лощадки  над  башней ворот все еще  тлели, некоторые  обвалились,
загородив собой почти  половину ворот. В  самом замке огонь тоже сделал свое
дело. Крыши  центральной  башни  и большого зала дымились,  а от  деревянных
служб, выстроенных вдоль стен, не осталось ничего,  кроме обгоревших бревен,
бывших  прежде  конструкцией  кровли. Дверь хозяйственной клети уцелела, она
была заперта снаружи, участь тех, кто остался за ней, была еще страшнее, чем
у павших от меча. Двор  был усеян трупами, снег милосердно прикрывал убитых,
щадя зрение. Тошнотворный запах горелого мяса и крови висел в воздухе.
     Мрачный  Энсель  решительно   спрыгнул  с  коня  и  осматривал  лежащие
поблизости  тела. До боли в пальцах стискивал он рукоять меча, склоняясь над
каждой новой жертвой.
     Многие тела были  изуродованы. Некоторых привязывали к лошадям, которых
пускали  вскачь,  на  этих несчастных  не  осталось ни кусочка  кожи, только
кровавое месиво. Почтенному седовласому священнику отрубили ладони и ступни,
выкололи глаза  и бросили умирать на снегу  от потери крови.  Возможно,  это
была тоже легкая смерть.
     Во   дворике,   у  кухни,   Энсель  обнаружил   двух  девушек-служанок,
изнасилованных, со вскрытыми грудными клетками. Одна из них была  беременна,
теперь плод лежал в луже замерзшей крови рядом с матерью.
     У него началась рвота. Он захватил пригоршню  чистого снега и тер лицо,
чтобы прийти  в себя; самое ужасное он  уже увидел. Вдруг он заметил  фигуру
мальчика, почти прямо стоявшего  у конюшни. Несмотря на расстояние и неяркий
свет, Энсель узнал в нем Эйдана.
     Он стянул  плащ и завернул в него хрупкое  обнаженное тело, прежде  чем
это увидела Эвайн, снял мальчика с кола и положил на островок чистого снега.
Лицо  оставалось  открыто,  легкий  утренний  ветерок  играл с  золотистыми.
волосами  мальчика, когда Эвайн тяжело опустилась на снег рядом с сыном. Его
глаза были закрыты,  тело Эйдана закоченело в  том  положении, в котором  он
принял свою ужасную смерть. На  белой  коже  груди остались  рубцы  от бича,
которым убийцы пороли мальчика, прежде чем зверски казнили. Эвайн не видела,
от чего умер Эйдан, но Энсель не сразу сообразил пересесть и закрыть от  нее
орудие убийства ее сына. И она побелела, увидев окровавленный деревянный кол
и замерзшую лужу крови у его основания.
     Было  невыносимо смотреть,  как  Эвайн припала к  Эйдану, и  ее волосы,
точно  светлая металлическая  завеса, окутали их, она  сжала прекрасное юное
лицо и заглядывала в закрытые глаза. Борясь с душевной болью, Энсель пытался
понять, почему Эйдана подвергли такой мучительной смерти  здесь, во дворе  у
конюшни?
     А потом в  темноте конюшни он увидел ответ на вопрос.  Потрясенный,  он
сжал  зубы, чтобы  сохранить самообладание,  поднялся  и медленно подошел  к
двери. Теперь он знал, что случилось с Эйдрианом МакЛином.
     Все, что  он  видел прежде, было не более чем жестокостью в сравнении с
мучениями,  доставшимися  хозяину  замка. Раздетого Эйдриана  секли  и  жгли
каленым железом,  его  веки  срезали, чтобы он  видел  совершаемые  над  ним
злодейства до самого  конца.  За запястья и  лодыжки его привязали к стойкам
ворот,  подвесив  в  нескольких футах от земли. До или после  того, как  ему
вспороли живот, его кастрировали.
     Ужасное прозрение наступило: они приняли Эйдана за сына хозяина  замка.
Им показалось  мало  истязать Эйдриана перед смертью, его заставили смотреть
на пытки и мучения мальчика, которого сочли за Камбера МакЛина. Сыновья Риса
и Эйдриана  были так похожи, что их  можно было бы  принять скорее за родных
братьев, чем за двоюродных. Камбера МакЛина Энсель не видел среди убитых.
     Со сдавленным  криком ярости  он  бросился  к  Эйдриану  и  стал  мечом
разрезать  веревки,  связывавшие  его запястья  и лодыжки.  Когда  последняя
веревка была рассечена, замерзшее  тело упало на забрызганную кровью  землю.
Энсель развернулся и  пошел туда, где Эвайн  по-прежнему сидела возле своего
мертвого сына, прижимая его к  себе, и  мечом рубил окровавленный кол до тех
пор, пока тот  не разломился  и не  упал в  месиво  из щепок и  пропитанного
кровью снега. Потом он упал на колени и заплакал, опираясь на меч и горестно
склонив голову.
     Когда  Энсель  поднял голову, Эвайн  оглядывалась  вокруг  затуманенным
взором.  Бартоломью,  старший из их  охранников,  накрыл  тело  Эйдана своим
плащом. Второй стражник Дамон разглядывал два трупа, лежавшие в развалинах у
ворот,  но  потом Энсель увидел, как тот задрал  голову к поднятой  башенной
решетке и застыл. После всего  увиденного сегодняшним утром что-то  над  ним
вызвало новый прилив ужаса.
     --Лорд Энсель!--раздался сдавленный крик Дамона.
     Энсель вскочил  на  ноги,  подбежал  к Дамону  и  проследил его взгляд,
устремленный  в  дымящиеся останки  смотровой  площадки.  Там  виднелись две
окровавленные ступни, пальцы судорожно шевелились. Еще выше Энсель разглядел
маленькую белую руку, странно вывернутую, сведенную судорогой.
     Энсель  приказал  Бартоломью подойти, а  сам  стал  пробираться  наверх
сквозь  груды дымящихся  бревен.  Наконец  он  смог перебраться на  решетку,
используя поперечины в качестве лестницы. Когда он  приблизился  к тому, что
видел с земли, то едва не упал вниз от возбуждения.
     Энсель  знал,  что Дамон и Бартоломью  следят  за  ним снизу, что к ним
присоединилась Эвайн, напряженно  глядя в  темноту, но ему сейчас было не до
них--в теле, которое он нашел, еще была жизнь, едва-едва держалась.
     Убийцы распяли  Камбера  МакЛина,  сына  Эйдриана.  Если бы  Энселю  не
случилось близко  сойтись  с юным Камлином, как его  звали  в родне, и часто
навещать  этот дом,  он ни за что не узнал  бы его. Изуверы пробили гвоздями
тонкие  запястья, потом подняли решетку  и подожгли надвратную башню.  Перед
этим Камлин прошел свой круг мучений, о которых Энсель догадывался.
     Убийцы  оставили его умирать,  едва касаясь кончиками пальцев ног одной
из поперечин решетки, чтобы он из последних сил удерживал себя пальцами ног,
а потом повис на пробитых руках и умирал от удушья в пожаре или холода, если
дым его не убьет.
     Убийцы не приняли  в расчет разрушительного действия огня, заставившего
сыпаться  деревянные  балки, к счастью, пощадившие жертву, и силы воли юного
МакЛина,  его  жажды  жизни.  На  одно  из рухнувших  бревен  он  изловчился
поставить ногу, о другое опирался  коленом.  Должно  быть, боль  была просто
невыносимой,  пришлось раскачиваться на пронзенных руках до тех пор, пока он
не смог дотянуться до балок.
     Пожар  тоже  пощадил  мальчика. Он  не задохнулся в  дыму, а  пламя  не
достигло  его  и  даже  спасало  от  мороза. Каким  чудом оказались  все эти
совпадения,  сохранившие  по  крайней  мере  одну  юную  жизнь  среди  этого
смертельного запустения!
     Энсель  добрался до мальчика  и  коснулся его лба в  рубцах  и синяках,
чувствуя  слабый  ответ  затуманенного  сознания.  Он  послал Бартоломью  за
инструментом,  которым можно было бы вынуть гвозди из запястий мальчика, тем
временем Дамон добрался до механизма  решетки и начал осторожно опускать ее.
Энсель  оттолкнул  балки, которые  могли  помешать движению решетки,  потом,
держась одной рукой, другой подхватил тело.
     Когда ноги Камлина лишились опоры  и вся тяжесть тела пришлась на руки,
он  застонал  и  потерял сознание,  но Энселя это обрадовало. Около четверти
часа ушло на то, чтобы освободить мальчика. Его завернули в плащ и отнесли к
стене,  укрывая  от  ветра.  Он медленно  приходил  в  себя.  Пока Энсель  и
стражники хлопотали, Эвайн разорвала свою рубашку на полосы и перевязала его
раны,  бинты напитались кровью. Бартоломью  согревал тело  на своей груди, а
Энсель  и Дамон  растирали  ноги и  руки Энселя, возбуждая ток  крови. Эвайн
осторожно коснулась лба мальчика, но тот мотнул головой, сбрасывая ее руку.
     -- Вы можете  помочь  ему?--спросил Энсель, укрывая  Камлина еще  одним
плащом.
     --  Не знаю,--ответила Эвайн.--Воля к жизни  у него  велика,  но  я  не
Целитель.  Камлин, ты слышишь меня? Камлин, послушай,--настаивала она, когда
опухшие  веки  открылись,  мучительная  боль  отразилась  в  глазах  и  веки
опустились.
     Дамон откупорил фляжку с водой и протянул ее Эвайн.
     --  Попей  немного,  Камлин,--шептала  она,  проникая  в   его  мозг  и
ограничивая боль, пока мальчик несколько раз глотнул через силу.
     Камлин стонал, понемногу расслаблялся  от прикосновения  Эвайн,  в  нем
были жизненные силы, и он пытался откликнуться на попытку исцеления. Она еще
крепче  ухватилась за краешек живого сознания и  одобрительно кивнула, когда
Камлин опустил защиты.
     -- Камлин, ты слышишь меня?--прошептала она.--Боль стала меньше?
     Медленно,  через  силу, мальчик  открыл глаза (такие  похожие  на глаза
Эйдана), от перенапряжения он дышал шумно и  прерывисто, но, кажется, теперь
мог противостоять боли, сотрясающей тело.
     --  Тетя Эвайн,--удалось выдавить ему.--Вы можете сделать так, чтобы не
болело? А дядя Рис здесь? Эвайн печально покачала головой.
     --  Нет, Камлин, его здесь нет. Я  попытаюсь сделать  для тебя все, что
смогу. Как ты думаешь, тебе удастся уйти в транс? Нам нужно очистить раны, а
это  будет очень  больно, если я не смогу контролировать тебя в контакте. Ты
позволишь мне это сделать?
     Мальчик едва кивнул  и  закрыл глаза.  Эвайн вошла в контакт, чувствуя,
как  послушно  опускаются  его  защиты.   Она  погрузила   его   в  глубокий
обезболивающий  сон,  какой умели вызывать неЦелители  при  помощи партнера.
Затем Эвайн  осторожно освободила от бинтов одно из запястий, кровь  хлынула
из раны, и Бартоломью, поддерживавший мальчика, отвернулся.
     Энсель  отвязал от седла походную лекарскую сумку  и открыл флакончик с
резко пахнущей зеленой  жидкостью, которой Рис обычно очищал раны. Передавая
Эвайн смоченный лоскут, он покачал головой.
     --  Это  правда  поможет?--спросил  он   безнадежно.--Он   выживет  или
превратится в беспомощного калеку? Взгляните, что с его рукой. Гвозди просто
разорвали ее надвое.
     Прикусив  губу  и  не  желая  признавать его  возможную  правоту, Эвайн
протирала раны  на запястье, осторожно погрузив  в  них пальцы. Кровотечение
долго не удавалось остановить. Только  истратив все бинты, Эвайн решила, что
помочь  больше ничем  не  может.  В  это  время в контакте  с  Камлином  она
почувствовала  чье-то  призрачное  присутствие.  Обернувшись, она увидела за
своим правым плечом трехлетнего Тиэга.
     -- Ради Бога, Тиэг, ты же должен спать!
     Взглянув  на Дамона,  все  еще  растиравшего  руки и ноги  Камлина, она
вздохнула и попыталась зажать  раны, ладони стали мокрыми, кровь текла  и по
ее рукам.
     -- Дамон, отведи его обратно. Он слишком мал для этого.
     -- Нет!  Я не маленький!--запротестовал Тиэг,  хватая  мать за  руку  и
сжимая  ее с  неожиданной силой, когда  Дамон  попытался оторвать его.--Нет!
Тиэг поможет!
     Эвайн снова  почувствовала  странное  покалывание в голове, присутствие
кого-то, похожего на Риса.
     Тиэг?
     Удивленная, она остановила Дамона и  внимательнее посмотрела  на Тиэга.
Мальчик  тотчас  перестал пищать и,  обвив  пухлыми  ручонками  шею  матери,
поцеловал ее в щеку.
     --  Тиэг  поможет  мамочке,--серьезно  объявил  он,  его ореховые глаза
заглянули в ее голубые.--Мы  вылечим Камлина,  да, мамочка?  Мы вылечим его,
как  папа.--В то же мгновение возник поток энергии Целителя, ненаправленный,
неумелый, но Эвайн почти поверила, что у них действительно получится.
     Неужели это действительно было?
     Эвайн задержала дыхание и медленно выдохнула. Попытаться стоило.
     -- Хорошо, дорогой.  Ты можешь помочь  мамочке. Крепко  возьми маму  за
руку,  смотри  на Камлина и думай о  том, как сильно  ты хочешь помочь  ему.
Договорились?
     -- Я понял,--просто ответил  он, выглядывая из-за ее плеча, и рассеянно
положил подбородок на ее плечо.
     Эвайн  искала и  устанавливала целительные пункты вне всякой  логики  и
правил, но у нее все получилось. Она вошла  с сыном в более тесный контакт и
испытала  те же самые  ощущения, что во  время работы с Рисом. Совершенно не
понимая, как это удалось, она направила поток целительной энергии.
     Все было привычно,  все, как с  Рисом. Только сейчас  Тиэг давал  силы,
которые она направляла. Она была соединительной нитью, по  которой поступала
целительная энергия. Они могли это сделать!
     Эвайн знала, что Энсель  и стражники во все глаза смотрят на нее, но не
обращала  внимания.  Она подняла руку Камлина, смело сжала пальцами сквозную
рану, почувствовав,  как увеличился  поток энергии,  несущей  с собой  тепло
жизни к  разорванным  костям, мышцам  и сухожилиям.  Через ее  пальцы в рану
вливался  поток целительной энергии,  которая  раньше принадлежала  Рису,  а
теперь их сыну.
     Эвайн ощупала запястье другой рукой и заметила,  что кости возвращаются
в нормальное положение,  мышцы  и сухожилия срастаются, а  затем, когда  она
отняла  руку, рана затянулась. Она  осмотрела  запястье  Камлина  с  тыльной
стороны, там  тоже  было все гладко. О пройденном мальчику  будут напоминать
едва заметные  шрамы  на руке и  рубец в душе, для исцеления  которого нужен
другой Целитель, у нее недостаточно мастерства, чтобы заживить душу так, как
это сделал бы Рис. Но по крайней мере кости срослись, и тело выздоравливало.
     Во время первой  части операции Энсель  с удивлением наблюдал за  ней и
Тиэгом, но, поняв,  что именно они делали, тотчас развязал второе запястье и
постарался  как можно лучше очистить.  Теперь Эвайн  перешла  к этим ранам и
тоже  исцелила их.  Затем положила  окровавленные  руки на  грудь  мальчика,
снимая напряжение готовых разорваться мышц, и наконец заживила следы побоев.
     Эвайн  чувствовала, что силы ее  истощены  так же, как и силы Тиэга, но
сын  с  упреком  взглянул  на нее.  Тогда  она  попросила Бартоломью поднять
лежавшего в беспамятстве Камлина, чтобы осмотреть его спину.
     С усталой улыбкой  Эвайн заживила рубцы на спине, тонких сильных ногах,
смыла с рук кровь  и, собрав оставшиеся силы, обратилась к его памяти о том,
что было до того, когда они пришли на  помощь. Когда  она закончила, Камлин,
завернутый  в  несколько плащей,  мирно  спал. Тиэг  тоже уснул, свернувшись
калачиком, засунув большой палец в рот, с блаженной улыбкой на усталом лице.
Осторожно  выбравшись  из  сознания   сына,  Эвайн  взяла  его  на  руки,  в
безотчетной благодарности  прижала  к себе  и  передала  Дамону.  Бартоломью
поднял  мирно  посапывавшего Камлина,  а  Эвайн  снова  присела  на  колени,
вздохнула  и потерла поясницу. Ослабив контроль над собой, она почувствовала
сначала   едва  ощутимый,  потом   более  сильный  толчок  в  животе.  Эвайн
напряглась, и боль быстро ушла.
     -- С вами все в порядке?--спросил Энсель, увидев пробежавшую по ее лицу
гримасу боли, и взял ее руку. Она овладела собой и кивнула.
     -- Вроде бы да. Мне кажется, еще одному Целителю  не терпится появиться
на свет.  Такие  схватки были  и  раньше. Когда Тавис потерял кисть,  я была
беременна всего несколько  месяцев, но и тогда мне пришлось уйти из комнаты.
По-моему, дитя не любит дисгармонии.
     Энсель знаком велел  Томасу и Арику подогнать повозку, послал Дамона  и
Бартоломью поискать, не  осталось  ли  в  башне живых  людей,  а  сам  вновь
принялся осматривать замковый двор.
     Некоторое  время спустя  Бартоломью и Дамон вернулись. На  своих плащах
они  несли завернутое в  одеяло тело  худощавой седовласой  женщины,  одетой
просто,  но  изысканно. Облик ничего  не говорил о ее положении  и достатке,
выражение ее лица  было таким безмятежным,  что могло  показаться, будто она
умерла  во  сне.  Когда  Дамон положил  женщину  на  расстеленные Бартоломью
одеяла, Эвайн стояла перед нею.
     -- Тетя  Айслин,  сестра  моего  отца,--тихо  сказала она.-- Где  вы ее
нашли, Дамон?
     -- На верхнем ярусе башни,  миледи. В комнате все поломано, но ее никто
не  трогал. Остается предположить, что она задохнулась в дыму пожара, прежде
чем они ворвались.
     -- Или ее  сердце  просто остановилось,--пробормотала Эвайн.--Она могла
избрать  именно  этот  путь,  зная,  что  смерть близка  и  какой  она может
быть.--Она покачала головой и  натянула одеяло  на лицо старой женщины.--Она
была вдовой графиней Кирнской, Дамон, бабушкой хозяина замка и очень знатной
особой. Ты уверен, что внутри больше не осталось дам? Раз Айслин и дети были
здесь, то жена и сестра Эйдриана тоже должны быть в замке.
     --  Мы никого  не обнаружили, миледи.  Вы  хотите,  чтобы  я  продолжил
поиски?
     Да,  она хотела,  но  прежде  чем сказать об этом, Эвайн оглядела двор,
решая,  нужен ли Дамон Энселю. Энсель возился рядом с повозкой, поставленной
так, чтобы дети после  пробуждения не увидели,  что  творилось вокруг. Арик,
Томас  и  Бартоломью  сносили  к центру  двора  несгоревшие  доски и  другие
легковоспламеняющиеся материалы. Несколько секунд она  смотрела, не понимая,
что они собираются делать.
     --  Энсель,  что  вы  делаете?--воскликнула Эвайн, бросившись к нему  с
живостью, небезопасной в ее положении, и ухватила его за руку.
     -- Это  я приказал, Эвайн. Мы не можем увезти мертвых с собой, не можем
похоронить их в промерзшей земле и не можем оставить здесь на милость волков
и стихии. В сложившихся обстоятельствах это лучший выход.
     Эвайн знала, что он был прав, и не могла сдержать выступившие на глазах
слезы. Покачиваясь,  она машинально  подошла  к  телу ее  первенца,  все еще
завернутому в плащ Энселя,  опустилась  на колени  и открыла его по-прежнему
прекрасное  лицо,  чтобы  убрать  волосы  с гладкого, воскового лба.  В  это
мгновение, когда тело ее мальчика  было скрыто, а  ее взору Предстало только
ангельское лицо, Эвайн почти верила, что Эйдан скончался так же мирно, как и
Айслин.
     Она сложила руки и взмолилась, взывая к помощи отца или брата, чтобы их
совместные молитвы помогли  Эйдану совершить его неземной  путь, и  страстно
желая отметить  переход  жертв бессмысленной  жестокости в  мир иной  чем-то
большим,  чем погребальный костер, но это было  невозможно. На этот раз была
только ее  панихида. Но  кто может  проводить ее сына лучше, чем та, которая
родила,  растила,  учила,  любила  его, а теперь  должна отпустить?  Она  не
сетовала на то, что Камлин остался жив,  а  ее собственный сын умер,--любой,
кто прошел через то,  что довелось пережить Камлину, заслужил право остаться
в живых.
     Она  молилась  и просила  помощи  у Бога, и  когда Энсель пришел, чтобы
забрать мальчика  и отнести его на  погребальный  костер, Эвайн стояла  чуть
поодаль, глядя, как ее племянник поднял маленькое, завернутое в одеяло тело,
и знала, что это всего лишь разбитая оболочка, что Эйдана в ней уже нет.
     По  разные  от  Эйдана  стороны  положили  Эйдриана  и  Айслин,  бывших
родственниками МакРори, Эвайн и Энсель соединили руки и  мозг,  чтобы зажечь
погребальный костер.
     У  нее  снова  начались  схватки, и  она почувствовала  знакомое  тепло
отходящих вод, а Эвайн казалось, что она держит себя в руках. Снег у нее под
ногами розовел.
     Она удивленно вскрикнула, хотя  прекрасно знала, что это, и  испуганная
женщина-человек начала  подавлять  в  ней рассудочную  деринийскую колдунью.
Ребенок должен  был  появиться в течение  ближайших часов,  почти  на  месяц
раньше, и она не могла предотвратить этого. Теперь  им придется оставаться в
этом  ужасном месте смертей и  пыток до  тех пор, пока она  не разрешится от
бремени. В этот раз рядом не будет Риса, чтобы облегчить  ее труд и боль; не
будет даже  повивальной бабки. Она подумала, видел ли  Энсель или  кто-то из
стражников, как рождаются дети.
     Мужчины  же не  теряли  времени  даром,  подыскивая для нее  крышу  над
головой.  Она  не захочет пойти  в  то, что осталось от  конюшни,  с  полом,
залитым