облик   другого,  смелость
приблизиться к алтарю Господнему и просить о даровании священного сана?
     Решится ли он совместить святое служение и греховный обман?
     Может ли позволить  архиепископу Энскому, примасу Гвинедда и давнишнему
другу, надеть на  него епископскую митру? Если  заранее раскрыться Энскому и
добиться  его  согласия, он тоже  ввергнется во грех, либо оттолкнет лжеца и
предаст публичному позору. Так скорее всего и будет.
     Значит,  остается  довериться  судьбе  и  никак  не  влиять на  течение
событий. Что тогда? Он, не став священником,  получает  епископство и, чтобы
скрывать обман,  совершает таинство святой веры и отправляет требы-- то, что
Богом предназначено только священнослужителям, но никак не диаконам.
     Выбор  у  него  невелик:  жить  под  бременем  преступного  обмана  или
послушаться Йорама.

     ГЛАВА 15
     Хвалите Господа, все народы, прославляйте Его, все племена.
     Псалтирь 116:1

     Потрясенный,  Камбер  вернулся к  действительности,  чувствуя  на  себе
взгляд сына и не зная, сколько времени провел в своем внутреннем мире.. Его;
пальцы  сдавили  бокал, едва не ломая его, ни  с  того ни с  сего  в  голову
пришло, как  он  будет  выглядеть на  завтрашнем посвящении с  забинтованной
рукой, если бокал все-таки лопнет.
     Он заставил себя ослабить хватку и поставил бокал на пол рядом с собой.
Перевел дух и взглянул на Йорама.
     --  Определенно, ты выбил меня из колеи.  Казалось, больше не  придется
ломать голову над тем, с чего ты начал.  Мы не  можем  не  пройти завтрашней
голгофы, это  ясно.  Не знаю, имею  ли право  подвергать Энскома и  его веру
испытанию, но если ан, узнав правду обо мне, откажет в помощи, его  не в чем
будет упрекнуть.
     --  Неужели ты  думаешь, что  он не поймет?-- робко спросил  Йорам.-- Я
знаю, что он достойнейший, а ведь вы с ним давние знакомые.
     Камбер опустил глаза, поглаживая изгибы резьбы на ручке кресла.
     --  Ты  и меля  знаешь  достаточно хорошо, сынок. Ив  конце концов  ты,
разумеется, прав. Священный сан  и то,  что  за ним  стоит,  значат для меня
слишком  много,  чтобы отказываться  от  этой воистину  высокой  магии.-- Он
поднял голову и  улыбнулся.-- Я просил его  когда-нибудь посвятить  меня, но
это все откладывалось.  Думал,  вот  дети подрастут, вот  Катан повзрослеет,
чтобы принять заботы о графстве. Тогда уж... А теперь Катана больше нет. Его
сын  и наследник совсем дитя.-- Он  вздохнул.-- А  мы  здесь и  сейчас, и я,
подобно Синилу, должен научиться жить с тем, что вынужден был выбрать.
     Йорам на мгновение отвел глаза, потом снова посмотрел на отца.
     -- Значит, ты поговоришь с Энскомом?
     --  Думаю, да. Я хочу еще немного повременить и, если  ты выяснишь, нет
ли поблизости Риса  и Эвайн,  я буду очень признателен. Вы трое будете моими
свидетелями  в  случае согласия  Энскома.--  Камбер  несколько  минут  стоял
неподвижно, глядя на огонь, умирающий в камине, потом перешел в молельню.  В
комнатке горела только  красная лампада, и,  зажигая свечи на алтаре, Камбер
улыбался с наивной радостью простолюдина.
     Нет,  не надо никаких деринийских премудростей  и ухищрений, он  примет
решение с чистой и ясной душой.
     Опускаясь на колени у аналоя, он прикрыл глаза руками и несколько минут
успокаивался, углубившись в слова молитвы,  внутренне собираясь  для важного
шага.
     Сомнения  не покидали. Все ли последствия учтены?  Стоило покопаться  в
себе, обратиться к памяти Алистера, добраться до границ  подсознания. Камбер
легко  расстался  с реальностью-- переход в  трансцендентное  состояние  был
освоен им еще в юности.
     Когда он вернулся и поднял голову, свечи на алтаре стали на  целый дюйм
короче.  Задуваемое сквозняком пламя  колыхалось и мерцало. Сверху, с креста
из  дерева  и  слоновой кости,  на  него с состраданием  взирало  ясное лицо
Спасителя.
     Камбер  склонил  голову набок, пытаясь заглянуть под прикрытые  веки, и
недовольно  скривил  губы,  как  делал  это  ребенком,  потом   улыбнулся  и
капитулировал.  Ему  показалось, будто лицо на  распятии осветилось ответной
улыбкой или свечи разом моргнули.
     Все  равно  добрый  знак.  Он пойдет к  своему старому  другу  Энскому.
Откроет правду и положит ее к ногам того, кто одновременно был ему братом  и
духовным  отцом.  А  потом, если Энском  согласится,  примет  священный сан.
Только так можно пройти посвящение в епископы.
     Плохо сознавая, что  произойдет  дальше, Камбер стучал в дверь Энскома.
Он дышал с натугой, во рту пересохло, руки судорожно подергивались. Рядом, с
факелом в руках, стоял монах-михайлинец.
     Что думал  о нем этот брат, заметил ли его  состояние?  Камбер молился,
чтобы монах  приписал его  нервозность естественному  волнению  кандидата  в
епископы. Тишина за дверью делалась невыносима.
     Потом в нее ударил  кулак монаха, а он  сбивчиво бормотал что-то о том,
что слух у архиепископа сдает, уже не тот, что прежде.
     Камбер замер с рукой, занесенной  над  дверью,-- с другой стороны двери
отодвигали  засов. Отворил сам Энском.  Растрепанный вид  и  заспанные глаза
говорили о том, что он только что покинул постель.
     -- Прошу прощения,  что  тревожу вас  в  такое  время, ваша  милость,--
заторопился Камбер.
     --  Алистер?-- в  голосе  архиепископа звучало  сонное недоумение,--  Я
полагал, вы давно в постели. Что-то не так?
     --  Не мог заснуть, ваша милость, мне нужно исповедаться. Вы  не  могли
бы...
     --  Исповедать вас?-- Энском оглядел бывшего  викария и посмотрел ему в
глаза,  сон   слетел   с  него.--   Мне  казалось,  что  у  вас  есть   свой
духовник-михайлинец, святой отец. Он что, в отсутствии?
     Камбер отвел взгляд и вкрадчиво отвечал:
     --  Он  не архиепископ, ваша милость. Есть обстоятельства, заставляющие
обратиться именно к вам.
     Камбер  подкрепил  свою  речь   многозначительным  взглядом,  и  Энском
посмотрел  на него так, словно только что  увидел. Махнув рукой, архиепископ
отпустил  факельщика, огонь поплыл  по темному  коридору, удаляясь, и Энском
отступил в сторону, приглашая войти.
     Пока он  возился с  дверным засовом, Камбер уже стоял в центре комнаты,
не зная,  куда спрятать глаза. Он был в  смятении, самоанализ не избавил  от
страхов и  робости перед наступающим  моментом откровения. За  Энскомом  он,
трепеща,  вошел  в  молельню  архиепископа,  еще  более  изысканную,  чем  у
Алистера. Хозяин молельни надел лежавшую на аналое бархатную епитрахиль.
     --  Благодарю,   что  приняли   меня   в   столь  поздний   час,   Ваше
Преосвященство. Я не стал бы беспокоить вас, но мою исповедь нельзя доверить
больше никому.
     Энском  приложился  губами  к  епитрахили,  расправил   складки  ночной
рубашки, указал гостю место у аналоя и направился к алтарю.
     Камбер, ухватив за рукав, развернул его  к себе и начал возвращать свой
облик.
     -- Что!..
     На   глазах  архиепископа  на  затуманившемся  лице  проступали   черты
человека,  отпетого  в  кафедральном  соборе  несколько  дней назад.  Энском
привалился  к  стене  и  потянулся  к  своему  нательному  кресту.  Его  рот
открывался и закрывался, наконец сложилось единственное слово: "Камбер!"
     Камбер  смиренно  улыбнулся и опустился на  колени у аналоя, на  место,
предназначенное ему.
     -- Прости, старый друг. Я знаю, как трудно, и то ли еще будет.
     -- Но  как?.. Ты был мертв! Я видел тебя!  Я служил по тебе отходную!--
Энском  качал головой и снова и снова смотрел  на  Камбера, проводя рукой по
глазам, словно желая избавиться от наваждения.
     -- Тебе будут не по нраву мои объяснения, еще меньше понравится то, что
я должен продолжать начатое и просить твоей помощи. Алистер  убил Ариэллу  и
погиб. Умер он, а не я.
     -- Но ты...
     В это мгновение  Энскома  осенило, и  он опустился на  ступеньку  перед
алтарем, как громом пораженный.
     -- Ты изменил облик. Ты понимал, что утрачиваешь  влияние, мы ведь даже
говорили об этом. И решил начать сначала, раз Каллен умер. Он был мертв?
     Энском  так испугался своей догадки,  что  не сумел ее  скрыть. В то же
мгновение  Камбер был возле прелата,  устремив серые глаза в  его  смятенные
голубые.
     -- Милый друг, не думай об этом! Как могло прийти тебе  в голову, что я
убил друга и сподвижника ради своих политических выгод?
     Энском отвел глаза.
     -- Убийство-- очень страшное слово,-- прошептал он.--  Порой достаточно
отказать в помощи тяжело раненному, и результат будет тот же.
     Наступила долгая тишина, потом Камбер ответил едва слышно:
     -- Разве я из числа способных на такое?
     Энском протяжно выдохнул.
     -- Не думаю... Нет.  Но  я и предположить не мог, что ты примешь  облик
мертвого.-- Он поднял голову.-- Скажи мне то, что я хочу услышать, Камбер...
и моли Бога, чтобы это было правдой.
     Энском хотел видеть глаза Камбера, и Камбер тоже этого хотел. Они будто
пытались заглянуть друг другу в душу. Наконец гость заговорил:
     -- Я  не могу  винить  тебя  в  сомнениях,  милый друг. Твоя  совесть и
высокий сан требуют этого. Но, поверь,  я ни прямо, ни косвенно не виновен в
смерти  Алистера Каллена.  Он был  мертв,  когда мы нашли  его. Йорам  может
подтвердить это. Он все время был со мной.
     -- Йорам?
     Энском облегченно вздохнул и вытер рукавом вспотевшее лицо.
     --  Бог  мой,  Камбер,  тебе придется  дать мне  несколько минут, чтобы
свыкнуться  с этим.--  Он нервно потирал  руки. Отвернулся в сторону и снова
заговорил, размышляя вслух.-- Ты поменялся оболочками с Алистером и исполнял
его  роль...  почти  две недели.--  Он замолчал  и  взглянул  на  Камбера.--
Выполнял обязанности священника, не так ли?
     Камбер покачал головой.
     --  По  существу--  нет.  Мне  удавалось не выходить за  пределы своего
диаконского посвящения. Об этом можно не беспокоиться.
     --  Но  ты играл  роль настоятеля михайлинцев. Не хочешь же ты сказать,
Камбер  МакРори, что не служил  мессу, не  исповедовал и не  совершал других
святых таинств, права на которые не удостоен.
     -- Пока нет. Но...-- Камбер вздохнул,-- сегодня вечером, после не очень
деликатной  подсказки  моего сына,  я понял  невозможность  продолжать такую
жизнь и, если ты не поможешь мне, завтра же признаться во всем. Многие, да и
ты тоже, считают меня отчаянно  дерзким,  но никогда  не осмелюсь  я принять
епископскую митру, не будучи священником.
     Энском долго смотрел на него, отыскивая в дымке деринийской премудрости
чистое зерно истины, потом опустил глаза.
     -- Значит, ты пришел ко мне получить священство?
     --  Да. И  это  должно  быть  сделано сегодня, сейчас.  Я  приму  любую
епитимью, искуплю, чем только можно, содеянное мной.  Возможно, я  преступил
дозволенные пределы в своем стремлении сделать добро  Гвинедду. Но ради этой
страны я на все готов. Энском, у меня был сын, и я потерял его. Катан-- одна
из бесчисленных жертв Имра... Но это в прошлом. Ты поможешь, Энском? Введешь
меня в священство?
     -- Камбер...
     Голос Энскома замер, он смотрел на распятие над алтарем.
     -- Камбер, ты понимаешь, о чем просишь? Это совершается раз и навсегда.
     -- Я всегда желал  быть священником, даже  в детстве. И ты  знаешь это.
Если бы братья не умерли так  рано,  я остался бы  в семинарии, и мы с тобой
приняли бы священный сан одновременно. Сейчас я мог быть епископом, а может,
и занимать твой пост.
     Он указал на перстень архиепископа на пальце Энскома, тот вытянул руку,
и аметист  блеснул  на  ней. Архиепископ  поднял  голову,  его голубые глаза
сияли.
     --  Наверное,  ты  прав,--  он  попробовал улыбнуться.--  Ты  мог стать
превосходным епископом.
     --  Надеюсь, я буду им.  По крайней мере,  твое благословение  даст мне
шанс.
     Энском отвернулся,  поигрывая расшитой епитрахилью, потом  долго изучал
свой  перстень.  В конце  концов,  подняв  голову,  он ненадолго  встретился
взглядом с Камбером и решительно поднялся.
     -- Ты  избрал  нелегкий путь, Камбер. Но  хорошо.  Я посвящу тебя.--  К
архиепископу вернулась привычная твердость.
     -- Однако не жди от меня снисхождения.
     -- Я был бы разочарован всякой поблажкой.
     --  Ладно. Мы  поняли  друг  друга. Из того, что ты говорил,  я  сделал
вывод, что по крайней мере Йораму известна правда о тебе.
     -- Йорам ожидает твоих распоряжений. Эвайн и  Рис тоже. Больше никто не
знает истины. Энском кивнул.
     -- Свидетелей не так много. У тебя их могло быть много больше. Придется
утешиться,  что  все  присутствующие  безусловно  желанны,--  он  продолжил,
помолчав:--  Тебе  больше нечего  сказать, не  так  ли? Для одной  ночи было
довольно сюрпризов.
     -- И еще один, последний,-- Камбер улыбнулся.
     -- Ты меня пугаешь.
     -- Вопрос в имени,-- быстро  добавил Камбер.-- Возможно, тебе покажется
пустым, но я хотел бы в новом духовном звании сохранить свое диаконское имя.
     -- Кирилл? Не  вижу  в  этом ничего предосудительного. Ты ведь и прежде
часто использовал  его  как  второе имя, не  правда ли?  Кроме того, об этом
никто не будет знать, кроме нас и твоих детей.
     --  Мне бы также  хотелось прибавить это  имя во  время рукоположения в
епископы. Ведь я вправе принять вместе с новым саном и дополнительное имя.
     Энском поднял бровь.
     -- Тебе хочется присоединить это имя к имени  Алистера? А не поможет ли
это  каким-нибудь  дотошным  умам  приблизиться  к  истине,  сложить  единую
картину?
     --  А  что можно сложить?-- возразил Камбер.--  Легко объяснить решение
данью памяти старому другу.
     -- А вдруг объяснения не удовлетворят?
     Камбер пожал плечами.
     --  Как священник и епископ, хранящий секреты исповеди,  я не могу быть
подвергнут считыванию мыслей, если ты  как архиепископ не потребуешь  этого.
Другого пути доказать, что я не Алистер Каллен, нет.
     --  Это  ты  так  думаешь,--   пробормотал  Энском.--  Будь  по-твоему,
настаиваешь, так и сделаем.
     Он остановился в проеме дверей, сделавшись темным силуэтом на фоне огня
свечей в соседней комнате. Его ночная рубашка и взъерошенные волосы никак не
вязались с торжественной решимостью лица.
     -- И последнее, прежде чем я оставлю  тебя наедине с  твоей  совестью и
пойду заниматься приготовлениями. Очевидно, ты обдумал все  заранее.  Может,
хочешь  провести посвящение в  каком-то определенном  месте?  Разумеется,  в
соборе, как должно, церемония в любом случае не состоится.
     -- Да,  в  михайлинской часовне, где  мы провозгласили  Синила законным
наследником престола. Место вполне подходит. А ты как думаешь?

     ГЛАВА 16
     Ибо  всякий  первосвященник,  из  человеков  избираемый, для  человеков
поставляется на служение Богу, чтобы приносить дары и жертвы за грехи.
     Послание к Евреям 5:1

     Двумя часами позже часовня была приготовлена. Пустовавшая уже  год  (со
дня  Реставрации Халдейнов),  она была наскоро  вымыта и обставлена  Рисом и
Эвайн под  наблюдением  Йорама.  Камбер--  главное  действующее  лицо драмы,
которая должна была вот-вот начаться,-- еще не видел ни часовни, ни детей.
     Вот уже  битый час  он расхаживал в маленькой комнатке  перед часовней.
Было  холодно, в  долго пустовавшей  комнате  успели убрать пыль, а  времени
разводить  огонь   не   нашлось.  Переодевшись,  он   ждал   своего  часа  в
относительной чистоте, но согреваться  мог у огонька единственной свечи. Она
мерцала на столе над  разложенным облачением священника. Протягивая ладони к
огню, Камбер понимал, что зябко ему от нетерпеливого волнения-- человеческое
начало  одерживало в нем верх над деринийским.  Он досадовал  на  себя и все
никак не мог унять страхов и сделать тепло послушным.
     Разум  и  многолетняя  тренировка  почему-то не  помогали.  Верно,  все
соискатели  священного  сана  переживали подобное в  преддверии  решительной
минуты.
     Ведь  он  теперь-то  в  самом  деле  подготовлен.  В  душе,  измученной
непрестанной  борьбой,  воцарился мир,  и  знания,  необходимые  священнику,
заняли место  в мозгу.  Слава  Богу,  деринийские  способности  воспринимать
неведомую  премудрость  не  подвели,  да  и  память  Алистера  была  немалым
подспорьем.
     До появления у дверей  часовни Камбер провел  час с Энскомом, изучавшим
канонические  тексты с  описанием канонического обряда  посвящения.  Сначала
один, а потом другой--  список с очень древнего  оригинала,  как  он пояснил
Камберу. Архиепископ решил, что эта форма ритуала более подходит для дерини,
особенно таких, как Камбер.
     Еще час  был  потрачен на пребывание в себе.  Камбер взвешивал и  судил
каждое  свое слово и движение, сознавая,  впрочем,  что  тщательная  ревизия
памяти  требует  больше  времени.  Что-то  могло  ускользнуть  или  остаться
незамеченным в глубинах мозга.
     Сейчас,  как воинская  перевязь, его  перепоясывал  орарь--  диаконская
епитрахиль синего цвета с колечком и белым шнуром на конце. Тело от горла до
пят скрывалось под стихарем. Когда же он впервые надел диаконское облачение?
Неужели сорок лет прошло?
     Задумчиво поглаживая  шелковый орарь,  Камбер повернулся  к столу.  Эта
белоснежная риза,  которую он  наденет... Она-- символ достоинства духовного
лица.  Восковая  свеча  лежала  рядом. Ее он внесет  в часовню перед началом
обряда,  и  увидит  Всевышний,  что  чисты  помыслы  раба  его перед алтарем
Господним.
     Внезапный стук в дверь оглушил его.
     Неужели пора?
     В комнату бесшумно проскользнул  Йорам с горящей  свечой в руке, В  его
глубокой озабоченности  угадывалась и  сдерживаемая радость. Не отрывая глаз
от  сына,  Камбер,  повинуясь порыву, шагнул ему навстречу. Они остановились
лицом к лицу, посмотрели друг на друга и увидели новыми глазами.
     Скоро их  навеки свяжут  не только кровные  узы.  Камбер,  осознав это,
вздрогнул, Йорам поспешно поставил свечи на стол и обнял отца-- подумал, что
запоздалые страхи все еще мучат его.
     Камбер прижал сына к себе, поглаживая золотистые волосы, как делал это,
когда Йорам был ребенком, отстранился и встретил его встревоженный взгляд.
     -- Я  не боюсь, сынок,-- сказал он, так жадно вглядываясь в лицо юноши,
чтобы запомнить каждую деталь,-- Правда, не боюсь. Ты думал, мне страшно?
     Йорам  гордо  повел  головой.   Несмотря  на  все  усилия,   его  глаза
наполнились слезами.
     -- Нет, Я просто... просто обнимал  тебя...  брат. Камбер  улыбнулся  и
принялся поправлять и разглаживать свое облачение.
     -- "Брат". Какое чудесное слово, ты можешь говорить так.-- Он с любовью
смотрел на Йорама.-- По-моему, это большая честь, чем быть твоим отцом.
     Йорам нагнул  голову и  заморгал, прогоняя слезы, потом поднял  глаза и
улыбнулся.
     -- Пойдем... отец. Пора придавать этому слову второе значение.
     Гордый,  он умолк,  взял  ризу  и  перебросил через  руку  отца,  зажег
восковую свечу, вложил ее в руку соискателя священного сана.
     Крошечная комната сияла золотом и блеском базальта. Купол  поддерживали
восемь стен, у каждой из  них горело по  толстенной свече желтого воска. Еще
шесть  освещали алтарь  и распятие  на  восточной стене.  Четыре  канделябра
обозначали стороны  света: восточный стоял  за алтарем, западный-- у  входа,
еще  два-- у стен.  Такого не требовалось в обычном  обряде  рукоположения в
сан.
     Все  это  Камбер  мгновенно  увидел  и  внес  в   память.  Изумляли   и
присутствующие. Им  было тесно в маленькой  часовне, а она  казалась  совсем
крошечной.
     Энском  в полном облачении  располагался левее  алтаря,  возвышаясь над
остальными.  Его  лицо  было  непроницаемо.  Рис  и  Эвайн   стояли  справа,
отделенные от архиепископа келдишским ковром, постеленным у ступеней алтаря.
Где-то позаимствованные  михайлинские  мантии  преобразили молодых супругов.
Золотые  волосы Эвайн не уместились  в капюшоне и ниспадали до пояса. Они  с
Рисом приветливо и многозначите