Марья Парменовна. Все
                                поднимаются.

     Колокольцов.  Мое  почтение,  господа!  Марья  Парменовна,  прошу  вас.
(Указывает ей на место за столом. Садится рядом с нею и вынимает из портфеля
бумаги.) Все здесь?
     Дробадонов (вздохнув). Которых надо - все.
     Колокольцов. А, и вы,  Калина  Дмитрия,  нынче  с  нами.  Простите,  не
заметил.
     Князев. Махонький - не вот-те-на его рассмотришь. (Общий смех.) Чихнул,
так дома чуть-чуть не опрокинул. Вот то-то значит, что  безгрешный  человек:
над ним хоть крыша упади, так он не побоится смерти.
     Колокольцов. Иван Максимыч!

   Молчанов молча отходит от окна и становится к столу, за которым сидит
    Дробадонов, спиною к нему, лицом к голове и к усевшимся фабрикантам.

     (Молчанову). Прежде чем я через минуту, как  должностное  лицо,  открою
собрание по вашему делу, я, как честный человек, прошу у вас извинения,  что
полчаса тому назад не мог принять вас.

                            Молчанов кланяется.

Я  вас  не  мог  принять  как потому, что я вчера уже рассматривал с бывшими
вашими  опекунами  ваши  бумаги  и  составил  себе о вашем деле определенное
мнение,  так  потому,  что  в то время, когда вы ко мне заехали, у меня была
ваша супруга и мы с нею рассуждали о вас. Я нарочно за тем пришел... Тпфу!..
Простите: я затем к вам обращаюсь, чтобы оправдаться перед вами.
     Молчанов. Я не знаю, в чем вы  так  много  извиняетесь:  и  оскорбление
невелико, и всякий волен кого хочет принять или не принять в своем доме.
     Дробадонов. На то ворота вешают.
     Анна Семеновна. Нет, квартального, хоть и вороты есть, а не  смеешь  не
пустить: в Москве купчиху за это новым судом судили.
     Князев (про себя). Дробадон что-то дробадонит... Надо бы ему  больничку
в губу вдернуть.
     Колокольцов (ко всем). Прошу занять место и объявляю вам, что заседание
открыто.

  Усаживаются в полукруг. Дробадонов и Молчанов остаются на прежнем месте.

Мы  взяли  эту  комнату для заседания, потому что присутственная камера Думы
тесна  для  такого  большого  собрания,  в каком, по справедливости, следует
судить  дело  Ивана  Максимовича.  Впрочем, Дума здесь же, за этою стеною, в
доме  Пармена  Семеныча,  и,  я  надеюсь, никто ничего не будет иметь против
того, что мы собрались по сю сторону стены, а не по ту сторону?
     Молчанов. Не в этом дело.
     Князев. Да,  он  умнее  всех  сказал:  не  в  этом  дело.  Пускай  дело
начинается.
     Колокольцов. Господа! внимание! (Минутке.) Читайте.
     Минутка (берет бумагу и читает).  "Душеприказчики  покойного  коммерции
советника, потомственного  почетного  гражданина  и  первой  гильдии  купца,
Максима  Петровича  Молчанова,   а   впоследствии   опекуны   и   попечители
единственного его сына и наследника, Ивана Максимова Молчанова,  купцы  Фирс
Григорьич Князев и Пар-мен Семенов Мякишев, довели до  сведения  общества  и
городского головы, что сказанный купец Иван  Максимов  Молчанов,  с  детства
своего постоянно отличаясь стра-стию к расточительству,  во  время  бытности
своей в опеке, а потом до двадцати одного года, согласно  желанию  покойного
отца его, под попечительством,  был  от  сей  вредной  склонности  постоянно
воздерживаем".
     Молчанов (перебивая). Позвольте!
     Колокольцов. Иван Максимович, вы будете иметь слово.
     Минутка (продолжает). "По достижении же законного совершеннолетия,  он,
Молчанов, чувствуя сам сию слабость и  влечение  к  рассеянной  и  беспутной
жизни,  сам  уполномочил  бывших  опекунов   своих   Князева   и   Мяки-шева
доверенностию на  управление  своим  имением,  а  сам  провел  три  года  за
границею, для изучения будто бы торгового дела, но сего не исполнил".
     Молчанов (перебивая). Чего не исполнил? чего я не исполнил?
     Колокольцов. Иван Максимович, вы будете иметь в свое время слово.
     Молчанов. Да это и есть мое время говорить, когда на меня  клевещут.  Я
изучал фабричное дело и его знаю. Князев. Читай, Минутка.
     Минутка (продолжает). "Прибыв же  два  года  тому  назад  на  родину  и
вступив в управление своим имением, в самое кратчайшее время привел все свои
дела и счеты в беспорядок; расходы по фабрикации непомерно увеличил;  доходы
же привел к существующему ничтожеству и, кроме того, обнаружил во всей своей
силе свои прежние склонности к мотовству и расточительству, как то:  занимал
у разных лиц деньги и выдавал на себя векселя; векселей этих своевременно не
оплачивал,  а  переписывал,  увеличивая  сумму;  затем  имеющиеся  получения
расходовал заранее самым безрассудным образом и  претензию  в  двести  тысяч
рублей уступил в пользу приютов вместо того, чтобы сею суммою расплатиться с
долгами. И, наконец, он сделал безвкладными пайщиками в операциях  фабричных
ремесленников, дабы вредить прочим фабрикантам; купил  дом  для  посторонней
женщины  в  ущерб  благосостояния  своей  семьи  и,  наконец,   при   многих
свидетелях, подписавших акт, выразил непременное свое желание расточить  все
свое имение, лишь бы ничего не досталось  его  жене  и  детям.  Такой  образ
действия Ивана Молчанова, несомненно клонящийся  к  прямому  его  разорению,
вынудил душеприказчиков отца его обратить на сие внимание общества и просить
об  ограждении  его  наследственного  имущества,  составляющего  обеспечение
семейства,  от  разорения.  Одновременно  с  сим  подано  прошение  и  женою
Молчанова, Марьею Парменовною Молчановою, которая, подтверждая общее мнение,
что муж ее есть расточитель, просит, в ограждение ее семейства от  неминуемо
угрожающей нищеты, взять мужа  ее  за  расточительство  в  опеку".  Молчанов
(глядя на жену). В опеку! (Качая головою.) Так вот кто первый выговорил  это
слово!
     Князев. Кого это ближе всех касается, тот и выговорил это слово!
     Варенцов (вздыхая). Нам исчужи жаль; а она мать.
     Марья Парменовна (плача). Я мать; я должна детей обеспечивать.
     Князев (Минутке). Дочитывай.
     Минутка. "Городской голова, члены сиротского суда  и  Думы,  рассмотрев
все это дело, нашли представление купцов  Князева  и  Мякишева,  а  равно  и
прошение жены Молчанова заслуживающими внимания и постановили  передать  это
дело на общее обсуждение  всего  общества  и  о  том,  что  оно  постановит,
написать приговор". (Кладет бумагу на стол.)
     Колокольцов. Вот,  милостивые  государи,  предмет  нашего  сегодняшнего
собрания. Иван Макоимович и его супруга, голос которой имеет  первое  место,
оба здесь.

                 Со двора слышатся нетерпеливые гулы толпы.

Купечество  в  полном сборе, мещане на дворе во всем своем составе (шутливо)
и, как слышите, напоминают нам о себе этими воплями.
     Дробадонов. Как вороны, крови ждут.

                           Молчанов вздрагивает.

     Князев (тихо). Сейчас им стерву выкинут.
     Колокольцов. Иван Максимыч! вам что-то угодно было сказать? Может быть,
вы против кого-нибудь что-нибудь имеете?
     Молчанов. Я против всех имею.
     Князев. Никого, спасибо, не обидел.
     Молчанов. Здесь всем выгодно, чтобы сделать мне  какую-нибудь  гадость;
но я вас спрошу: по какому праву вы вздумали устроить этот  суд?  Пять  дней
тому назад меня никто не признавал  ни  расточителем,  ни  мотом,  вы  сами,
господин голова, искали у меня перехватить тысячу  рублей,  для  того  чтобы
истратить эти деньги на какую-то поездку. Я совсем человек был еще, такой же
гражданин, как все здесь присутствующие, как  Петр,  Иван,  Сергей:  у  меня
можно было денег просить, и я мог дать их или не дать, считая вашу нужду  не
нуждою, а прихотью. И вы и каждый признавали меня в таком праве  -  и  вдруг
вы, те же самые, говорите, что я расточитель, и собираетесь  отнять  у  меня
вашим мещанским судом человеческие  права,  права,  которые  дали  мне  бог,
природа. Где взяли вы такое право?
     Князев. Минутка, прочитай ему закон.
     Молчанов. Закон! Не нужно мне читать закона. Здесь дело  не  в  законе.
Ваши заботы не о том, чтобы обстоять закон, чтобы его исполнить,  а  о  том,
чтоб беззаконье сделать на законном основании. Таких  расточителей,  как  я,
полна Россия. Все люди расточители и все... быть может, более, чем я. Гусар,
который без гроша верного дохода  землянику  ест  зимой,  по  полтиннику  за
ягодку, - его в опеку; ремесленник, который в один час  пропивает  недельный
заработок, - его в опеку; чиновник,  который  сто  рублей  в  год  жалованья
получает, а в сто рублей жене одно платье шьет, - тож в опеку его...
     Дробадонов. Этого хоть и в острог, так у места был бы.
     Молчанов. Берите всех, всех в опеку... да и себя  уж  заравно  в  опеку
сдайте. Так пусть и будет в круговую... даже  в  ландкартах  географических,
вместо Россия, пусть пишут Опека. Подводя меня  под  это,  вы  всех  под  то
ведете и сами под то же лезете.
     Колокольцов. Иван Максимыч, это все умно сказано и прекрасно, да к делу
не идет.
     Гвоздев. Ты дело говори.
     Мякишев (подходя, тихо). А ты оправдывайся, Ваня.
     Молчанов. Да не знаю я, в чем мне оправдываться! Во всем  этом  деле  я
дела никакого не вижу. Я вижу  только  одно  беззаконие,  взмащивающееся  на
закон; одну придирку и ничего более. Я не хвалю себя! я  молод  был,  кутил,
любил веселую компанию. Что ж делать! знаю сам, что,  может  быть,  полсотни
тысяч промотал...
     Князев (Минутке). Запиши.
     Молчанов. Но это было, да прошло.
     Князев (сладостно). А на полсотни тысяч что ведь могло быть сделано-то?
Ведь это пяти... да что я говорю: пяти! - десяти, пятнадцати  семействам  до
веку кусок хлеба дать бы можно.
     Гвоздев. По три тысячи... Это бедной семье довечный капитал.
     Молчанов. Правда,  правда.  Прокутить  полсотни  тысяч  -  это  большая
низость; но удивляюсь сердоболью вашему о бедных. Все вы такие, как и я. Вот
здесь, недалеко ходя, сидят - ну, три, четыре человека, которым случай кинул
по миллиону: кто же из вас рвался, чтобы свою гортань или чрево жадное унять
и вспомнить неимущих?
     Колокольцов. Тут дело не о ближних, а о семье, Иван Максимыч.
     Князев. Да, о семье.
     Гвоздев. За семью твою боятся: ведь вон жена что пишет: расточитель.
     Молчанов. Да позвольте мне спросить вас: вы отдаете отчет своим женам?
     Несколько голосов. Да наши жены что ж понимают?
     Канунников. Наших баб с постелей вставать и то петухи учат.
     Гвоздев. Ребят рожать им да рядиться - вот их рукомесло.
     Молчанов. Так что ж моя-то жена?  Особенное  она  что-нибудь,  что  ли?
Воспитали ее, что ли, как-нибудь особенно, что при ней муж ничего не  должен
значить? Учили ее, что ли, чему-нибудь полезному?
     Анна Семеновна. Да чему полезному учить-то? Нешто  в  ученье  польза-то
бывает? У ученых денег-то меньше нашего.
     Дробадонов. У нас то полезно, что в рот полезло.
     Канунников (смеясь). Чего их учить-то, когда с ними и  с  неучеными  не
справишься! Хвосты в семь аршин пораспущают и ходят, как снофиды.
     Колокольцов. Что ж, это только значит, что наша  женщина  в  постоянном
угнетении.
     Молчанов. В угнетении! Гм! и вот она, угнетенная,  пришла  сюда  судить
пред всеми мужа! Она сидит здесь, с судьями  моими,  а  я,  которому  она  у
алтаря  господнего  клялась  быть  мне  подругою...   нет...   более   того:
господином, строителем семьи признавать меня... она  мой  обвинитель  здесь;
она сидит в почетном месте за то, что посмеялась над клятвой... Она, которой
я перстом не тронул, которой сроду словом не обидел, сидит здесь  с  вами  и
судит мужа таким судом, каким еще Шемяка не судил, каким не  дай  бог  Каину
судиться; а я один стою, мне даже места нет; скамейки у коровницы не заняли,
чтоб посадить меня по крайней мере!
     Мякишев (встает и торопливо приносит Молчанову стул). Сядь, Ваня, сядь,
бесчастный!
     Марья Парменовна. Ну вот тебе и стул - садись.
     Молчанов (целуя тестя). Благодарю. Не надо.
     Марья Парменовна. Вот ты ведь и всегда такой. Ведь вот при всех  теперь
оно и видно: какой ты? То жаловался, места ему нет, а подали  стул  -  и  не
надо. (Как бы тронутая.) Ну, вот сюда иди, когда  не  хочешь  там  садиться.
(Подвигаясь и освобождая место.) Иди  же,  что  ль?  (Переменяя  тон.)  Ведь
кланяться не буду.
     Молчанов (горько). Нам с вами вместе больше не жить и не сидеть.
     Князев. Кто нынче с женами из образованных людей живет!
     Марья Парменовна. Так что ж, тебе с чужою, стало быть, показано  теперь
уж жить? Стало, чужая лучше?
     Князев. А как же не лучше? в чужую жену черт меду ложку кладет.
     Марья Парменовна. Нет, ты когда женился, так живи.  А  не  хочешь,  так
заставят.
     Анна Семеновна. Есть же правило, чтоб жен  к  мужьям  отправлять,  если
требуют, - так теперь новый суд, не беспокойся, и на мужей закон  выдаст.  И
вас приводить будут.
     Князев (с сдержанной улыбкой). Будут, сватья, будут. (Молчанову.) А ты,
не так ты на это дело, друг Иван Максимыч, смотришь.  Я,  долго  твои  умные
речи слушавши, вот что тебе скажу: строитель-то семьи ты строитель,  а  тебе
жены чуждаться нечего, да и по нашему, по русскому закону невозможно. Ты сам
ведь вспомянул сегодня, что вы с нею в церкви венчаны; а мы не немцы: у  нас
разводов нет. Она здесь просит на тебя! Да что ж такое? Мало ль жен, которые
просили на мужей, не только что в обществе,  а  и  у  квартальных  на  мужей
жаловались, да ведь не расстаются же с ними со всеми мужья - живут.
     Канунников (смеясь). А у мещан и у мужиков так еще и  розгами  мужа  на
сходке по жениной жалобе отжарют, а все опять живут.  Домой  придут,  он  ее
пощелкает... (Махнув рукою.) У нас на этот счет просто.
     Гвоздев. Куда поденешься! закон свой надо соблюдать.
     Варенцов. И воют, да живут.
     Молчанов (к голове). Иван Николаич, позвольте вас спросить, для чего  я
позван сюда перед  обществом?  За  расточительность  какую-то  вы  собрались
судить меня, так прикажите про расточительность и говорить, а не  про  то...
что здесь говорится.
     Колокольцов. Иван Максимыч, ведь мы еще не парламент, нам парламентские
формы чужды. Мы народ.
     Князев. Мы  простецы,  так  по-простому  и  рассуждаем,  а  по-ученому,
по-заграничному не умеем и не поймем, пожалуй.
     Колокольцов. Быть может, в этом есть связь во всем...
     Анна Семеновна. Да как же не связно! Теперь уж заодно в одно время  его
судить и за расточительность и за нелюбовь.
     Колокольцов. За нелюбовь, Анна Семеновна, нельзя судить.
     Анна Семеновна. А отчего ж нельзя?
     Колокольцов. Нет оснований нравственных; закона нет.
     Анна Семеновна. А разве все по закону судят? Нет закона  -  по  писанию
судить можно.
     Князев (улыбаясь). Ну полно, сватья,  врать.  (Молчанову.)  А  я  опять
тебе,  Иван  Максимыч,  решаюсь  доложить.  Может,  ты  и  вправду   честный
человек...
     Колокольцов (перебивая). Да в этом, я думаю, и сомневаться невозможно.
     Князев. Ну да. Честный человек у нас, говорят,  одну  жену  обманывает:
так уж, стало быть, и потому ты честный. А вот  ты  говоришь,  что  такое  в
твоей жене особенного. Я тебе расскажу это. Ты вспомянул, что там вам было в
церкви пето, а песни-то эти, должно,  не  всегда  памятовал.  Пять  лет  ты,
женатым бывши, по Венам да по  Парижам  разъезжал  -  много  ты  о  ней  там
вспомнил? А ведь  она  здесь,  как  пташка,  взаперти  сидела;  детей  твоих
глядела, а суперантов,  как  другие  прочие,  не  заводила.  (С  ударением.)
Имени-то твоего, беспутная ты голова, она ведь не замарала, хоша... стоил бы
ты, может, того, и очень бы стоил.
     Молчанов. Вы за собой бы лучше посмотрели, Фирс Григорьич.
     Князев (гневно), Я не бросал жены; домов любовницам не покупал.
     Молчанов. А с заднего крыльца через садовую калитку всю слободу к  себе
переводили.
     Колокольцов. Тсс! Господа! господа!.. Иван  Максимыч,  ведь  мы  не  на
площади.
     Молчанов (горячо). Не позволяйте оскорблять меня. Против жару и  камень
треснет.
     Колокольцов. Во всяком случае,  Иван  Максимыч,  на  оскорбленья  можно
жаловаться после; а домашними делами считаться здесь не место.
     Варенцов (смирно). Особенно этакими пустяками: ими как и считаться?
     Гвоздев (вздохнув). Такое дело бог один рассудит; а ты, милуша, прошлым
человека не кори.
     Дробадонов. И посейчас оно есть.
     Колокольцов (улыбаясь). Калина Дмитрич... слово здесь ответственно.
     Молчанов (всплеснув руками). О господи! И это мир, и это судьи! (Бешено
к Колокольцову.) Решайте что-нибудь со мной скорей: я не могу здесь  с  вами
оставаться!  Это  не  суд,  а  разговоры  возмутительные.  Я  не  хочу  этих
разговоров слушать: у меня дело есть; меня люди дома ждут.
     Князев. Не торопись, не всюду разом поспешай. Кто ждет, так подождет; а
то другая речь - была б постелюшка, а милый найдется.
     Молчанов (быстро скомкивает в руках шляпу, но, овладев  собою,  говорит
спокойно). Я просто думаю, что вы издеваетесь; это болтовня какая-то.
     Дробадонов, А дом, что куплен Гусляровой, - так это я соврал: дом  этот
я купил.

                              Общее движение.

     Князев (смеясь). Ха-ха-ха, проворовался, грешник...
     Молчанов (перебивая). Не надо лгать, Калина Дмитрнч: я купил. До  этого
никому дела нет: я свое дарю.
     Князев. Врешь, не свое, а детское.
     Молчанов. Вы врете! Я своим детям отец, а не холоп кабальный, чтобы при
них уже ничем  не  смел  распорядиться.  Я  долг,  обязанность  имею  помочь
Гусляровым.
     Анна Семеновна. Где ж это такая обязанность, в каком законе показана?
     Марья Парменовна. А ты еще знаешь ли то, что от любви-то дети бывают?
     Молчанов (презрительно жене). Знаю! Я и  то  знаю,  что  они,  к  стыду
человеческому, у низких людей, каковы мы с вами, и без любви рождаются.
     Канунников (весело). Ребята, что мокрицы, они везде водятся.
     Марья Парменовна. Ну так что ж ты? Так ты и должен помнить, что ведь  и
других детей надо будет награждать.
     Князев. Ну где там нонче дети родятся, где их не хочут!
     Молчанов (бешено). Господин голова! велите им  молчать!..  Что  это,  в
самом деле, такое? До чего это дойдет? Я протестуюсь и выйду вон отсюда.
     Колокольцов (тупясь в бумаги). А для  чего  вы  вздумали  продать  свое
именье, Иван Максимыч, когда это тревожит вашу супругу?
     Молчанов (вертя свою шляпу). Для чего?
     Князев. Да, для чего? Ты не верти шляпы-то, а то голова болеть будет.
     Молчанов (быстро скомкивает шляпу и в бешенстве бросает ее  в  Князева.
Все вскакивают). Вот для чего, чтоб этот гад из терпения бы меня не выводил.

                           Смятенье. Все встают.

     Колокольцов. Иван Максимыч! Вы не в своем уме!
     Князев. Я дураку прощаю.
     Колокольцов. Но мы простить не можем: мы все оскорблены.
     Молчанов (совершенно забываясь). Вы!.. Вы?..Да что такое вы?  (Указывая
на Князева.) Когда он, вор, убийца, развратитель... когда он не боится  вас,
так что ж такое вы? (В азарте.) Я говорю вам: он убийца!  Пишите  протокол!!
Он утопил в реке моего отца. Весь город это говорит!

                            Князев вздрагивает.

Что  вы  меня терзаете допросами, тогда как у меня отцовская кровь из сердца
выступает!..  Вы  злить  меня  вытребовали...  Я понимаю вас... вы все здесь
князевская  шайка!..  Кто  не  дурак,  тот плут; а кто не плут, так грош ему
цена.

Князев  встает  и  тихо  машет рукою по направлению к двери, давая знак всем
выходить.  Ближайшие  к  дверям  купцы  тотчас  же  один  за другим выходят.
Прочие, не сводя с Молчанова глаз, тоже подвигаются к двери. Молчанов же, не
                    замечая этого движения, продолжает.

Вы  понагнали  во  двор  сюда  мещанишек,  из которых Князев давно весь мозг
повытряс.  Он  их  угощал  через своих сидельцев. Он их стращал, что фабрики
через  меня  позакрываются  и через меня ни у кого у них работы не будет. Вы
научили  доброму  мою  жену  просить на мужа... Зачем еще детей моих сюда не
п