это и Калина Дмитрия нынче что-то запоздал... Не
могу  сидеть  одна...  дверь  нарочно  отперла... Все вот будто смерть мне в
глаза  засматривает:  нет-нет да и вздрогну. (Кладет руки на стол и опускает
на них голову.)


ЯВЛЕНИЕ 2

                         Марина и ее мать (слепая).

     Мать (входя ощупью, с клюкою). Куда ж  я  это,  дура,  забрела?  Хотела
через двор пройти на кухню корочек поискать, размочить. Провести-то некому -
и забрела не знаю куда. (Громко.) Эй! есть тут жив человек, где это я?
     Марина (вздрогнув и вскакивая). Родимая! родимая! (Бросается к матери.)
Ты ль это, матушка?
     Мать (роняя клюку). Марина! дочка! (Ощупывает руками ее лицо.)
     Марина. Я, матушка! я, я! Иди сюда, садися; дай мне  хоть  насмотреться
на тебя. (Ведет мать к сундуку.)
     Мать. Так ты не умерла? А  мне  все  шутят,  говорят  на  улице:  "твою
Марину-то, говорят, распотрошили".
     Марина. Распотрошили, матушка, распотрошили.  Я  уж  три  месяца  здесь
прячуся от наших лиходеев.
     Мать. Смотри пожалуйста! А я ведь верила, что нет тебя. Я так и говорю,
когда меня чем попрекают здесь: я говорю, все это оттого, что нет моей дочки
Маринушки; уж она бы, говорю, хоть при каком великом горе, меня в  обиду  не
дала бы. А ты, голубушка, жива! (Лаская ее.) Лебедушка моя! голубка!
     Марина. Ах, родная моя!.. Жива; да что по мне... куда мне выступить?
     Мать. Так вместе будем жить... я при тебе останусь... а то меня  все...
гонят вон... Калина Дмитрия выйдет со двора, а мать его с сестрой и гонят...
"Вон, говорят, ступай, толпега старая"... По всякий час  ему  не  жалуюсь...
терплю...
     Марина. Ах, мамушка, не говори! У тебя нет дочки; я не могу тебя взять:
я сама в амбаре скрываюсь...
     Мать. В анбаре! Зачем в анбаре?
     Марина. К мужу выслать хотят.
     Мать. На что ты ему? Он пьяница, он все пропил, писали.
     Марина. Так что ж? Назло это делают.
     Мать. Все назло, дитя, делают. Как  я  плакала,  как  сказали,  что  ты
пропала, просила, чтобы меня с молчановской  дачи  не  выгоняли...  (понижая
голос) нет... не послушали, назло выгнали. Фирс  Григорьич  сказал:  "Здесь,
говорит, не богадельня, а опека теперь... Ступай, говорит, свою дочь разыщи,
тогда и упокой тебе будет". А я баю, где, баю, мне, родной, искать ее? меня,
говорю, слепую, собаки съедят... "А ты, говорит, с палочкой". Все,  деточка,
у нас наше добро отобрали: два твои  матеревые  платья  взяли.  Ты  их  сама
выработала на кружевах; а они говорят, это, говорят, Молчанов дарил...
     Марина. Бог с ними, матушка! Какие там платья считать: мы сами пропали.
     Мать. Да, да, да, детка! Я  уж  так  себе  и  думала,  как  меня  вчера
обидели: не найду, говорю, если ее еще три  дня,  Маринушки,  и  жизни  себя
решу; да вот и нашла. А то они, мать-то с сестрой Калины Дмитрича, без  него
все вон меня гонят. Калина Дмитрич  говорит:  "иди,  старушка,  со  мной  щи
есть"; а когда его нет, они и хлеб от меня запирают. Не как мы с тобой дуры,
когда было что, всем были щедрые да раздачливые. "иди, говорят, по миру - ты
убога:  тебе  всякий  подаст".  Ономедни  послушала  их:  пошла  у   соседей
попросить, а ребятишки собаками травить стали, балуючись, - пес  злой  такой
кинулся, тут за самую грудь и прокусил,  а  мне  отбиться  не  видно  его...
Смеются: "это за  то,  говорят,  эту  грудь  прокусил,  что  дочку  гордячку
выкормила..." Я уж нонче вечером на кухню хожу: тюрьку себе из корочек мочу.
     Марина. Мамушка, да ты б самому-то об этом сказала!
     Мать. На что, детушка,  ссорить  их!  Он  говорит:  "ешь  со  мной  щи,
старушка". Я с ним и ем,  когда  дома  он.  -  Это  они,  пересмешницы.  Они
говорят: "о чем, старая, плачешь?" Я в уголке о тебе плачу, а им говорю: про
домик свой плачу. По холоду-то  теперь,  донюшка,  похожу,  все  в  домик  и
манется. Тепленький, говорю, у нас свой домик был; печечка  в  угле  была...
старые косточки плачут по печечке... А они на свою печь не пущают...  не-ет,
не пущают, - сами опят. При нем погреюсь, а без  него...  "не  рожать  было,
говорят, дочки гордячки". И Фирс Григорьич намедни за обедней копеечку подал
мне и тоже говорит: "Надо бы говорит, тебя  дочке-то  твоей  пожалеть.  Ишь,
говорит" ты какое мирское челобитье, в лубочке связанное"...  Пожалей  меня,
дочушка!
     Марина. Мамушка! сердце мое разорвалося, тебя  слушаючи;  да  что  ж  я
поделаю?
     Мать. "Домик, говорит, ваш отдам", говорит Фирс-то Григорьич.
     Марина. Матушка! да неужели ж ты не знаешь, чего он от меня хочет-то?
     Мать. Ничего про то не сказал. Так, верно, чтоб ты покорилась, хочет.
     Марина. Так! так!.. Мамушка, кто нынче что-нибудь так  делает?  О  боже
мой! Да скорее солнце на восток с  запада  пойдет,  чем  мужчина  что-нибудь
женщине так, даром сделает!
     Мать. "Нехорошо, говорит, что дает собакам грудь-то твою кусать, откуда
молоко сосала. Это, говорит, была  ее  житница".  Я,  говорю,  не  ропщу  на
господа: у меня добрая, честная дочь, а люди  смеются:  "Что,  бают,  честь,
когда нечего есть. Вот, говорят, у бабушки Дросиды  Аленка  може  не  совсем
очень честная, да у ней, у бесчестной дочери, мать и сыта, и одета, и в храм
божий выйти ей есть в чем, за дочернин грех помолиться,  и  ты  б,  говорят,
так-то молилась". А я того ничего не знаю: мне только в домик  наш  с  тобой
хочется.
     Марина (ломая руки). Ох, боже мой!  боже  мой!  вправду  посылай  лучше
тяжелое свое горе одному несть.
     Мать (лаская Марину.) Ты не сердися, доня: может, я что глупое говорю.
     Марина. Мамушка! делала ты для меня когда грех какой? что-нибудь такое,
в чем каяться надо, сделала такое?
     Мать. Не знаю, дитя, как тебе сказать про это: как  в  оспе  ты  лежала
маленькая, тогда мы тоже были при бедности - Молчанова  не  было,  -  ну,  я
горох для тебя крала и вишеньи, чтоб тебе роток освежить.
     Марина. А больше?
     Мать. Курочку тоже один раз у дьяконицы  словила,  изжарила,  как  тебя
лихоманка томила. Отец дьякон-то свел меня тогда в полицию.  "Вот,  говорит,
воровку поймал, - по законам  ее  надо  судить",  да  покойник  квартальный,
Никанор Никанорыч, дай ему бог царство небесное, "ничего, говорит, это". Два
раза меня прутом ударил, да и говорит: "отпустите, творит,  ее,  отец  дьяк,
съедомое, говорит, это не грех". Я тебе  ее  и  зажарила  и  лапшицы  с  нею
сварила.
     Марина. Больше что, мамушка? больше?
     Мать (подумав). Фирс Григорьич, как Молчанова утопил... я это видела  с
берега, с тобой - ты у груди была, - я с  тобой  сидела  и  видела...  а  он
говорит: "молчи, я тебя сотенной одарю" - я и молчала.
     Марина (в ужасе). Мамушка! неужто ж ты видела это?
     Мать. Видела, детка. Ты про это молчи. Он  мне  все  заплатил:  я  тебе
тут-то все покупила... Он после сказал: молчи, а то отвечать  будешь  вместе
со мною. Я тут-то и молчала...
     Марина. Матушка! ты ж богобойная.
     Мать. Что, дитя, делать-то  было.  Бог-то  не  люди:  он,  милосердный,
помилует. Не моими руками то  сделано.  Он  говорит  вчера:  "Домика  жалко,
старуха?" Как, говорю, не жалеть. "А Марина твоя б, говорит, ко  мне  пришла
покориться, я б ей отдал его". Я, мол, не знаю. "Так, говорит, с постельного
крыльца пускай стукнет, я сам отопру".
     Марина (заслоняя лицо матери). Матушка! Матушка, что ты это сказала! Ты
помрачилась. Лучше, хочешь, давай умрем вместе!
     Мать. Я уж тебе про смерть говорила. (Плача.) Только  домика,  деточка,
жалко... Там теперь... Дросида с Аленкой живут; им  там  тепленько  в  нашем
домике... Там бы, ребенок, и умерли...

 В трубе к камину раздается довольно громкий гул сверху вниз, и падает один
                                  кирпич.

     Марина (в испуге). Что это! (Торопливо.) Иди! иди, матушка, а  то  тебя
хватятся.
     Мать (вставая). Ты меня гонишь, дочушка!
     Марина. Нельзя, нельзя! Обе задаром пропадем.
     Мать (идучи). А ты ж теперь завтра меня приди навестить.
     Марина. Хорошо, хорошо! (Ведет мать к двери.) Я буду думать...  Спи  ты
сегодня  весело...  я  буду  думать...  Я  все...  все,  что  в  сеете  есть
возможного, все тебе сделаю. (У самой двери.) Но как ты  дойдешь?  (Выглянув
за дверь.) Боже мой! ночь как тюрьма, - ты расшибешься вся.


ЯВЛЕНИЕ 3

В сводах камина показывается спустившийся из трубы Челночек. Он зорко следит
                                за Мариной.

     Марина (матери). Постой, моя мамушка. Что там ни будет, я тебя  провожу
до крыльца. Темно: авось никто не увидит. (Накидывает  шубейку  на  плечи  и
уходит, уводя под руку мать.)


ЯВЛЕНИЕ 4

     Челночек  (один,  вылезает  из  камина  и   отряхивается).   Вот   как!
По-ведьмински лазиим. Большою дорогой  в  трубу.  (Осматриваясь.)  Тут  она,
голубушка,  тут.  Недаром  Фирсов   глазочек   отсюда   дымок-то   приметил.
(Возвращается к камину и дергает за веревку, конец которой спустил с собою.)
Андрюша! (В трубу.) Андрюша!.. есть! (Закидывает веревку в  глубь  каминного
свода и сам быстро прячется за кули или за кадь. Усаживаясь.)  Теперь,  Фирс
Григорьич, сотенную, брат, присылай (Садится так, что его не видно.)


ЯВЛЕНИЕ 5

                             Челночек и Марина.

     Марина (вбегает, сильно взволнованная, едва  переводя  дух,  падает  на
сундук). Ох!.. ох!.. Они  меня  видели!  Теперь  все  пропало...  Удержаться
нельзя было. Я ее довела до крыльца и хотела вернуться... Она  там  в  сенях
поскользнулась впотьмах... я  думала,  что  она  расшиблась...  вскочила  за
нею... а они дверь отворили с огнем...

          Челночек то высовывается из-за кади, то снова прячется.

Нет,  теперь  все  равно  пропадать...  По  крайней  мере  пропадать  не без
пользы...  Она  мне  разорвала своими речами всю душу мою, и теперь я своими
глазами  смотрела  в окно, как они над нею смеялись... Вздор! вздор! Над чем
тут  задумываться!  Разве  она задумывалась, когда для меня крала? Разве она
задумывалась,  когда  Фирсов  страшный  грех брала себе на душу? Разве ей не
больно  и  не  страшно  было  губить  душу свою? А у меня совесть! !А у меня
совесть!  Совесть! совесть! Когда мать для нас и стыд и совесть забывает, мы
не  совестимся,  мы  берем  это;  а  нам  им  долг  отдать совесть зазрит?..
(Схватывая себя за горло.) Да разве смеешь ты про совесть свою думать, когда
у  твоей  матери  псы  грудь  рвут;  когда  у твоей матери люди ложку из рук
отнимают; когда у твоей матери угла нет?.. Нет; в такой совести нет совести!
нет!  Все,  мамушка,  все: стыд, совесть, жизнь... любовь мою и мой позор...
все,  все  возьми,  родная, за твою прокушенную грудь! (Накрываясь торопливо
платком.)  Теперь,  Фирс,  ты  достал  меня!  Звезды небесные! закройте ваши
светлые   глазки,  пока  пробегу  я!  (Бежит  и  у  двери  останавливается и
возвращается.)  А  для  чего  ж,  одну  любовь блюдя, губить другую? Себя не
пожалеть, так можно никого не обидеть! Себя не пожалевши, можно все сделать!
(Кидается  к  одному из ящиков, берет из него горсть порошка и, всыпав его в
кусок синей бумаги, быстро сворачивает.) Это мышьяк!

          Челночек беспрестанно высовывается и следит за Мариной.

Да,  я обману его! Я скажу ему, чтобы он дом за мать закрепил, а потом... он
ничего  от  меня  не дождется. (Строго.) Что я это путаю? Ведь это от позора
неотвратимого  можно,  а  от  горя  разве  это  простится...  если  на жизнь
покушаться...  Прочь!  (Бросает  сверток  под  стол  и толкает его ногою.) Я
приду;  я  дам  обещанье; пусть он запрет меня у себя на вышке, пока сделает
матери крепость; после... подушкой голову оберну и брошусь в окно, и уйду...
иль расшибусь. (Бежит к двери и сталкивается с Дробадоновым.)


ЯВЛЕНИЕ 6

Те  же  и  Дробадонов,  входит  в  большой  лисьей  шубе,  с загнутым за уши
воротником.  Под  полою  у  него  зажженный фонарь, который он вынимает в ту
самую  минуту,  когда  бегущая  в дверь Марина почти что с ним сталкивается.
Челночек,  порывавшийся  бежать вслед за Мариной, при виде Дробадонова снова
                                 прячется.

     Марина (увидев свет, в ужасе вскрикивает и прижимается спиною к  кади).
Ай! ай! Кто это? кто? кто это?
     Дробадонов. Чего ты? Бог с тобой! чего?
     Марина. Кто это с светом? (Всматривается и узнает.) А, это  ты,  Калина
Дмитрич!
     Дробадонов. Да что ты? Кому же больше здесь и быть?
     Марина (хрустя пальцами). Да бог  знает....  все  как-то  жутко  так...
(Оглядывается.) Будто кто здесь не свой есть?
     Дробадонов. Куда ж это ты шла?
     Марина (с замешательством). Я это так...  Так  здесь  хожу  покрывшись,
чтоб веселей.
     Дробадонов (делает добродушную ироническую гримасу, обнимает фамильярно
Марину за плечи, ведет к столу и сажает). Садись-ка и сиди! (Ставит на  стол
фонарь. Полуосвещенная до сих пор кладовая  освещается  вполне.  Усевшись  и
сбросив шубу). Сказать тебе по правде, я, брат, и сам сегодня трусу чуть  не
спраздновал.
     Марина. Что так?

                                Слышна буря.

     Дробадонов. Да вот все буря эта. Скажи на милость,  что  ведь  захватит
целое облако песку, пыли мерзлой и так вот и гонит, словно как сила нечистая
перед мечом архангельским мчится. Небо-то все (делает рукою)  тэк-тэк-тэк...
Так и трясется, так ходором и ходит. По всему городу прошел, встретил только
одного Дейча. "Иду, говорит, Фирс Григорьич  к  голове  посылают  дожидаться
его; он утром депеш  прислал,  что  непременно  нынче  к  вечеру  из  Питера
воротится"; а то, кроме Дейча, ни одной  божьей  души  на  улице,  и  ветер,
знаешь это, вдоль улиц-то так и ревет медведем.

                                   Буря.

     Марина. И здесь слышно.
     Дробадонов. Что здесь! Нет, вот там на площади ты побыла  б.  С  собора
сорвало крест и на цепях вертит его по крыше: грохот,  звон,  словно  кто  с
неба на заупокойную обедню звонит.
     Марина. Что это за страсти в самом деле в городе пошли!
     Дробадонов. Уж и не говори! С весны еще начали люди примечать, то  куры
петухами пели, то каша из печей уходила. Про псов и говорить уж нечего,  что
побесилися; а сегодня, скажи ты, иду я сейчас  от  Ратищей  берегом,  уронил
палочку, стал поднимать и рукой рака схватил. Ну, скажи  пожалуйста,  в  это
время рак-то, да на сухом берегу?
     Марина (живо). Ты был на Ратищах?
     Дробадонов. Сейчас оттудова.
     Марина (живо). Из сумасшедшего  дома!  Ну  что,  здоров  он?  жив  Иван
Максимыч?
     Дробадонов. Да! Я сегодня лавку запер рано: все равно торговли не было,
да думаю: вот в этакой день уж  и  Фирс  не  поедет,  да  и  махнул.  Насилу
допустили. Теперь  еще  строжее  -  приставник  так  и  не  отходит,  и  все
подкуплены от Фирса, чтоб никого  не  допускать.  Мы,  говорит,  ему  в  том
присягали. Насилу за две четвертные уломал.
     Марина (спокойнее). Ну и что ж?
     Дробадонов (поглядывая на нее). Он сумасшедший, люба!

                    Пауза. Марина смотрит на свои ногти.

Пространства  никакого  нет  там,  теснота  одна  и  очень  уж зловонно. Так
стойлицо, а посередине кровать, и он лежит, под мышки и в коленях перевязан.
     Марина (равнодушно). Это на что он связан?
     Дробадонов. Нельзя, говорят, не вязать: встоскуется,  начнет  метаться,
плакать, о стены бьется, а ночью намедни голову, говорит, в решетку  в  окне
завязил. (Пауза.) Истомили они его тем, что отпуску ему никуда  нет:  совсем
узнать его нельзя. Другие прочие хоть в коридор выпускаются, а он  никуда...
Маринушка, что ж ты молчишь?
     Марина (сдвигая брови). А? (Вздыхает.)
     Дробадонов (тихо). Я дал еще десятку,  чтоб  его  пустили  погулять  по
коридору. Обещали. Нонче Фирса не будет: погода, и он головы  из  Петербурга
дожидается; они и пустят. (Смотрит на свои карманные  часы.)  Э,  да  уж  он
теперь  разминается,  гуляет...  Марина  Николавна!  скажи  ж  по  крайности
спасибо! (Трогает ее за руку.)
     Марина (раздумчиво). Скажи, пожалуйста... не знаешь ты, что  это  такое
значит: что ты мне говоришь о нем, а мне его... совсем не жаль?.. Мне словно
никогда его и не было.
     Дробадонов. Что ты это говоришь-то это? Кого ты обманываешь?
     Марина (пожав плечами). Нет, право!
     Дробадонов.  Да  это  что  ж   такое?..   Послушай!   Милушка!   Марина
Николавна!.. Да что ж ты молчишь?.. (Трясет ее за плечо; она сидит в том  же
положении.) Ты вот послушай-ка, что люди-то говорят:  это  хорошо,  говорят,
что он в сумасшедшем отсидится, а то бы, говорят, его за  голову  в  каторгу
сослали. И Минутка, как уезжал, это то же самое  говорил...  (Опять  трогает
ее.) Да что же ты пугаешь меня, что ли,  Марина  Николавна?  (Трясет  ее  за
плечо.) Ну, а если пугаешь, так я тебе и не скажу...

                                   Пауза.

(Дробадонов смотрит на Марину.) Так и уеду в Питер... Да; вот через два часа
и  уеду,  потому  мне  жаль его... я на него сегодня смотреть не мог... а ты
каменная... сердце-то у тебя из стали, из стали сделано... Я бы, может быть,
мог и тебя свести теперь показать его... да что ж брать бесчувственную... (В
отчаянии  со  всей  силы  качает  ее взад и вперед за плечи.) Да что же ты -
окаменела, что ли!
     Марина (не слыша). Чего тебе?
     Дробадонов. Да ты скажи, мол, отвяжись ты, что ли, прочь!
     Марина (задумчиво). Мне не  нужно  его  видеть...  Ты  не  слыхал,  как
женщины, которые от родов умирают, детей своих видеть не хотят, - так  и  он
мне... (махнув рукой) не нужно! Я им измучилась... Я послабела,  все  это  в
себе всю жизнь носивши... Теперь мне и его не жалко.
     Дробадонов. Что ты это, девушка! Бог с тобой! Сто дней  бодрилась  -  и
вдруг на сто первом...
     Марина. На сто первом кнуте, Калина Дмитрич, люди умирали.
     Дробадонов. Перестань! стыдись! У бога много дней.
     Марина. В лютой поре все дни бывают люты. (Вскинув головою.)  Что  мать
моя у тебя, как живет? Успокой ты ее.
     Дробадонов. Сударушка ты моя! Будь только ты-то в своем виде;  а  я  не
хвастал тебе: я ей уж келийку ставлю против бани на  огороде  и  девчонку  в
няньки приставлю к ней.
     Марина. Сбереги ее.
     Дробадонов. Как мать родную, сберегу.

За  сценою слышны шум и легкий треск, как бы пошатнулся забор. Челночек, при
первом  звуке  этого  шума,  кидается  к  двери, откидывает крючок и теми же
                   стопами, крадучись, опять скрывается.

     Марина (протягивая Дробадонову руку). Накажешь верить этому?
     Дробадонов (сжимая ее руку.) Как счастья тебе желаю, как люблю тебя.
     Марина (удерживая в своей руке его руку и глядя в  лицо  его).  Спасибо
тебе за твою дружбу; два спасиба за твою любовь.

                           Дробадонов конфузится.

Чего  ты  застыдился?  Мне кажется, что я уж вся истлела, что все равно, что
нет меня... Что стыдиться, что любил? Я это знала.
     Дробадонов (утирает слезу). Да что ж с тобою?
     Марина. Спроси ж вот! Исслабела.

                          Повторяется сильнее шум.

     Дробадонов (в испуге). Что это значит?
     Марина (спокойно). Пойди, взгляни.

                             Дробадонов уходит.


ЯВЛЕНИЕ 7

    Марина одна и Челночек (спрятанный, но беспрестанно выставляющийся).

     Марина. Одна! одна, целый век одна, а горя столько, что  не  знаешь,  к
которому лицом оборачиваться... (Пауза.) Калина Дмитрич поедет в  Петербург,
а я за ним вслед ночью уйду куда глаза глядят, и будь уж то,  что  в  судьбе
моей написано!


ЯВЛЕНИЕ 8

                            Те же и Дробадонов.

     Дробадонов (вбегает встревоженный  и  смущенный,  но  старается  скрыть
это). Скажи, пожалуйста, ты не помнишь, у нас, как мы  здесь  сидели,  дверь
заперта была?
     Марина. Разумеется, была заперта.
     Дробадонов. Гм, странно!

Опять шум, уже несравненно больший и постоянно увеличивающийся до следующего
                                  явления.

Шумит это ветер; а все дело скверно. Ты не сказала мне, что тебя видели