планете.
   - Каждый путь состоит из шагов, сударыня. Не станем забегать вперед.
   Она несколько  секунд  вглядывалась  в  его  залитое  бледным  светом
голоэкрана воодушевленное лицо.
   - Почему вы взбунтовались, Флетчер? На  "Баунти"  действительно  было
так ужасно?
   Он удивленно глянул на девушку, потом медленно улыбнулся.
   - Не в тяготах дело, хотя вы, миледи, без сомнения, не  перенесли  бы
их. То был один человек, наш капитан. Он был силой, толкавшей мою  жизнь
на рифы судьбы. В начале пути я называл Вильяма Блая своим  другом,  как
ни странно вспомнить это сейчас. Но как же изменило его море! Отсутствие
продвижения по службе посеяло в его душе горечь, а его  понятия  о  том,
как следует управлять матросами, затуманили  разум.  Никогда  прежде  не
встречал   я   такого   варварства   среди   людей,   именовавших   себя
цивилизованными, равно как не испытывал подобных  унижений  от  их  рук.
Избавлю вас от перечисления деталей, леди Луиза, -  достаточно  и  того,
что каждого человека можно  сломать.  В  том  долгом  страшном  плавании
сломлен был и я. И все же стыда я не  испытываю,  ибо  многие  добрые  и
честные люди избавлены были мною от его тирании.
   - Значит, ты был прав?
   - Я в это верю. И  соберись  ныне  трибунал,  дабы  осудить  меня,  я
правдиво описал бы перед ним дела свои.
   - А теперь ты снова хочешь поступить так же? Освобождать людей?
   -  Да,  миледи.  Хотя  скорей  совершил  бы  я  тысячу  плаваний  под
водительством Блая, чем одно - с Квинном  Декстером.  Мнилось  мне,  что
Вильям Блай изощрен  в  жестокостях  своих.  Теперь  вижу  я,  насколько
ошибался. К ужасу своему, взглянул я на лик истинного зла. И  не  забуду
его до конца дней своих.
 
10 
 
   Несколько дней репортеры  провели  в  тюрьме  -  слово,  которого  их
пленители  из  Организации  старательно  избегали,   неизменно   заменяя
"домашним арестом" или "предварительным заключением".  В  то  время  как
одержимые распространялись по Сан-Анджелесу, журналистов щадили и вместе
с  семьями  загоняли   в   небоскреб   "Уорсстон".   Патриция   Маньяно,
командовавшая  охранниками,   разрешила   детям   играть   в   роскошных
вестибюлях, а родителям - свободно общаться, обсуждая свое  положение  и
пережевывая старые слухи, как умеют только профессиональные репортеры.
   За последние  пару  дней  репортеров  пять  раз  вывозили  маленькими
группами на экскурсию по городу, демонстрируя  фирменный  знак  владений
одержимых  -  упорную  фальсификацию  архитектуры.  Знакомые   улицы   в
одночасье рушились в прошлое, словно  некий  темный  архитектурный  плющ
медленно заплетал  здания  снизу  вверх,  обращая  хромоглас  в  камень,
глянцевые плоскости - в арки, колонны и статуи.  Образовалось  множество
заповедников разных эпох и стилей - от нью-йоркских авеню  1950-х  годов
до  извечных  беленьких  средиземноморских  вилл,  от  русских  дач   до
традиционных японских домиков, представлявших  собой  улучшенные  версии
реальности, чьи-то воплощенные мечты.
   Репортеры фиксировали все так старательно, как  только  позволяли  им
беспрестанно сбоящие клетки памяти их нейросетеи. Но этим утром все было
по-другому. Пленников выгнали из номеров, запихнули в автобусы и отвезли
за пять километров в мэрию. Там гангстеры Организации  выгнали  всех  из
машин и выстроили на тротуаре между магистралью и  замысловатыми  арками
фасада небоскреба. По приказу Патриции бандиты отступили на пару  шагов,
оставив журналистов в относительном покое.
   Гас Ремар обнаружил, что его нейросеть снова работает,  и  немедленно
принялся  делать  полносенсорную  запись  происходящего,   датавизировав
клип-рекордеру приказ сохранить еще и резервную копию. Давненько ему  не
приходилось снимать репортажи  -  он  уже  много  лет  как  поднялся  до
старшего редактора в студии местного бюро "Тайм  Юнивсрс"  -  но  старые
навыки не забывались. Он повел глазами из стороны в сторону.
   Магистраль была пуста, но тротуар заполняли  зеваки,  выстроившись  у
ограждения рядов в пять-шесть. Переключившись на дальновидение,  он  мог
различить, что толпа растянулась на добрых три квартала.  В  большинстве
это были одержимые - их отличала старинная, нелепая и  маловыразительная
одежда. С неодержанными они смешивались вполне свободно.
   Внимание Гаса привлекло  некое  бурление  на  краю  толпы,  метрах  в
двухстах, и репортер привел в боевую готовность усиленные сетчатки.
   Там сцепились двое  красных  от  гнева  одержимых.  Один  -  смуглый,
симпатичный юноша лет двадцати с безупречно уложенными черными  кудрями,
в кожаной курточке и брючках, с акустической гитарой за  спиной.  Второй
был старше - под сорок - и заметно шире в поясе. Более  нелепого  наряда
Гас  не  видывал  в  жизни   -   белый,   усыпанный   блестками   костюм
фантастического  покроя,  расклешенные   брючины   шириной   сантиметров
тридцать и отвороты, похожие на крылья небольшого самолета. Треть пухлой
физиономии  старшего  занимали  огромные  желтые  очки.   Если   бы   не
обстоятельства, Гас решил бы, что это  спорят  отец  с  сыном.  Репортер
перевел программу-дискриминатор в активный режим.
   - Проклятая кукла! - кричал младший с тягучим южным акцентом. - Таким
я никогда не был! - Он оскорбительно толкнул своего  двойника  в  грудь,
сминая безупречно белоснежный пиджак. - Ты - это маска, которую на  меня
напялили. Ты просто гнусная зараза, сварганенная граммофонщиками,  чтобы
загребать деньги. Я бы никогда не вернулся в таком виде!
   Толстяк оттолкнул его.
   - Ты кого куклой назвал, сопляк?! Я - король! Второго такого нет!
   И оба уже всерьез вцепились друг другу  в  глотки.  Наземь  полетели,
кувыркаясь,  солнечные  очки.  Разнимать  дерущихся  бросились   боевики
Организации, но младший Элвис уже сдернул с плеча гитару, готовый огреть
ею старшего по голове.
   Чем  закончилась  ссора,  Гас  так  и  не  узнал.  Толпа  разразилась
приветственными криками. Из-за поворота магистрали вывернула кавалькада.
Первыми появились полицейские на мотоциклах ("харлеях",  как  подсказала
Гасу энциклопедия в его клетках памяти) с  ало-синими  мигалками.  А  за
ними следовал огромный лимузин, двигавшийся едва ли быстрее пешехода,  -
уродливо-тяжелый "кадиллак-седан" 1920-х годов. Широкие шины прогибались
под весом бронированного корпуса. Сквозь аквариумно зеленое стекло  пяти
сантиметров  толщиной  с  трудом  можно  было  разглядеть  единственного
пассажира, торжествующе помахивавшего толпе с заднего сиденья.
   Город был в восторге. Аль ухмыльнулся, не выпуская изо рта сигары,  и
поднял вверх большие пальцы рук: молодцы, дескать!  Бо-оже,  все  как  в
старые добрые деньки,  когда  он  раскатывал  по  городу  в  этом  самом
пуленепробиваемом "кадиллаке"  и  прохожие,  раззявив  хавала,  пялились
вслед. В  Чикаго  все  видели:  вот  едет  хозяин  города!  Теперь  и  в
Сан-Анджелесе будут знать, никуда не денутся.
   "Кадиллак" затормозил перед мэрией, и Дуайт Салерно с улыбкой отворил
перед боссом дверь:
   - Рад снова тебя видеть, Аль. Мы уже соскучились.
   Капоне расцеловал его в обе щеки и обернулся к ликующей толпе, подняв
руки  над  головой,  точно  боксер  над  телом  поверженного  соперника.
Одержимые разразились ревом. Над магистралью взмывало и опадало  струями
белое  пламя,  точно  сам  Зевс  решил  устроить   фейерверк   на   День
независимости.
   - Я люблю вас,  ребята!  -  грянул  Аль,  взирая  на  безликую  массу
крикунов. - Если мы будем вместе, никакие долбаные  конфедераты  нас  не
остановят!
   Слов, конечно, не могли разобрать даже стоявшие в передних рядах.  Но
смысл и так был ясен. Шум еще усилился.
   Не  переставая  размахивать  одной  рукой,   Капоне   развернулся   и
заторопился по лестнице к парадному. Пусть жалеют, что  все  так  быстро
кончилось, как говорит Джез.
   Конференция  проводилось  в  приемной   -   четырехъярусной   пещере,
занимавшей  половину  первого  этажа.  От   дверей   к   монументальному
секретарскому  столу  вела  аллея  огромных  пальм,   клонированных   из
калифорнийских  оригиналов.  Сегодня  их  осветительные  трубки  мерцали
тускловато, с отливом в синеву, почва в кадках высохла.  Присмотревшись,
можно было найти и другие признаки неухоженности и поспешных попыток  ее
скрыть:  выстроившиеся  вдоль  стены   отключенные   механоиды-уборщики,
выбитые аварийные двери, заметенный под остановившиеся эскалаторы мусор.
   С секретарского стола  все  убрали  и  приволокли  к  нему  несколько
кресел. В середине, чуть повыше остальных, восседал Аль, а пообок - двое
его лейтенантов. Капоне терпеливо  ждал,  пока  нервничающих  репортеров
загонят  в  зал  и  выстроят  в  шеренгу  перед  столом.  Когда  смолкло
перешептывание, он поднялся на ноги.
   - Меня зовут Аль Капоне, и вы, наверное, все гадаете, зачем вас  сюда
привели, - проговорил он и сам фыркнул. Ответных ухмылок  было  немного.
Зануды. - Ладно, я объясню. Вы здесь  потому,  что  я  хочу,  чтобы  вся
Конфедерация знала, что творится здесь. Если они узнают и поймут все как
надо, мы все избавимся от большого геморроя.  -  Аль  снял  свою  вечную
серую шляпу и аккуратно положил на стол перед собой.  -  Ситуация  очень
проста. Сейчас моя Организация правит всей  системой  Новой  Калифорнии.
Мы, и только  мы,  поддерживаем  порядок  на  планете  и  в  астероидных
поселениях. Мы никому не желаем зла и силу используем, только чтобы  все
шло как надо, ничуть не больше, чем любое другое правительство.
   - Обиталищами эденистов вы тоже правите? - спросил один репортер.
   Остальные съежились, ожидая возмездия со стороны Патриции Маньяно. Но
кары не последовало, хотя одержимая помрачнела.
   - Умный вопрос, приятель,  -  неохотно  ухмыльнулся  Капоне.  -  Нет,
обиталища эденистов мы захватывать не стали.  Могли  бы.  Но  не  стали.
Знаете почему? Потому что силы  наши  примерно  равны.  Если  дойдет  до
драки, мы можем попортить друг другу изрядно крови. И  пролить  тоже.  Я
этого не хочу. Мне неинтересно отправлять людей в бездну из-за  каких-то
жалких территориальных споров. Я сам побывал на том свете, это хуже, чем
самый ваш страшный кошмар, и я никому не пожелаю такого.
   - Как вы думаете,  почему  вы  вернулись  из  бездны,  Аль?  Это  суд
Господень?
   - Вот тут, сударыня, вы меня поймали - я  не  знаю,  почему  это  все
случилось. Но вот что скажу я вам: пока я торчал в бездне,  ни  ангелов,
ни чертей я не видел, и никто  из  нас  не  видел.  Одно  я  знаю  -  мы
вернулись. Тут никто не  виноват.  Так  случилось.  И  теперь  нам  надо
разыгрывать наш гнилой расклад. Для того и существует Организация.
   - Простите, мистер Капоне,  -  сказал  Гас,  ободренный  ответами  на
первые вопросы. - А в чем смысл вашей Организации?  Вам  она  не  нужна,
одержимые и так могут делать что хотят.
   - Извини, приятель, тут ты ошибся. Может, такого правительства, как у
вас, нам и не надо - с налогами, и правилами, и  идеологиями,  и  прочей
хренью. Но порядок людям нужен, а я им его даю. Встав  у  руля,  я  всем
делаю добро. Я защищаю одержимых  от  нападения  флота  Конфедерации.  Я
защищаю неодержанных, что еще остались на планете, потому  что,  имей  в
виду, если б не я, ты бы не стоял тут в своем теле хозяином. Как видите,
я служу всем, хотя многие этого пока  не  ценят.  Пока  не  появился  я,
одержимые не знали, где применить свою силу. Теперь мы работаем  вместе,
ради общей цели. И все это потому, что есть Организация. Если бы не  мое
вмешательство, города  уже  рухнули  бы,  а  толпы  голодающих  затопили
деревни. Я своими глазами видел Великую депрессию и знаю, каково  людям,
оставшимся без дела и работы. А мы шли именно к этому.
   - А каковы ваши долговременные  цели,  Аль?  За  что  возьмется  ваша
Организация дальше?
   - Наводить порядок. Нельзя отрицать, что до сих пор случаются  эти...
эксцессы. И мы должны решить, какое общество построим для себя.
   - Правда ли, что вы намерены напасть на Конфедерацию?
   - Это полная ерунда, приятель. Господи, не знаю, откуда  берутся  эти
слухи.  Нет,  нападать  мы  ни  на   кого   не   собираемся.   Но   если
конфедеративный флот попытается на нас давить,  мы  сумеем  дать  отпор.
Корабли у нас есть. Черт, я  не  хочу  этого.  Мы  готовы  быть  мирными
соседями  для  всех  и  каждого.  Возможно,   мы   даже   попросимся   в
Конфедерацию. - Пробежавший по приемной изумленный шепоток заставил  его
счастливо  ухмыльнуться.  -  Да.  Почему,  собственно,   нет?   Попросим
разрешения  присоединиться.  Может,  из  этого   выйдет   толк.   Найдем
взаимоприемлемый компромисс, способ вернуться для  всех  томящихся  душ.
Организация может заплатить ученым  Конфедерации,  чтобы  те,  например,
новые тела для нас выращивали.
   - То есть, если бы вам предоставили пустой  клон,  вы  бы  освободили
нынешнее тело?
   Аль нахмурился, пока Эммет не объяснил ему на ухо, что такое клон.
   - Конечно, - решительно ответил он. - Как я говорил, все мы  здесь  -
жертвы обстоятельств.
   - И вы считаете, что мирное сосуществование возможно?
   Веселье сошло с Капоне, точно краска.
   - Вот в это ты лучше поверь покрепче, приятель. Потому что мы  здесь,
и мы останемся. Улавливаешь? Я в чем вас убедить пытаюсь, ребята, -  это
не конец света, мы не какие-то  сраные  всадники  Апокалипсиса.  Мы  уже
доказали, что одержимые и неодержанные  могут  жить  на  одной  планете.
Верно, пока что люди тревожатся, это понятно. Но ведь и мы боимся, мы не
хотим вернуться в бездну. И разбираться нам придется вместе. Я предлагаю
президенту Ассамблеи руку дружбы. И от этого предложения  он  не  сможет
отказаться.
 
*** 
 
   Над Норфолком разрастались клубы алых туч, расцветая, точно крохотные
рубины, над все новыми островами. Весь первый свой день на орбите Луиза,
Женевьева  и  Флетчер  провели,  разглядывая  снятые  внешними  камерами
"Далекого королевства" кадры. Хуже всего было над  Кестивеном  -  остров
целиком скрыла плотная алая  пелена,  очертаниями  уродливо  повторявшая
контур береговой линии. По ровным его  краям  струились  белые  кудряшки
обычных облаков, но  стоило  им  подплыть  поближе,  как  их  отталкивал
незримый ветер.
   Флетчер заверил девочек, что само по себе красное облако безопасно.
   - Это лишь проявление воли, - объявил он. - И ничего более.
   -  Ты  хочешь  сказать,  это  просто...  мечта?  -   поинтересовалась
Женевьева с  любопытством.  Сон  избавил  ее  от  перепадов  настроения,
вчерашние переходы от маниакального возбуждения к  молчаливой  тоске  не
повторялись. Правда, Джен вела себя потише обычного, но Луиза не  сильно
этим обеспокоилась - ей самой не  хотелось  болтать.  О  "Танту"  они  с
Флетчером не упоминали.
   - Совершенно верно, малышка.
   - Но почему они мечтают об этом?
   - Они ищут избавления от вселенской пустоты. Даже  небо  этого  мира,
где ночь так редка, для них непереносимо.
   Алые пятна в воздухе появились  уже  над  тремя  десятками  островов.
Луиза мысленно сравнивала их с  симптомами  некоей  неведомой  чумы  или
метастазами рака, пожиравшими плоть ее родины.
   Несколько раз в салон спускались Фурей или Эндрон, принося новости  о
перемещениях эскадры и действиях норфолкской армии. И  те  и  другие  не
стоили, в сущности, ничего. Армия высадилась на двух островах - Шропшире
и Линдсее - в надежде отбить  их  столицы,  но  сообщения  от  передовых
частей поступали крайне запутанные.
   - Та же проблема, что была на Кестивене, - признался Фурей, принесший
ленч. - Мы не можем  поддержать  наземные  части,  не  имея  возможности
прицелиться. Это красное облако здорово тревожит адмирала - наши техники
не могут внятно объяснить, из чего оно состоит.
   К середине дня по корабельному времени  командование  армии  потеряло
связь с половиной частей.  Красные  облака  висели  над  сорока  восемью
островами, полностью покрыв десять из них. К концу  дня  Герцога  тонкие
алые струйки появились над парой деревень на самом острове Рамзай, и  из
Норвича туда поспешно перебросили  резервные  войска.  В  обоих  случаях
связь прервалась через четверть часа  после  того,  как  армия  вошла  в
одержанные деревни.
   Луиза мрачно наблюдала, как клубящиеся тучи сгущаются над миром.
   - Я была права, - жалостно всхлипнула она. - Ничего нельзя  поделать.
Теперь это лишь вопрос времени.
 
*** 
 
   Толтон пробирался вверх  по  узкому  ручейку,  и  вода  заливала  его
блестящие лиловые туфли. Край промоины, поросший жухлой  травой,  был  в
паре сантиметров над его макушкой. Видеть, что творится в парке,  он  не
мог, зато и его никто не видел - и слава богу! Далеко в вышине  световая
трубка Валиска горела так ярко, что  у  Толтона  болели  глаза.  Он  был
"совой",  привычной  к  клубам,  барам,  вестибюлям  звездоскребов,  где
проповедовал истину поэзии выжигам, синьсенсерам, обстимленым мусорам  и
наемникам, населявшим нижние этажи звездоскребов. Они терпели  его,  эти
заблудшие создания,  прислушиваясь  и  подсмеиваясь  над  его  тщательно
подобранными словами, даря собственные байки в сокровищницы  его  опыта.
Он шарил среди  рассказов  о  разбитых  судьбах,  как  бродяги  шарят  в
отбросах посреди заброшенного тупика, - отбирая самое ценное, он пытался
понять их суть и вдохнуть смысл  в  увядшие  мечты,  собственной  прозой
объяснить слушателей самим себе.
   "Когда-нибудь, - говорил он им, - я все это соединю в один альбом.  И
тогда вся галактика узнает о вашей беде и освободит вас".
   Они не верили поэту, но признавали за своего - положение это  спасало
его от многих драк по забегаловкам. Но сейчас, в час  величайшей  нужды,
они подвели его. Как ни тяжело было признавать это, они проиграли; банда
самых крутых  отморозков  Конфедерации  была  уничтожена  менее  чем  за
тридцать шесть часов.
   - На следующей развилке сверни налево, - пробурчал висящий  на  поясе
процессорный блок.
   - Угу, - покорно пробормотал Толтон.
   Вот  это  была  самая   смешная   и   горькая   шутка:   честолюбивый
поэт-анархист, постыдно благодарный за помощь Рубре,  капиталистическому
супердиктатору.
   Через десять метров в речку вливался ручек, и  Толтон  без  колебаний
свернул  налево.  Пенистая  вода  холодила  ему   колени.   Бегство   из
звездоскреба помнилось поэту безумным монтажом из всех баек о сражениях,
какие он только слышал, разом вырвавшихся из подсознания, чтобы  терзать
его. Ужас  и  хохот  преследовали  его  по  всем  коридорам,  даже  тем,
заброшенным, которые он  считал  ведомыми  только  ему.  И  лишь  Рубра,
спокойный голос, направляющий его из процессора, дарил надежду.
   Черные брюки намокли от воды.  Поэта  трясло  -  отчасти  от  холода,
отчасти с перепугу.
   Он не замечал погони уже три часа, но Рубра утверждал,  что  они  еще
выслеживают его.
   Речушка начала расширяться, промоина становилась все  мельче.  Толтон
выбрел на озерцо метров пятнадцати в  поперечнике,  упиравшееся  дальним
краем в утес. Под ногами по  дну  торопливо  ползали  жирные  ксенорыбы.
Другого выхода не было, и источника, откуда вытекала река, - тоже.
   - Что теперь? - жалобно спросил он.
   - В дальнем конце есть подводный ход, - ответил Рубра. -  Я  отключил
подачу воды, так что  ты  сможешь  проплыть.  Труба  длиной  около  пяти
метров, с коленом, и света в ней нет, но она ведет в безопасную пещеру.
   - Пещеру? Я думал, пещеры вымываются водой в камне за многие века.
   - Вообще-то камера-гаситель. Я не хотел загружать твою  артистическую
натуру лишними терминами.
   Толтону показалось, что в голосе Рубры прозвучала обида.
   - Спасибо, - пробормотал  он  и  побрел  к  утесу  под  аккомпанемент
указаний из процессора. В конце  концов  он  нырнул.  Трубу  найти  было
просто - черное кошмарное отверстие около полутора метров шириной. Зная,
что развернуться или хотя бы  двинуться  назад  будет  невозможно,  поэт
заставил себя вплыть в дыру. За ним струились воздушные пузырьки.
   Потом ему каза