кожанках.  Изымут  по
пятьдесят штук и мирно в сторонку, зато больше никто не клеится...
   Василию надоело слушать его треп, и он, предупредив Кристину,  чтобы  его
не ждали и  укладывались  спать,  ушел  к  бывшему  школьному  корешу  Петру
Плясунову, Петяне, с которым проучился с первого до одиннадцатого класса.
   Проговорили они до часу ночи,  хотя  проводнику  приходилось  то  и  дело
отлучаться: то чай кто-то  попросит,  то  шашки,  то  газету;  потом  пришли
ревизоры, хмурые и неразговорчивые, прицепились к тому, что туалет в  вагоне
плохо  закрывается,  хотя  вина  проводника  в   этой   беде   была   весьма
проблематичной. До акта не дошло,  Петяня  откупился.  Пришел  в  свое  купе
грустный, развел руками:
   - Сто штук отдал. А что сделаешь? Акт  накатают,  так  меня  за  него  не
только с рейса снимут, а вообще засунут в отстойник на пару месяцев  стеречь
вагоны.
   - И часто проверяют?
   - Почитай, два раза за рейс. Но обычно они устраивают посиделки в штабном
вагоне, мы только оброк собираем - по пятьдесят штук с  вагона.  Прикинь:  в
составе шестнадцать-восемнадцать вагонов, умножь на пятьдесят...
   - Восемьсот-девятьсот тысяч?
   - Если рейс длинный, то до десятка  раз  заходят,  так  что  зарабатывают
ребята будь здоров! А прицепиться им - раз плюнуть: за "зайцев", за сокрытие
мест, за антисанитарию, даже за отсутствие  таблички  на  двери  проводника.
Выпьешь? Есть "Посольская", вино хорошее - "Саперави"...
   - Спасибо, Петяня, не употребляю. Да  и  выпил  уже  глоток  шампанского,
попутчик угостил.
   - Дохлый такой, веселый? Твою даму  обхаживает.  Кто  она  тебе?  Сестра,
жена? А пацан?
   - Это жена и сын моего друга, везу их.., на  каникулы.  -  В  подробности
Василий вдаваться не стал. - Но если тебе  невыгодно  работать  проводником,
зачем ездишь?
   - Почему невыгодно? Я за рейс, кроме зарплаты, имею в два раза больше.  -
Петяня смущенно покряхтел, снова развел руками. - А  что  делать,  Баловень?
Как другие, так и я. Не зубы же класть на полку. Это ты  у  нас  университет
кончал в Москве, да там и остался, а я только  школу  да  пару  коридоров  в
железнодорожном котовском училище. Да в  Тамбов  переехал.  Зарабатываю  как
могу. Из нашего класса почти все в Котовске  осели,  только  ты  да  Валерка
Хапилин уехали в центр. Вера Холодная в деревне живет, Юрковский тоже...
   Разговор перескочил на одноклассников, и они принялись вспоминать  одного
за другим, переживая приятные чувства дружеского единения и теплой грусти.
   Потом вернулись к делам на "железке". Петяня привел  несколько  примеров,
как на нем зарабатывают другие служители дороги,  и  Василий  подивился  его
оптимизму: поборами занимались все  -  от  бригадира  поезда  до  работников
прачечной.
   - Сдаешь, к примеру, белье, пересчитываешь - пятьдесят простыней.  А  они
посчитают, говорят: у тебя тут только сорок девять. Не веришь?  Считай  сам.
Считаешь - а там уже сорок восемь! Не скажешь  же  им,  что  получилось  еще
меньше, вот и говоришь - ваша правда. И за  простыню  отваливаешь  несколько
тысяч. Как они умудряются простыни воровать на абсолютно гладком столе - для
меня лично загадка.
   Петяня хватанул чаю - водку на работе не пил,  дорожил  добрым  именем  и
отношением пассажиров.
   - А образцово-показательного кретинизма на дороге -  под  завязку!  -  Он
чиркнул ладонью по горлу. - Помнишь, президент собирался проехать на  поезде
через всю Россию? До Тамбова не доехал: на самолет -  и  на  юг!  Реформатор
хренов! Но там  у  нас  такой  шухер  был  -  как  при  коммунистах!  Заборы
покрасили, дороги подлатали, ямы  позасыпали...  С  одной  стороны,  хорошо,
кое-что сделали, что сделать должны были много  лет  назад,  а  с  другой  -
показуха! Пыль в глаза.  У  нас  в  депо  в  учебный  класс  даже  компьютер
поставили,  хотели  продемонстрировать  президенту,  что  машинисты  на  нем
учатся. А подведи машиниста к компьютеру, он не сможет даже включить его.
   Петяня сплюнул, снова глотнул чаю.
   - Ну что, спать пойдешь?  Второй  час  уже...  -  Он  нахмурился,  что-то
прикидывая про себя, покачал головой. - Может, пронесет на этот раз?
   - Ты о чем? - Василий зевнул.
   - Перегон тут есть один, гнилой, часто поездные  "щупачи"  появляются.  В
мое дежурство еще такого не случалось, а напарник на прошлой неделе попал  в
переплет. Ничего ценного не везете? А то давай спрячу у  себя,  проводников,
как правило, не обыскивают.
   Василий улыбнулся.
   - Самое ценное в моем грузе  -  мои  спутники.  Не  волнуйся,  все  будет
хорошо...
   И в этот момент в вагон зашли они.
   Конечно, палитра интуиции у Василия была беднее, чем у  Матвея  Соболева,
но и он чувствовал опасность и мог жить  в  убыстренном  ритме,  на  пределе
возможностей, иначе не стал бы ганфайтером.
   "Потрошители" поездов вошли в вагон с двух сторон - двое с одной, трое  с
другой. Оставили в тамбурах по одному сигнальщику с рациями и медленно пошли
вдоль коридора, заглядывая  в  каждое  купе.  Вооружена  группа  была  двумя
автоматами,  тремя  пистолетами,  пружинными  ножами  и  дубинками,  изредка
используя их для острастки.
   В купе проводника вломились  сразу  двое,  один  с  автоматом,  второй  с
пистолетом; третий остался в коридоре. Ствол автомата уперся Петяне в живот,
а дуло пистолета ("беретта М-92",  отметил  Василий  автоматически)  глянуло
Балуеву в лоб.
   - Тихо, не ерзайте, и  все  будет  тип-топ!  Деньги,  ценности  на  стол.
Иностранцы в вагоне есть? Коммерсанты с "капустой"?
   - Да вроде н-нет, - замялся Петяня, переглядываясь с Василием, и  получил
удар дубинкой по уху.
   - Говори, падла!
   Василий мог бы атаковать этих двоих прямо сейчас, не обращая внимания  на
их "пушки", но в коридоре стоял  третий  и  мог  поднять  тревогу,  а  то  и
стрельбу. Надо было подготовиться и заманить его в купе.
   Балуеву  потребовалась  всего  пара  секунд,  чтобы  оценить   противника
(чахоточного вида мужик с пистолетом  не  в  счет,  не  профессионал,  да  и
второй, с автоматом, - тоже,  хотя  здоров,  как  бугай;  а  вот  третий,  в
коридоре, явно тренирован) и рассчитать,  как  действовать,  после  чего  он
начал свой рискованный полет.
   - Эй, - окликнул Василий третьего, - загляни - чего покажу...
   И  молодой  бритоголовый  малый  в  кожаном  кепи  купился,   сделав   от
неожиданности шаг навстречу.
   Василию никогда еще не приходилось  драться  в  купе  проводника  скорого
поезда, но он специально был тренирован для боя в тесных помещениях,  в  том
числе в таких, как купе, и даже в платяном шкафу, где мог продемонстрировать
искусство киина мутай - филиппинскую  систему  укусов,  выкалывания  глаз  и
вырывания кожи с мясом.
   В отсутствие пространства для маневра  наиболее  эффективны  не  захваты,
удушающие и связывающие приемы, а удары: ногой в голень, коленом в пах,  низ
живота, руками в шею, лицо, живот, солнечное сплетение. И Василий выдал  три
таких удара в стиле пананджакман <Пананджакман -  малайский  бокс.>,  причем
квадратному спортсмену с бритым черепом достался первый и самый сильный -  в
переносицу.
   - Т-ты.., к-как?! - заикнулся Петяня, сглатывая комок в горле и глядя  на
рухнувших громил.
   - Сиди здесь, не высовывайся. Свяжи их. - Василий накинул на себя  черную
куртку грабителя с автоматом, надвинул на уши его кепи, подхватил автомат  и
выскользнул в коридор.
   Двое с другой стороны вагона уже  открыли  другое  купе  и  на  появление
Василия не реагировали, приняв его за своего. А когда один из  них  случайно
глянул в его сторону, было уже поздно: Василий в прыжке достал  его  внешней
стороной стопы, в технике туй фа <Туй фа  -  техника  ног  (кит.).>.  Второй
грабитель успел только хлопнуть глазами, открыть рот  и  выпустить  из  руки
сумку, которую отобрал у пассажира. Потом нога Василия обрушилась и  на  его
голову.
   Сигнальщика в этом конце вагона Василий успел перехватить, а вот  второй,
в тамбуре возле купе проводника, вовремя сообразил, что дело  плохо,  открыл
дверь тамбура и сиганул из поезда  на  полном  ходу.  Василий  успел  только
пожелать ему благополучно разбиться.  Потом  Петяня  помог  Балуеву  связать
бандитов, сбегал  за  бригадиром  и  милиционером-сопровождающим  и,  тараща
глаза, в лицах,  артистически  рассказал  прибывшему  на  следующей  станции
наряду милиции, как проходивший по  вагону  во  время  налета  один  "боевой
мужик" уложил всю банду и скрылся. Василий в это время уже спал.
   Уговорил он школьного друга сочинить  байку  для  милиции  с  трудом,  но
светиться лишний раз со знанием навыков рукопашного боя не хотел.
   Кристина уже спала, как и  коммерсант  с  Черкизовского  рынка,  Стас  на
верхней полке читал книжку.
   - Что там за шум в коридоре, дядь Вась? - спросил он. Василий  отобрал  у
него книгу, глянул на обложку: Генрик Сенкевич, "Крестоносцы".
   - Просто кто-то с полки упал. Спи, поздно уже.
   - А ты мне завтра прием дзансин покажешь? А то я подзабыл поворот.
   - Непременно.
   Кристина заворочалась на  своем  ложе,  Василий  прижал  палец  к  губам,
погасил свет и одним движением запрыгнул  на  полку  напротив  Стаса.  Через
минуту оба уснули.
   В Тамбов поезд пришел в семь утра
   Попрощавшись с Петяней и пообещав зайти к нему домой, Василий вывел  свою
"оперативную группу" на привокзатьную площадь.
   По рассказам Матвея он хорошо представлял,  куда  надо  ехать,  и  вскоре
автобус доставил их на окраину города, где  начинался  Тамбов  -  старинный,
одноэтажный, с узкими сельскими улицами и  деревянными  домами.  Пройдя  две
такие заасфальтированные улицы, они  вышли  на  третью,  но  уже  грунтовую,
желтеющую песком. День был хмурым, но дождя, кажется, не предвиделось,  хотя
на мокрой дороге и  стояли  лужи.  К  озирающимся  путешественникам  подошла
ветхая бабуля в громадном клетчатом платке, фуфайке и ботах.
   - Откель будешь, сынок?
   - Оттель, бабуля, -  пояснил  Василий.  Кристина  посмотрела  на  него  с
укоризной.
   - Мы издалека, бабушка, ищем улицу Солдатской Славы.
   - Так вы на ей и стоите, милые. А к кому гости?
   - Дом двадцать четыре, Соболев Кузьма Федорович.
   - Так он через два дома живет, по правую руку.  -  Глаза  старухи  молодо
блеснули, она показала сухонькой ручкой на дом неподалеку, с шиферной крышей
и мансардой.
   - Спасибо, бабушка.
   - А не за что, милые. - Старушка мелко закивала, проводив глазами троицу,
и вслед перекрестила их.
   Дед Матвей, которому пошел уже семьдесят восьмой год, оказался небольшого
роста, лысым, круглым, как шарик, и живым, как  ртуть.  Глаза  его  лучились
приветливостью и улыбкой, и сразу было  видно,  что  он  добрый,  веселый  и
безобидный. Таким он и остался в памяти Василия.
   Кузьма Федорович был отменным хозяином и сам вел свое достаточно обширное
хозяйство: четырехкомнатный просторный дом, где было чисто,  уютно  и  пахло
травами, двор с пристройками для коровы и  кур,  сад  и  огород.  Ни  одного
неухоженного уголка в этом хозяйстве, хотя жил Кузьма Федорович  один,  рано
похоронив жену и дочь.
   Едва он узнал, что гостей прислал внук Матвей, как засуетился и  принялся
обхаживать Кристину и Стаса, сразу приняв их в свою семью. Письмо Матвея  он
читать не стал, махнул рукой.
   - Потом почитаю. Проходите, гости любезные,  располагайтесь,  будьте  как
дома.
   Несмотря на большую разницу в годах и комплекции, дед  и  внук  -  Кузьма
Федорович и Матвей - имели явное сходство,  и  лишь  цвет  глаз  у  них  был
разный: у Матвея в зависимости от душевного состояния - синий или голубой, у
его деда - теплый карий. Видимо, глаза  Матвею  достались  в  наследство  от
отца, летчика-испытателя Фомы Кузьмича Соболева, похоронившего  жену  десять
лет назад. И если  главной  чертой  характера  Матвея  были  сдержанность  и
спокойствие, то у Кузьмы Федоровича - доброта. Василий понял, что Кристине и
Стасу с дедом Соболева будет легко и просто.
   До вечера было еще далеко, и Василий надеялся уехать  обратно  в  тот  же
день, после обеда, но остался на ночь, поддавшись обаянию сельской тишины  и
старика Соболева.
   Вечером, после ужина, все сидели на веранде и пили чай, чувствуя себя как
дома. Хандра у Кристины прошла, она  уже  нашла  себе  кое-какую  работу  по
хозяйству, а  в  часы  отдыха  в  ее  распоряжении  была  библиотека  Кузьмы
Федоровича в пяти книжных шкафах. Стас тоже смирился со своим положением,  к
тому же успел познакомиться с соседским мальчишкой-однолеткой и  предаваться
грусти не собирался.
   Кузьма Федорович  говорил  больше  всех,  соскучившись  по  человеческому
общению. Сообщив  местные  новости,  он  поругал  правительство,  депутатов,
милицию,  потом  расписал  свою  родословную  и  показал  громадный   пухлый
фотоальбом, листая который, подробно и  обстоятельно  рассказывал  о  каждом
родственнике, изображенном на снимках. Попадались  там  и  фотографии  юного
Матвея, которые Кристина рассматривала с особым удовольствием.
   Рядом с карточкой отца Матвея  привлекала  внимание  фотография  красивой
улыбающейся женщины  с  ямочками  на  щеках,  и  Кузьма  Федорович,  любовно
погладив снимок, сказал:
   - А это моя Галя... Моя жена, бабушка Матвея  в  молодые  годы.  Как  раз
перед войной свадьбу сыграли, двадцать  первого  июня,  а  двадцать  второго
грянуло!.. - Кузьма Федорович  глядел  в  альбом,  а  перед  глазами  стояла
веселая жизнерадостная выпускница Борисоглебской летной школы. - Не знали мы
тогда, что мне доведется дважды спасать ее - в "котле" под Вязьмой  в  сорок
первом и в бою под Киевом в сорок третьем...
   Василий вознамерился было перевести разговор в другое русло, но  Кристина
взглядом остановила его, и пришлось выслушать еще и  историю  спасения  Гали
бравым командиром кавалерийского эскадрона Кузьмой Соболевым.
   - Только, помню, перешли Бородинское поле - попали  на  переформирование.
Казалось, можно и вздохнуть свободно, ан нет, подскакивает ко мне мой верный
друг и заместитель Коля Калашников:  "Большая  беда,  командир!"  -  "В  чем
дело?!" - спрашиваю. "Твою жену бросили в волоколамском госпитале, сбили  ее
фашисты, а вывозить вроде никто  не  будет.  Я  разнюхал:  немцы  собирались
входить  туда  завтра.  Лазарет  -  в  церкви,  на  горе,  твоя  Галка  там,
контуженая..." Ну и помчался я назад в этот самый "котел", семьдесят верст с
гаком на коне, за три часа доскакал, чуть коня не загнал...
   Кузьма Федорович полез в  буфет,  достал  початую  бутылку  водки,  налил
стопку и выпил.
   - Тебе не предлагаю, вижу,  не  потребляешь.  -  Сел  за  стол,  нахмурив
поредевшие соломенные брови. - А дальше нашел церквушку и прямо  туда.  Ору:
"Где там у вас раненая летчица Соболева?!" Медперсонал - видят, человек не в
себе, живо проводили к  ней.  И  вижу  -  лежит  она,  моя  Галочка,  Галина
Ивановна, на кровати. Худая, бледная, круги под глазами...  -  Голос  Кузьмы
Федоровича пресекся, но он справился с собой. - Упал я на колени перед  ней,
а тут сзади: "Руки вверх! Бросай  оружие!"  -  чекисты,  значит:  сказал  им
кто-то, что,  мол,  лазутчик  заявился...  Проверили  документы,  и  старший
интересуется: "Зачем пожаловал в такую даль?"  -  "За  женой,  -  говорю.  -
Забрать   велено,    родственница    она..,    маршала    Жукова,    Георгия
Константиновича..." Не поверил, а мне терять нечего. "Стоять! - кричу. -  За
углом в перелеске меня эскадрон ждет, не появлюсь через час -  выскочат  мои
орлы, в капусту изрубят!" А тот поверил, натурально все было  сыграно,  хотя
один я, конечно, приехал... Ну, забрал ее, родимую, на коня - и ходу! Так  и
вывез, не то под немца попала бы, а немцы, известное дело, раненую,  да  еще
летчицу, не помиловали бы...
   Кузьма Федорович примолк, закрыл альбом,  посидел  с  закрытыми  глазами,
баюкая его на руках и виновато глядя на примолкших гостей.
   - Простите старика, расчувствовался... Старики - они все только памятью и
живы...
   Уехал Василий на следующий день, уверенный  в  том,  что  решение  Матвея
правильное и что Кристине со Стасом жить здесь будет хорошо.

ДОРОГА К ХРАМУ

   Весь путь до Москвы - преодолели за час с четвертью! - Матвей размышлял о
предупреждении Ульяны и о том, что за ним  стояло.  Было  ясно,  что  Ульяна
послужила транслятором - авешей  кого-то  из  иерархов,  внедрившихся  в  ее
сознание, но кого именно, определить с ходу не представлялось возможным. Это
мог быть декарх, или экзарх, или еще  кто-то  рангом  пониже,  мог  выйти  в
запрещенную реальность и Тарас Горшин, хотя более  вероятным  Матвей  считал
выход Светлены, спутницы-"секретарши" инфарха. Но почему она советовала  "не
соглашаться работать на "федепасов", догадаться было трудно. В любом  случае
это была одна из контор, не запятнавшая себя так, как другие.
   Что ж, придется держать ухо востро, подумал Матвей.  Светлена,  если  это
она, предупреждать зря не станет. Как и Горшин.
   В кабине машины их было всего трое: водитель, генерал Первухин  и  Матвей
Соболев. Вторая машина  с  отрядом  захвата  следовала  в  кильватере  и  не
отставала, хотя мчались они по ночному шоссе со скоростью  никак  не  меньше
двухсот километров в час.
   Разговаривали мало. Первухин задал несколько ничего не значащих вопросов,
перекинулся парой фраз с водителем и замолчал. Матвей  же  сделал  вид,  что
дремлет, и послал  ментальный  призыв  Кристине,  но,  поскольку  ответа  не
получил, вскоре  и  в  самом  деле  задремал.  Проснулся  же,  когда  машина
подъехала к Лубянке.
   Шел пятый час утра, когда они вошли в вестибюль левого крыла здания  ФСБ.
Матвей  здесь  никогда  не  был,  но  по  описанию  тех,  кто  знал,  хорошо
представлял, куда идти. Может быть, все-таки не стоило лезть в  пасть  льва,
подумал,  поднимаясь  на  второй  этаж  вслед  за  Первухиным  по  мраморным
ступеням, покрытым красным ковром. Выбраться отсюда будет  гораздо  сложнее,
чем войти.
   Генерал Коваль Сергей Вениаминович работал в своем кабинете, несмотря  на
столь поздний - или, скорее, ранний - час. При случае он,  конечно,  мог  бы
прилечь и здесь, имея неплохо оборудованную спальню, но в этот раз  даже  не
прикорнул, что было заметно по  красным  глазам  и  припухлостям  под  ними.
Адъютанта,  естественно,  в  приемной  не  оказалось,  хотя  был   охранник,
прозрачноглазый молодой человек с цепким взглядом  и  уверенными  движениями
профессионала. Первухин кивнул ему и прошел в кабинет. Матвей последовал  за
ним.
   Директор Федеральной службы безопасности отложил  в  сторону  электронный
щуп-стило для работы с настольным дисплеем компьютера, потер  лицо,  включил
верхний свет и  некоторое  время  рассматривал  Матвея  глубоко  посаженными
темными глазами.
   - Так вот он какой, волкодав-"абсолют" Соболев, - произнес наконец.  -  С
виду и не скажешь, а, Федор Ильич? Может быть, ты не того сокола прихватил?
   - Того, - улыбнулся Первухин. - Он вычислил нас еще до начала операции. А
в машине, кстати, спал как младенец.
   - Да ну? - удивился Сергей Вениаминович не слишком натурально. - Отличные
нервы. Молодой человек, вы догадываетесь, по  какому  поводу  вас  доставили
сюда?
   Матвею вдруг показалось, что струя холодного тумана попыталась проникнуть
ему в затылок. Он напрягся: ощущение прошло,  но  заноза  чужого  взгляда  в
спине осталась. Вспотели пальцы ног. Неужели Конкере?! Здесь?! Первухин? Или
сам директор?..
   -  Догадываюсь,  -  проговорил  Матвей  равнодушно.   -   Поскольку   без
наручников, следовательно, вербовка всветлую.
   - Ишь ты! -  снова  удивился  Коваль.  -  Умен.  Что  ж,  все  правильно,
поговорим о вашей работе в нашей конторе.
   - Поговорим о вашем предложении работать на контору, - поправил Матвей.
   - Хамишь, ганфайтер, - укоризненно  покачал  головой  Первухин.  -  Перед
тобой все-таки директор Федеральной безопасности, а не директор цирка.
   Матвей глянул на  него  холодными  голубыми  глазами,  и  генерал  ощутил
внутреннюю