он
обрезал украшения хорошо заточенным ножом, -- я здесь недавно.
     Дженнсен  поспешила  к  следующей  открытой  палатке  --  там продавали
покрывала с вышитыми  цветными картинами.  Повернувшись  к  Себастьяну,  она
хотела позвать его, но тот уже наводил справки в ларьке неподалеку.
     Женщина  за низким  прилавком  вышивала  на  квадрате  из грубой  ткани
голубой ручей. Позади  нее, на полках,  лежали подушки, украшенные подобными
картинами.
     -- Госпожа, вы не знаете, откроется ли сегодня позолотчик?
     Женщина улыбнулась в ответ:
     -- Извини, вряд ли смогу тебе точно сказать.
     --  Жаль, --  расстроенная  столь неутешительными  новостями,  Дженнсен
раздумывала, что же предпринять дальше. -- А вы не знаете, когда, по крайней
мере, он вернется?
     Женщина проколола ткань иголкой, добавив к ручейку еще один стежок.
     -- Нет,  и этого  не могу сказать.  Последний раз  я его видела  неделю
назад, и он сказал, что скорее всего некоторое время его не будет.
     -- А почему? Вы не знаете?
     -- Точно не могу сказать,  -- женщина вытянула длинную нитку из  ручья.
-- Иногда  он  остается дома, работая  над изделиями. Ведь, чтобы  оправдать
время, потраченное на поездку во Дворец, надо сделать их немало.
     -- А вы не знаете, где он живет?
     Женщина взглянула на нее из-под сомкнутых бровей:
     -- А зачем тебе?
     Дженнсен лихорадочно задумалась.  И воспользовалась тем, что  узнала от
Ирмы:
     -- Мне требуется предсказание.
     --  Вот  как,  --  сказала женщина,  делая  новый  стежок. Ее  сомнения
постепенно рассеивались. -- Тогда тебе нужна Алтея?
     Дженнсен кивнула головой:
     --  Моя мама водила  меня к Алтее, когда я  была маленькой.  Потом  моя
мама... ушла. И мне бы  очень хотелось снова побывать у Алтеи.  Я думаю, мне
станет легче, если она мне предскажет.
     -- Жаль твою маму,  дорогая. Я поняла, что ты имеешь  в виду.  Когда  я
потеряла свою, мне тоже было очень тяжело.
     -- Вы не могли бы мне помочь найти дом Алтеи?
     Женщина отложила вышивку и подошла к невысокой стене перед ее палаткой.
     -- Ближайший путь к  дому  Алтеи --  все время на запад, по заброшенной
земле.
     -- Через Азритские равнины?
     -- Да. Отправляешься на запад, до гор. Обогнешь самую высокую, покрытую
снегом гору, на противоположной ее стороне повернешь  на север, спустишься в
каньон и на другом его конце окажешься в противном  болотистом краю.  Именно
там живут Алтея и Фридрих.
     -- На болоте? Но сейчас же зима.
     Женщина пригнулась и тихо произнесла:
     -- Да, говорят, даже зимой. Болото Алтеи -- гнусное местечко. Некоторые
говорят, что оно сотворено вовсе не природой. Ну, ты ведь понимаешь, о чем я
говорю...
     -- Волшебное, да?
     -- Так говорят.
     Дженнсен благодарно кивнула и повторила дорогу:
     -- На запад, за самой высокой покрытой снегом горой повернуть на север,
через каньон до болота.
     --  Отвратительный  и опасный  край.  --  Женщина  почесала  подбородок
большим наперстком. -- И туда не следует ходить без приглашения.
     Дженнсен быстро огляделась, собираясь сделать знак Себастьяну, но рядом
его не было.
     -- А как получить приглашение?
     -- Большинство  спрашивают у  Фридриха.  Я видела,  как  они приходили,
договаривались  и  уходили,  даже не  посмотрев  на  его  товар.  Думаю,  он
спрашивает  Алтею,  примет ли  она  их, и  в  следующий  раз, когда  Фридрих
приходит торговать,  они  получают приглашение. Некоторые  приносят  письма,
адресованные его  жене.  Некоторые  приезжают  сюда и ждут.  Я слышала,  что
иногда он встречает их и  проводит к Алтее. Некоторые после долгого ожидания
возвращаются  ни  с  чем,  так и не  получив приглашения.  Однако  никто  не
осмеливается прийти  незваным.  По  крайней мере, никто не возвращался  и не
рассказывал об этом, если ты понимаешь, что я имею в виду.
     --  То есть вы считаете, что мне следует просто пойти туда и подождать?
До тех пор пока она или ее муж не выйдут и не пригласят?
     -- Думаю, так. Но Алтея вряд ли придет. Говорят, она никогда не выходит
из  своего болота.  Ты можешь дождаться  Фридриха здесь.  В конце концов  он
явится продавать свои изделия. Он никогда не отсутствует дольше месяца. Я бы
сказала, что он пожалует во Дворец самое большее через пару недель.
     Недель!.. Как можно оставаться на одном месте неделями, если люди лорда
Рала ведут охоту. Судя по всему, у Дженнсен  нет даже  дней, не говоря уж  о
неделях.
     -- Большое спасибо за помощь! Думаю, вернусь завтра. Вдруг он появится.
     Женщина улыбнулась, села и снова принялась за свою вышивку.
     -- Наверно,  так оно  и лучше.  --  Она подняла глаза. -- Было  грустно
узнать о твоей маме, дорогая. Это тяжело, я знаю.
     Дженнсен  кивнула,  на  глаза  ее  навернулись  слезы,  ответные  слова
застряли  в  горле.  Печальная  картина  пронеслась  перед ее  глазами.  Тот
солдат...  везде кровь... ужас, исходящий от  него... мать, распростертая на
полу...   Усилием  воли  Дженнсен  отогнала  страшную  картину,   чтобы   не
задохнуться от тоски и гнева.
     Нет, ей  нельзя ждать, надеясь на приглашение, -- люди лорда Рала  идут
за ними  по  пятам.  Последнее время Дженнсен стала терять веру в себя. Ведь
Латею  убили.  Убийство может  и повториться.  Ей  нужно  добраться до Алтеи
прежде, чем это сделают преследователи, и, по крайней мере,  рассказать ей о
сестре, предупредить, если больше ничего нельзя сделать...
     Дженнсен глазами разыскивала Себастьяна. Он не мог далеко уйти. Наконец
она увидела его  спину в широком  коридоре. Себастьян стоял возле палатки, в
которой продавали серебряные украшения.
     Не пройдя и двух  шагов, девушка застыла на  месте: в коридор ворвались
солдаты  и окружили Себастьяна. Один из солдат аккуратно приподнял  кончиком
меча  полу плаща, обнажая весь его арсенал.  Дженнсен продолжала  стоять  на
месте. Она была слишком напугана, чтобы что-то предпринять.
     Полдюжины блестящих остроконечных пик тут  же нацелились на Себастьяна.
Из  многочисленных ножен выскочили мечи.  Из  людей,  стоявших поблизости от
Дженнсен,   кто-то  убежал,  а  кто-то   повернулся,   чтобы   поглазеть  на
происходящее. Стоя в центре круга  из д'харианских  солдат, Себастьян развел
руки, всем своим видом показывая, что сдается.
     "Сдавайся".
     И тут же на площади прозвенел колокол.

Глава 17
     Долгий  звук колокола, созывающего  людей на  молитву, отдавался эхом в
углах похожего на пещеру зала.  Два здоровенных  солдата схватили Себастьяна
под руки  и  потащили прочь. Остальные окружили их плотным  кольцом,  бряцая
оружием -- не столько с целью запугать пленника,  сколько показывая,  что не
допустят  никаких попыток освободить  его.  Дженнсен беспомощно наблюдала за
происходящим.  Ей   сразу   стало  ясно,   что  стражники   готовы  к  любой
неожиданности и ни перед чем не остановятся.  Похоже, они приняли Себастьяна
за члена некоей тайной группировки, намеревавшейся захватить Дворец.
     Дженнсен замечала, что у некоторых мужчин-посетителей тоже было с собой
оружие. В основном, мечи... Может, дело в том, что  у Себастьяна его слишком
много и оно слишком  разнообразно, да к тому же еще и спрятано под плащом?..
Но  ведь зимой не ходят без плаща! И он ничего не сделал, никому не причинил
зла!
     Дженнсен   едва   не  бросилась   к   солдатам  с   просьбой  отпустить
арестованного, однако побоялась, что в такой ситуации ее тоже заберут.
     Те,   кто  поначалу   удрал  от  греха   подальше,  теперь   вернулись.
Беспорядочное  движение  толпы  постепенно  становилось  направленным:  люди
шагали  в  сторону  площади.  Торговцы  закрывали  лавки  и присоединялись к
остальным. Никто теперь не обращал внимания  ни на Себастьяна, ни на солдат.
Колокольный  звон  все  еще висел  в  воздухе,  смех и  разговоры  затихали,
переходили в полный уважения шепот.
     Дженнсен охватила паника. Солдаты  уводили Себастьяна все  дальше.  Его
седые волосы выделялись  на  фоне  темных  доспехов.  Девушка не  знала, что
предпринять. В случившемся была жуткая ошибка. Они ведь с Себастьяном пришли
сюда лишь для того, чтобы найти золотых  дел мастера. Ей  хотелось завизжать
во весь голос...
     "Дженнсен".
     Дженнсен, невзирая на прущий на нее людской поток, пыталась не потерять
Себастьяна из виду. Что-либо предпринимать она по-прежнему боялась.
     А потом в  ее душе  родился стыд. Ведь Себастьян  так много сделал  для
нее.  Он  рисковал  своей  жизнью,  чтобы ее  спасти...  Но  что  она  могла
предпринять?
     "Сдавайся".
     То,  что солдаты делали с Себастьяном, с нею, с невинными  людьми, было
несправедливо. Пробиваясь сквозь страх, внутри Дженнсен поднималась ярость.
     "Tu vash misht".
     Он же ей очень нужен...
     "Tu vask misht".
     Себастьян попал в беду...
     "Grushdeva du kalt misht".
     Слова разжигали огонь ярости все ярче.
     Люди  наталкивались на  Дженнсен  --  она  начала протискиваться сквозь
толпу,  пытаясь следовать за уводящими Себастьяна солдатами. Стон вырвался у
нее сквозь сжатые зубы, но  это был стон ярости. Все было несправедливо. Она
хотела, чтобы они остановились.
     "Просто остановитесь, -- просила она мысленно. -- Остановитесь..."
     Собственная  беспомощность так  же приводила ее в  ярость. Ей до смерти
надоела беспомощность. Если они не остановятся,  если будут идти дальше, это
приведет ее в полное бешенство.
     "Сдавайся".
     Рука  Дженнсен  скользнула под плащ. От прикосновения к холодной  стали
она почувствовала радость. Пальцы  сжались, обхватив рукоять ножа. Рельефный
узор эмблемы впивался в плоть.
     Оказавшийся   поблизости   стражник  осторожно   подтолкнул   Дженнсен,
разворачивая в другую сторону, туда, куда устремлялись остальные.
     -- Площадь для молебна находится в той стороне, госпожа.
     Фраза была облечена в любезную форму,  но сутью был приказ  идти вместе
со всеми.
     Дженнсен в ярости посмотрела ему в глаза. Она видела сейчас глаза того,
мертвого  солдата. Она  видела других солдат -- у  себя  в  доме, мертвых на
полу, тех,  что  подходили к  ней, тех, что грубо  хватали  ее... Она видела
резкие жесты на фоне алой блестящей крови...
     Они  со  стражником,  не отрываясь,  смотрели друг на друга, и Дженнсен
вновь нащупала нож, проверила, как он выходит из ножен...
     Чья-то рука подхватила ее под локоть и потянула за собой:
     -- Сюда, моя дорогая. Я покажу тебе, куда идти.
     Дженнсен моргнула. Эта  была та женщина, что  совсем  недавно объясняла
ей, как пройти к дому Алтеи. Женщина, которая находилась во Дворце ублюдка и
убийцы и вышивала мирные пейзажи с горами и ручейками...
     Дженнсен удивленно смотрела  на нее, не понимая, чему та улыбается, что
ей надо. Все вокруг казалось Дженнсен непонятным.  Ясно она понимала одно --
ей страстно хочется сейчас выдернуть из ножен лезвие...
     Она даже  не  сразу  сообразила,  почему  не  может  шевельнуть  рукой,
предположив  поначалу, что находится  под  воздействием каких-то  колдовских
чар. И лишь  потом обнаружила,  что женщина по-матерински обняла ее  --  так
крепко,   что   Дженнсен  не   могла   обнажить   нож.  Пришлось  упереться,
сопротивляясь...
     В глазах женщины тут же появилось предостережение.
     -- Никто не пропускает молитву-посвящение, дорогая. Никто!.. Позволь, я
покажу тебе, где это.
     Стражник, нахмурившись, наблюдал, как  Дженнсен поддалась  на уговоры и
позволила  женщине  увести  себя.  Их  тут   же   подхватил  людской  поток,
направлявшийся  на  площадь, стражник остался позади. Дженнсен  взглянула  в
ласковые глаза своей спутницы.
     Весь мир, казалось,  уплывал куда-то. Голоса вокруг Дженнсен слились  в
единый гул, который прерывали умноженные эхом, пронзительные вопли -- там, в
ее доме...
     "Дженнсен".
     Знакомый голос, четкий и резкий,  прорвался сквозь рокот толпы, привлек
внимание. Дженнсен слушала, настороженно, стараясь уловить его тон.
     "Откажись от своей воли, Дженнсен".
     Слова обретали внутренний смысл.
     "Откажись от своей плоти".
     Казалось, ничто больше  не имело  значения. Никакие ухищрения,  что она
испробовала в своей  жизни, не принесли ей ни спасения, ни  безопасности, ни
мира. Наоборот, казалось, теперь все потеряно...
     -- Вот мы  и  пришли, дорогая, -- сказала женщина. Дженнсен  огляделась
вокруг:
     -- Что?
     -- Вот мы и пришли.
     Женщина потянула ее  за рукав, и Дженнсен почувствовала, что ее  колени
коснулись  покрытого  изразцами пола.  Повсюду были  люди. Впереди, в  самом
центре  зала, находился  квадратный  бассейн  с водой.  Она хотела одного --
услышать голос.
     "Дженнсен. Сдавайся".
     Голос  сделался  резким, требовательным. Он  раздувал пламя ее  злости,
ярости, гнева.
     Дженнсен наклонилась вперед, задрожала в приступе  бешенства.  Где-то в
глубине ее сознания, совсем далеко, звучал этот дикий, ужасный голос. И хотя
там же, в глубине,  таился и  запрет прислушиваться к нему, ярость лишала ее
контроля над собой.
     "Сдавайся!"
     Изо  рта у  нее вытекла  ниточка слюны,  повисла, оборвалась... Тяжелое
дыхание  вылетало из полуоткрытого рта... По лицу катились слезы,  падали на
изразцовый  пол...  Она то и дело  шмыгала  носом. Дыхание стало  учащенным.
Глаза   открылись  так  широко,  что   она  почувствовала  резь.   Все  тело
сотрясалось, словно она пребывала в темном холоде ночного одиночества. И эту
дрожь было не унять.
     Люди глубоко  кланялись,  прижимая ладони к  изразцовому  полу.  Она же
хотела вытащить свой нож.
     И страстно желала услышать голос.
     -- Магистр Рал ведет нас.
     Нет, это бы  не  тот  голос. Это  люди вокруг нараспев  и в один  голос
произносили  слова молитвы. Они кланялись все  ниже и ниже,  пока не  начали
касаться  лбами  пола.  Какой-то  стражник  прошел близко, и  она,  стоя  на
коленях, тоже склонилась, упирая руки в пол и не в силах сдержать стон.
     Трясясь и судорожно вздыхая, дюйм за дюймом, Дженнсен склонялась до тех
пор, пока не дотронулась лбом до пола.
     --  Магистр  Рал учит нас. Это  было  совсем не то, что она желала. Она
желала  услышать голос. Она просто вожделела этого.  А  еще -- достать  свой
нож. Ей хотелось крови.
     -- Магистр Рал защищает нас, -- ритмично произносили люди.
     Прерывисто,  судорожно  передергиваясь,  Дженнсен  заглатывала  воздух,
словно пила ненависть. И желала услышать голос и отправить на свободу лезвие
своего  ножа.  Но  руки  ее упирались в изразцовый пол.  Она желала услышать
голос.
     Но слышала только распевную молитву.
     -- В свете твоем  мы благоденствуем. Милость  твоя хранит нас. Униженно
склоняемся  мы  пред  мудростью твоей.  Мы живем только, чтобы служить тебе.
Наши жизни принадлежат тебе.
     Начали  смутно  припоминаться слова, которые Дженнсен знала в  детстве,
когда жила во Дворце. Маленькой девочкой она произносила их нараспев.  Когда
мать с  дочерью  спаслись  от  лорда Рала бегством,  она сделала  эти  слова
запретными.
     И вот теперь, когда она  нестерпимо  хотела услышать голос, требовавший
сдаться, почти непроизвольно,  дрожащими губами, она начала  повторять слова
молитвы. Как будто это делал за нее кто-то другой...
     -- Магистр Рал ведет нас.  Магистр  Рал учит нас. Магистр Рал  защищает
нас. В свете  твоем мы  благоденствуем.  Милость твоя  хранит нас.  Униженно
склоняемся мы пред мудростью твоей. Мы  живем только для того, чтобы служить
тебе. Наши жизни принадлежат тебе.
     Ритм произносимых слов наполнил  огромный зал, и хотя людей было много,
словно  бы  один  голос   гулко  отдавался  в  стенах.  Дженнсен  напряженно
прислушивалась, желая услышать  другой голос,  который был неразлучен с  ней
столько, сколько она помнила себя. Но этого голоса не было.
     И  Дженнсен  перестала  сопротивляться,  ее  увлек  общий  порыв.   Она
отчетливо слышала, как вместе с толпой повторяет слова:
     -- Магистр Рал  ведет  нас. Магистр Рал учит нас. Магистр  Рал защищает
нас.  В  свете  твоем мы благоденствуем. Милость  твоя хранит нас.  Униженно
склоняемся мы пред мудростью твоей. Мы живем только для  того, чтобы служить
тебе. Наши жизни принадлежат тебе.
     Дженнсен снова и снова, вместе со всеми, повторяла слова молитвы. Снова
и  снова, останавливаясь только,  чтобы набрать  в  грудь  воздуха.  Снова и
снова, снова и снова,  без поспешности и  суеты. Распевная молитва заполнила
все  ее  сознание. Мелодия  манила, призывала,  разговаривала  с  ней. И уже
ничего не было больше в сознании Дженнсен.  Молитва заполняла  ее настолько,
что для каких-либо других размышлений попросту не осталось места.
     Это как-то успокоило ее.
     Мимо протекало  время, случайное, ничем  не примечательное, не  имеющее
значения...
     Каким-то  образом  эта  тихая  ритмичная молитва  принесла  ей  чувство
умиротворенности.  Так,  наверное,  чувствовала   себя   Бетти,   когда  она
успокаивала козу,  почесывая у  той за  ушком:  Дженнсен еще  сопротивлялась
этому ощущению, но мало-помалу пение затягивало ее.
     Теперь она понимала, почему это называлось молитвой-посвящением.
     Невзирая на случившееся, она чувствовала себя лишенной бурных эмоций, в
душе ее царил полный покой и торжественное ощущение великой сопричастности.
     И  она  перестала  сопротивляться.  Она  без напряжения шептала,  давая
молитве  возможность  избавить  ее  от  остатков  боли.  И  в  конце  концов
почувствовала себя свободной от чего бы то ни было...
     Сквозь  застекленное отверстие  в зал  ворвалось  солнце, и на Дженнсен
упало  сияние  солнечных  лучей.  Ощущение  было  --  словно  в  материнских
объятиях.  Тело  казалось  невесомым.  Это  сияние  напомнило Дженнсен,  что
когда-то именно так она и представляла себе милостивых духов.
     Прошло еще мгновение, и часы молитвенного пения завершились.
     Дженнсен  разогнулась,  медленно,   оттолкнувшись  от  пола,  села.   И
разрыдалась, неожиданно для себя самой.
     -- Эй, что случилось?
     Над  ней  возвышался  солдат. Женщина-вышивальщица  обхватила  Дженнсен
рукой за плечи, спокойно объяснила:
     -- Недавно она потеряла мать.
     Солдат переминался с ноги на ногу и выглядел совсем смущенным.
     -- Прошу  прошения,  госпожа. От всего  сердца  сочувствую вам и  вашей
семье.
     Дженнсен  увидела  по  его голубым глазам, что он абсолютно  искренен в
своих чувствах.
     Она  ошеломленно молчала,  наблюдая, как  он повернулся к ней спиной  и
отправился дальше по  маршруту патрулирования, один из  убийц, работающих на
лорда  Рала, огромный, мускулистый, затянутый  в кожаную форму. Сочувствие в
доспехах...
     Знай он, кто она такая, он бы безо всякого сочувствия передал ее в руки
тех,  кто  позаботился  бы,  чтобы  она  умерла  только  после  мучительных,
длительных пыток.
     Дженнсен уткнулась в плечо соседки и снова  зарыдала. Ей так не хватало
матери, что она едва могла вынести это.
     А теперь ее душу переполнял еще и ужас из-за судьбы Себастьяна.

Глава 18
     Дженнсен  поблагодарила вышивальщицу  и, только отойдя  в  глубь  зала,
поняла, что даже не знает, как зовут эту женщину. Впрочем, это было не столь
важно.  У обеих были матери. Обе  понимали  друг друга и сочувствовали  друг
другу.
     Теперь,   когда   молебен  закончился,  покидающие  Дворец  люди  снова
превращались в толпу. По всему залу  раздавался смех. Шум гулко отдавался от
мраморных  стен и колонн.  Люди возвращались к своим  заботам,  к  покупкам,
торговле,  болтовне.  Стражники  патрулировали  зал,  а  дворцовые  слуги, в
основном одетые  в светлые одежды, занялись своими обычными делами.  В одном
месте рабочие ремонтировали петли огромной  дубовой двери, ведущей в боковой
коридор.
     Появились  уборщицы,  начали  деловито  убирать  пыль,  протирать  пол,
оттирать до блеска стены. Когда-то мать Дженнсен была одной из таких жен