  выслушает  историю  "Смерша"  и
"Перехватчика", Матвей улыбнулся. И тут же погрустнел. В том отрезке  жизни,
который он прожил - или это был  сон?!  -  существовала  еще  одна  женщина,
которая любила его, - Уля Митина. И он не знал, что будет с ними, когда  они
встретятся.
   Не возвращайтесь по своим следам...
   Кто это сказал? Истина ли это? Может быть, как раз истина в  другом  -  в
Вечном Возвращении?..

   Март 1996 года Орехово-Зуево



    Василий ГОЛОВАЧЕВ
    ЗАПРЕЩЕННАЯ РЕАЛЬНОСТЬ IV
    ИЗЛОМ ЗЛА




   (C) Copyright Василий Головачев
   Официальная страница: http://www.golovachev.ru Анонс

   "Суперагент спецслужб, ганфайтер Матвей Соболев  собирает  неопровержимые
доказательства связи государственных структур с  мафией.  Затронув  верхушку
айсберга, он  оказывается  вынужден  вступить  в  борьбу  с  беспощадными  в
достижении своих целей кардиналами  "Союза  Девяти  Неизвестных"  -  тайными
правителями России, облеченными эзотерическими знаниями и способными  влиять
на разум и волю миллионов  обыкновенных  людей.  От  исхода  этого  сражения
зависит, будет ли существовать человечество, или равнодушные Творцы затеют в
нашей реальности жестокий эксперимент, и безумие Зла захлестнет Землю"

ИМЕНЕМ АЛЛАХА

   В последний раз Николай Алексеевич  Кожемякин  приходил  сюда,  когда  на
полях еще лежал снег, река спала подо льдом с мокрыми  пятнами  проталин,  и
бледное весеннее солнце почти не нагревало кожу лица. Теперь же стоял  конец
апреля, весна вступила в свои законные права  и  природа  радовалась  началу
жизни, теплу и свежей зелени. Николай Алексеевич  любил  апрель  по-особому,
нежно, с грустью, с  болью  в  сердце  и  сладким  замиранием,  с  ожиданием
чего-то, каких-то перемен, встреч, тайн, открытий и откровений. В апреле  он
родился, в апреле впервые  встретил  Галю,  в  апреле  женился...  и  первый
рассказ свой написал он тоже в апреле, ровно пятьдесят пять лет  назад.  Вот
только в Союз писателей его приняли не в апреле, а в июне,  тогда  еще  -  в
Союз писателей СССР.  Лишь  несколько  лет  назад,  в  девяносто  четвертом,
Николай Алексеевич поменял красную книжечку с гербом СССР  на  коричневую  с
двуглавым Российским орлом, вступив в независимый Союз российских писателей.
   За спиной раздался скрип, шорох. Николай Алексеевич оглянулся.
   Человек, которого он заметил еще спускаясь к реке, приблизился  и  теперь
смотрел на Кожемякина сверху, нахохлившись, сунув руки в  карманы.  Странный
человек, весь в черном, с черным кепи на голове, смуглолицый и черноусый. От
него веяло холодом и недоброжелательностью. Николай Алексеевич пожал плечами
и спокойно пошел вдоль берега, моментально забыв  о  чужом.  Грабежа  он  не
боялся, в кошельке лежали всего тридцать тысяч рублей, на которые можно было
купить разве что бутылку пива, триста граммов колбасы и буханку хлеба.
   Нет,  Николай  Алексеевич  не  бедствовал,  произведения  его   печатали,
гонорары платили исправно, вот только писал он медленно, издавая книгу раз в
три, а то и в четыре года. Таков был  ритм  его  писательской  деятельности,
ритм жизни, и переделывать себя в  угоду  конъюнктуре,  нынешней  суматошной
жизни он не хотел. А материал давался все труднее, все медленнее, информация
собиралась по крохам, месяцами, годами. Заставить себя сесть  за  стол  было
все  тяжелее,  возраст  постепенно  брал  свое.  И  все  же   его   романами
зачитывались, издатели звонили, приглашали и ждали, а он  терпеливо  отвечал
всем одной фразой: непременно приду, вот только сотворю...
   Первый рассказ Николай Алексеевич написал еще в  канун  окончания  войны,
которую начинал восемнадцатилетним ополченцем, участвуя в защите  Москвы.  В
составе сводного батальона уральцев и москвичей он дрался  на  Волоколамском
шоссе, попал в плен, бежал, прошел всю войну от Москвы до Праги, снова попал
в  плен,  снова  бежал,  участвовал  в  движении  Сопротивления  в   Италии.
Вследствие этого в послевоенные годы пережил  косые  взгляды,  подозрения  и
негативное  отношение  со  стороны  писательской   братии,   воспитанной   в
сталинском духе. Однако оставался всегда прямым, принципиальным, честным, не
любил конъюнктуру и опирался в своем творчестве только на правду  жизни.  За
что в конце концов и получил признание как писатель и человек.
   За пятьдесят пять лет  творческой  деятельности  он  написал  одиннадцать
романов  и  повестей,  около  полусотни  рассказов,  две  пьесы,  издал  два
пятитомника, был отмечен премиями Союза и  международным  признанием  и,  по
сути, еще при жизни стал классиком, прославившим русский народ, знавшим  все
его нужды, горести, надежды и чаяния.
   Последний его роман попал в номинационные списки премии  Букера  и,  хотя
первого места  не  занял,  был  высоко  оценен  критикой,  а  также  замечен
исламскими экстремистами, готовыми на любое преступление "во имя веры",  ибо
коснулся отношений ислама и христианской религии.
   О нет, Николай Алексеевич это сделал не так,  как  в  свое  время  Салман
Рушди,  приговоренный  к  смерти  аятоллой  Хомейни  публично   на   площади
Аль-Иран-шехр в Тегеране, но и то, что он написал, а написал он  правду,  не
понравилось приверженцам вселенской покорности,  и  Николай  Алексеевич  был
внесен в черный список "приговоренных к смерти именем ислама".  О  чем  сам,
естественно, даже не подозревал. В этот  список,  насчитывающий,  по  данным
агентства Рейтер, более шестисот человек, попали и такие  знаменитости,  как
скульптор  Эрнст  Неизвестный,   режиссер   Энтони   Хикокс,   поэт   Андрей
Вознесенский и писатель Виктор Астафьев.
   Над головой раздалось  карканье,  пролетел  ворон,  глянув  на  задумчиво
бредущего по берегу реки человека.
   Мысли свернули к работе, к материалу, который он привез из Чечни два  дня
назад.  По  сути,  это  была  заготовка  будущего  романа  о  войне   режима
вседозволенности с другим режимом  -  криминальным,  в  которой  заложниками
стали  российские  солдаты,  и  вот  об  этом  и  собирался  писать  Николай
Алексеевич свой новый роман.
   За спиной снова скрипнуло дерево.
   Николай Алексеевич обернулся, и в тот же момент в голове вспыхнуло пламя,
собралось в точку и вонзилось в  сердце  уколом  яростной  боли.  Больше  он
почувствовать ничего не успел...
   Директор Федеральной службы безопасности Иван Сергеевич  Панов  ужинал  в
кругу семьи, когда  зазвонил  телефон  и  дежурный  по  Главному  управлению
полковник Скобарев сообщил об убийстве известного писателя Кожемякина.
   - Ну и что я должен делать? - осведомился Иван Сергеевич.  -  Пусть  этим
занимаются люди Жаренова. Мы тут при чем?
   - Вас просил приехать Синельников, - замялся полковник. - Он говорит, что
обстоятельства убийства заставляют его сразу передать дело нам.
   Панов помолчал, машинально облизывая  вилку.  Полковник  Синельников  был
начальником МУРа, опытным, знающим, умным розыскником, профессионалом, и зря
звонить не стал бы.
   - Ладно, - буркнул директор  ФСБ,  -  сейчас  буду.  Вызовите  Ельшина  и
сыскарей Бондаря.
   - Уже вызвал. Машина за вами вышла.
   Панов хмыкнул  и  положил  трубку.  Через  сорок  минут  он  подъехал  на
служебной "Волге" к  дому  номер  сорок  два  по  улице  Живописной,  где  в
двухкомнатной квартире жил  известный  писатель,  недавно  овдовевший.  Жена
Кожемякина Галина Сергеевна умерла год назад от сердечного приступа.
   Во дворе дома, несмотря на поздний вечер, жались  кучки  жителей,  стояли
три машины УВД с мигалками и "рафик" ОМОНа. У оцепленного подъезда директора
ФСБ ждал генерал Ельшин начальник Управления "Т", со  своим  телохранителем.
Оба курили, артистически пуская дым кольцами. Генерал был одет в  спортивный
костюм, словно  завернул  сюда  прямо  со  стадиона,  успев  только  сменить
кроссовки на туфли. Его телохранитель, он же командир подразделения  "Стикс"
майор Ибрагимов, выглядел бомжем, но взгляд выдавал в нем человека  опасного
и жестокого, способного на все.
   - Ну, что тут происходит? - буркнул Панов.
   Елылин бросил сигарету в урну, стоявшую в четырех метрах, попал.
   - Сходите, полюбуйтесь, я уже смотрел. Синельников ждет вас в квартире.
   Иван  Сергеевич   в   сопровождении   командира   своей   личной   тройки
телохранителей направился к неосвещенному подъезду.
   Квартира  Кожемякина  располагалась  на   третьем   этаже.   Дверь   была
полуоткрыта и охранялась  мрачными  молодцами  в  пятнистых  комбинезонах  с
автоматами в руках. Пропустили директора они без звука, понимая, что прибыло
начальство.
   В квартире с мебелью в стиле пятидесятых годов: пузатые комод и шифоньер,
кровать, стол и стулья на гнутых ножках, шкафы с книгами, стол  писателя  со
старенькой пишущей машинкой "Москва" - ничего лишнего  -  царил  разгром,  и
везде, куда бы ни падал взгляд, лежали десятки миниатюрных Коранов с золотым
тиснением на арабском языке.
   Из спальни в узкий коридорчик вышел гладко выбритый  огромный  мужчина  с
круглыми литыми плечами борца-тяжеловеса, на которых едва не лопалась черная
кожаная куртка. Это был полковник Синельников, глава Московского  уголовного
розыска. Молча сунув Панову громадную ладонь, он пропустил гостей в спальню,
где работала группа экспертов.
   Иван Сергеевич  увидел  кровь  на  полу,  потом  отрубленные  конечности,
отдельно лежащую голову и тело на кровати, засыпанное все теми же  Коранами.
Он  многое  повидал  на  своем  веку,  не  будучи  еще  директором  ФСБ,  но
содрогнулся, разглядев во рту головы маленькую синюю книжечку и прибитый  ко
лбу гвоздем листок бумаги с какими-то письменами.
   - Сура из Корана, на арабском, - прогудел сзади Синельников.  -  Примерно
переводится как: "Никто не смеет осуждать великое".
   Иван Сергеевич сглотнул  ком  в  горле,  постоял  с  минуту,  разглядывая
обстановку комнаты, и вышел из
   Спальни. Синельников провел его на кухню,  закурил,  предлагая  сигарету.
Панов машинально взял, хотя с месяц назад бросил курить. В очередной раз.
   - Его сначала ударили по голове у реки, -  сказал,  глубоко  затягиваясь,
начальник МУРа. - Потом перенесли сюда, в квартиру, причем никто не видел  -
как и когда. Ну а здесь отрезали пальцы, потом кисти рук и  голову.  Правда,
Николай Алексеевич был уже мертв - сердце не выдержало еще на реке. Так  что
не мучился мужик.
   - За что? - глухо спросил Иван Сергеевич.
   - Я потому  вас  и  вызвал,  чтобы  передать  дело.  Это  след  исламских
экстремистов, начавших планомерное "зеленое" уничтожение неверных  по  всему
миру. Помните писателя Рушди, осужденного к  смерти  за  книгу  "Сатанинские
стихи"?
   - Но ведь Кожемякин ничего подобного не писал, насколько я знаю?
   - В последних двух романах он затронул тему отношений  религий  и  назвал
ислам самым изуверским и жестоким вариантом религиозного  фанатизма.  Привел
примеры. А н