лерею
нигилистических типов, уже не давали материал для подобнмх сопоставлений.
     Некоторые намеки,  сохранившиеся  в  семейных  преданиях  и  лесковских
письмах, не касаясь проблемы изображения нигилистов, позволяют предположить,
что фактографичность и фотографичность стали неотъемлемой частью лесковского
творческого процесса. Так, например, сын  писателя  считал,  что  прототипом
Александры Ивановны Синтяниной отчасти  была  тетка  отца  Наталья  Петровна
Страхова, которой  в  очень  молодом  возрасте  пришлось  познать  "сладость
супружества с  "полупомешанным",  старевшим  уже  "благодетелем"  "ее  семьи
Страховым" {Лесков А. Жизнь Николая Лескова. - Т. 1. - С.  83.}.  Во  всяком
случае, в местном орловском обществе обстоятельства, связанные с замужеством
Синтяниной, воспринимались как  некий  намек  на  судьбу  Натальи  Петровны,
которая, как и Синтянина, овдовела  и  после  мужа-старика  счастливо  вышла
замуж за своего сверстника.
     Попали  в  роман  со  своими  житейскими  историями   также   лица   из
литературного окружения Лескова тех лет. Одно из них - писатель С. И. Турбин
(1821-1884), автор рассказов о военном быте,  которые  высоко  ценил  Лесков
{[Б. п.] Досуги Марса // Русская мысль. - 1881. - э 2.}.
     Андрей Лесков вспоминал, что отец называл  Турбина  "нигилистом  чистой
расы" и вывел "значительно смягченным" в романе "На  ножах"  в  лице  майора
Форова {Лесков А. Жизнь Николая Лескова. - Т. 1. - С. 321.}.
     С. И. Турбин был атеист и оригинальный мыслитель, яростно  низвергающий
евангельские авторитеты,  дорогие  Лескову  своими  нравственными  началами.
Может быть, поэтому в романе Лесков  пытается  повернуть  Форова  к  Богу  и
заставляет его дружить с деревенским попом Евангелом  -  мыслителем  другого
рода.
     Факты биографии Турбина почти без  изменений  использованы  Лесковым  в
романе. "0н и в самом деле, - пишет Андрей Лесков, -  был  человеком  чистой
души и расы, неизменным в своих, по тому времени очень  крайних  взглядах  и
убеждениях. Форов уходит в отставку, оскорбив "на словах"  командира  полка,
оказавшего неуважение его жене. Сергей  Иванович,  по  словам  Лескова,  дал
командиру полка пощечину за неприглашение  на  полковой  бал  его  жены,  на
которой он, как неколебимый атеист и нигилист, еще не  был  церковно  женат.
Грозило  расстреляние.   После   многих   ходатайств   оно   было   заменено
разжалованием в рядовые. Карьера  была  непоправимо  покалечена.  Офицерство
пришло очень много лет спустя, и служба потом была вскоре  же  брошена.  Это
был,  как  Филатов  (художник  Я.  Л.  Филатов,  друг  Лескова.  -  А.  Ш.),
бессребреник  и  тоже  в  своем  роде  и  "антик"  и  "праведник".  Солдаты,
расставаясь с Форовым, бегут за ним и в виде высшей,  какая  есть,  хвалы  и
благодарности кричат ему: "Да разве вы похожи на благородных?" {Там же.}.
     Другое лицо из литературного окружения Н. С. Лескова, послужившее ему в
качестве прототипа, - Всеволод Крестовский.  С  ним  Лескова  на  протяжении
многих лет связывали дружеские отношения. "В шестидесятых годах,  работая  в
"Отечественных записках", - рассказывает сын писателя, - Лесков  сходится  с
автором  печатавшихся  тогда   в   этом   журнале   "Петербургских   трущоб"
Крестовским. Вместе с "Всеволодом" и известным ваятелем, по  приятельству  -
"Михайлой" Микешиным, Лесков посещает "Вяземскую лавру" на  Сенной  площади.
Невдолге пути приятелей начинают расходиться..." {Там же. - С. 358.}. И хотя
"до последних своих дней  Лесков  не  отнимал  у  Крестовского  прежних  его
заслуг" и считал, что "Петербургские трущобы" в свое время  сыграли  большую
роль  как  одна  из  первых  попыток   заинтересовать   общество   вопросами
социального характера, заставить его читать "книгу о  сытых  и  голодных"  и
задуматься  о  доле  последних"  в,  выступал  с  защитой   авторских   прав
Крестовского, в жизни у них произошло "отграничение". Может быть,  оно  было
связано с обстоятельствами создания романа "На ножах". Во всяком  случае,  в
письме Крестовского к Лескову от 14 декабря 1871  года  Крестовский  укоряет
Лескова за то,  что  "весьма  некрасивый  герой  Висленев"  {Там  же.  -  С.
360-361.} писан с него. В ответном письме Лесков сделал попытку отвести  эти
обвинения {Цит. по: Горелов  А.  Комментарии  //  Лесков  А.  Жизнь  Николая
Лескова. - Т. 1. - С. 471. а ИРЛИ, ф. 612, э 100.}, но, судя по его  тексту,
это ему не вполне удалось. Какие эпизоды биографии Крестовского и черты  его
личности использованы Лесковым, сейчас установить трудно, любопытен сам факт
из взаимоотношений двух известных писателей.
     Как видно, в эти годы художественную мысль  Лескова  по  большей  части
питали только непосредственные  жизненные  впечатления,  впоследствии  же  в
неимоверном количестве  Лесковым  поглощались  труды  историков,  мемуары  и
вообще всякая литература, сколько-нибудь связанная с разработкой  очередного
замысла.
     Будущим исследователям  творческой  истории  романа  "На  ножах"  также
нельзя будет пройти  мимо  другого  весьма  примечательного  обстоятельства,
опять-таки связанного с именем В. Крестовского. Связь старика  Бодростйна  с
княгиней  Вахтерминской  во  многом  напоминает  одну  из   сюжетных   линии
"Петербургских  трущоб"  (1864-1867)  -  отношения  старшего  Шадурского   с
баронессой фон Деринг. Как и у Крестовского, в  романе  Лескова  волокитство
престарелого селадона осложняется  появлением  внебрачного  ребенка,  вокруг
которого   развертывается   интрига,   грозящая    старику    разоблачением,
привлечением к суду и другими неприятностями. В  действительности  в  том  и
другом случае призванный к  ответу  "отец"  лишь  покрывает  грехи  молодого
любовника, который, оставаясь  в  тени,  обнаруживает  также  способность  к
подделке денежных бумаг - у  Лескова,  копируя  при  этом  подпись  богатого
покровителя, у Крестовского - подделывая и другие документы. Эти персонажи в
обоих романах ведут свое происхождение из Польши, имеют польские  фамилии  и
относят себя к людям художественных профессий. Такая  сюжетная  близость  не
может быть случайным совпадением, а чем ее  объяснить  -  заимствованием  из
"Петербургских трущоб" или обращением  к  общему  источнику  -  какой-нибудь
скандальной историйке, освещенной в прессе, еще надо решить. Есть  и  другой
вариант  объяснения.  Поступки  людей  определенного  социального  положения
Крестовский и Лесков оценивают по единой нравственной шкале,  сквозь  призму
тех моральных оценок, которые свойственны в этот период как одному,  так  и.
другому. В романе Лескова этот бульварный мотив "работает" в сюжете не хуже,
чем в "Петербургских трущобах", и, используя его, Лесков  преследует  помимо
разоблачительных и развлекательные пали. С этой  любовной  истории  им  снят
накал подлинных страстей, которые сопутствуют, например, "роковой Ларисе"  в
обстоятельствах ее падения и двоемужества. Не случайно разноречивая в  своих
суждениях критика начала века  признавала,  что  в  романе  "есть  страницы,
положительно увлекательные" {Амфитеатров А. Сочинения. - Т.  XXII.  -  Спб.,
[Б. д.]. - С. 330. 2 Дело. - 1871. - э 6. - С. 175.}.
     В небольшой по объему статье трудно  в  полной  мере  оценить  значение
романа,  который  долгое  время  преднамеренно  замалчивался   и   обходился
критикой. За ее пределами пока останутся  параллели  с  антинигилистическими
романами А. Ф. Писемского, В. В. Крестовского, В.  П.  Клюшникова,  которые,
возможно, не сблизят эти произведения с  романом  "На  ножах",  а  идейно  и
художественно разведут их в разные стороны. Несмотря на  отдельные  присущие
лесковскому произведению черты  антинигилистического  романа,  в  нем  более
самобытного  лесковского,  основанного  на  жизненном  опыте  писателя,  чем
традиционного для антинигилистической беллетристики. И современники Лескова,
быть может, не так уж правы, сближая роман "На ножах" и  "Бесы"  (1870-1871)
Ф. М. Достоевского до такой  степени,  что  авторы  этих  двух  произведений
"слились в какой-то  единый  тип,  в  гомункула,  родившегося  в  знаменитой
чернильнице редактора "Московских ведомостей" {Достоевский Ф.М. Письма: В  2
т. - М., 1930. - Т. 2. - С.  320.}.  Каждый  из  авторов  действительно  был
увлечен проблемой идейных поисков и  блужданий  молодого  поколения  1860-х,
каждый  размышлял  о  путях  развития  России  после  реформы,  но  в   силу
особенностей  таланта  и  мировоззрения  "злободневное"  и   "тенденциозное"
преломилось в их романах по-разному.  Достоевский  исследует  по  материалам
прессы (так как живет в это время за границей) реальный пласт русской  жизни
- деятельность тайного общества, прототипом которого стал нечаевский кружок.
Его всерьез интересуют идеологические и организационные  принципы  общества,
пропагандистская литература, мотивы убийства одного из его членов. В  фокусе
лесковского романа оказываются бывшие нигилисты,  вышедшие  из  политической
борьбы, но пытающиеся оставить за собой право на иные нравственные нормы, на
особое общественное положение. "Общительность интересов  рушилась,  -  пишет
Лесков  об  этом  кружке,  -  всякому   предоставлялось   вредить   обществу
по-своему". Достоевский, который прочел  "На  ножах"  в  период  обдумывания
замысла "Бесов",  был  глубоко  разочарован  разработкой  темы  нигилизма  у
Лескова. "Много вранья, много черт знает чего, точно на луне  происходит,  -
раздраженно писал  он  критику  А.  Н.  Майкову.  -  Нигилисты  искажены  до
бездельничества..." {Лесков Н. С. Собр. соч. - Т. 10. - С. 283.}.  К  своему
роману Достоевский приступил,  только  всесторонне  изучив  предмет,  и  его
"Бесы" и по мысли, и художественно с лесковским "На ножах" не соизмеримы как
явления разного идейного уровня и разных повествовательных манер.
     Несмотря на то, что почти одновременное появление "На ножах" и  "Бесов"
в "Русском вестнике"  и  взаимное  внимание  авторов  к  этим  произведениям
(Лесков отмечает близость своего романа с "Бесами" и романом  Писемского  "В
водовороте" таким образом: "...все мы трое во многом сбились на одну мысль")
свидетельствуют   об   определенных   творческих   отношениях   Лескова    и
Достоевского, идейном притяжении и  отталкивании,  романы  их  опираются  на
разные концепции действительности.
     "Если для Достоевского, - пишет  один  из  современных  исследователей,
совместивший  в  своих  трудах  интерес  к  творчеству  обоих  писателей,  -
разложение  и  распад  современной  ему  общественной   реальности   процесс
необратимый и неуправляемый, то  Лесков  весь  еще  во  власти  иллюзий,  он
уверен,  что  "бесовские"  кошмары  рассеются,  плавное  безбурное  развитие
общества возьмет свое" {Пyльxpитyдoвa Е.М. Достоевский и Лесков  (к  истории
творческих взаимоотношений) // Достоевский и русские писатели. - М., 1971. -
С. 102.}.
     Время показало, что если подходить к вопросам развития действительности
диалектически, не ограничиваясь попыткой статической  фиксации  времени,  то
правы оба писателя.
     В  свете  широких  перспектив  общенационального  развития  каждое   из
произведений оказалось не только "летописью заблуждений, ошибок,  неправд  и
грехов общественного неразумения  и  злобы  по  делам  якобы  текущего  дня"
{Лесков Н. С. Собр. соч. - Т, 10. - С. 282.}, как представлялось их авторам,
но и пророческим произведением. Видимо, поэтому оба романа, если  судить  по
количеству их переизданий, осуществившихся  в  последнее  время,  переживают
свое второе рождение.


                                                                  А. Шелаева



 * ЧАСТЬ ПЕРВАЯ *
        БОЛЬ ВРАЧА ИЩЕТ


        Глава первая
        Отступница

     В  губернском  городе  N  есть   довольно   большой   деревянный   дом,
принадлежащий господам Висленевым, Иосафу Платоновичу, человеку лет тридцати
пяти, и сестре его, Ларисе Платоновне, девушке по двадцатому году. Дом этот,
просторный и барский, был бы вовсе бездоходен, если б его владельцы захотели
жить в нем, не стесняясь. В нем девять комнат, по старорусскому  дворянскому
обычаю расположенных так, что  двум  семействам  в  них  никак  разместиться
невозможно.  Родители  нынешних  владельцев  строили  дом  для  себя  и   не
предвидели никакой нужды извлекать из него какие бы то  ни  было  доходы,  а
потому и планировали его, что называется, по  своей  фантазии.  Старикам  не
было и нужды стеснять себя, потому что у них по старине были хорошие  доходы
с доходного места. При известной беспечности,  вообще  свойственной  русской
натуре, доходам этим не предвиделось конца, а  он  вдруг  и  пришел:  старик
Платон Висленев, советник одной из губернских палат, лег однажды спать и  не
проснулся. Вдова его нашла  в  бюро  мужа  очень  небольшую  сумму  денег  и
получила тоже очень небольшой пенсион. Всем этим  прожить  было  невозможно,
тем более, что приходилось  воспитывать  нынешних  владельцев  дома,  Иосафа
Платоновича, бывшего тогда в шестом классе гимназии,  и  Ларису  Платоновну,
оставшуюся в совершенном малолетстве. Дом надо было сделать из  бездоходного
доходным. С этой целью вдова Висленева построила  во  дворе,  окнами  в  сад
флигелек в пять  небольших  комнат,  и  сама  с  детьми  поселилась  в  этом
флигельке, а большой дом начала отдавать внаймы. С этих пор доходы ее  стали
таковы, что она могла содержать сына в гимназии, а потом и в университете, а
дочь добрые люди  помогли  устроить  в  институт  на  казенный  счет.  Вдова
Висленева вела жизнь аккуратную и расчетливую, и с тяжкою нуждой не зналась,
а отсюда в губернских кружках утвердилось мнение, что доходы  ее  отнюдь  не
ограничиваются домом да пенсией, а что у нее, кроме того, конечно, есть  еще
и капитал, который  она  тщательно  скрывает,  приберегая  его  на  приданое
Ларисе. Доходили такие слухи и до самой вдовы, и она их, по  общему  мнению,
опровергала очень слабо:  старушка  имела  в  виду,  что  эти  толки  ей  не
повредят. Семь лет тому назад подозрения насчет  таинственного  ларца  вдовы
Висленевой  получили  еще  новое  и  для  местных  прозорливцев  неотразимое
подтверждение.   Иосаф   Платонович   Висленев    тотчас,    по    окончании
университетского курса, приехал домой, и  только  что  было  определился  на
службу, как вдруг его ночью внезапно арестовали, обыскали и  увезли  куда-то
по политическому делу. Спасения и возврата его никто не  чаял,  его  считали
погибшим  навеки,  причем  губернскому  человечеству   были   явлены   новые
доказательства человеческого или, собственно говоря,  женского  коварства  и
предательства,  со  стороны  одной  молодой,  но,  как  все  решили,  крайне
испорченной и корыстной девушки, Александры Ивановны  Гриневич.  Выручил  же
Иосафа Висленева  материн  заповедный  ларец.  Дело  об  этом  предательстве
требует подробного объяснения.
     Иосаф Платонович Висленев еще чуть не с пятнадцати лет  был  влюблен  в
дочь нанимавшего их дом инспектора врачебной управы Гриневича. Близкие  люди
считали эту любовь большим несчастием  для  молодого  человека,  подававшего
блестящие  надежды.  Считали  это  несчастием,  конечно,  не  потому,  чтобы
кто-нибудь признавал Сашеньку Гриневич, тогда еще  девочку,  недостойною  со
временем  хорошей  партии,  но  потому,   что   взаимное   тяготение   детей
обнаружилось слишком рано, так что предусмотрительные люди  имели  основание
опасаться, чтобы такая ранняя любовь не помешала молодому человеку  учиться,
окончить курс и стать на хорошую дорогу.
     Опасения, и понятные, и уместные, на этот раз, как редкое, может  быть,
исключение, оказались  излишними.  Любовь  Иосафа  Платоновича  Висленева  к
Александре Ивановне Гриневич не помешала ему ни окончить с  золотою  медалью
курс в гимназии, ни выйти одним из первых кандидатов из  университета.  Пока
молодой Висленев был в гимназии, а Александра  Ивановна  ходила  в  пансион,
родители не препятствовали их юной привязанности.  Когда  Висленев  уехал  в
университет, между ним и Сашей Гриневич, оставившей в это время  пансионские
уроки, установилась правильная переписка,  которой  никто  из  родителей  не
заботился ни приостанавливать, ни проверять. Все это за обычай стало  делом,
имеющим правильное течение, которое,  как  все  верили,  должно  завершиться
венцом.
     Родители Сашеньки имели про  черный  день  состояньице,  правда,  очень
небольшое,  но  во  всяком  случае  обеспечивающее   их   дочери   безбедное
существование. Таким образом Сашенька, которая  была  недурна  собой,  очень
способна, училась хорошо, нрав имела веселый и кроткий, чем она не  невеста?
Иосаф Висленев молодец собой, имел дом, университетское  образование:  стало
быть, чем же он не жених? Матери очень многих  девиц,  поставленных  гораздо
лучше, чем дочь доктора Гриневича, и гораздо положительнее ее  обеспеченных,
не пренебрегли бы таким женихом, как Висленев, а Сашеньке Гриневич партия  с
Висленевым, по всеобщему приговору, была просто клад, за который эта девушка
должна была держаться крепче.
     По общим замечаниям, Сашенька понимала свою пользу и держалась, за  что
ей следовало держаться, превосходно. Говорили, что  надо  было  дивиться  ее
такту и уму, твердым и расчетливым даже не по летам. С Иосафом  Платоновичем
она не всегда была ровна, и даже подчас для самого ненаблюдательного взгляда
было заметно, что между ними пробегали легкие тени.
     - Наши дети дуются, - говорили друг  другу  их  матушки,  бывшие  между
собою друзьями.
     Дети дулись, но их никто не мирил  и  никто  не  уговаривал;  за  ними,
однако, наблюдали со вниманием и очень радовались, когда ссора  прекращалась
и между ними восстанавливалась дружба и согласие,  а  это  случалось  всегда
немедленно после того, как Иосаф Висленев, переломив свою гордость и изыскав
удобную минуту уединенного свидания с Сашей, просил у нее прощения.
     В чем заключались те вины Иосафа Висленева, которые Александра Ивановна
разрешала и отпускала ему  не  иначе  как  после  покаяния?  Это  оставалось
тайной, этого никто из родных  и  домашних  не  знал,  да  и  не  усиливался
проникнуть. Однажды лишь одной  досужей  соседке  вдовы  Висленевой  удалось
подслушать, как Саша журила Иосафа Платоновича за его опыты в стихотворстве.
Это многих возмутило  и  показалось  капризом  со  стороны  Саши,  но  Иосаф
Платонович сам сознался матери, что писал в стихах ужасный  вздор,  который,
однако, отразился вредно на его учебных занятиях в классе,  и  что  он  даже
очень благодарен Саше за то, что она вернула его к настоящему делу.
     Это раз навсегда примирило мать Висленева с тенями в отношениях Саши  к
Иосафу Платоновичу, и вдова не преминула, кому только  могла,  рассказать  о
Сашенькиной солидности.
     Солидности этой, однако, не всеми была дана одинаковая оценка, и многие
построили на  ней  заключения  невыгодные  для  характера  молодой  девушки.
Некоторые молодые дамы, например,  называли  это  излишнею  практичностью  и
жестокостью: по их мнению, Саша, имей она душу живую и восприимчивую,  какую
предполагает в себе каждая провинциальная дама, не  убивала  бы  поэтические
порывы юноши, а поддерживала бы их: женщина должна вдохновлять, а не убивать
вдохновение.
     Вдова Висленева не внимала этим речам, ей нелегко было содержать сына в
школе, и потому она страшно боялась  всего,  что  угрожало  его  успехам,  и
осталась на  стороне  Саши,  которою  таким  образом  была  одержана  первая
солидная победа над всеми желавшими соперничать с нею в семье жениха. Старые
дамы глядели на дело с  другой  стороны  и,  презирая  вдаль,  предсказывали
утвердительно одно, что Саша раньше времени  берет  Иосафа  Платоновича  под
башмак и отныне будет держать целую жизнь под башмаком.
     Мать Висленева явила столько характера, что не смущалась и такими пред-
сказаниями и, махая рукой, отвечала, что "Улита едет, а когда-то будет!"
     Мать Александры Ивано