аной ото рта до уха, из нее
струилась кровь. Сквозь  зияющую рану  были видны блестящие, залитые красным
зубы.
     Дженнсен по-прежнему не могла сделать ни вдоха, ни выдоха.
     Другой  противник  с  размаху  ударил ее в живот. Дженнсен лягнула  его
ногой. Он схватил ее за щиколотку прежде,  чем  она успела нанести  еще один
удар.
     Перед глазами начало крутиться, но она еще различала происходящее.
     Один человек мертв... Двое держат ее... Мама лежит на полу...
     Потом поле  обзора сузилось до размеров черного тоннеля. В  груди пекло
огнем. Было так больно. Так больно...
     Все звуки вдруг стали приглушенными...
     Но она услышала глухой удар и треск ломающихся костей.
     Человек, душивший ее, пошатнулся, его голова резко дернулась.
     Дженнсен  не  могла  понять,  что происходит. Сжимающая ее  горло  рука
обмякла,  и Дженнсен  смогла судорожно вздохнуть. Голова душителя  свесилась
вперед. Из шеи его  торчал топор с лезвием в форме полумесяца, разворотившим
позвоночник. Душитель падал ничком, и ручка топора раскачивалась из  стороны
в  сторону.  А на  месте  душителя стоял  теперь  Себастьян  --  седоволосое
воплощение ярости.
     Последний противник выпустил руку девушки и выхватил измазанный в крови
меч. Себастьян опередил его.
     А Дженнсен опередила Себастьяна.
     "Сдавайся".
     Она  закричала. Это был  звериный, дикий,  несдерживаемый крик  ужаса и
ярости.  Искореженным  ножом,  который  по-прежнему  оставался  в  ее  руке,
Дженнсен рубанула шею мужчины.
     Поломанное лезвие вспороло шею противника  до кости,  прорвало артерию,
перерезало мышцы. Мужчина дико закричал, рванулся назад и стал падать спиной
на дальнюю стену. Казалось, поток хлынувшей из шеи крови приостановился,  на
миг зависнув в воздухе. Замах Дженнсен был так силен, что она едва не  упала
следом за противником. Но раскинула руки, удержалась.
     Короткий меч Себастьяна,  мелькнул, словно  молния,  и с сокрушительной
силой вонзился в бочкообразную грудь противника, довершая дело.
     Через мгновение Дженнсен, оскальзываясь на  крови, карабкалась по телам
убитых  врагов. Перед  собой она  видела  только мать, полусидящую на  полу,
прислонившись к дальней стенке. Мать  смотрела на дочь,  а  та заходилась  в
крике и не могла остановиться.
     Окровавленная мать прикрыла веки; словно собралась заснуть. Потом глаза
ее снова  открылись, в  них вспыхнула  радость. На  ее  лице, на щеках и шее
виднелись  запекшиеся кровавые полосы. Но  она  улыбалась  своей  прекрасной
улыбкой, глядя на приближающуюся Дженнсен.
     -- Дитя мое... -- прошептала она.
     Дженнсен не могла заставить себя замолкнуть и перестать дрожать. Она не
смотрела на жуткие кровавые раны. Она видела только материнское лицо.
     -- Мама... Мама... Мама...
     Левой  рукой мать обняла дочь. Правой руки -- не было. Именно в ней она
держала нож в начале схватки.
     Рука,  обнимавшая  Дженнсен, была, как  всегда,  любовью, спокойствием,
укрытием...
     Мать слабо улыбнулась:
     -- Дитя мое... ты все сделала правильно. Теперь, послушай меня...
     Себастьян  старался обмотать  жгутом то,  что  осталось от правой  руки
матери, пытаясь приостановить хлещущую кровь. Мать видела только Дженнсен.
     --  Я  здесь, мама.  Все будет хорошо. Я  здесь.  Мама, не  умирай!  Не
умирай! Держись, мама! Держись!!!.
     -- Слушай... -- голос был тих, как дыхание.
     -- Я слушаю, мама, -- сказала Дженнсен плача. -- Я слушаю.
     -- Я ухожу... Я пересекаю завесу... и ухожу к милостивым духам.
     -- Нет, мама, не надо! Ну, пожалуйста, не надо!!!
     -- Ничего  не  поделаешь,  дитя  мое...  Все хорошо...  Милостивые духи
позаботятся обо мне.
     Дженнсен  обеими  руками обхватила лицо  матери,  пытаясь разглядеть ее
сквозь льющиеся от бессилия слезы, и захлебнулась рыданиями:
     -- Мама... не оставляй меня одну...  Не оставляй  меня... Пожалуйста...
пожалуйста, не надо... О, мама, я люблю тебя.
     --  Я тоже люблю  тебя  дитя...  -- Голос  матери чуть окреп. -- Больше
всего. Я научила тебя всему, что умела. Слушай.
     Дженнсен кивнула, боясь пропустить хоть одно драгоценное слово.
     -- Милостивые духи забирают  меня. Ты  должна это понять. Когда я уйду,
это тело больше не будет мною. Мне оно больше не понадобится. Это  совсем не
больно. Совсем. Разве  это  не чудо? Я  -- с  милостивыми духами. Ты  должна
сейчас быть сильной и оставить то, что больше не будет мною.
     -- Мама... -- Дженнсен могла только рыдать от муки  да  держать в руках
лицо, которое любила больше, чем саму жизнь.
     -- Он придет  за тобой, Джен.  Беги. Не оставайся с этим телом, которое
уже не будет мною, когда я уйду с милостивыми духами. Поняла?
     -- Нет, мама. Я не могу оставить тебя. Я не могу.
     --  Ты должна. Не  рискуй своей жизнью  для того, чтобы похоронить  это
бесполезное тело. Это  будет глупо. Тело --  не я. Я -- в  твоем сердце  и с
милостивыми духами. Это тело -- не я. Поняла, дитя мое?
     -- Да, мама. Не ты. Ты будешь с милостивыми духами. Не здесь.
     Мать кивнула головой, которую Дженнсен держала в руках.
     -- Умница... Возьми  тот  нож. Я  отправила им одного в другой мир. Это
стоящее оружие.
     -- Мама, я люблю тебя... -- Дженнсен и хотела бы найти другие слова, но
их не было. -- Я люблю тебя.
     -- И я люблю тебя... Вот почему ты должна бежать, дитя мое.  Я не хочу,
чтобы ты бесполезно потратила  жизнь  на то,  что больше  не я.  Твоя  жизнь
слишком  ценна.  Беги,  Джен.  Или он настигнет  тебя.  Беги... -- Ее  глаза
устремились в сторону Себастьяна. -- Ты поможешь ей?
     Себастьян, стоявший рядом, кивнул:
     -- Клянусь, помогу.
     Мать снова перевела взгляд на Дженнсен и улыбнулась:
     -- Я  всегда буду  в  твоем  сердце, дитя...  Всегда...  Я  буду любить
тебя... Всегда...
     -- О мама, ты знаешь, я тоже буду любить тебя. Всегда!
     Мать   улыбалась,  глядя  на  свою  дочь.  Дженнсен  пальцами   ласкала
прекрасное лицо. Пролетел всего один миг и минула целая вечность,  пока мать
смотрела на дочь. Пока дочь не осознала, что мать уже ничего не видит в этом
мире. Захлебываясь  в  рыданиях, обуреваемая ужасом, Дженнсен  упала на тело
матери.  Все  кончилось.  Сумасшедший  бесчувственный  мир перестал  для нее
существовать.
     Дочь протягивала руки к матери, а ее тянули назад.
     -- Дженнсен! -- говорили ей прямо в  ухо. -- Мы  должны сделать то, что
она хотела.
     -- Нет! -- простонала она. -- Пожалуйста, нет... Ее нежно тянули назад.
     -- Дженнсен, делайте, как  она  просила. Мы  должны.  Дженнсен кулаками
замолотила по залитому кровью полу:
     -- Нет!
     Мир кончился.
     -- Нет. Пожалуйста, нет. Этого не может быть.
     -- Джен, мы обязаны уйти.
     -- Вы уходите, -- рыдала Дженнсен. -- А мне все равно. Я сдаюсь.
     -- Нет, Джен, вы не сдадитесь. Вы не можете сдаться.
     Себастьян  обхватил  ее и  поднял, поставил  на  подкашивающиеся  ноги.
Полубесчувственная  Дженнсен не  могла  даже пошевелиться.  Все  вокруг было
нереальным. Все было как сон. Мир рассыпался в прах.
     Поддерживая под руки, Себастьян встряхнул ее:
     -- Дженнсен, мы  обязаны уйти отсюда. Она повернула голову и посмотрела
на мать:
     -- Мы что-то должны сделать... Пожалуйста... Что-то надо сделать...
     --  Да,  мы  должны.   Мы  должны  уйти  прежде,  чем   здесь  появятся
остальные...
     Его лицо было  мокрым. Она подумала,  что дождь  не перестал. Как будто
наблюдала  за  собой  с  огромного  расстояния,  и  все  ее  мысли  казались
бредовыми.
     -- Дженнсен, послушайте меня...
     Мать недавно говорила... Это было так важно...
     -- Слушайте  меня. Мы должны отсюда выбраться. Ваша мать была права. Мы
должны идти.
     Себастьян подошел к заплечному мешку, стоявшему на столе в другом конце
комнаты. Дженнсен  осела. Ее  колени глухо  ударились об пол.  В сердце была
пустота,  только тлели  уголья  страшной  муки,  от  которой  она  не  могла
избавиться. Почему все должно быть так несправедливо?
     Она  поползла в сторону  спящей матери. Мама не могла умереть.  Она  не
могла! Дженнсен слишком любила ее, чтобы она посмела умереть.
     -- Дженнсен! Горевать будем позже! Мы обязаны отсюда убраться!
     За открытой дверью хлестал дождь.
     -- Я ее не оставлю!
     -- Она  принесла себя  в  жертву  ради вас.  Не  делайте так,  чтобы ее
героический поступок  пропал  зря. -- Себастьян заталкивал  в мешок все, что
попадало под руку. -- Вы  должны сделать,  как она сказала.  Она любит вас и
хочет, чтобы вы жили. Она велела вам бежать. А я поклялся помочь.  Мы должны
уйти прежде, чем нас схватят.
     Дженнсен  уставилась  на  дверь.  Раньше  она  была  закрыта.  Дженнсен
помнила, как  ворвалась в  дом и  захлопнула ее. А теперь дверь  распахнута.
Может быть, щеколда сломалась?..
     Огромная тень  выступила из дождя, двинулась к двери и ввалилась в дом.
Могучий человек смотрел прямо на Дженнсен.
     Смертельный ужас сковал все ее тело.
     Человек  двинулся в ее  сторону. Сначала медленно, потом все быстрее  и
быстрее.
     Дженнсен увидела  нож  с буквой "Р", торчащий из шеи  мертвого солдата.
Нож, который мать велела забрать с собой. Нож был близко. Мать потеряла руку
-- и свою жизнь, -- чтобы убить врага...
     Мужчина, похоже, не заметивший  Себастьяна, бросился на Дженнсен. А она
рванулась  за ножом.  Липкие  от крови пальцы охватили рукоять. Обработанный
металл   было   удобно   удерживать   в   руке.  В  нем  было   искусство  и
функциональность полезной вещи. Смертоносное искусство...
     Скрежеща   зубами,  Дженнсен   вырвала  лезвие  из   мертвой  плоти   и
перекатилась по полу.
     Прежде чем новый враг настиг ее, Себастьян с рыком вонзил ему в затылок
топор. Солдат рухнул на пол рядом с Дженнсен, мускулистая рука навалилась на
ее тело.
     Дженнсен закричала  и, извиваясь, выползла из-под  руки, а темная  лужа
крови  уже  разливалась  под головой убитого.  Себастьян потянул  девушку за
руки, поднял.
     -- Соберите все, что хотите взять с собой, -- приказал он.
     Дженнсен двинулась через  комнату, медленно, словно во сне. Мир сошел с
ума. Возможно, и она, наконец, сошла с ума.
     Голос  в  ее  мозгу  зашептал  на странном  языке.  Она  заметила,  что
прислушивается к нему, даже почувствовала успокоение от его слов.
     "Tu vash misht. Tu vask misht. Grushdeva du kalt misht".
     -- Мы должны идти,  --  сказал  Себастьян.  -- Соберите то, что желаете
взять с собой.
     Дженнсен не могла думать. И  не  знала,  что делать. Она  заблокировала
голосу доступ в свои мысли и приказала себе делать то, что велела мать.
     Она подошла к комоду и начала собирать вещи, которые они всегда брали в
походы.  Сложила их в заплечный мешок,  побросала  сверху травы,  пряности и
сушеную еду. Положила щетку для волос и маленькое зеркальце.
     Потом  начала  собирать  одежду  матери.  Тут  рука  ее застыла, пальцы
задрожали.  В  голове по-прежнему царила пустота,  и Дженнсен двигалась, как
выдрессированное животное, делая то, чему ее когда-то научили.
     Она быстро оглядела комнату, и мысли ее проснулись.
     Итак, здесь четыре мертвых д'харианца.  Плюс еще один -- утром. То есть
всего пять. Это  квад плюс один.  Где же трое остальных? В  темноте  снаружи
дома? На деревьях? Поджидают в темном лесу? Ждут,  чтобы привести ее к лорду
Ралу, который пытками доведет ее до смерти?
     Себастьян обеими руками взял ее за запястье:
     -- Дженнсен, что вы делаете?
     Она поняла, что втыкает нож в воздух перед собой.
     Она равнодушно пронаблюдала, как Себастьян вынимает нож из  ее кулака и
вкладывает в ножны, как  вешает ножны  на ее  пояс. Потом он подхватил плащ,
который сорвал  с нее громадный д'харианский солдат, когда она провалилась в
этот кошмар.
     -- Поторопитесь, Дженнсен! Быстро берите все, что хотите.
     Себастьян обшарил  мертвых,  вынимая деньги и засовывая в свои карманы.
Потом отстегнул все четыре ножа. Ни один из  них не  был так хорош, как тот,
что висел  теперь  на  поясе  Дженнсен,  тот, с  причудливой  буквой  "Р" на
рукояти, тот, которым воспользовалась мать.
     Тем  не менее Себастьян  запихал  все  четыре ножа в  боковой  кармашек
заплечника  и  опять  попросил  Дженнсен поторопиться.  Пока  он  отстегивал
понравившийся ему меч у одного из солдат,  Дженнсен подошла к столу. Набрала
пригоршню свечей, затолкала  их в свой мешок. Себастьян повесил меч на пояс,
в компанию  к остальному своему оружию. Дженнсен собрала  посуду для готовки
пищи  и пару мисок,  засунула все в заплечник. Она не  вполне сознавала, что
именно берет с собой -- подбирала то, что попадалось на глаза.
     Себастьян  поднял мешок Дженнсен, продел  ее  правую руку  в лямку, как
будто  перед  ним  была тряпочная кукла.  Затем просунул левую руку в другую
лямку  и накинул  Дженнсен  на плечи плащ. Надвинул ей  на голову  капюшон и
подоткнул под него  выбившиеся рыжие  волосы. Затем  взял в  руку  заплечный
мешок  матери и,  резко дернув, высвободил из  черепа  солдата  свой  топор.
Прикрепив ручку топора к поясу, он подтолкнул Дженнсен к двери.
     -- Хотите взять что-нибудь еще из дома, пока мы не ушли?
     Дженнсен оглядывалась через плечо, назад, на мать, лежащую на полу.
     -- Она ушла, Дженнсен,  Милостивые духи сейчас  заботятся о ней. Теперь
она смотрит сверху на вас и улыбается.
     Дженнсен подняла на него глаза:
     -- Правда? Вы думаете -- это так?
     -- Да. Она сейчас в лучшем из миров. Она велела нам уходить отсюда. Нам
надо делать так, как она велела.
     В лучшем из миров... Дженнсен ухватилась за эту мысль. Ее мир  держался
только на страданиях.
     Она двинулась в сторону двери, следом за  Себастьяном, переступая через
окровавленные тела, через раскинутые руки и ноги. Она была слишком напугана,
чтобы  обращать  внимание  на  что-либо, сердце  ее  слишком  болело,  чтобы
полниться   какими-нибудь  чувствами.   Казалось,   в   голове  у  нее   все
перемешалось. Она всегда  гордилась  тем, что отличается способностью  четко
мыслить. Куда же девалось ее здравомыслие?
     Уже  под  дождем  Себастьян  потянул  ее  за руку  к  спускающейся вниз
тропинке.
     -- Бетти, -- сказала она, упираясь. -- Мы должны взять Бетти.
     Себастьян напряженно посмотрел на тропу, затем на пещеру.
     -- Не  думаю, что нам стоит сейчас заботиться о козе. Но  вот свои вещи
мне взять надо.
     Дженнсен  увидела, что  он стоит под проливным  дождем  без плаща,  уже
промокнув  до  костей.  Ей  пришло  в  голову,  что  не  одна  она  потеряла
способность  трезво мыслить.  Себастьян  настолько  настроился  на  спасение
бегством, что едва  не  забыл  собственные  вещи. Это  означало бы для  него
смерть. А она не может позволить ему умереть!..
     И  Дженнсен кинулась назад, в дом, не откликаясь на  отчаянные  призывы
Себастьяна.  Оказавшись  внутри,  она подбежала  к деревянному  ящику  возле
двери,  в  котором  хранились  две накидки  из  овечьей шкуры,  свернутые  и
связанные, приготовленные  на  случай,  если  им с  матерью придется  спешно
бежать.
     Себастьян, стоя в  дверном  проеме, смотрел на нее с нетерпением, но не
сказал ни слова, когда увидел, что она делает.
     Потом они ринулись к пещере.
     Огонь  все еще потрескивал. Бетти  ходила  по  хлеву и  дрожала,  но не
блеяла -- как будто знала, что произошло ужасное.
     -- Обсушитесь немного, -- сказала Дженнсен.
     -- У  нас  нет времени! Мы  должны уходить. Остальные могут  явиться  в
любой момент.
     -- Вы замерзнете и умрете,  если  не  обсушитесь.  И в побеге не  будет
смысла. Мертвый -- он везде мертвый.
     Проявленная способность здраво рассуждать удивила ее саму.
     Дженнсен положила на солому свернутые в рулон накидки из  овечьей шкуры
и занялась развязыванием узлов.
     -- Это нас убережет  от дождя, но сначала надо  обсохнуть, иначе  вы не
сможете согреться.
     Себастьян кивал,  соглашаясь, дрожал не  переставая и потирал  руки над
костром. Разумность  слов  Дженнсен,  наконец, дошла  до его  сознания. А та
удивлялась,  как ему  удалось сделать то, что он сделал,  при таком приступе
лихорадки и принятых снотворных травах.
     Страх   всему   причиной,   догадалась   она.   Страх,   доводящий   до
исступления...
     Это было ей понятно.
     У нее болело все тело.  Было  много ушибов,  да еще кровоточило  плечо.
Рана не была  опасной, но неприятно пульсировала. Состояние ужаса, в котором
находилась Дженнсен  во время схватки,  утомило  и  опустошило  ее. Хотелось
просто лечь и заплакать, но ведь мать  велела уходить отсюда.  Сейчас только
слова, сказанные матерью,  подвигали Дженнсен на какие-то действия. Без этих
команд  она бы просто не смогла  двигаться. И  теперь просто  делала то, что
велела мать.
     Бетти продолжала  тревожиться.  Чтобы  быть  поближе к  Дженнсен,  коза
пыталась  перебраться через  загородку. Пока  Себастьян склонился у  костра,
Дженнсен пыталась завязать веревку вокруг шеи Бетти.
     Они дадут возможность Бетти отблагодарить их. Ведь костер в такую сырую
погоду вряд ли разожжешь.  А с козой они могут приютиться в любой сухой яме,
под уступом скалы или под упавшими деревьями.  Бетти  даст им обоим тепло, и
они не погибнут от холода. Бетти то и  дело посматривала в сторону дома. Уши
козы стояли  торчком --  она  внимательно прислушивалась.  Дженнсен понимала
причину такого поведения: Бетти беспокоилась о женщине, которой почему-то не
было с ними. Дженнсен  собрала с полки  всю морковь и  желуди, распихав их в
карманы и заплечные мешки.
     Когда  Себастьян  обсох,  они  надели  свои шерстяные плащи.  А  сверху
добавили накидки из  овечьей  шкуры. Дженнсен взяла  в руку веревку, которую
привязала к Бетти, и  они  начали  свое  путешествие. Себастьян направился к
тропе, по которой пришел сюда.
     Дженнсен схватила его за руку:
     -- Они могут поджидать нас внизу.
     -- Но нам ведь надо выбраться отсюда...
     -- У меня есть путь получше.
     Некоторое  время он  внимательно смотрел  на  нее через  разделявшую их
пелену ледяного  дождя, а затем безо всяких  возражений  последовал за нею в
неведомое.

Глава 7
     Оба Шолк  схватил курицу за шею и  вытащил из гнезда.  В  его  огромном
кулаке  голова  курицы  выглядела  крошечной.  Другой  рукой  он  выудил  из
углубления в соломе теплое  коричневое яйцо, осторожно  положил в корзину  к
другим яйцам.
     Назад класть курицу он не стал. Ухмыльнулся, поднял ее на уровень своих
глаз,  глядя, как она  крутит  головой  в  разные  стороны,  а  клюв  ее  то
открывается, то закрывается. Потом приблизил губы и дунул изо всех сил прямо
в открытый клюв.
     Курица  издала квохчущий  звук, забила  крыльями,  обезумев  и  пытаясь
вырваться  из  похожего  на  тиски  кулака. Из горла  Обы вырвался  утробный
рокочущий смех.
     -- Оба! Оба, где ты?
     Голос матери  раздался совсем близко от  сарая. Оба тут же  сунул птицу
назад,  в  гнездо.  Испуганно кудахча, курица вспорхнула  на  шесток.  А Оба
поспешил к двери.
     Неделю назад прошел редкий для зимы ливень. День спустя вода в водоемах
замерзла, а дождь превратился в снег. Снег повсюду запорошил лед, и  ступать
по  нему теперь стало опасно. Тем не менее, несмотря на  свой  рост, Оба без
особого труда проходил по наледи. Он был горд тем, что имеет легкую походку.
     Хотя  дело не  только в походке. Для человека важно не допустить, чтобы
притупился мозг, чтобы медленно соображалось.
     Оба  был  уверен:   важно  узнавать  новые  вещи.  Необходимо  расти  и
использовать то, чему обучился. Ведь именно так люди взрослеют. Вот хотя бы,
к  примеру, взять сарай  и дом...  Они представляют  собой единое помещение,
изготовленное  из мазанки --  перевитые ветви покрыты смесью  глины, соломы,
навоза и помета. Но внутри дом и сарай разделены каменной стеной. Оба сделал
стену  из  принесенных  с  поля  п