ности, с которыми готов был столкнуться король после  возвращения  в
столицу, для него еще  важнее  стало  окончательно  прояснить  вопрос  с
Дунканом. То, что он объявится в Ремуте чуть позже, ничего не изменит  в
их грядущей схватке с Коналом.., если принц, и правда, повинен  во  всех
этих  преступлениях.  Все  равно  возвращение  короля  станет  для  него
неожиданностью, ведь даже если гонцы  будут  скакать  день  и  ночь  без
отдыха, они не смогут добраться до Ремута раньше,  чем  на  второй  день
Пасхи. Сам король намеревался появиться в столице  днем  раньше,  решив,
что Пасха  -  самое  подходящее  время  для  возвращения  из  могилы.  К
сожалению, Конал, вероятно, не сумеет уловить всей иронии ситуации.
   Тем временем епископы продолжали  заниматься  свои  труды,  как  было
намечено еще в самом начале Великого Поста, несмотря  даже  на  то,  что
Кардиель с Ариланом вернулись в столицу  в  роли  советников,  и  Браден
также ненадолго уезжал в Ремут, чтобы  присутствовать  на  торжественном
провозглашении Конала королем. Однако примас вернулся в свою  епархию  к
страстной неделе  и  оказался  свидетелем  того,  как  Келсон  въехал  в
городские ворота Балорета в великий четверг, удивительным образом  живой
и невредимый.
   Соборные  колокола  трезвонили  несколько   часов   кряду,   возвещая
праздник,  напрочь  презрев   всю   традиционную   суровость   последних
предпасхальных дней. В полдень епископы собрались в быстро заполнившийся
собор, чтобы провозгласить радостное  "Те  Deum",  с  благодарностью  за
счастливое  возвращение  короля.  До  конца  дня  было  дозволено   даже
несколько  отступить  от  обычных  ограничений  в  пище,  чтобы  вечером
устроить  скромный  пир  в  трапезной  архиепископа,   хотя   Келсон   и
сопровождавшие его друзья решили не особо предаваться чревоугодию.
   Келсон в тот вечер ничего толком не узнал, потому что пришлось  снова
и снова пересказывать свою историю по очереди всем  епископам  и  другим
священнослужителям, а  потом  он  рано  лег  спать,  чтобы  как  следует
отдохнуть к завтрашнему дню.
   Но следующим утром, после обязательных церемоний  страстной  пятницы,
когда город оправился от первого шока, король собрал епископов в  здании
капитула, где он несколько недель назад  обращался  к  ним,  и  попросил
отчитаться о достигнутом. Он был  рад  узнать,  что  они  многое  успели
сделать, несмотря даже на его предполагаемую гибель.
   Во-первых, были заполнены все ранее вакантные  места  в  епархиях,  и
назначенные ожидали только  королевского  одобрения,  которое  Келсон  с
радостью дал. Также были избраны шестеро новых странствующих  епископов,
чтобы свободно перемещаться по королевству. Оставалось заполнить  четыре
вакансии - после подбора подходящих кандидатур. Это Келсон тоже одобрил.
За   канонизацию   покойного   епископа   Меарского,   Генри   Истелина,
священнослужители проголосовали  единогласно.  Официально  о  его  новом
статусе объявят позднее.
   И, самое важное, по  мнению  Келсона,  -  завершилась  большая  часть
подготовительной работы  для  пересмотра  Рамосских  Уложений.  Половину
страстной пятницы Келсон провел вместе с Морганом, Дунканом  и  Дугалом,
изучая этот документ, и внес лишь несколько поправок и дополнений,  а  к
заходу солнца объявил,  что  в  общем  и  целом  удовлетворен  тем,  как
подготовлены новые Уложения. А на  следующее  утро,  последнее,  что  он
собирался провести в Валорете,  король  наконец  собрался  приступить  к
самым щекотливым вопросам.
   - Не могу даже сказать вам, как я доволен вашей работой за  последний
месяц, господа, - сказал он собравшимся епископам на закрытом заседании,
где из светских лиц были только  он  сам,  Морган  и  Дугал.  -  Мне  не
хотелось бы накликать на себя настоящее  несчастье,  но,  возможно,  моя
"смерть" не оказалась на самом деле так ужасна, если в память обо мне вы
смогли столько сделать, Он поднял руку, призывая к тишине, когда услышал
их сдержанный нервный смех.
   - Однако, если говорить серьезно, - продолжал он, - мне  хотелось  бы
думать о вашей работе, как о памяти живым  -  потому  что  вы  сослужили
службу мне и всему Гвиннеду, нынешнему  и  будущему,  вашими  искренними
намерениями исправить ошибки, непреднамеренно, а иногда и, к  сожалению,
намеренно, служившие причиной смерти преданных подданных этой  земли  на
протяжении многих поколений. Судя по вашим предложениям, я надеюсь,  что
имею право сказать, что вы считаете Дерини  полноправной  частью  многих
различных народов, составляющих наше королевство - и не  просто  потому,
что четверо из них сейчас сидят здесь перед вами, а один из них является
вашим королем. На самом деле, если бы не эти трое, меня  бы  сегодня  не
было здесь с вами.
   По аудитории снова пронесся шорох. Он не  был  окрашен  страхом,  как
часто случалось в прошлом, а только легкой  тревогой,  что  естественно,
когда люди думают о чем-то, не слишком хорошо им известном.
   - Наконец мы  подошли  к  последнему  вопросу,  который  я  хотел  бы
представить на ваше рассмотрение, - продолжал Келсон, - и это  -  полное
восстановление в правах и прежнем положении одного  из  вас,  того,  кто
много раз служил лично мне и Гвиннеду,  доказал  преданность  и  проявил
мужество, которые большинству из вас даже трудно представить. Конечно, я
имею в виду епископа Дункана Маклайна, чья верная служба мне, а до  меня
моему отцу были безупречными.  А  поскольку  часть  Рамосских  Уложений,
запрещающая лицам его племени принимать сан, сейчас находится в процессе
отмены, я молюсь, чтобы  вы  протянули  ему  руку  братства  и  навсегда
отложили в сторону все сомнения, которые имелись у вас из-за  его  крови
Дерини. Он слишком часто доказывал, что его кровь такого же алого цвета,
как и у остальных, и он всегда готов был ее пролить для защиты короны  и
нашей земли.
   Дункан неподвижно сидел чуть позади Келсона, суровый и торжественный,
в самой простой черной рясе. После речи короля он почтительно  поднялся,
получив знак от архиепископа Брадена, и ждал, пока архиепископ  взглядом
обводил своих коллег. Они немного побеседовали с Браденом прошлой  ночью
и согласились насчет процедуры, которая, как  они  надеялись,  последует
после выступления Келсона. Но успех зависел от  того,  согласятся  ли  с
предложением остальные епископы.
   - Ваше Величество, - тихо обратился к королю Браден, все еще глядя на
своих коллег, - по вопросу, только что поднятому вами, я считаю, что  по
всем пунктам, кроме, возможно,  одного,  Дункан  Маклайн  действовал  во
благо Господа, короля и себя лично, и именно в такой последовательности.
Если у меня и остается какая-то тень сомнения, она касается  его  личных
оправданий: принимая сан и становясь священником,  он  знал,  что  он  -
Дерини и что Церковь запрещала ему это.
   По залу пронесся шепот,  и  снова  он  был  не  враждебным  -  только
настороженным.  Келсон  позволил  себе  легкий   вздох,   когда   Браден
продолжил:
   - Поэтому я предлагаю отцу  Дункану  открыто  дать  объяснения  перед
нашим собранием, и если он, по нашему мнению, сможет быть прощен за  то,
что он открыл, ему будет дано отпущение грехов, и  этот  вопрос  никогда
больше не будет ставиться ни перед каким собранием. Лично я не желал  бы
терять такого пастыря, - завершил он, искренне и тепло улыбаясь Дункану.
- Кто-нибудь против?
   Удивительно, но никто не выступил  против.  Келсон,  Морган  и  Дугал
теперь наблюдали за происходящим словно  со  стороны  -  как  совершенно
посторонние лица - поскольку то, чему  предстояло  сейчас  произойти,  в
некотором   роде   являлось   исповедью    перед    священнослужителями,
собравшимися в зале, а исповедь должна всегда оставаться  тайной.  Выйдя
вперед, Дункан встал на колени перед троном Брадена.  Перстень  епископа
на его правой руке блеснул в свете факела, когда  он  склонил  голову  и
перекрестился, - перстень этот был сделан из золота, прежде  украшавшего
алтарную плиту, где поклонялись святому Камберу. Голубые  глаза  Дункана
блеснули серебром, когда он, сложив руки перед собой,  поднял  глаза  на
архиепископа.
   - Я признаю, что в праздник  Пасхи  в  1113  году  со  дня  Рождества
Христова меня посвятил в духовный сан архиепископ Александр Ремутский  и
я принял это посвящение, зная, что я - Дерини и что  каноническое  право
запрещало мне становиться священнослужителем.
   - А почему ты сделал это, сын мой? - спросил Браден.
   Призвание Дункана никогда не было так очевидно,  как  в  эту  минуту,
когда он смотрел в глаза Брадену.
   - Я верил и до сих пор верю, что сам Господь призвал  меня  быть  Его
священником и что таланты, переданные  мне  в  наследство,  как  Дерини,
должны быть обращены Ему на службу,  как  в  старые  времена  священники
Дерини служили Ему.
   - А что насчет учения Церкви - то, что Дерини больше не могут служить
таким образом? - спросил Браден.
   -  Мое  решение  было  вопросом  совести,  ваше   преосвященство,   и
формировалось годами учения и молитв. Церковь также учит, что если бы  я
не последовал своему призванию и голосу совести, то это было  бы  тяжким
грехом. Поэтому, зная, что я избран Им, как я  мог  не  подчиниться  Его
воле? Его зов отдавался болью во мне, которая могла  быть  снята  только
служением Ему. Я  испытывал  страстное  желание  постоянно  быть  в  Его
присутствии, совершая Его таинства с Его людьми,  как  простыми,  так  и
Дерини. И, совершая эти таинства, я тоже стал частью их,  и  всего  себя
положил на служение Ему, как Он  того  пожелал.  Есть  ли  здесь,  среди
присутствующих священнослужителей хоть кто-то, кто не услышал такого  же
зова и не последовал ему?
   Конечно, таких не нашлось - или, по крайней мере, никто не решился  в
этом признаться. Один пожилой странствующий епископ спросил,  правда  ли
что в способностях  Дерини  изначально  заложено  зло,  но  старый  друг
Дункана Хью  де  Берри,  только  что  назначенный  епископом  Баллимара,
ответил раньше Дункана.
   - Не способности являются злом, ваше преосвященство, - сказал Хью,  -
а  использование  их  злыми  людьми,  которые  иногда   обладают   этими
способностями. Конечно, мы достаточно образованы и не можем считать, что
такой ценный дар следует уничтожать, раз  кто-то,  не  имеющей  совести,
когда-то воспользовался им не  по  назначению  и  принес  таким  образом
разрушение, а не радость.  Но  ведь  каждый  из  нас  получают  какие-то
таланты при рождении, которые после  соответствующей  подготовки  делают
одного человека сильным, другого - ученым, третьему Даются умелые  руки,
а есть еще и четвертые, которые каждым  своим  дыханием  желают  служить
Богу! Разве таланты отца Дункана так отличаются ото всех  прочих?  Разве
смеем мы говорить,  что  не  на  пользу  Господу  идет  его  способность
определять,  говорит  ли  человек  правду  или  лжет,   чтобы   защитить
невиновных против тех, кто готов их  обмануть  в  корыстных  целях;  или
способность  исцелять  больных  и  раненых?  Разве   вы   забыли,   ваше
преосвященство, что Дункан Маклайн, как и наш  Господь,  обладает  даром
исцеления? Кто лучше священника-Целителя Дерини способен навести мосты и
изгнать страхи, отделявшие нас от наших братьев Дерини?
   После  такого  эмоционального  выступления  практически  не  осталось
ничего, что можно  было  бы  добавить.  Хью  занял  свое  место,  Дункан
продолжал  стоять  на  коленях  перед  архиепископом,   а   Браден   дал
священнослужителям время на  раздумья,  после  которого  каждый  епископ
должен был письменно подать свой голос за отпущение грехов  Дункану  или
против. Пока шло голосование, Келсон закрыл глаза, слушая шорох шелков и
шерстяных одеяний, когда каждый епископ относил бумагу со своим решением
к небольшому столику, стоявшему в центре капитула, за спиной Дункана,  и
опускал в большой потир.
   После того, как все проголосовали, Браден сам отправился  к  столу  и
стал читать решения, Дункан поднял глаза  к  кресту  над  пустым  троном
архиепископа.
   - Absolve - было сказано на первом листке: я отпускаю грехи твои.
   - Absolve.
   - Absolve.
   - Absolve.
   Никто не был против, все девятнадцать участников голосования написали
одно слово: "Absolve." В конце Дункан закрыл лицо руками, и  у  него  из
глаз полились слезы радости, которые он даже не  пытался  скрывать.  Его
глаза все еще были влажными, когда Браден  вернулся  на  свое  место  на
троне. Архиепископ улыбался. И  слезы  Дункана  не  были  единственными,
пролитыми в здании капитула.
   - Дункан Говард Маклайн, ты есть тот, кто призван стать  исполнителем
воли Христа, - официально обратился к нему  Браден,  подобно  тому,  как
обращаются к священнику, только что посвященному в сан. Епископ Толливер
подошел к Брадену и протянул ему Библию, стоя на коленях.
   - Adsum, - тихо ответил Дункан. - Я здесь.
   - Дункан Говард Маклайн,  -  повторил  Браден.  -  В  соответствии  с
требованиями,  установленными  для  желающих  стать  священнослужителем,
двенадцать лет назад, когда ты принял сан, ты не имел права под  угрозой
отлучения от церкви и предания тебя суду, быть посвящен в сан под  любым
предлогом, если ты являлся незаконнорожденным, был лишен всей или  части
гражданских прав вследствие совершения позорного преступления, был судим
мирским судом и найден виновным, отлучен от церкви или каким-либо другим
образом  не  подходил  для  роли  священнослужителя.  В  соответствии  с
действовавшим в те времена законом принадлежность к Дерини  являлась  не
только препятствием для принятия духовного сана, но и автоматически вела
к смертному приговору, если бы это выяснилось после посвящения в сан.  И
тем не менее ты решил принять сан, подчиняясь высшему зову, а  не  тому,
который заставил испуганных людей принять ужасающие  законы  двести  лет
назад, как последствие ужасной тирании - поскольку ты знал сердцем:  это
твое призвание. Если следовать  букве  закона,  то  ты  бы  понес  самое
суровое наказание и от Церкви, и от государства, если бы твоя тайна была
раскрыта, но ты  выбрал  служение  Господу,  несмотря  на  опасность,  и
остался верен своей совести и своему  призванию,  в  надежде,  что  воля
Господа и воля человека когда-нибудь могут снова стать едины.
   Браден вздохнул, закрыл Библию и жестом приказал Толливеру  вернуться
на место.
   - Мне бы очень хотелось  сказать  с  полной  уверенностью,  что  воля
Господа и воля человека наконец стали едины, хотя я верю - и твои братья
очевидно тоже верят - что в этом вопросе, по крайней мере,  мы  подходим
близко к единению с Его волей, судя по прогрессу,  достигнутому  нами  в
последние дни. Но ты, возлюбленный сын Христа, конечно  лучше  кого-либо
из  нас  понимаешь,  сколько  еще  предстоит  сделать  для   исправления
наследия, оставленного нашими  предшественниками.  Тем  не  менее,  твои
братья по вере отпустили тебе все грехи,  которые  ты  мог  совершить  в
прошлом - и, я думаю, твоя душа была самым суровым  судьей  в  том,  что
касается искупления совершенного греха. Более того,  каноническое  право
скоро узаконит истину, которую ты понял более десяти лет назад.  Поэтому
я также отпускаю тебе все грехи во имя Отца, и Сына, и Святого  Духа,  -
он перекрестил Дункана. - Пусть  всемогущий  Господь  будет  милостив  к
тебе, простит тебе твои грехи и дарует жизнь вечную.
   - Аминь, - произнесли епископы хором, к которому также подключился  и
Дункан.
   -  Пусть  всемогущий  и  милостивый   Господь   простит   тебе   твои
преступления, если они и были совершены, и отпустит твои грехи, - сказал
Браден, снова перекрестив Дункана.
   И снова все собравшиеся хором произнесли:
   - Аминь.
   - И наконец, - завершил Браден, - пусть благословение Господне, Отца,
и Сына, и Святого Духа снизойдет на  тебя  и  пребудет  с  тобой  вовеки
веков.
   В третий раз "Аминь" было произнесено так громко, что эхом отразилось
от потолка, когда Браден вновь перекрестил Дункана, а затем возложил обе
руки ему на голову.
   - Теперь я  попрошу  тебя  об  особом  одолжении,  -  сказал  Браден,
склоняясь к Дункану и убирая руки. - Обещаешь ли  ты  вновь  подчиняться
мне и моим преемникам и почитать меня и моих преемников, точно  так  же,
как ты клялся в этом в тот день, когда тебя посвящали  в  духовный  сан,
понимая, что теперь в обмане больше нет необходимости?
   Дункан улыбнулся, а по  его  щекам  снова,  теперь  открыто,  потекли
слезы. Он  положил  руки  в  ладони  Брадена  и  опустил  голову,  чтобы
поцеловать перстень архиепископа.
   - Promitto. Обещаю.
   - Ora pro me,frater. Молись за меня, брат.
   - Dominus vobis retribuat. Пусть Господь наградит вас.

***

   После восстановления Дункана  в  епископстве  он  снова  облачился  в
пурпурное одеяние, положенное ему по сану, предоставленное ему епископом
Хью.
   Вечерняя трапеза прошла празднично, хотя и несколько  сдержанно  -  в
конце концов, это все же была великая суббота  страстной  недели,  самое
торжественное время Великого Поста. Пища оказалась  простой,  но  Дункан
сидел на почетном месте, справа от архиепископа, а Келсон намеренно  сел
слева из почтения к восстановлению Дункана в милости. Рано утром в Пасху
король и сопровождающие его лица отправились вместе с епископами в собор
Валорета и присоединили свои голоса к радостному хору.
   - Resurrexi, et adhuc tecum sum, alleluia...  Я  воскрес  и  пребываю
среди вас, аллилуйя...  Ты  возложил  на  меня  Твою  руку,  аллилуйя...
Господи,  Ты  подверг  меня  испытанию.  Ты  видел  мою  смерть  и   мое
воскресение...
   Позднее, когда месса закончилась  и  все  они  причастились,  включая
людей Макардри и жителей горной деревни, Дункан с Морганом отвели членов
отряда в ризницу, специально освобожденную от людей, и стали  переносить
через Портал. Архиепископ Браден также присоединился к ним.
   Полчаса спустя они все собрались в ризнице Ремутского собора, как раз
к окончанию пасхальной службы, совершенной архиепископом Кардиелем.
   Их прибытие чуть не  вызвало  панику.  Внезапное  появление  людей  в
грубой горской одежде, сопровождавших Келсона, вначале было  принято  за
нашествие  местных  воинственно  настроенных  кланов,  которые  каким-то
образом проникли сквозь городские ворота  и  просочились  на  территорию
собора, потому что Келсона в первое мгновение не узнали, так как он  был
одет таким же образом.
   Но узнали Моргана, а затем Дункана и Брадена.
   А потом, когда компания расступилась, чтобы представить Келсона, гнев
и страх переросли в удивление, а потом и радость. Король вернулся!
   - Давайте не будем слишком волноваться  и  поднимать  много  шума,  -
попросил Келсон после того, как первая волна криков утихла,  а  один  из
священнослужителей предложил начать бить в колокола.
   Обрадованный оруженосец Долфин спросил, следует ли ему ехать в замок,
чтобы сообщить принцу Коналу добрую новость.
   - Если не возражаешь, я предпочту сам сообщить новость своему кузену.
   Немного  притихшая,  но  с  трудом  сдерживающая   эмоции   процессия
направилась от соборного комплекса вверх, к воротам замка. По пути к ним
присоединялись другие люди, и благая весть быстро разошлась по округе. А
Келсон, приближаясь ко дворцу, готовил себя к встрече с кузеном  Коналом
и женщиной, которая должна была стать  его  королевой,  но  теперь  была
женой его кузена.

***

   Выйдя из спальни отца, Конал вздрогнул на мгновение, и  тихо  прикрыв
за собой дверь, приложил трясущуюся  руку  ко  лбу.  Его  мать  как  раз
обмывала Нигеля, по-прежнему пребывающего в  бессознательном  состоянии,
когда Конал зашел, чтобы исполнить свой долг: раз в день он появлялся  у
королевской постели. Принц испытал шок, увидев,  как  исхудало  и  стало
хрупким тело, которое еще совсем недавно было  таким  мощным.  Конал  не
осознавал,  насколько  ухудшилось  состояние  его  отца  за  две  недели
пребывания в коме.  Из-за  тайных  страданиям  от  угрызений  совест