енщина, что у  нее
ума палата и столько смелости, силы, сообразительности и  энергии,  что  она
могла бы и должна бы  блистать  своими  талантами,  если  бы  не  недостаток
выдержанности, который свел ее на битую тропинку.
     С Михаилом Андреевичем Бодростиным Грегуар  был  знаком  и  считал  его
дураком, которого его сестра непременно должна была водить  за  нос.  Михаил
Андреевич, в свою очередь, невысоко ставил Грегуара. Они изредка делали друг
другу визит, и тем оканчивались все их сношения. Впрочем,  в  нынешний  свой
приезд в  Петербург,  Бодростин,  затеяв  торговые  предприятия,  в  которые
втравливали его Кишенский и Горданов, имел дела по департаменту Грегуара,  и
они видались друг с другом несколько чаще.
     В глубине чиновничьей души Грегуар, впрочем, даже чувствовал  некоторое
удовольствие  числиться  родственником   такого   родовитого   барина,   как
Бодростин, и это обстоятельство было известно его жене,  умной  и  несколько
ядовитой женщине, сохранившей себя без пятна  и  порока  и  почитавшей  себя
вправе казнить всякую язю в людях, начиная с известной ей суетной мелочности
ее мужа.
     В семье Грегуара отчасти было то же самое, что и в  семье  Бодростиных:
жена его была умнее его самого, обладала  несравненно  большею  против  него
проницательностию, опиралась на свое хорошее  родство  и  привыкла  довольно
бесцеремонно не скрывать пред мужем своего превосходства. Отсюда  мир  семьи
их не был мир вожделенный, а, напротив, довольно натянутый,  и  с  возрастом
единственного сына их, которого мать любила  без  памяти,  а  отец,  занятый
своими комитетами, довольно бесстрастно, супруги незаметно  раздвинулись  на
большую дистанцию.  Признав  волей-неволей  несомненные  преимущества  своей
жены, Грегуар, не входил с ней ни в какую борьбу и даже был очень  рад,  что
она вся предалась воспитанию сына, с которым ему  не  было  ни  времени,  ни
охоты заниматься. Грегуар отец и  Грегуар  сын  едва  были  знакомы  друг  с
другом, и войти в  ближайшие  отношения  им  даже  не  предвиделось  повода:
Грегуар младший привык считать себя вполне зависимым от одной матери, а отца
считал не более как за милого гостя  и  даже  слегка  над  ним  подтрунивал,
отчего, впрочем, мать его обыкновенно воздерживала,  не  замечая,  что  сама
первая его всему обучила своим живым примером.
     Родители столкнулись  на  вопросе  о  судьбе  сына  только  при  выборе
заведения, где  младший  Грегуар  должен  был  получить  образование.  Отец,
разумеется, желал видеть в сыне современного реалиста, руководясь  теориями,
к которым мать питала отвращение. Но мать восстала решительно и победила.
     - Я хочу вести моего сына тем путем, который даст  ведомые  результаты,
и, как мать, не позволю делать  над  ним  опытов,  -  решила  она  твердо  и
неуклонно.
     Грегуар на это было возразил, что и он, "как  отец",  тоже  имеет  свои
права и может пробовать, но, получив  ответ,  что  он  "не  отец,  а  только
родитель", отступил и, махнув рукой, оставил жене делать  с  сыном,  что  ей
угодно. С  этих  пор  он  еще  более  предался  комитетам,  укреплял  связи,
завязывал связишки и утвердил  за  собою  в  обществе  репутацию  добрейшего
человека, а дома, в глазах жены и одиннадцатилетнего сына, был существом,  к
которому жена относилась с обидною снисходительностью, а  иногда  даже  и  с
легкою тенью презрения.
     В эту-то семью постучалась  Глафира  с  целию  помириться  с  давно  не
виденным братом; познакомиться с его женой, о  которой  она  имела  довольно
смутное понятие, и заставить Грегуара старшего тряхнуть его связями в пользу
предпринятого ею плана положить к своим ногам Михаила Андреевича  Бодростина
и стать над ним во всеоружии силы, какую она теперь должна получить над ним,
как женщина достойного почтения образа  жизни,  над  мужем  безнравственным,
мотом  и  аферистом,  запутанным  в  скандальную  историю   с   проходимкой,
угрожающею ему уголовным судом за похищение ребенка. Вместе  с  тем  Глафира
надеялась проследить с помощью брата: не предал ли ее где-нибудь Горданов.
     Глава девятнадцатая
     Свой своему поневоле друг
     Когда Глафира вступила в квартиру  брата,  Грегуара  старшего  не  было
дома.
     Бодростину это не остановило: она прошла в зал и велела доложить о себе
невестке, которая сидела в это время в смежной гостиной и проходила с  сыном
его завтрашний урок.
     Глафира видела тени обеих фигур матери и  сына,  слышала,  как  человек
произнес ее имя, слышала, как хозяйка  потребовала  от  человека  повторения
этого имени, и вслед за тем молча встала и вышла  куда-то  далее,  а  слегка
сконфуженный лакей, выйдя на цыпочках, прошептал, что  Григория  Васильевича
нет дома.
     - Хорошо, я подожду, - ответила ему Бодростина, - а вы зажгите свечи  в
его кабинете и подайте мне туда чаю.
     Ее смелость и твердость подействовали воодушевляющим образом на  лакея,
который тотчас же пошел исполнять ее приказания, меж тем как  сама  Глафира,
бросив на диван шаль, плавною походкой вошла в освещенную комнату, где сидел
над книгой ее племянник.
     Подойдя к мальчику, она обняла его и, поцеловав в голову, назвала  себя
его теткой и спросила о его отце и о матери; но прежде чем ребенок  собрался
ей ответить, из дверей внутренней комнаты  вышла  сама  его  мать.  Невестка
Бодростиной была небольшая и не особенно  красивая  женщина,  лет  тридцати,
блондинка, с тонкими губами, прямым носом и серыми острыми глазами.
     Увидев сына близ Глафиры, которая, сидя в кресле, держала его у  своего
плеча, дама эта слегка передернулась и, изменясь в лице, сказала:
     - Если не ошибаюсь, вы сестра моего мужа?
     - Да; хоть поздно,  но  позвольте  нам  родными  счесться,  -  отвечала
Глафира.
     Они пожали друг другу руки, причем  жена  Грегуара  тотчас  же  сказала
сыну, чтоб он убирал свои книги и шел к себе,  а  сама  попросила  гостью  в
кабинет мужа.
     Глафира видела и понимала, что ее здесь глубоко презирают и как от чумы
прибирают от нее дитя, чтоб она не испортила его своим прикосновением, и она
удвоила осторожность и любезность.
     Зная, что ничем нельзя так расположить в свою пользу любящую мать,  как
метким словом о ее ребенке, Глафира прямо заговорила о  заметной  с  первого
взгляда скромности и выдержанности младшего Грегуара.
     - Да, - ответила мать, - он не худой мальчик; но он еще слишком  молод,
чтобы делать о нем заключения.
     - Вы как хотите его воспитывать?
     -  Как  Бог  приведет:  он  теперь  учится  в  хорошей  школе.  Глафира
почувствовала, что ей не удается разговориться с невесткой, потому  что  та,
не продолжая речей о воспитании, быстро поднялась с места и
     сказала:
     - Муж мой должен тотчас вернуться.
     - Ах, вы за ним, верно, послали? - догадалась Глафира.
     - Да, он сейчас будет.
     И действительно, в эту минуту послышался звонок: это был Грегуар.
     - Вот он! - проговорила Грегуарова жена и тотчас же вышла. Брат Глафиры
сильно изменился в течение многих лет, в которые они не видались с  сестрой.
Теперь ему было за сорок; высокая, некогда  стройная  его  фигура  сделалась
сухощавою, угловатою; голубые глаза обесцветились, седые бакенбарды и  назад
закинутые  поредевшие  волосы  на  голове  придавали  ему  стереотипный  вид
петербургского чиновника.
     Глафире было не трудно заметить, что Грегуар с неудовольствием взглянул
вслед своей удалявшейся жене.
     Брат и сестра встретились довольно спокойно,  но  приветливо.  Грегуар,
давно приучивший себя, ради прогресса и гуманности, равнодушно и безразлично
относиться к добру и злу, подал сестре руку и начал со стереотипной фразы  о
том, что они давно не видались.
     - Да, давно, - отвечала ему Глафира, - но тем не менее  я  всегда  была
уверена, что мы с тобой не разошлись.
     - Из-за чего же? Полно, сделай милость: я очень рад тебя видеть.
     - Да, и потому теперь, когда мне нужна была твоя  помощь,  я  решила  к
тебе прямо обратиться.
     - И прекрасно сделала. Чем могу служить?
     Глафира сообщила брату о доходивших до  нее  в  Париж  странных  слухах
насчет ее мужа, о его безумных, рискованных предприятиях и еще более  о  его
странной  связи  с  княгиней  Казимирой,  связи,  которая   стоила   старику
чудовищных денег и, наконец, угрожала теперь  скандалом  по  случаю  пропажи
ребенка.
     - Слышал, слышал, - ответил  Грегуар,  -  это  значит:  после  старости
пришедшей был припадок сумасшедший.
     - Да уж как знаешь, но это надо остановить; я  тебя  прошу  помочь  мне
как-нибудь в этом случае.
     - Очень рад, очень рад, но как же  помочь?  Глафира  пожала  плечами  и
проговорила:
     - Что ж делать? Мне бы не хотелось, но обстоятельства такого рода,  что
я вынуждена поступить против моих желаний; я решила обратиться к властям.
     - Это очень просто.
     Глафира не ожидала такого согласия и продолжала:
     - Очень просто, если ты мне поможешь: один из наиболее  вредных  людей,
стоящих около моего мужа, конечно, Горданов.
     - Очень умный человек, - перебил Грегуар. Этот отзыв еще  более  удивил
Глафиру.
     - Да; он умный, но вредный. Это темный человек,  -  проговорила  она  и
прибавила, что хотела бы прежде всего знать о нем Грегуарово мнение; так как
говорят, что Горданов пользуется каким-то особенным положением.
     - Я не знаю; нынче так много говорят про особенные  положения,  что  не
разберешь, кто чем пользуется, - отвечал Грегуар.  -  Во  всяком  случае  ты
можешь отнестись...
     Грегуар назвал одного  из  должностных  лиц,  к  которому  и  советовал
обратиться Глафире.
     - Но как же это сделать?
     - Если хочешь, я завтра повидаюсь и предупрежу, а ты поезжай.
     - Да согласится ли он  принять  во  мне  участие,  если  в  самом  деле
Горданов имеет покровителя? Не связаны ли они чем?
     - Связаны, как все у нас в Петербурге связаны - враждой друг  к  другу.
Здесь, душа моя, все на ножах. Да ты давно в Петербурге?
     - Нет, только что приехала, и первый шаг мой был к  тебе,  а  потому  и
спешу домой.
     Глафира приподнялась с места.
     - Надеюсь, мы будем видеться?
     - Да, да, конечно, мы будем видеться, - ответил Грегуар. - Но  куда  же
ты так спешишь?
     - Мне пора; я еще не успела оправиться; притом твоя жена, кажется, меня
недолюбливает.
     Грегуар махнул рукой.
     - Что? - переспросила его, улыбнувшись, Глафира.
     - Да Бог с ней, - ответил Грегуар.
     - У вас, кажется, действительно все друг с другом на ножах.
     - По крайней мере на ножичках, - отшутился, пожав руку сестры,  Грегуар
и тихо пошел вслед за нею к двери.
     - Так я не буду ее беспокоить и прощаться с  ней:  ты  передай  ей  мой
поклон. А завтра мы с тобой в котором часу увидимся?
     - Мы с тобой увидимся, если хочешь, часа в четыре.
     - Прекрасно; ты ко мне приезжай обедать.
     - Пожалуй; а туда я  съезжу  утром  и  дам  тебе  знать.  На  этом  они
расстались. Глафира села в свой экипаж и возвратилась в квартиру  мужа,  где
застала описанный нами в последней главе  беспорядок:  потоп,  произведенный
Висленевым.
     Появление Глафиры еще более увеличило этот беспорядок, но к прекращению
его послужило письмо, которое вручил Глафире Васильевне  человек,  посланный
ею час тому назад с запиской к Алине.
     Алина, известясь о привозе ее сумасшедшего мужа, не замедлила  ответить
Бодростиной, что она сама нездорова и приехать не может, что помещение ее  в
настоящее время очень тесно и неудобно для приема больного,  находящегося  в
таком положении, в каком находится Жозеф, и что потому она  просит  охранить
его до завтрашнего дня, пока она распорядится: или поместить Жозефа  в  доме
умалишенных, или устроить его как-нибудь иначе.
     Прочитав это письмо тотчас после короткого и быстрого свидания с мужем,
Гордановым, Ропшиным и Кишенским, Глафире не было особенного  труда  убедить
их, что вытащенный  из  ванной  комнаты  и  безмолвствовавший  мокрый  Жозеф
возвратился в умопомешательстве, во имя которого ему должны  быть  оставлены
безнаказанно все его чудачества и прощены все беспокойства, причиненные им в
доме.
     С  мужем  Глафира  держалась   довольно   холодно.   Она   отговорилась
усталостью, головною болью и прежде всего пожелала успокоиться.
     Доставленная, по  ее  распоряжению,  Ропшиным  горничная,  устроила  ей
спальню в кабинете Бодростина, и Глафира уснула.
     Кишенский ушел  к  себе;  Михаил  Андреевич  поместился  в  спальне,  а
Висленев был взят Гордановым.
     Иосаф Платонович нисколько не  протестовал  против  данной  ему  клички
человека   сумасшедшего,   даже   более:    он    содействовал    укреплению
установившегося мнения, ибо,  не  желая  притворятся  сумасшедшим,  был  как
нельзя более похож на помешанного, и  Горданов,  поговорив  с  ним  немного,
убедился, что Жозеф в самом деле не в здравом рассудке: он ничего не сообщал
и только хлопотал об одном: чтобы находиться в комнате,  постоянно  запертой
на замок, ключ от которого был бы у него в кармане. Когда это было для  него
сделано, он вздохнул и осведомился:
     - Правда ли, что скопцы дают деньги?
     - Кому? - спросил его Горданов.
     - Ну тем, кто идет в их веру.
     - Да, говорят, что дают. А что такое? Не хочешь ли ты  в  скопцы  идти?
Прекрасно бы, братец мой, сделал, и мне бы деньжонок дал. Скопцы богатые.
     - Нет; я это так, - уронил Жозеф и, спрятав ключ, укутался в  одеяло  и
вздыхал всю ночь, а к утру забредил скопцами.


        Глава двадцатая
        Ошибка

     Глафира еще спала, когда ей был доставлен чрез курьера конверт; Грегуар
извещал сестру, что он уже виделся с генералом,  который  может  оказать  ей
защиту против хищников, опутавших ее мужа, и советовал ей, не теряя времени,
тотчас ехать к его превосходительству.
     Одеться и собраться для  Глафиры  было  делом  одной  минуты,  и  через
полчаса ее наемный экипаж остановился у небольшого каменного дома,  где  жил
генерал. Едва Глафира вступила в переднюю  главного  помещения  этого  дома,
человек в полуформенном платье, спросив ее фамилию, тотчас же  пригласил  ее
наверх и сказал, что генерал ее ждет.
     На верхней террасе лестницы фамилия ее другим таким же  человеком  была
передана третьему, и Глафиру Васильевну провели через небольшую  гостиную  в
комнату, разделенную надвое драпировкой.
     Здесь, спиной к драпировке, а лицом к двери,  за  небольшим  письменным
столом, покрытым в порядке разложенными кипами бумаг, сидел генерал: он  был
немного лыс, с очень добрыми, но привыкшими гневаться серыми  глазками.  При
входе Бодростиной, генерал читал и подписывал бумаги, не  приподнялся  и  не
тронулся с места, а только окинул гостью проницательным взглядом и, протянув
ей левую руку, проговорил:
     - Добро пожаловать. Чем могу вам служить?
     И с этим он указал ей на кресло, стоявшее против него по другую сторону
стола.
     - Генерал, моя просьба странного свойства, - начала Глафира,  -  я  иду
против мужа с тем, чтобы защитить его и выпутать из очень странной истории.
     - Это я знаю-с, - ответил генерал, не прерывая ни на  минуту  чтения  и
подписывания бумаг. - Что же далее?
     - Мой муж - богатый человек; он всегда  имел  слабость  верить  в  свои
коммерческие соображения и  им  овладел  дух  крайней  предприимчивости,  не
свойственной ни его летам, ни его положению; он расстраивает свое состояние.
     - Это теперь сплошь и рядом  со  многими,  но  я  ничего  не  могу  тут
сделать, - отвечал генерал  с  привычной  ясностью  и  скоростью  настоящего
делового человека.
     - Но он находится в руках таких людей, которые  просто  спекулируют  на
его доверчивости и увлечении.
     - Мошенниками полон свет, - перебил генерал, - но пока эти мошенники не
попадаются, на них при нынешних порядках нет управы. Я вижу, что я знаю все,
что вы мне хотите сказать: я давно знаю эту клику, которая доит вашего мужа,
но это все бесполезно; другое дело, если бы вы могли мне  дать  какие-нибудь
доказательства.
     Глафире прежде всего,  разумеется,  хотелось  знать:  действительно  ли
Горданов успел заручиться каким-либо покровительством. Постоянно вращаясь  в
миро интриг и не имея нрава рассчитывать ни на какую преданность со  стороны
Горданова, она опасалась, что и он, не  доверяя  ей,  точно  так  же,  может
статься,  предпочел  устроиться  иным  способом  и,  может  быть,  выдал  ее
намерения. Поэтому  Глафира  прямо  спросила  своего  собеседника:  что  ему
известно о Павле Николаевиче?
     Генерал, не выпуская пера, только взглянул на нее и ничего не  ответил.
Бодростина поняла, что она сделала неловкость. К тому же  она  ясно  видела,
что генерал принимает ее не с аттенцией, на какую  она  имела  бы,  кажется,
право по своему положению. Это  нехорошо  действовало  на  Глафиру,  и  она,
оставив свое намерение выспросить о Горданове, прямо перешла к другому.
     - Мне кажется, генерал, - сказала она, - что здесь есть еще одна особа,
против которой я тоже не могу вам представить никаких улик  юридических,  но
которой поведение настолько явно, что, мне кажется, необходимо остановить ее
от азартных покушений на моего мужа.
     - Про кого вы говорите?
     - Я говорю про княгиню Казимиру Вахтерминскую.
     - В чем же дело?
     - Она требует с моего мужа пятьдесят или даже сто тысяч рублей  за  то,
что он имел неосторожность отослать в Воспитательный дом рожденного ею назад
тому два месяца ребенка, которого она ставит на счет моему мужу.
     - Да, но это ее сиятельство может ставить на счет кому ей угодно.
     - Но она ставит именно мужу моему, а не кому-нибудь другому.
     - Ну-с, - продолжал генерал, - так чем же я тут могу вам помочь?
     - Сделайте, что вы хотите, генерал, но я обращаюсь к вашей милости и на
вас одних надеюсь.
     Генерал ни слова не ответил и продолжал молча читать и подписывать одну
за другою бумаги.
     Глафира находила свое положение  затруднительным  и,  помолчав,  начала
излагать свои подозрения насчет самого  способа  выдачи  векселей  ее  мужа,
причем упомянула и об исчезнувшем артисте.
     - Да ведь то-то и есть, что он исчез, - проворчал генерал, не  прерывая
своего писанья и чтения.
     - Но как же мог он исчезнуть?
     - А вот отгадайте! -  отвечал  генерал,  опять  занимаясь  свои  делом.
Дальше не могло быть никакого разговора. Глафира поднялась и спросила:
     - Что же, могу ли я на что-нибудь надеяться, генерал?
     - Я могу ее пугнуть, если она пуглива, и больше ничего.
     Бодростина раскланялась, генерал опять подал ей левую руку и сказал  на
дорогу доброе пожелание, но на сей раз не удостоил уже взгляда.
     Глафира вышла и уехала весьма недовольная  своим  сегодняшним  утром  и
решила забыть об этой незадаче и действовать самой, тем более, что это ее  и
не пугало.
     Но в чем же здесь ошибка?
     Большую ошибку в чем-то здесь видел генерал: он, оставшись,  по  выходе
Глафиры, один в своей комнате, подписал еще несколько бумаг и затем, вскочив
вдруг с места, отпер несгораемый шкаф, помещавшийся за драпировкой. Здесь он
без затруднения нашел среди множества  бумаг  письмо,  писанное  в  довольно
коротком  тоне  генералом  Синтяниным,  с  просьбой  обратить  внимание   на
Горданова, который, по догадкам Ивана Демьяновича,  имел  замыслы  на  жизнь
Бодростина с тем, чтобы жениться на его вдове.
     "Черт возьми, не может же быть, чтобы старик Синтянин так  ошибался!  А
между тем, если она его любит и за него невестится, то с какой стати ей  его
выдавать и даже путать? Нет; тут что-то не чисто, и  я  их  на  этом  барине
накрою", - решил генерал и подавил электрическую пуговку в своем столе.
     - Перушкина! - сказал он вошедшему дежурному чиновнику.
     Почти в это же самое мгновение  пред  ним  появился  неслышными  шагами
пожилой человек, остриженный по-купечески, в скобку,  и  одетый  в  простой,
длиннополый, купеческий сюрту