ельчайшей
водной пыли, от чего немедленно зажглись в нескольких  местах  роскошные
радуги. На несколько мгновений "Титаник"  застыл,  обращенный  кормой  к
голубому небу, после чего киль  лайнера  начал  медленно  погружаться  в
океан. Осевший в воду корабль произвел волну футов десяти в высоту.  Эта
волна, раздвоившись, понеслась в направлении кораблей,  присутствовавших
в районе проведения операции. У всех людей при всплытии лайнера  замерло
сердце, когда вроде бы осевшее на корму и успокоившееся, судно принялось
кренговать,  заваливаясь  на  правый  борт.  Угол  наклона  стремительно
изменялся: тридцать градусов, сорок, пятьдесят, шестьдесят градусов... В
таком положении металлическая громада застыла,  и  несколько  отчетливых
мгновений  опять-таки  показались  вечностью.   Казалось,   еще   совсем
чуть-чуть, и вся надстроечная часть окажется под водой. Медленно, словно
во сне, "Титаник"  начал  бороться  с  креном,  пытаясь  выровняться.  С
невероятным усилием, как  раненое  животное,  лайнер  сумел-таки  занять
почти правильное положение.
   Никто не мог и слова вымолвить.
   Все люди, которые могли видеть сцену появления из бездны легендарного
"Титаника",  были  прямо-таки  загипнотизированы.  Они  лишь   безмолвно
глядели и не вполне верили своим же собственным глазам. В  лучах  яркого
солнца  особенно  бросалась  в  глаза  смертельная  бледность   адмирала
Сэндекера.
   Первым нашел в себе силы и заговорил Дирк Питт:
   - Все-таки всплыл... - радостным шепотом произнес он.
   - Поднялся... - таким же благоговейным шепотом сказал вслед за Питтом
капитан Ганн.
   Тишину  нарушили  начавшиеся  вращаться  лопасти   подъемного   винта
вертолета. Геликоптер легко поднялся в воздух и  без  свойственной  этим
машинам  медлительности,  обратившись  в  сторону  ветра,   стремительно
направился к "Титанику". Вертолет завис в считанных  футах  над  палубой
лайнера, и можно было видеть, как через распахнутый люк на корабль упали
две черные точки.
 
*** 
 
   Джиордино стремглав поднялся по наружному трапу, и  вдруг  перед  ним
оказалась крыша "Дип Фантома". Спасибо Всевышнему за такие вот маленькие
чудеса: корпус  подлодки  выдержал  все  выпавшие  нагрузки.  Осторожно,
сохраняя  равновесие  на  покатой  мокрой  поверхности   субмарины,   он
взобрался наверх  и  попытался  вручную  повернуть  колесо,  фиксирующее
крышку  люка.  Крестовина  была  холодной,  как  лед.  Джиордино  набрал
побольше воздуха, поднатужился и со всей  силы  надавил  на  колесо.  Ни
малейшего движения.
   - Хватит копаться, открывай эту чертову штуковину, - крикнул  у  него
за спиною доктор Бейли. - Тут счет на секунды, успеем или нет...
   Джиордино быстро обтер ладони об себя,  подул  ни  руки,  вцепился  в
крестовину и так надавил, что на вмиг покрасневшем лице даже  проступили
белые пятна. Колесо чуть поддалось. Он выдохнул, вдохнул, затаил дыхание
и сделал еще одну попытку: на сей  раз  фиксирующее  колесо  повернулось
почти что  на  пол-оборота.  Как  только  в  образовавшуюся  щель  начал
поступать воздух, колесо завертелось практически без  усилий.  Джиордино
торопился, как мог. Вот наконец он  сделал  последний  оборот  колеса  и
резким движением откинул  верхний  люк  подлодки.  Согнувшись,  просунул
голову внутрь. Там было темно,  воздух  имел  отчетливый  запах  мочи  и
какой-то тухлятины, так  что  у  Джиордино  в  первое  мгновение  сперло
дыхание. Когда  глаза  адаптировались  в  темноте,  Джиордино  с  ужасом
разглядел, что от крышки люка до поверхности набравшейся в подлодку воды
расстояние было дюймов восемнадцать.
   Доктор Бейли оттолкнул замешкавшегося Джиордино, и ловко впихнул свой
массивный торс в отверстие люка,  нащупал  ногой  ступеньку  внутреннего
трапа, начал спускаться внутрь. Ледяная вода тотчас  обступила  его.  Он
спускался, покуда хватало рук, и покуда можно было держаться за  верхний
край люка, затем отпустил руки, оттолкнулся от трапа и неуклюже поплыл в
направлении кормового отсека субмарины. Руки его нащупали что-то мягкое.
Наощупь он определил, что это - человеческая нога. Тут же док нащупал  и
голову.
   Приблизив лицо к поверхности воды, Бейли почти вплотную уставился  на
обнаруженного человека, однако в темноте так и не сумел определить, кого
же именно обнаружил.  Доктор  попытался  определить  пульс,  однако  его
пальцы замерзли до такой степени, что не  могли  нащупать  лимфатический
узел. Неожиданно  человек  открыл  глаза,  пошевелил  губами  и  суровым
шепотом приказал доктору:
   - Пшел вон... Сказал же тебе... Я сегодня не работаю.
 
*** 
 
   - На мостике, слышите меня? - раздался голос Керли.
   - Слышим тебя, - ответил Ганн.
   - Сможете откорректировать курс вертолета?
   - Давай.
   После некоторой паузы  до  капитанского  мостика  донесся  незнакомый
голос:
   - "Каприкорн", говорит лейтенант Стерджис.
   - Это лейтенант Ганн. Говорите, лейтенант. Я слышу вас хорошо. Прием.
   - Доктор Бейли только что был в кабине "Дип Фантом".
   Небольшая  пауза  позволила   внимательнее   посмотреть   в   сторону
"Титаника". Без своих труб, мостика, мачты лайнер выглядел беззащитным и
каким-то обнаженным. Стальные борта оказались  в  ржавых  пятнах,  через
которые то здесь, то там проглядывали неровные островки белой  и  черной
краски. Создавалось такое впечатление, что этот  некогда  величественный
лайнер имел определенное сходство со старой и  давно  вышедшей  в  тираж
проституткой, которая - нечесаная и неумытая  -  проводит  целые  дни  в
постели, занимая себя грезами о былых деньках  и  былой  красоте,  нынче
безвозвратно утраченной... Все иллюминаторы, люки и дверцы были заделаны
грязно-серым ветстилом. Некогда безупречно надраенные  палубы  покрылись
коростой  океанских  отложений  и   обрывками   ржавых   труб.   Некогда
великолепно отлаженные шлюп-балки походили  на  протянутые  руки  нищих,
умоляющих возвратить давно исчезнувшие шлюпки.
   Общий же вид лайнера напоминал сюрреалистическую картину. Но при всех
этих  разрушениях  в  облике  "Титаника"   проглядывали   некие   ясные,
благородные, незамутненные прошедшими десятилетиями черты.
   - "Каприкорн", это опять Стерджис. Как слышите?
   - Ганн говорит. Что там?
   - Буквально только  что  господин  Джиордино  показал  три  пальца  и
победно взмахнул рукой. Думаю, что все трое с "Дип Фантом" живы.
   Вслед  за  этим  последовала  странная  тишина.  Питт  направился   к
приборной доске и надавил кнопку аварийной сирены.  Над  водой  раздался
глубокий оглушительный рев.
   С "Модока" ответили сигналом. При этих звуках Питт вдруг увидел,  как
Сэндекер сорвал с себя фуражку и по-детски,  восторженно  швырнул  ее  в
небо.  Раздался  гудок  "Монтерей  Парк",   к   которому   почти   сразу
присоединились "Альгамбра" и "Бомбергер".  В  считанные  секунды  воздух
вокруг "Титаника" наполнился оглушительной какофонией сирен, сигналов  и
свиста. От избытка чувств на "Жюно" шарахнули в воздух из восьмидюймовой
пушки.
   Это был поистине незабываемый  момент.  Никто  из  присутствующих  не
испытывал прежде столь сильных эмоций, как в этот самый миг.
   Питт впервые в жизни вдруг  ощутил  странное  пощипывание  в  носу  и
непонятное помутнение в глазах, которое вдруг разрешилось двумя крупными
каплями, неизвестно откуда капнувшими на щеки.
 
Глава 49 
 
   Опускавшееся солнце освещало верхушки деревьев.
   На одной из скамеек в восточной  части  Потомак-парка  сидел,  удобно
привалившись спиной, Джен  Сигрем,  на  коленях  которого  лежал  кольт.
Разглядывая револьвер, имевший серийный номер 204783, Джен думал о  том,
что вот наконец и настало время поработать этому  кольту,  показать,  на
что именно он годен в  работе.  С  нескрываемой  любовью  Сигрем  провел
пальцами по барабану, дулу, изящно выполненной рукоятке.
   Самоубийство... Из  всех  вариантов,  могущих  как-то  разрешить  его
сползание в область черной депрессии, этот  казался  Сигрему  наилучшим.
Сейчас он никак не мог ответить  на  вопрос,  почему  столь  тривиальная
мысль не пришла ему раньше. Так просто  и  так  хорошо!  И  не  придется
просыпаться в слезах среди ночи, думая о том, что вся прежняя жизнь,  по
существу, была сплошным постыдным притворством, тем более  унизительным,
что многие годы напролет он упорно  гнал  от  себя  даже  саму  подобную
мысль.
   События последних нескольких месяцев, проходя перед мысленным взором,
представлялись сейчас сплошным отчаянием. Самое ценное, что только  было
в его жизни -  жена  и  "Сицилианский  проект"  -  фактически  более  не
существовали,  поскольку  Дана  от  него  ушла,  сделав  их  супружество
насмешкой, а что касается "Сицилианского проекта", то  никто  иной,  как
Президент Соединенных Штатов по каким-то ему одному ведомым соображениям
принял  решение  передать  русским  фрагменты  информации,  связанной  с
проводимыми работами. С точки зрения Сигрема, это был ненужный  и  ничем
не оправданный риск, ставящий под вопрос претворение  всего  уникального
проекта.
   Адмирал Сэндекер доверительно сообщил о том, что среди  специалистов,
занятых спасением "Титаника", наводятся двое русских  агентов.  Уже  тот
факт, что ЦРУ официально обратилось к адмиралу с просьбой не вмешиваться
в шпионскую игру  с  русскими,  по  мнению  Сигрема,  должно  было  быть
расценено как очередной гвоздь в крышку гроба  "Сицилианского  проекта".
Одного из ведущих специалистов НУМА уже убили, а этим утром  по  каналам
спецсвязи из штаб-квартиры Агентства пришло сообщение о том, что одна из
подводных лодок, участвовавших в спасательной операции, попала в  капкан
и что шансы на спасение команды весьма невелики.  Скорее  всего,  кто-то
весьма влиятельный саботирует "Сицилианский проект". У Сэндекера на  сей
счет и сомнений не было. Расстроенный мозг Сигрема легко укладывал  одну
неудачу  рядом  с  другой,  получая  неразличимый  для  других,   вполне
отчетливый рисунок. Можно считать, что "Сицилианский проект" погублен, а
если так, что же мешает Сигрему погубить в такой ситуации себя?!  В  тот
самый  момент,  когда  Сигрем  осторожным   движением   снял   кольт   с
предохранителя, на него упала чья-то тень, и мягкий, вполне дружеский по
тону голос сказал:
   - Скажите, а вам не кажется, что убивать себя в такой  чудесный  день
как-то даже неловко?
   Питер Джонс сверху вниз смотрел на Сигрема.
   Питер Джонс вышел на свой  обычный  моцион.  Он  шел  вдоль  дорожки,
расположенной параллельно Охайо-драйв, когда в глаза бросилась  одинокая
фигура сидящего на скамейке мужчины. Сначала  полицейский  подумал,  что
это  самый  обыкновенный  пьянчуга,  принявший  свои   законные   триста
пятьдесят на грудь и теперь тихо балдеющий на солнышке. Была даже  мысль
пригласить бедолагу в участок, но полицейский от этой  мысли  отказался,
посчитав, что затраченные усилия  окажутся  во  всех  смыслах  зряшными.
Предъявить этому парню нечего, и, стало быть, через двадцать четыре часа
его придется отпустить с миром на все четыре стороны. А прежде,  подумал
Джонс,  придется  составить  целый  ворох  протоколов  и  всякой  прочей
сопутствующей документации. Уйма писанины - и все это ради чего?  Однако
что-то в облике сидящего  мужчины  показалось  странным:  не  вполне  он
походил на одичавшего бедолагу.
   Осторожно, стараясь не  привлечь  раньше  времени  к  себе  внимание,
полицейский обошел большой вяз, росший неподалеку от скамейки,  неслышно
подошел и встал сзади, в полушаге от мужчины. При ближайшем рассмотрении
выяснилось, что  подозрения  полицейского  были  отнюдь  не  напрасными.
Покрасневшие глаза человека  и  несвежее  лицо  в  сочетании  с  помятой
одеждой кого угодно могли сбить с толку, а  сутулая  спина  и  опущенные
плечи "а-ля вечный неудачник" лишь усиливали первоначальное впечатление.
Однако в облике мужчины были различные не особенно бросающиеся  в  глаза
мелочи, которые  разрушали  версию  о  безвредном  алкаше.  Например,  и
полицейский сразу же обратил на это  внимание,  у  мужчины  были  хорошо
начищенные ботинки и дорогой, некогда тщательно выглаженный костюм. Лицо
оказалось выбрито  самым  что  ни  на  есть  тщательным  образом,  ногти
подстрижены и аккуратно  обработаны.  А  в  довершение  всего  -  пушка,
лежавшая на коленях.
   Сигрем поднял голову и  посмотрел  в  лицо  чернокожего  полицейского
офицера. Вместо выражения брезгливой скуки  лицо  полицейского  выражало
искреннее сочувствие.
   - Не торопитесь ли вы с выводами? - спросил Сигрем.
   - Старик, если бы мне пришлось приводить  классический  пример  того,
что являет собой состояние  суицидальной  депрессии,  я  бы  в  качестве
живого экспоната  взял  тебя.  -  Джонс  рукой  обозначил  свое  желание
присесть рядом. - Вы позволите рядом с вами?
   - Зачем спрашивать? Это муниципальная собственность,  -  без  всякого
воодушевления сказал Сигрем.
   Джон тактично уселся в метре от Сигрема, отвалился на спинку,  удобно
вытянул перед собой ноги, а руки положил на колени, чтобы  придать  себе
как можно более миролюбивый вид, несколько  разрушаемый  видом  тяжелого
табельного оружия, висевшего на бедре.
   - Знаете, если уж я решил бы уйти из жизни, то выбрал бы ноябрь,  вот
уж, поистине, самый паршивый месяц, - вкрадчиво и как-то даже раздумчиво
сказал Джонс. - Апрель - мой  самый  любимый  месяц.  Тут  тебе  травка,
листики, цветы распускаются - красота да и только. А вот придет  ноябрь,
начнут задувать эти голодные ветра, которые пробирают до костей, как  ни
пытайся укутаться... А небо? Вы когда-нибудь обращали  внимание  на  то,
какое в Вашингтоне небо в ноябре? Один его цвет - это вполне достаточное
основание  для  того,  чтобы  сдохнуть.  Нет,  вы  как  хотите,  а   для
самоубийства не придумаешь лучшего, чем ноябрь, времени.
   Сигрем не глядя на собеседника  покрепче  сжал  кольт  и  лишь  затем
повернулся, чтобы выяснить, какие  же  действия  собирается  предпринять
черный полицейский.
   - Судя по вашим словам, - сказал Сигрем, вы собаку, наверное, съели в
вопросах самоубийств?
   - Ну, не целую собаку, разумеется... -  тактично  возразил  Джонс.  -
Если хотите знать, сейчас, когда вы наберетесь-таки храбрости и  пустите
себе пулю в лоб. сейчас я  впервые  смогу  воочию  увидеть,  как  именно
человек уходит из жизни. А то прежде мне  приходилось  иметь  дело,  так
сказать, с последствиями. А они ужасны. сэр. Сами  посудите:  приезжаешь
на  место  -  первым  делом  нужно  указать  на  рисунке   все   видимые
повреждения. А чтобы повреждения  перенести  на  бумагу,  требуется  как
следует труп изучить. А уж это - сущий ад. На теле  сплошь  одни  только
синяки, кровоподтеки, трупные пятна, если имеем дело с утопленником, так
у него, как правило, рыбы глаза выедают... Любят, знаете, почему-то рыбы
жрать глаза утопленника. Черт их разберет, что они в этих глазах  такого
находят... А то еще есть среди самоубийц такая  порода  -  прыгуны.  Тут
совсем недавно видел молодого человека, прыгнувшего с тридцатого  этажа.
Он приземлился на ноги, большие берцовые кости торчали из спины...
   - Я меньше всего  нуждаюсь  в  том,  -  огрызнулся  Сигрем,  -  чтобы
черномазый фараон рассказывал мне страшные истории.
   На  мгновение  в  глазах  Джонса  блеснул  недобрый   огонь,   однако
полицейский справился с приливом ярости.
   - Уж и не говорите, чего только в жизни не бывает... - как ни  в  чем
не бывало сказал офицер, нарочито медленно вытащил из кармана  платок  и
промокнул вспотевший круглый лоб. - А скажите мне, господин...
   - Господин Сигрем. Не считаю нужным скрывать свое имя. Тем более, что
теперь уже все равно...
   - Скажите мне, господин Сигрем, как именно  вы  решили  поступить?  Я
имею в виду, будет ли это выстрел в рот, в лоб, или  в  висок,  а?  Или,
может быть, в глаз? Знаете, когда-то это считалось своего рода  шиком  -
стреляться в глаз.
   - Какая разница, результат один и тот же.
   - Не скажите, не скажите... -  Джонс  изобразил  в  голосе  некоторое
разочарование, - Я не смею давать советов, господин Сигрем; но я  бы  не
рекомендовал стреляться в лоб или в висок. Вообще я не советовал бы  вам
использовать кольт столь смехотворного калибра. На глаз,  я  бы  сказал,
тридцать восьмой калибр. Крови будет много, тут я не сомневаюсь,  однако
совсем не уверен, что такой игрушкой вы сумеете себя убить. Один  парень
шарахнул себе в висок из  сорок  пятого  калибра,  представляете?  Сорок
пятый калибр - это серьезно. Нажал на курок, грохнул выстрел. И что  же?
Половины мозгов как не бывало,  левый  глаз  улетел  искать  недостающие
мозги, а парень-то живехонек...  Вылечили,  сейчас  на  инвалидности,  в
полном порядке... Представьте, все в розовых пенистых мозгах, левый глаз
неизвестно  где,  вокруг  суетятся  полицейские,   врачи,   он   просит,
прямо-таки умоляет, пристрелить  его,  а  эти  гады  делают  все  совсем
наоборот... Так что помяните мое слово: самое лучшее - стрелять  в  рот.
Глубоко вставляешь  дуло  и  нажимаешь  курок.  Гарантированно  отлетает
задняя часть  черепа,  ну  и  мозги,  разумеется,  тоже.  Хоть  какая-то
гарантия смерти.
   - Если ты сейчас не заткнешься, - Сигрем повел дулом кольта в сторону
полицейского, - я и тебя убью.
   - Убьете меня? - уточнил Джонс. - У  таких,  как  вы,  Сигрем,  кишка
тонка, это на лице написано. Такие, как вы, не могут убивать.
   - Глупости, убить может всякий.
   - Ну, в некотором смысле я согласен. Убить  не  особенно  трудно.  Но
только психопат не думает о последствиях.
   - Слушай, а ведь ты, пожалуй, еще и философ?
   - Мы, тупые черные копы, любим дурачить белых людей.
   - Извини, если что сказал обидное... Джонс равнодушно пожал плечами.
   - Вам кажется, господин Сигрем, что только у вас настоящие  проблемы.
Хотел бы я, чтобы у меня  были  ваши  проблемы.  Взгляните  на  себя  со
стороны. Вы белый, судя по вашей одежде вполне состоятельны, очевидно  у
вас есть семья и хорошая  работа.  Теперь  скажите,  согласились  бы  вы
оказаться на моем месте, поменяться цветом кожи, стать черным  копом:  у
которого шесть детей, жить в блочном доме, который был  построен  еще  в
прошлом веке, и выплачивать деньги за квартиру еще тридцать лет? Что  вы
на это скажете, господин Сигрем, тяжелая ли у вас жизнь по  сравнению  с
моей. Ну же?
   - Тебе никогда не понять.
   - А что тут понимать? Нет и не было ничего такого в мире, из-за  чего
имело бы смысл убивать себя. Конечно, сперва ваша жена чуть поплачет, но
потом она отдаст оставшуюся после вас одежду в Армию Спасения, а месяцев
через шесть она будет  в  постели  с  другим  мужчиной,  а  от  тебя  не
останется ничего кроме фотографии в  альбоме.  Вы  хоть  вокруг-то  себя
оглянитесь. Весна, солнце...  И  всего  этого  вы  можете  лишиться.  Вы
слушали, что Президент говорил по телевизору?
   - Президент?
   - Он выступал около четырех, рассказал о том, что сделали его парни и
вообще  парни  в  последние  годы.  Через  три  года  будет  осуществлен
пилотируемый полет на Марс, ученые наконец-таки сумели разгадать  секрет
рака, только представьте! Еще Президент показывал  фотографии  какого-то
корабля, который был только что поднят с океанского дна, где пролежал  с
начала века. Только подумайте, подняли корабль с глубины в три мили.
   Сигрем недоверчиво уставился на Джонса.
   - Что вы сказали? Подняли со дна корабль? Какой корабль?
   - Я не запомнил.
   - "Титаник"? - шепотом спросил Сигрем. - Это был "Титаник"?
   - Точно, именно так его назвали.  Много  лет  назад  он  наскочил  на
айсберг и потонул. Если не ошибаюсь, я даже видел как-то  телефильм  про
"Титаник". Там еще играли Барбара Стенвик  и  Клифтон  Уэбб...  -  Джонс
замолчал и в некоторой нерешительности посмотрел  на  Сигрема,  на  лице
которого обозначилось выражение крайнего смущения.
   Сигрем протянул Джонсу свой кольт и  отвалился  на  спинку  скамейки,
мечтательно задрал голову к небу.
   Тридцать дней... Всего  тридцать