к спасенному:
   - Как ты, братец, попал в полынью против дворца?
   - Виноват, - отвечал спасенный.
   - То-то! Был пьян?
   - Виноват, пьян не был, а был выпимши.
   - Зачем в воду попал?
   - Хотел перейти поближе через лед, сбился и попал в воду.
   - Значит, в глазах было темно?
   - Темно, кругом темно было, ваше превосходительство!
   - И ты не мог рассмотреть, кто тебя вытащил?
   - Виноват, ничего не рассмотрел. Вот  они,  кажется.  -  Он  указал  на
офицера и добавил: - Я не мог рассмотреть, был испужамшись.
   - То-то и есть, шляетесь, когда надо спать! Всмотрись же теперь и помни
навсегда, кто твой благодетель.  Благородный  человек  жертвовал  за  тебя
своею жизнью!
   - Век буду помнить.
   - Имя ваше, господин офицер?
   Офицер назвал себя по имени.
   - Слышишь?
   - Слушаю, ваше превосходительство.
   - Ты православный?
   - Православный, ваше превосходительство.
   - В поминанье за здравие это имя запиши.
   - Запишу, ваше превосходительство.
   - Молись богу за него и ступай вон: ты больше не нужен.
   Тот поклонился в ноги и выкатился, без  меры  довольный  тем,  что  его
отпустили.
   Свиньин стоял и недоумевал, как это такой оборот все принимает милостию
божиею!



12

   Кокошкин обратился к инвалидному офицеру:
   - Вы спасли этого человека, рискуя собственною жизнью?
   - Точно так, ваше превосходительство.
   - Свидетелей этого происшествия не было, да по позднему  времени  и  не
могло быть?
   - Да, ваше превосходительство, было темно, и на  набережной  никого  не
было, кроме часовых.
   - О часовых незачем поминать: часовой охраняет свой пост  в  не  должен
отвлекаться ничем посторонним. Я верю тому, что написано в протоколе. Ведь
это с ваших слов?
   Слова эти Кокошкин произнес с  особенным  ударением,  точно  как  будто
пригрозил или прикрикнул.
   Но офицер не сробел, а вылупив глаза и выпучив грудь, ответил:
   - С моих слов и совершенно верно, ваше превосходительство.
   - Ваш поступок достоин награды.
   Тот начал благодарно кланяться.
   - Не за что благодарить, - продолжал  Кокошкин.  -  Я  доложу  о  вашем
самоотверженном поступке государю императору, и грудь  ваша,  может  быть,
сегодня же будет украшена медалью. А теперь можете идти  домой,  напейтесь
теплого и никуда не выходите, потому что, может быть, вы понадобитесь.
   Инвалидный офицер совсем засиял, откланялся и вышел.
   Кокошкин поглядел ему вслед и проговорил:
   - Возможная вещь, что государь пожелает сам его видеть.
   - Слушаю-с, - отвечал понятливо пристав.
   - Вы мне больше не нужны.
   Пристав вышел и, затворив за собою дверь, тотчас, по набожной привычке,
перекрестился.
   Инвалидный офицер ожидал пристава внизу, и  они  отправились  вместе  в
гораздо более теплых отношениях, чем когда сюда вступали.
   В кабинете у обер-полицеймейстера остался  один  Свиньин,  на  которого
Кокошкин сначала посмотрел долгим, пристальным взглядом и потом спросил:
   - Вы не были у великого князя?
   В то время, когда упоминали о великом князе,  то  все  знали,  что  это
относится к великому князю Михаилу Павловичу.
   - Я прямо явился к вам, - отвечал Свиньин.
   - Кто караульный офицер?
   - Капитан Миллер.
   Кокошкин опять окинул Свиньина взглядом и потом сказал:
   - Вы мне, кажется, что-то прежде иначе говорили.
   Свиньин даже не понял, к чему это относится, и  промолчал,  а  Кокошкин
добавил:
   - Ну все равно: спокойно почивайте.
   Аудиенция кончилась.



13

   В час пополудни инвалидный офицер действительно был опять потребован  к
Кокошкину, который очень ласково объявил ему, что государь весьма доволен,
что среди офицеров инвалидной команды его дворца есть такие  бдительные  и
самоотверженные люди, и жалует ему медаль "за  спасение  погибавших".  При
сем Кокошкин собственноручно вручил герою медаль, и тот пошел щеголять ею.
Дело, стало быть, можно было считать  совсем  сделанным,  но  подполковник
Свиньин  чувствовал  в  нем  какую-то  незаконченность  и   почитал   себя
призванным поставить point sur les i [точку над i (франц.)].
   Он был так встревожен, что три дня  проболел,  а  на  четвертый  встал,
съездил в Петровский домик, отслужил благодарственный молебен перед иконою
Спасителя и, возвратись домой с успокоенною душой, послал попросить к себе
капитана Миллера.
   - Ну, слава богу, Николай Иванович,  -  сказал  он  Миллеру,  -  теперь
гроза, над нами тяготевшая,  совсем  прошла,  и  наше  несчастное  дело  с
часовым  совершенно  уладилось.  Теперь,  кажется,  мы   можем   вздохнуть
спокойно. Всем этим мы, без сомнения, обязаны сначала милосердию божию,  а
потом генералу Кокошкину. Пусть  о  нем  говорят,  что  он  и  недобрый  и
бессердечный, но я исполнен благодарности к его великодушию и  почтения  к
его  находчивости  и  такту.  Он  удивительно   мастерски   воспользовался
хвастовством этого инвалидного пройдохи, которого, по правде, стоило бы за
его наглость не медалью награждать, а на обе корки выдрать на конюшне,  но
ничего иного не оставалось: им нужно  было  воспользоваться  для  спасения
многих, и Кокошкин повернул все дело так умно,  что  никому  не  вышло  ни
малейшей неприятности, - напротив, все очень рады и довольны.  Между  нами
сказать, мне передано через достоверное лицо,  что  и  сам  Кокошкин  мною
_очень доволен_. Ему было приятно, что я не поехал никуда, а прямо  явился
к нему и не спорил с этим проходимцем,  который  получил  медаль.  Словом,
никто не пострадал, и все сделано с таким тактом, что и  вперед  опасаться
нечего, но маленький недочет  есть  за  нами.  Мы  тоже  должны  с  тактом
последовать примеру Кокошкина и закончить дело с своей стороны  так,  чтоб
оградить себя на всякий случай впоследствии. Есть еще одно лицо,  которого
положение не оформлено. Я говорю про рядового Постникова. Он до сих пор  в
карцере под арестом, и его, без сомнения, томит ожидание, что с ним будет.
Надо прекратить и его мучительное томление.
   - Да, пора! - подсказал обрадованный Миллер.
   - Ну, конечно, и вам это всех лучше исполнить: отправьтесь, пожалуйста,
сейчас же в казармы, соберите  вашу  роту,  выведите  рядового  Постникова
из-под ареста и накажите его перед строем двумя стами розог.



14

   Миллер изумился и сделал попытку склонить Свиньина  к  тому,  чтобы  на
общей радости совсем пощадить и простить рядового  Постникова,  который  и
без того уже много перестрадал, ожидая в карцере  решения  того,  что  ему
будет; но Свиньин вспыхнул и даже не дал Миллеру продолжать.
   - Нет, - перебил он, - это оставьте: я вам только что говорил о  такте,
а вы сейчас же начинаете бестактность! Оставьте это!
   Свиньин переменил  тон  на  более  сухой  и  официальный  и  добавил  с
твердостью:
   - А как в этом деле вы сами тоже не совсем правы и даже очень виноваты,
потому что у вас  есть  не  идущая  военному  человеку  мягкость,  и  этот
недостаток  вашего  характера   отражается   на   субординации   в   ваших
подчиненных, то я приказываю вам  лично  присутствовать  при  экзекуции  и
настоять, чтобы сечение было произведено серьезно... как можно строже. Для
этого извольте распорядиться,  чтобы  розгами  секли  молодые  солдаты  из
новоприбывших из армии, потому что наши старики все заражены на этот  счет
гвардейским либерализмом: они товарища не секут как должно, а только  блох
у него за спиною пугают. Я заеду сам и сам посмотрю, как  виноватый  будет
сделан.
   Уклонения от каких бы то ни было служебных  приказаний  начальствующего
лица, конечно, не имели места, и мягкосердечный Н.И.Миллер  должен  был  в
точности исполнить приказ, полученный им от своего батальонного командира.
   Рота была выстроена на дворе Измайловских казарм,  розги  принесены  из
запаса в довольном количестве, и выведенный из карцера  рядовой  Постников
"был сделан"  при  усердном  содействии  новоприбывших  из  армии  молодых
товарищей. Эти неиспорченные гвардейским либерализмом люди в  совершенстве
выставили на нем все point sur les i, в полной мере определенные  ему  его
батальонным  командиром.  Затем  наказанный   Постников   был   поднят   и
непосредственно отсюда на той же шинели, на которой его секли, перенесен в
полковой лазарет.



15

   Батальонный командир Свиньин,  по  получении  донесения  об  исполнении
экзекуции, тотчас же сам отечески навестил  Постникова  в  лазарете  и,  к
удовольствию своему, самым наглядным образом убедился, что приказание  его
исполнено в совершенстве. Сердобольный и нервный Постников был "сделан как
следует". Свиньин остался доволен и  приказал  дать  от  себя  наказанному
Постникову фунт сахару и четверть фунта чаю, чтоб он мог услаждаться, пока
будет на поправке. Постников, лежа на койке, слышал это распоряжение о чае
и отвечал:
   - Много доволен, ваше высокородие, благодарю за отеческую милость.
   И он в самом деле был "доволен", потому что, сидя три дня в карцере, он
ожидал гораздо худшего. Двести  розог,  по  тогдашнему  сильному  времени,
очень мало значили в сравнении с теми наказаниями, какие  люди  переносили
по приговорам военного суда; а  такое  именно  наказание  и  досталось  бы
Постникову, если бы, к  счастию  его,  не  произошло  всех  тех  смелых  и
тактических эволюции, о которых выше рассказано.
   Но  число   всех   довольных   рассказанным   происшествием   этим   не
ограничилось.



16

   Под сурдинкою подвиг рядового Постникова располозся по  разным  кружкам
столицы,  которая  в  то  время  печатной  безголосицы  жила  в  атмосфере
бесконечных сплетен. В устных передачах имя  настоящего  героя  -  солдата
Постникова - утратилось, но зато сама эпопея  раздулась  и  приняла  очень
интересный, романтический характер.
   Говорили, будто ко дворцу  со  стороны  Петропавловской  крепости  плыл
какой-то необыкновенный пловец, в  которого  один  из  стоявших  у  дворца
часовых выстрелил и пловца ранил, а проходивший инвалидный офицер бросился
в воду и спас его, за что и получили: один - должную награду, а  другой  -
заслуженное наказание. Нелепый слух этот дошел и до  подворья,  где  в  ту
пору  жил  осторожный  и  неравнодушный  к  "светским  событиям"  владыко,
благосклонно благоволивший к набожному московскому семейству Свиньиных.
   Проницательному владыке казалось неясным сказание о  выстреле.  Что  же
это за ночной пловец? Если он был беглый  узник,  то  за  что  же  наказан
часовой, который исполнил свой долг, выстрелив  в  него,  когда  тот  плыл
через Неву из крепости? Если же это не узник, а иной  загадочный  человек,
которого надо было спасать из  волн  Невы,  то  почему  о  нем  мог  знать
часовой? И тогда опять не может быть, чтоб это было так, как о том в  мире
суесловят. В мире  многое  берут  крайне  легкомысленно  и  суесловят,  но
живущие в обителях и на подворьях ко всему относятся гораздо  серьезнее  и
знают о светских делах самое настоящее.



17

   Однажды, когда Свиньин  случился  у  владыки,  чтобы  принять  от  него
благословение, высокочтимый хозяин заговорил с ним  "кстати  о  выстреле".
Свиньин рассказал всю правду, в которой, как  мы  знаем,  не  было  ничего
похожего на то, о чем повествовали "кстати о выстреле".
   Владыко выслушал настоящий рассказ в  молчании,  слегка  шевеля  своими
беленькими четками и не сводя своих глаз с рассказчика. Когда  же  Свиньин
кончил, владыко тихо журчащею речью произнес:
   - Посему надлежит  заключить,  что  в  сем  деле  не  все  и  не  везде
излагалось согласно с полною истиной?
   Свиньин замялся и потом отвечал с уклоном,  что  докладывал  не  он,  а
генерал Кокошкин.
   Владыко в молчании перепустил несколько раз четки сквозь свои  восковые
персты и потом молвил:
   - Должно различать, что есть ложь и что неполная истина.
   Опять четки, опять молчание, и наконец тихоструйная речь:
   - Неполная истина не есть ложь. Но о сем наименьше.
   - Это действительно  так,  -  заговорил  поощренный  Свиньин.  -  Меня,
конечно, больше всего смущает, что  я  должен  был  подвергнуть  наказанию
этого солдата, который хотя нарушил свой долг...
   Четки и тихоструйный перебив:
   - Долг службы никогда не должен быть нарушен.
   - Да, но это им было сделано по великодушию, по состраданию, и притом с
такой борьбой и с  опасностью:  он  понимал,  что,  спасая  жизнь  другому
человеку, он губит самого себя... Это высокое, святое чувство!
   - Святое известно богу, наказание же на  теле  простолюдину  не  бывает
губительно и не противоречит ни обычаю  народов,  ни  духу  Писания.  Лозу
гораздо легче перенесть на грубом теле, чем тонкое страдание в духе. В сем
справедливость от вас нимало не пострадала.
   - Но он лишен и награды за спасение погибавших.
   - Спасение погибающих не есть заслуга, но паче долг. Кто мог  спасти  и
не спас - подлежит каре законов, а кто спас, тот исполнил свой долг.
   Пауза, четки и тихоструй:
   - Воину претерпеть за свой подвиг унижение и раны  может  быть  гораздо
полезнее, чем превозноситься знаком. Но что во всем сем наибольшее  -  это
то, чтобы хранить о всем деле сем осторожность и отнюдь нигде не упоминать
о том, кому по какому-нибудь случаю о сем было сказывано.
   Очевидно, и владыко был доволен.



18

   Если бы я имел дерзновение счастливых  избранников  неба,  которым,  по
великой их вере, дано проницать тайны божия смотрения, то я,  может  быть,
дерзнул бы дозволить себе предположение, что,  вероятно,  и  сам  бог  был
доволен поведением созданной им смирной души Постникова. Но вера моя мала;
она не дает уму моему силы зреть  столь  высокого:  я  держусь  земного  и
перстного. Я думаю о тех смертных, которые любят добро просто  для  самого
добра и не ожидают никаких наград за него где бы то ни было. Эти прямые  и
надежные люди тоже,  мне  кажется,  должны  быть  вполне  довольны  святым
порывом любви и не менее святым терпением смиренного героя моего точного и
безыскусственного рассказа.

   1887



ПРИМЕЧАНИЯ

   Первоначальное название - "Спасение погибавшего".
   В  рассказе  действует  ряд  исторических  личностей:  капитан  Миллер,
обер-полицмейстер   Кокошкин,   подполковник   Свиньин;    во    "владыке"
современники угадывали  митрополита  Филарета,  упоминаются  Николай  I  и
великий князь Михаил Павлович, довольно точно переданы детали  обстановки.
Сын писателя Андрей Николаевич вспоминает, что  рассказ  написан  со  слов
Н.И.Миллера.
   Однако это не пересказ факта, а художественное обобщение. В предисловии
Лесков говорит: "Это составляет отчасти придворный,  отчасти  исторический
анекдот, недурно характеризующий нравы и направление очень любопытной,  но
крайне бедно отмеченной эпохи тридцатых годов...".

   1. Миллер  Николай  Иванович  (ум.  в  1889  г.)  -  генерал-лейтенант,
инспектор,  затем  директор  Александровского  лицея.   По   воспоминаниям
современников, был гуманным человеком.
   2. Кордегардия - гауптвахта.
   3. Романов Михаил Павлович (1798-1848), младший брат Николая I.
   4. Неточная цитата из "Ревизора" Н.В.Гоголя. У  Гоголя  (III  д.,  явл.
VI): "Тридцать пять тысяч одних курьеров!"



    Николай Лесков.
    Зимний день

   -----------------------------------------------------------------------
   В кн. "Н.Лесков. Повести. Рассказы".
   М., "Художественная литература", 1973.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 19 January 2001
   -----------------------------------------------------------------------

   (Пейзаж и жанр)

                                         Днем они сретают тьму и в полдень
                                      ходят ощупью, как ночью.
                                                               Иова, V, 14

                                         У Спаса бьют, у Николы звонят,
                                         у старого Егорья часы говорят.
                                                   В.Даль (*1) (Присловие)


1

   Зимний, северный день с небольшою оттепелью. Два часа. Рассвет не успел
оглядеться, и опять смеркается.
   В гостиной второй руки сидят за столом хозяйка и гостья. Хозяйка стара,
и вид ее можно бы назвать почтенным, если бы на лице ее  не  отпечатлелось
слишком много заботливости и искательности. Она зрела когда-то лучшие  дни
и еще не потеряла надежды их возвратить, но она не знает,  что  для  этого
надо сделать. Чтобы ничего не упустить, она готова быть всем на свете: это
"сосуд", сформованный "в честь" и служащий  ныне  "сосудом  в  поношение".
Гостья, которую застаем у этой хозяйки, тоже не молода. Во всяком  случае,
она уже дожила до тех лет, когда можно отказаться от игры  в  чувства,  но
она, кажется, от этого еще не отказалась. Эта женщина, без сомнения,  была
замечательно хороша собою, на теперь, когда она отцвела, от прежних красот
остались только "боресты"; фигура ее, однако,  еще  гибка,  и  черты  лица
сохраняют  правильность,   а   в   выражении   преобладает   замечательная
смешанность: то она смотрит тихою ланью,  то  вдруг  эта  лань  взметнется
брыкливою козой.
   Бескорыстно  увлекаться  этою  дамой  уже  нельзя,  но,   быть   может,
что-нибудь в этом роде еще возможно, если она  поставит  вопрос  иначе.  В
своей манере держаться по отношению к  солидной  хозяйке  гостья  оттеняет
что-то особенно теплое и почтительное, даже как бы дочернее, но  эти  дамы
вовсе не  родственницы.  Их  соединяет  дружба,  основанная  не  на  одном
согласии их вкусов,  но  и  на  единстве  целей:  их  объединяет  "metier"
[ремесло (франц.)].
   Теперь они пьют чай, который подан  на  гараховском  сервизе,  покрытом
вязаным  одеяльцем,  и  гостья  сообщает  хозяйке  о  том,  что  случилось
замечательного, и о том,  что  "говорят".  Говорят  о  соперничестве  двух
каких-то чудотворцев, а случилось нечто еще более интересное  и  достойное
внимания:  вчера  совершенно  неожиданно  приехала  из-за  границы  кузина
Олимпия (*2). Это  известная  особа,  она  с  давних  пор  посвятила  себя
"вопросам" и постоянно живет в чужих краях; но когда она  приезжает  сюда,
она привозит с собою кучу новостей и "делает  оживление".  Ее  жизнь  есть
нечто удивительное: она не богата. О, совсем не богата! Она даже не  имеет
решительно никаких средств, но при всем том она ни у кого не занимает и не
жалуется на свое положение,  а  еще  приносит  своей  стране  очень  много
пользы.
   Таких дам теперь, слава богу, есть несколько, но Олимпия занимает между
ними  самое  видное  место.  У  нее  большое  и  прекрасное  родство.  Она
родственница и тем двум дамам, которые здесь о ней разговаривают. Во  всех
глазах Олимпия - величина очень большая,  и  все  ей  верят,  несмотря  на
предостережение,  которое  Диккенс  делал   против   всех   лиц,   живущих
неизвестными средствами.
   Домой, на родину, Олимпия навертывается всегда внезапно и  на  короткое
время: приедет, бросит взгляд, с  одним,  с  другим  повидается,  "освежит
ресурсы" и уедет снова. Многие говорят, что она очень талантлива, но,  что
еще важнее всего, она совершенно необходима.
   Хозяйка на нее немножко недовольна и обращает внимание на то, как  дует
в окна. Кроме того, она сообщает, что Виктор Густавыч  сожалеет  еще,  что
Олимпия не хочет "ладить". Иначе она непременно стала бы очень необходима.
   - Впрочем, это  нимало  не  мешает  Олимпии  отлично  себя  держать,  -
заключает хозяйка, - так как Виктор Густавыч сам ни в чем не  уверен.  Это
немало значит.
   Гостья глядит глазами лани и этим взглядом отвечает, что она  согласна,
причем делает маленькое движение брыкливой козы и взглядывает на  шезлонг,
помещающийся перед камином между трельяжем и экраном.
   В стороне от дам, в очень  глубоком  кресле  за  трельяжем,  полулежит,
скрестив на груди руки и закрыв глаза,  миловидная  девушка  лет  двадцати
трех или четырех. Она, по-видимому, совсем  не  интересуется  тем,  о  чем
говорят дамы: она устала и отдыхает, а может  быть,  она  даже  спит.  Эта
девушка - племянница хозяйки; родные назыв