оенными  диспетчерами.  Процессорные
глюки  -  невелика  проблема,  в  системную  архитектуру  самолета  было
встроено столько  резервов,  что  она  могла  пережить  и  почти  полное
зависание. Но потеря напряжения - дело совсем  другое.  Чепмен  Адкинсон
уже решил для себя, что если его все  же  заставят  лететь  обратно,  он
посадит самолет куда придется - и пусть ему потом загружают  в  лицензию
любые выговоры. Не такая страшная зараза появилась на Ксингу.
   - Чепмен, примите уточненные координаты для посадки, -  датавизировал
диспетчер с Гайаны. - Маршрут меняется.
   - Куда теперь? - скептически поинтересовался Чепмен.
   - База Сэпкоут. Вам  готовят  посадочное  поле.  Пассажирам  придется
остаться на борту некоторое время после посадки.
   - Главное - сесть.
   Пришли координаты и Чепмен скормил их бортовому компьютеру.  Двадцать
минут до Сэпкоута... можно дотянуть.  Самолет  завалился  набок,  огибая
лежащий где-то за горизонтом в черно-серебряном жарком мареве город.
   И тут глюки, словно по сигналу, обрушились на него. Цепи  отключались
с пугающей быстротой. Четверть систем на схеме перекрасилась  в  черный,
оставив лишь призрачный контур там, где секунду  назад  значился  вполне
функциональный хардвер. Два задних компрессора с  правого  борта  просто
отключились от сети. Долетавший до Чепмена пронзительный вой  становился
все глубже по мере того, как замедляли свое вращение лопатки. Перешла  в
активный  режим  компенсационная  программа  бортового  компьютера,   но
отключилось слишком много контрольных плоскостей, чтобы она могла чем-то
помочь делу.
   - SOS, SOS, - датавизировал Чепмен.
   Отрубился  даже  главный  передатчик,  и  в  дело   пошли   резервные
процессоры.  Фюзеляж   затрясло,   словно   самолет   занесло   в   зону
турбулентности.
   - Что у вас? - поинтересовался диспетчер.
   - Теряю ток и высоту. Нарастают  системные  сбои.  Черт!  Только  что
сдохла шина данных хвостового руля.
   Пилот сбросил на бортовой компьютер аварийный код. Из подковообразной
консоли перед  ним  выскользнул  серебристый  рычаг  с  тусклой,  медной
рукоятью на конце. Едва  не  уткнувшись  пилоту  в  грудь,  рычаг  начал
проворачиваться сам собой  -  Чепмен  едва  успел  за  него  ухватиться.
"Ручное управление, черт, я им не пользовался  со  времен  симулятора  в
пилотской школе!"
   Канал связи с бортовым компьютером  начал  сужаться.  Чепмен  перевел
приоритеты схемы, оставив только жизненно важные  показатели.  Вспыхнули
голографические индикаторы на консоли, дублируя информацию.
   - Найдите мне поляну, срочно!
   Как он будет сажать машину - в самолетной конфигурации,  со  сдохшими
компрессорами правого борта, - ему и думать не хотелось. Может, сесть на
шоссе - вдруг сойдет за посадочную полосу?
   - В просьбе отказано.
   - ЧТО?!
   - Вам запрещается садиться где бы то ни было, кроме указанной точки.
   - К черту! Мы разобьемся сейчас!
   - Извини, Чепмен, кроме Сэпкоута садиться нигде нельзя.
   - Я не дотяну до Сэпкоута.
   Канал датавизного управления бортовым компьютером  засбоил.  Рычаг  в
руках пилота дрогнул, и вместе с ним покачнулся самолет.
   "Осторожно!" - рявкнул он на себя.  Потянуть  рычаг...  нос  самолета
начал подниматься, но голографический  дисплей  показывал,  что  он  еще
направляется к земле. Чепмен потянул сильнее, и машина выровнялась.
   Дверь в кабину распахнулась. Чепмен Адкинсон был уже на таком взводе,
что не обратил на это особого внимания.  Предполагалось,  что  дверь  на
кодовом замке, но если уже хардвер начинает дохнуть...
   - Почему ты сменил курс?
   Чепмен бросил  быстрый  взгляд  через  плечо.  Вошедший  был  одет  в
дешевенький костюм, пять лет как вышедший из моды. И он  был  не  просто
спокоен - он был благостен. Невозможно! Он же  чувствует,  как  мотается
самолет!
   - Технические проблемы, - выдавил  Чепмен.  -  Садимся  на  ближайшем
посадочном поле, если дотянем.
   Рукоять  сражалась  с  ним  при  каждом  движении.   Изображение   на
голодисплеях так плыло, что пилот не знал, может ли доверять им.
   - А теперь вали на свое место, приятель.
   Незнакомец  встал  за  спиной  пилота  и,  перегнувшись  через  плечо
Чепмена, глянул в узкую щель иллюминатора.
   - Где Атерстон?
   - Слушай, кореш...
   Бедро  пилота  пронзила  боль.  Чепмен  хрюкнул   от   неожиданности.
Указательный палец  незнакомца  легонько  касался  его  бедра,  и  ткань
форменных брюк в этом  месте  дымилась.  Пилот  замахал  руками,  сбивая
голубое пламя. На глаза ему навернулись слезы - нога болела отчаянно.
   - Где Атерстон? - повторил незнакомец. - Мне надо туда.
   Спокойствие его казалось Чепмену даже более пугающим, чем авария.
   - Слушай, я ведь не в шутку сказал, что у нас проблемы! Нам  повезет,
если мы не в джунглях грохнемся. Забудь про свой Атерстон!
   - Я причиню тебе боль еще сильнее. И буду мучить, пока ты не отвезешь
меня в Атерстон.
   "Да это угон!" -  промелькнула  мысль  настолько  же  ошеломительная,
насколько невероятная. Чепмен вылупился на незнакомца.
   - Да ты шутишь!
   - Никаких шуток, капитан. Если вы не сядете в  столице,  я  прослежу,
чтобы вы лично уже нигде не сели.
   - Господи Христе!
   - Атерстон. Где?
   - Да черт знает, на западе где-то! Инерциальный компас сдох.
   Лицо незнакомца озарила невеселая усмешка.
   - Тогда поворачивай на запад. Город большой, не промахнемся.
   Чепмен не шевельнулся. Незнакомец протянул руку  над  его  головой  и
уперся ладонью в иллюминатор. От его пальцев побежали ужасающе  глубокие
белые трещины.
   - Атерстон, - это был приказ.
   - Ладно, ладно! Только руку убери!
   Иллюминаторы выплавлялись из корунда. Пальцами их за  здорово  живешь
не продавить. Проверка нейросети показала,  что  половина  синаптических
аугментов накрылась, а почти все ячейки памяти замкнуло, но для датавиза
мощностей пока хватало.
   - Авария, код Ф, - бросил он бортовому компьютеру, сопроводив  сигнал
краткой молитвой, чтобы вычислитель не навернулся совсем.
   - ИСА слушает, - донесся ответ. - Что случилось?
   На остатках мощностей нейросети Чепмен подавил  метаболический  ответ
на стресс, сохраняя на лице полное спокойствие -  только  бы  не  выдать
гримасой безмолвный разговор.
   - Попытка угона. И самолет вокруг меня разваливается.
   - Сколько угонщиков?
   - Один... кажется. Доступа к камерам в салоне нет.
   - Что ему нужно?
   - Хочет в Атерстон.
   - Что у него за оружие?
   - Не уверен. В руках - ничего. Какой-то имплант, может,  индукционный
теплогенератор. Он обжег мне ногу и едва не пробил иллюминатор.
   - Спасибо, подождите.
   "А что мне еще делать?" - мысленно окрысился Чепмен. Пилот  покосился
на  стоявшего  обок  кресла  незнакомца,   но   лицо   того   оставалось
безучастным, как и у самого Чепмена.
   Самолет  тревожно  качнуло.  Чепмен  попытался  погасить   колебания,
подергивая рукоять управления. При исправных закрылках это, может  быть,
и сработало бы, а так только хвост дернулся вбок да нос снова  опустился
на пару градусов.
   - Может, вы хоть скажете, что такого важного в  Атерстоне,  что  надо
эдакие фокусы откалывать?
   - Люди, - ответил незнакомец.
   Спокойствие его было заразительно. Чепмен потянул рукоять, выравнивая
непослушную  машину.  Ничего.  По   крайней   мере   системы   перестали
отказывать. Но посадочка выйдет та еще.
   - Чепмен, - датавизировал дежурный  по  ИСА,  -  попробуйте  передать
облик угонщика. Это очень важно.
   - Меня  опустило  до  двух  километров,  семьдесят  процентов  систем
отказало, а вам интересно, как он выглядит?
   - Это поможет оценке ситуации.
   Чепмен покосился на незнакомца,  перегружая  облик  в  одну  из  трех
оставшихся рабочими ячеек памяти. Скорость передачи упала настолько, что
на загрузку файла ушла целая секунда.
   Ральф Хилтч наблюдал, как складываются над  столом  в  комнате-пузыре
пиксели.
   - Сэвион Кервин, - без особого удивления проговорил он.
   - Без сомнения, - подтвердил адмирал Фарквар.
   - Самолет покинул  Пасто  через  девяносто  минут  после  посадки  их
космоплана, - заметила Янникс  Дермот.  -  Они  намерены  распространить
заразу как можно шире.
   - Как я и говорил, - заключил Роше Скарк. - Ральф,  мог  он  заразить
еще кого-то на борту?
   - Вполне возможно, сэр. Бортовой компьютер и нейросеть  Чепмена  явно
подверглись  атаке  мощного  подавляющего  поля.  Или  их  несколько   и
действуют они совместно, или  дело  в  близости  Кервина  к  электронным
системам - в конце  концов,  компьютер  размещен  под  полом  рубки.  Но
рисковать мы не вправе.
   - Согласен, - поддержал адмирал.
   После передачи файла Чепмен  Адкинсон  ждал  еще  пятнадцать  секунд.
Изувеченный компьютер сообщал, что канал  связи  открыт,  но  ничего  не
происходило, и дежурный молчал.
   Чепмен сам был  резервистом  королевского  флота  Кулу  и  знал,  как
реагируют военные на аварии. Основное правило:  чем  дольше  принимается
решение, тем более высоких шишек подняли по тревоге. Эта,  видно,  дошла
до самого верха. До тех, кто наделен властью убивать.
   Была это  интуиция  или  роковое  предчувствие,  но  Чепмен  Адкинсон
расхохотался в голос.
   - Что? - незнакомец недоуменно глянул на него.
   - Скоро увидишь, приятель. Скажи, ты большая зараза?
   - Я?..
   Луч рентгеновского лазера настиг самолет в восьмидесяти километрах от
Атерстона. Низкоорбитальные платформы Омбея могли сбивать боевых  ос  за
две с половиной тысячи километров. Когда  Дебора  Анвин  послала  сигнал
активации,  самолет  находился  прямо   под   платформой,   в   трехстах
километрах. Рентгеновский луч пробил нижние слои атмосферы ослепительной
лиловой молнией, атомы кислорода и  азота  на  его  пути  разлетались  в
субатомную пыль. Самолет разнесло в ионизированную  пыль,  разлетевшуюся
миниатюрным  неоновым  смерчем.  Радиоактивные  обломки   осыпались   на
девственные джунгли внизу.
 
2 
 
   На самом деле он родился в США, хотя  и  тогда,  и  позднее  немногие
признавали этот факт.  Родители  его,  да,  родом  были  из  Неаполя;  а
выходцев из Южной Италии  в  те  времена  презирали  даже  другие  нищие
иммигранты,  а  уж  высоколобые  интеллектуалы  открыто  выражали   свою
ненависть к подобным недочеловекам. В результате очень немногие историки
и биографы открыто признавали, что их герой был прежде  всего  чудовищем
настоящей американской закваски.
   Местом рождения четвертого сына Габриэля и Терезины стал  Бруклин,  а
днем - 17 января 1899 года. В те времена этот район служил  домом  массе
подобных многодетных  иммигрантских  семей,  пытающихся  построить  себе
новую жизнь в земле обетованной.  Работа  была  тяжела,  плата  -  мала,
печально известная камарилья местных политиков - сильна, а уличные банды
и отдельные бандиты - прославлены. И все же, несмотря на трудности, отец
нашего героя ухитрялся прокормить семью, а будучи цирюльником, делал это
честным образом и  ни  от  кого  не  зависел,  что  в  те  времена  было
редкостью.
   Сын Габриэля, однако, отцовским путем не пошел. Слишком  многое  было
против   него.   Тогдашний   Бруклин    казался    средой,    специально
предназначенной, чтобы отвращать своих обитателей от добра.
   Выгнанный из школы в четырнадцать лет за  драку  с  учительницей,  он
подался в курьеры к боссу местной Ассоциации. Он был низшим  из  низших.
Но он учился - людским порокам и тому, на что идут люди, чтобы потрафить
им, тому, как делать деньги, как быть верным и добиваться того, что люди
дарили главе Ассоциации, - уважения. Роскоши, которой никто не дарил  ни
ему, ни его отцу. Уважение  было  ключом  ко  всему.  Тот,  кто  добился
уважения, добился всего, он князь среди людей.
   Именно в те годы было  посажено  семя  его  погибели,  и,  по  иронии
судьбы, им самим.  Он  заразился  сифилисом  в  одном  из  третьесортных
местных борделей, которые окрестная шпана посещала регулярно. Как и все,
он пережил первую стадию, и  язвы  на  его  гениталиях  за  пару  недель
зажили. Вторая стадия его тоже  не  особо  обеспокоила;  кратковременные
страдания он приписал тяжелой инфлюэнце.
   Обратись он к врачу, ему сказали бы,  что  к  смерти  каждого  пятого
больного приводит  именно  третичный  сифилис,  пожирающий  лобные  доли
мозга. Но по завершении второй стадии мерзкая хворь впадает в спячку,  и
перерыв этот может тянуться  десятилетиями.  Жертву  обманывает  чувство
ложной безопасности. И унизительным своим знанием наш герой не поделился
ни с кем.
   Парадоксальным  образом  своим  возвышением   в   течение   следующих
пятнадцати лет он был  обязан  именно  болезни.  По  природе  своей  она
усиливала черты личности больного, в данном случае  -  те,  что  отковал
Бруклин на переломе веков. То  были  презрение  к  людям,  враждебность,
злоба, приводящая к  насилию,  жадность,  хитрость  и  вероломство.  Для
выживания в этой городской клоаке они подходили идеально, но в окружении
более цивилизованном они выделяли нашего  героя,  делая  его  дикарем  в
городе.
   В 1920 году он перебрался в Чикаго  и  уже  через  несколько  месяцев
глубоко влез в  дела  одного  из  крупнейших  синдикатов.  До  той  поры
синдикаты трясли лавочников, заправляли борделями и игорными притонами и
гребли неплохие денежки. И на этом прискорбном уровне они и остались бы,
если бы в тот год правительство не ввело сухой закон.
   Открывались подпольные рюмочные, процветали самогонщики. Деньги текли
в сейфы синдикатов, миллионы за  миллионами  легких,  грязных  денег.  А
деньги давали им власть, о которой они и мечтать не могли. Они подкупали
полицию, они владели мэром и мэрией, запугивали  огрызающиеся  газеты  и
смеялись над законом. Но богатство порождало новую, особенную  проблему.
Все видели, как обширен рынок, как прибылен бизнес. И все  хотели  своей
доли.
   Вот тогда наш герой оказался в своей  тарелке.  Когда  районы  Чикаго
вырождались в укрепрайоны, когда боссы и банды, точно львы,  дрались  за
территории, человек,  чей  рассудок  постепенно  разъедал  нейросифилис,
выделился   из   рядов   своих   современников-гангстеров,   как   самый
безжалостный,  удачливый  и  страшный  гангстер.   Причуды   становились
тщеславными  выходками;  он  открывал  суповые  кухни  для  бедных,   он
устраивал такие похороны усопших коллег,  что  весь  город  замирал,  он
жаждал славы и устраивал пресс-конференции, утверждая,  что  дает  людям
то, чего они жаждут, он  помогал  деньгами  безденежным  джазменам.  Его
щедрость вошла в легенды, как и его жестокость.
   На вершине своей власти этот человек мог бы войти в Белый Дом. Что бы
ни делали власти, усилия уходили как вода в  песок  -  аресты,  допросы,
ордера. Он откупался от всего, а его репутация  (и  пособники)  затыкали
свидетелям рты.
   Так что правительство поступило по примеру любого  правительства,  не
способного справиться с оппозицией законными способами. Оно сжульничало.
   Суд над нашим  героем  по  обвинению  в  неуплате  налогов  описывали
позднее как узаконенное линчевание. Казначейство изменило правила игры и
доказало, что он их нарушил. Человека,  повинного  прямо  и  косвенно  в
смерти нескольких  сотен,  посадили  в  тюрьму  на  одиннадцать  лет  за
недополученные казной 215 000 долларов.
   Его кровавое правление прервалось, но жизнь тянулась еще  шестнадцать
лет. В последние годы, когда нейросифилис  вступил  в  свои  права,  наш
герой потерял всякую связь  с  реальностью.  Ему  мерещились  видения  и
слышались голоса. Он пребывал в нескончаемом бреду.
   Тело его прекратило функционировать 25 января 1947 года во флоридском
особняке в окружении скорбящих родственников. Но когда ты  уже  безумен,
нет существенной разницы  между  вселенной  собственного  воображения  и
кошмарной мукой бездны, куда отплывает душа.
   Прошло шесть сотен лет.
   Существо, проникшее из бездны в изувеченное, окровавленное тело Брэда
Лавгрова, четвертого помощника менеджера отдела по ремонту водоснабжения
метамехкорпорации "Тароса", Новая  Калифорния,  даже  не  осознало,  что
вернулось к жизни. Во всяком случае, поначалу.
   Первый одержимый достиг Новой Калифорнии  на  грузовом  звездолете  с
Норфолка. Им был один из двадцати двух инсургентов,  созданных  Эдмундом
Ригби в Бостоне, и звали его Эммет Мордден. Едва достигнув  поверхности,
он начал свое завоевание. Хватая людей на улицах и шоссе, он наносил  им
тяжелые раны, чтобы ослабить  хватку  их  душ  и  открыть  сознание  для
захватчиков из бездны.
   Небольшая  банда  одержимых  слонялась  по  переулкам  Сан-Анджелеса,
медленно прирастая числом. Как и все одержимые в  Конфедерации,  они  не
имели определенного плана -  ими  двигало  лишь  неудержимое  стремление
возвращать души из бездны.
   Но от этого не было толку. Рассудок его повредился,  и  новоприбывший
не откликался ни  на  какие  стимулы.  Он  истерически  визжал,  пытаясь
предупредить о чем-то  брата  Фрэнка,  плакал,  обещал  всем  работу  на
обувном  заводике,  сплевывал  огневыми  каплями,  сдергивал   штаны   и
размахивал ими над головой. Когда ему давали  еду,  его  энергистический
дар неизменно превращал ее в воняющие макароны с острым соусом.
   Два дня спустя разросшаяся  банда  просто  бросила  его  в  пустующей
лавочке, приспособленной ими под  базу.  Если  бы  им  пришло  в  голову
присмотреться к своему  товарищу  внимательней,  они  заметили  бы,  что
поведение его становится вес более осмысленным, а речь - внятной.
   Паттерны мысли, сложившиеся в  начале  1940-х  в  мозгу  психопата  и
остававшиеся неизменными шесть столетий, начали распадаться. Новый  мозг
его не страдал ни от дисбаланса нейромедиаторов, ни от спирохет, ни даже
от алкогольного отравления -  Лавгров  был  трезвенником.  Электрические
сигналы переходили в нормальный ритм, и рассудок восстанавливался.
   Память и разум возвращались к нашему герою, точно после худшего в его
жизни кокаинового подторчка (порок, к которому он пристрастился  в  20-х
годах XX века). Несколько часов он попросту валялся  на  холодном  полу,
содрогаясь  по  мере  того,  как  мозг  его  заполняли  образы  событий,
порождавшие тошноту и все же случившиеся не с ним.
   Он не слышал,  как  отворилась  дверь  черного  хода,  как  изумленно
хрюкнул маклер по недвижимости, как простучали по полу шаги.  Плечо  его
стиснула и сильно встряхнула чья-то рука.
   - Эй, мужик, ты как сюда попал?
   Он дернулся и открыл глаза. Над  ним  склонился  мужчина  в  странном
шлеме - точно глянцево-зеленые надкрылья бронзовки сомкнулись на черепе.
В лицо Лавгрову смотрели пустые, выпуклые золотистые зенки. Он с  воплем
отшатнулся. Не менее перепуганный маклер  шагнул  назад,  потянувшись  к
противозаконному нейроподавителю в кармане.
   Несмотря на шесть сотен лет развития технологии, наш герой без  труда
распознал оружие  -  не  столько  по  виду,  сколько  по  лицу  маклера,
выражавшему  нервное  облегчение   и   чувство   превосходства,   всегда
охватывающие труса, когда оружие меняет шансы в его пользу.
   Наш герой выхватил пушку... то есть не выхватил, потому что кобуры не
было... Он захотел ее выхватить, и пулемет Томпсона возник в  его  руке.
Он нажал курок - и знакомый рев оружия,  прозванного  когда-то  "окопной
метлой", ударил по ушам. Ствол плеснул неожиданно белым пламенем, и  наш
герой махнул им в сторону съежившегося маклера,  сопротивляясь  уводящей
ствол вверх отдаче.
   Перемолотое тело рухнуло, проливая на углебетонный пол галлоны крови.
Зияющие раны дымились, точно пулемет был заряжен зажигательными пулями.
   Мгновение воскрешенный в ужасе взирал на  труп  выпученными  глазами,
затем его стошнило. Голова кружилась, словно бесконечный  кошмар  грозил
вернуться.
   - Господи, нет! - простонал он. - Хватит этой хрени! Пожалуйста...
   Пулемет пропал так же загадочно, как и появился. Борясь с тошнотой  и
знобкой дрожью, наш герой проковылял через зал и ступил на