щель поглотила их, доставляя туда,  где  предстояло
свершиться  возмездию.  Но   осознав,   что   пространственный   тоннель
составляет в длину всего лишь тринадцать  световых  лет,  она  перестала
беспокоиться. Едва начал раскрываться терминус, она  почувствовала,  как
снова активируются  энергоклетки.  Тут  Сиринкс  мгновенно  поняла,  что
происходит, и рассмеялась смехом, полным мстительной ярости.
   - Ну, что я говорил! - самодовольно заметил "Энон".
   Отчаянный, продолжительностью в двадцать  один  световой  год  прыжок
практически   исчерпал   энерговозможности   "Вермудена".    Черноястреб
чувствовал, как его пристегнутый к  противоперегрузочной  койке  капитан
лежит,  выгнувшись  дугой,  со   сведенными   судорогой   мускулами,   и
сопереживал ему. Псевдопространство тоннеля охватывало корабль  со  всех
сторон и, хотя это не было физическим давлением, но  перегрузки  корабль
испытывал вполне реальные. Наконец, впереди  стал  намечаться  терминус.
Проникающий в тоннель свет звезд казался странно искаженным.
   "Вермуден" выскочил в чистый  вакуум  нормального  пространства.  Его
сознание излучало глубокое облегчение.
   - Отличная работа, - похвалил его капитан.  "Вермуден"  почувствовал,
как у того расслабляются мышцы рук и груди, - глубокий вдох.
   В то же мгновение  его  корпус  залили  яркие  лучи  лазеров,  омывая
оптические  рецепторы  черноястреба  ослепительным  розоватым   сиянием.
Чечевицеобразная масса  диаметром  в  сто  пятнадцать  метров  висела  в
восьмидесяти  метрах  над  ним,  заслоняя  демонический  багровый   свет
Бетельгейзе.
   - Что за дьявольщина... Как? - воскликнул капитан.
   - Это пока  лишь  лазеры  наведения,  -  передал  "Энон".  -  Если  я
почувствую хоть малейшие изменения в  состоянии  твоих  энергоклеток,  я
приведу в  действие  гамма-лазеры  и  разрежу  тебя  пополам.  А  теперь
выдвигай шлюз. Кое-кому у меня на борту просто не терпится познакомиться
с тобой.
 
*** 
 
   - А я и не знала, что космоястребы способны на такое,  -  пару  часов
спустя сказала Эйлин Каруч. Капитан  "Вермудена"  Генри  Сиклари  и  два
других члена экипажа черноястреба были надежно заперты в тюремной камере
"Энона", а новая  команда  захваченного  корабля  во  главе  с  Кейкусом
знакомилась с системами управления черноястреба. По словам Кейкуса, он и
его помощники были вполне способны доставить  корабль  на  Ошанко  через
день.
   - Вы имеете в виду последовательные прыжки? - спросила Сиринкс. - Да,
так  можно  покрыть  практически  любое  расстояние,  нужен  всего  лишь
космоястреб с обостренным чувством пространства. Вроде тебя.
   -  Я  люблю  тебя,  -   отозвался   "Энон",   ничуть   не   смущенный
перемежающимися  укорами   и   похвалами,   которыми   эденисты   начали
бомбардировать его после необычного маневра.
   - Похоже, у тебя на все есть ответ, да? - сказала она. Но на сей  раз
в ее мысли не ощущалось насмешливых ноток.
   Тетис.  Его   широкое   улыбчивое   лицо,   усыпанное   мальчишескими
веснушками,  непокорные  соломенно-желтые  волосы,  долговязое,   слегка
неуклюжее тело. Столько часов, проведенных  ими  в  веселых  забавах  на
Ромулусе.
   Он являлся такой же частью ее личности, как и "Энон".  Их  объединяло
столь многое, что практически они были духовными  близнецами.  А  теперь
его вдруг не стало. Его оторвали от нее, вырвали из нее, не будет больше
совместных полетов, общих радостей и огорчений.
   - Я тоже скорблю по нему, - раздался у нее в  голове  шепот  "Энона".
Его мысли были полны сочувствия.
   - Спасибо. И яйца "Грэя"  тоже  погибли.  Какое  ужасное,  чудовищное
преступление. Ненавижу адамистов.
   -  Нет,  такая  ненависть  только  унижает.  Посмотри,  как  Эйлин  и
десантники скорбят вместе с нами.  Дело  не  в  адамистах  вообще,  а  в
отдельных личностях. Всегда только в личностях. Согласись, ведь  даже  у
эденистов есть свои недостатки.
   - Да, есть, - сказала она, поскольку это  было  справедливо.  Но  все
равно какая-то часть ее  сознания  оставалась  пустой,  как  исчезнувшая
улыбка.
 
*** 
 
   Афина поняла, что случилось нечто совершенно ужасное, стоило  "Энону"
появиться возле Сатурна. Она сидела в саду гостиной, кормя  двухмесячную
Климену  из  искусственной  молочной  железы-биотеха,  когда  ее   вдруг
пронзило ледяное предчувствие несчастья, а страх перед  будущим  и  тем,
что  оно  в  себе  таило,  заставил  ее  крепко  стиснуть  свою   вторую
пра-правнучку  в  объятиях.  От  потери  соска   и   от   боли   малышка
расплакалась. Афина поспешно передала Климену своему  правнуку,  который
тут же постарался успокоить девочку мысленными утешительными  сигналами.
Затем  Афина  с  тревогой  ощутила  прикосновение  притупленного   горем
сознания Сиринкс, и только тогда она, наконец, полностью  осознала  весь
ужас происшедшего.
   - Неужели от него ничего не осталось? - мягко спросила она.
   - Кое-что, - сказала Сиринкс. - Но так мало, мама, так мало...
   - Мне достаточно и одной-единственной мысли.
   Когда "Энон" оказался в непосредственной  близости  от  Ромулуса,  он
ретранслировал фрагменты  хранящихся  в  его  памяти  сознаний  в  разум
хабитата.  Драгоценные  неуловимые  останки  жизни,  единственное,   что
осталось от Тетиса и его экипажа.
   Покойные друзья, любовники и мужья Афины появились из глубин сознания
Ромулуса, предлагая ей свою поддержку и ободрение, стараясь по мере  сил
смягчить постигший ее удар. "Мы сделаем, что сможем", - уверили они  ее.
Она  чувствовала,  как  трепетные  останки  сознания  ее  сына  медленно
вплетаются в единое сплоченное целое коллективного сознания,  и  это  ее
немного успокоило.
   Хотя смерть не являлась  для  Афины  чем-то  незнакомым,  эта  утрата
оказалась для нее особенно тяжелой. В глубине души  она  всегда  верила,
что космоястребы и их капитаны были едва ли не бессмертными,  во  всяком
случае, она никогда не думала,  что  с  ними  может  случиться  такое  -
глупая, почти детская вера. А превыше всего на свете она дорожила своими
детьми. Ведь именно они были тем, что до сих связывало ее  с  "Язиусом",
они были их потомками.
   Через полчаса, одетая в простую черную  корабельную  форму,  Афина  в
гордом одиночестве стояла в зале прибытия космопорта. Из-за  прорезавших
ее лицо горьких складок она сейчас впервые выглядела  на  все  свои  сто
тридцать пять лет до единого. Она смотрела,  как  из  тьмы  пространства
выныривают "Энон" и его траурный эскорт из двух космоястребов эскадрильи
обороны  Сатурна.  Наконец,  "Энон"  с  очень  похожим  на  человеческий
мысленным вздохом облегчения опустился на  свободный  пьедестал.  Оттуда
сразу выдвинулись похожие на слепые кургузые щупальца питательные трубки
и зашевелились, ища отверстия в нижней поверхности корпуса космоястреба.
Его  многочисленные  сфинктерные   мышцы,   почувствовав   прикосновение
патрубков, растянулись, пропуская их  внутрь,  а  потом  снова  сжались,
плотно охватывая их и тем самым обеспечивая надежное  соединение.  После
этого  "Энон"  принялся  засасывать  синтезируемую  в  недрах   Ромулуса
питательную жидкость, заполняя свои внутренние  емкости,  утоляя  жажду,
лишавшую его клетки жизненной силы. Они пробыли на Ошанко ровно столько,
сколько  потребовалось,  чтобы  передать  Генри  Сиклари  и  его  экипаж
командованию флота и дождаться, пока эденисты-специалисты по  управлению
черноястребами примут командование  "Вермуденом".  После  этого  Сиринкс
настояла, чтобы они направились прямо к Сатурну.
   Афина смотрела па огромного космоястреба с неподдельным сочувствием.
   "Энон" был  в  плачевном  состоянии:  покрывающий  корпус  слой  пены
обгорел и отслаивался, термоотводящис панели  на  тороиде  расплавились,
электронные  сенсорные  системы  превратились  в   застывшие,   покрытые
окалиной ручейки металла, сенсорные пузыри, во время взрыва обращенные в
сторону "Димазио", выгорели, и теперь все их клетки были мертвы.
   - Я в полном порядке, - передал ей "Энон". -  Повреждены  в  основном
механические системы. А сенсорные пузыри биотехники пересадят мне новые.
Да, и обещаю больше никогда не жаловаться, что меня покрывают  пеной,  -
смущенно добавил он.
   Когда из шлюза появилась Сиринкс, Афина заметила, что у  нее  заметно
ввалились щеки, волосы безвольно свисают но обе  стороны  лица  тусклыми
прядями. Она шла навстречу матери походкой  человека,  приговоренного  к
казни. При виде убитой горем дочери Афина почувствовала, как на глаза  у
нее наворачиваются слезы. Она крепко обняла  ее,  утешая  и  поддерживая
обессиленное  сознание  эмпатическим  состраданием,  стараясь  облегчить
душевные муки бальзамом материнской любви.
   - Это не твоя вина.
   - Если бы я не...
   - Не надо, - сурово велела Афина. - Ради памяти Тетиса и "Грэя" ты не
должна мучить себя бессмысленным раскаянием. Ты сильнее  этого,  гораздо
сильнее.
   - Да, мама.
   - Он сделал то, что хотел сделать. Сделал то, что считал  правильным.
Представь, сколько  миллионов  жизней  было  бы  унесено,  если  бы  эта
антиматерия была использована против беззащитной планеты!
   - Много, - беспомощно сказала Сиринкс.
   - А он их спас. Мой сын. Благодаря ему все  они  будут  жить,  рожать
детей и смеяться.
   - И все же, как это больно!
   - Это потому, что мы люди, причем в гораздо большей степени, чем  ими
когда-либо  смогут  стать  адамисты.  Наша  способность  к  эмпатии   не
позволяет нам укрыть свои чувства, и это  к  лучшему.  Но  ты,  Сиринкс,
всегда должна помнить о равновесии, ведь именно равновесие -  это  цена,
которую нам приходится платить, чтобы оставаться людьми: позволять  себе
чувствовать всегда опасно. Мы идем узкой горной тропой. По одну  сторону
от нас пропасть опасности скатиться к животному состоянию, по  другую  -
высокий склон, вскарабкавшись на который легко вообразить, что  мы  чуть
ли не боги. И то, и другое манит нас, искушает. Но  не  будь  этих  двух
притягивающих душу, постоянно бередящих ее сил, ты просто не  смогла  бы
любить. Понимаешь, именно они - эти противоборствующие стороны  -  будят
наши души, пробуждают  страсти.  И  то,  что  случилось,  послужит  тебе
уроком, ты должна учиться гордиться Тетисом и  тем,  что  он  сделал,  и
чувство гордости поможет тебе подавить горе. Я знаю, это очень тяжело, а
для капитана это труднее, чем для кого бы то ни было.  Мы  единственные,
кто способен по-настоящему  открыть  свою  душу  другому,  мы  чувствуем
глубже всех, но и страдаем сильнее всех остальных. И,  зная  это,  зная,
что тебе, возможно, предстоит пережить за  долгую  жизнь,  я  все  равно
предпочла родить тебя, поскольку кроме страданий жизнь сулит еще и много
радостей.
 
*** 
 
   Круглый дом, расположенный в  уютной  долине,  ничуть  не  изменился.
Здесь по-прежнему было полно ребятишек, за которыми  присматривали  чуть
усталые взрослые и беспокойные домашние шимпы-биотехи. Как будто Сиринкс
никогда его и не покидала. При восемнадцати детях, и пока  всего  сорока
двух внуках, одиннадцати правнуках, и двух недавно  родившихся  потомках
уже четвертого поколения Афина являлась  главой  семейства,  которое  не
давало ей ни минуты отдыха. Девяносто процентов взрослых обитателей дома
было так или иначе связано с космическими полетами, а это означало,  что
долгие отлучки являются нормой. Но,  возвращаясь,  они  знали,  что  все
равно их дом здесь, и они всегда сначала навещали  Афину,  а  уже  потом
решали, оставаться им или отправиться куда-либо еще.
   - Это вообще какая-то то ли ночлежка, то ли бордель, то  ли  ясли  "У
Афины", - не раз  шутила  по  поводу  своего  семейного  гнезда  пожилая
экс-капитан.
   Младшие дети отнеслись к появлению Сиринкс восторженно, с  радостными
возгласами обступили ее, каждый требовал своей доли поцелуев и рассказов
о планетах, которые она посетила, в  то  время  как  взрослые  сдержанно
приносили соболезнования. Оказавшись среди них, зная и чувствуя, что  ее
сердечную  боль  разделяет  еще  кто-то,  она  чувствовала  себя  легче.
Немного.
   После ужина Сиринкс отправилась в  свою  прежнюю  комнату,  попросив,
чтобы ее несколько часов не беспокоили. Рубен и  Афина  вышли  в  патио,
удобно   устроились   в   металлических   креслах   и    углубились    в
конфиденциальный мысленный разговор. Их грустные лица выдавали  глубокую
тревогу.
   Сиринкс прилегла на постель, глядя сквозь прозрачную крышу на  лениво
извивающиеся склоны  долины,  освещенные  последними  лучами  постепенно
темнеющей осевой световой трубы. За семь лет, прошедших с тех  пор,  как
"Энон" достиг зрелости, деревья изрядно вымахали, а  кусты  стали  гуще,
совершенно изменив облик знакомых ей по дням детства зеленых зарослей.
   Она слышала мысли сидящего на причальной складке "Энона", с  которого
счищали обгорелый слой защитной  пены.  Помятый  тороид  экипажа  сейчас
охватывали подвижные стрелы  обслуживания,  давая  возможность  техникам
привести его в  порядок.  Теперь,  когда  космоястреб  наконец  завершил
процесс подпитки, его мысленный голос  стал  возвращаться  к  норме.  Он
наслаждался тем, что находится в центре внимания,  деловито  обсуждая  с
ремонтными бригадами все подробности предстоящих работ.  Два  биотехника
склонились   над   выжженным   сенсорным    пузырем    с    портативными
пробоотборниками и брали образцы тканей.
   - Папа!
   - Я здесь, малышка. Я же говорил тебе, что всегда буду с тобой.
   - Спасибо. Я никогда в этом и не сомневалась. Как он?
   - Счастлив.
   На сердце у нее стало немного легче.
   - Так он готов?
   - Да. Но потеряно много, особенно из последних лет жизни. Мы  сложили
все, что было возможно. Основа личности жизнеспособна, но остального  не
хватает. Он остается ребенком, сохранилось именно то, что  ты  любила  в
нем больше всего.
   - А я могу с ним поговорить?
   - Можешь.
 
*** 
 
   Она стояла босиком в густой прохладной траве у широкого ручья, а  над
головой у нее, как нить плененного солнечного света, ярко  сияла  осевая
осветительная  труба.  Вокруг  нее  высились  деревья,  сгибающиеся  под
тяжестью свисающих с их ветвей лиан, усыпанных каскадами ниспадающих  до
самой земли цветов, нижние из которых плескались в  прозрачной  воде.  В
неподвижном воздухе лениво порхали  бабочки,  соревнуясь  с  пчелами  за
место на цветах, все кругом наполнял птичий щебет.
   Это была полянка в лесу неподалеку от дома, полянка, где она  провела
столько счастливых детских дней. Оглядев себя, она увидела, что  на  ней
простое хлопчатобумажное летнее платье  в  мелкую  бело-голубую  клетку.
Длинные распущенные волосы доходили до худеньких  бедер.  Ее  телу  было
тринадцать лет, и, услышав, как  кричат  и  смеются  дети,  она  поняла,
почему. Сейчас она достаточно юная, чтобы принимать  участие  в  детских
забавах, и в то же время достаточно взрослая, чтобы ее слушались,  чтобы
иметь  возможность  держаться  чуть  на  отшибе  и  при  этом  не   быть
отвергнутой.
   Они выскочили на поляну - шесть десятилетних  мальчишек  в  шортах  и
футболках, голые до пояса и в плавках, улыбающиеся и смеющиеся, в теплом
свете мелькали сильные руки.
   - Сиринкс! - Он был в самой их гуще, светлые волосы развеваются,  при
виде ее на лице расцветает улыбка.
   - Привет, Тетис, - сказала она.
   - Идешь с нами? - запыхавшись, спросил он.
   Плот, на скорую руку смастеренный из  силиконовых  листов,  балок  из
пористого алюминия и пустых пластиковых бутылей  -  знакомый  настолько,
что на глазах у нее появились  слезы,  -  лежал  наполовину  на  берегу,
наполовину - в воде.
   - Не могу, Тетис. Я просто  пришла  убедиться,  что  с  тобой  все  в
порядке.
   - Конечно, в порядке! - Он попытался пройтись перед ней  колесом,  но
не удержался и со смехом шлепнулся на траву. - Мы собираемся проплыть до
самого резервуара с соленой водой. Вот смеху-то будет - мы  ведь  никому
ничего не сказали, а  хабитат  нас  не  заметит.  А  по  пути  мы  можем
встретить кого угодно - пиратов там, или каких-нибудь чудовищ. А  можем,
например, найти сокровища. Тогда  я  привезу  их  домой  и  стану  самым
знаменитым капитаном во всем хабитате. - Он  снова  вскочил,  глаза  его
засверкали. - Пожалуйста, ну поплыли с нами, Сиринкс! Пожалуйста!
   - В другой раз, обещаю.
   Тем времени остальные  мальчишки,  наконец,  с  криками  окончательно
столкнули плот в быстрый ручей. Несколько секунд он качался на  быстрине
с боку на бок, затем постепенно выправился. Мальчишки начали грузиться.
   Тетис смотрел то на Сиринкс, то на плот, его раздирали противоречивые
желания.
   - Так ты обещаешь? Правда?
   - Правда. - Она обхватила ладонями его головку  и  чмокнула  брата  в
лоб.
   - Сиринкс! - Он возмущенно  вырвался  и,  услышав  насмешливые  вопли
остальных мальчишек, густо покраснел.
   - Вот, держи, - сказала она и сняла с себя тонкую серебряную  цепочку
с подвеской из куска  яшмы  размером  с  виноградину,  сплошь  покрытого
затейливой резьбой. - Это тебе. Всегда носи его, и тебе будет  казаться,
что я с тобой. А когда я приеду в следующий раз, ты мне все расскажешь
   - Идет! - И он бросился к плоту, на бегу надевая цепочку  и  поднимая
высокие фонтаны брызг. -  Только  смотри,  обязательно  возвращайся.  Ты
обещала!
   - И как далеко он уплывет? - спросила  она  Сайнона,  когда  приятели
втащили промокшего Тетиса на плот.
   - Так далеко, как захочет.
   - А сколько это будет продолжаться?
   - Столько, сколько он захочет.
   - Папа!
   - Прости, я не  хотел,  чтобы  мои  слова  прозвучали  легкомысленно.
Возможно, лет десять или  пятнадцать.  Понимаешь,  детство  со  временем
поблекнет. Игры, в которые не принимаются  взрослые  и  друзья,  которые
составляют целый мир, - все  это  очень  хорошо,  но  основное,  к  чему
стремится десятилетний, - это желание стать взрослым. Поведение  ребенка
является имитацией  того,  что  он  считает  взрослым  поведением.  Есть
старинная  поговорка:  мальчик  -  отец  мужчины.  Поэтому,   когда   он
пресытится приключениями  и  начнет  понимать,  что  ему  этим  мужчиной
никогда не стать, что в этом смысле он стерилен, его личность постепенно
растворится  во  всеобъемлющей  личности  хабитата.  Как,  впрочем,   со
временем растворимся и все мы, малышка, даже ты.
   - Ты хочешь сказать, он потеряет надежду?
   - Нет. Потеря надежды  -  это  смерть,  все  же  остальное  -  просто
отчаяние.
   Дети  уже  гребли,  осваивая  управление   плотом.   Тетис,   наконец
оказавшийся в  привычной  среде,  сидел  впереди,  отдавая  команды.  Он
оглянулся, улыбнулся и помахал сестре рукой. Сиринкс тоже подняла руку.
   - Адамистам не на что надеяться, - сказала она. - И капитан "Димазио"
тоже потерял последнюю надежду. Поэтому он и пошел на такое.
   - В этом смысле адамисты существа неполноценные.  Мы-то  ведь  знаем,
что наша жизнь продолжится и после смерти  тела;  какая-то  частица  нас
будет в определенном смысле существовать еще сотни тысяч  лет.  Лично  я
даже представить себе не могу,  что  покину  свой  сегмент  коллективной
личности, да еще при том, что свидетелями тому станешь  ты,  мои  другие
дети и внуки. Возможно, через десять  или  пятнадцать  поколений,  когда
чувство  привязанности  потеряет  для  меня  всякий  смысл,  и  я  начну
подумывать о том, чтобы, наконец, окончательно  слиться  с  хабитатом  и
таким образом перенести свою привязанность на  всех  эденистов.  Но  это
случится очень не скоро.
   - У адамистов есть свои религии. Я думала, их боги дают им надежду.
   -  Да,  дают,  самым  набожным.  Но  представь,  в  каком  невыгодном
положении находится обычный адамист. Какое-то мифическое Божье Царство -
вот и все, чем может быть  их  рай  небесный,  и  притом  он  совершенно
непостижим. В конце концов оказывается, что  бедным  смертным  грешникам
очень трудно сохранить такую веру. Наша же послежизнь ощутима  и  вполне
реальна. Для нас она не является вопросом веры - она факт.
   - Это не относитс