в полном недоумении, и улыбнулся ей, пояснив:
   - В палате лордов, дорогая, у меня есть место, и я должен присягнуть,
или что-то в этом роде. Я не обязан произносить речь, нет, сэр?
   - О нет! - заверил его Оверсли.  -  Конечно,  Нассингтон  -  человек,
который поручится за тебя, вот только...
   - Но это не  тот  человек,  необходим  другой!  -  возразил  Броу.  -
Обратись к моему отцу, Линтон!
   Вдовствующая выразила свою  поддержку.  Она  отчетливо  помнила,  как
покойный виконт сетовал на торизм лорда  Нассингтона,  и  соответственно
была уверена, что он очень расстроился бы, если бы узнал, что  его  сыну
предстоит   занять   место   под   эгидой   человека,    поддерживающего
правительство.  Затем  она   рассказала,   слегка   переврав,   анекдот,
рассказанный ей отцом, о  вечеринке,  устроенной  миссис  Кру  во  время
больших  парламентских  выборов,  на  которой  гости  носили   синие   и
светло-желтые банты, что было как-то связано  с  генералом  Вашингтоном.
Или с мистером Фоксом? Но так или иначе, тост был: "За настоящих синих".
   - За настоящих синих и миссис  Кру,  мэм,  -  поправил  Броу,  хорошо
подкованный в исторических хрониках вигов. - Отец часто рассказывал  мне
эту историю. Принц предложил сказать ей тост, и она с ходу ответила: "За
настоящих синих и всех вас!" Приняли очень хорошо.
   Это, естественно, вызвало в памяти огорчительные перемены  в  позиции
принца теперь, когда он стал регентом, и  обсуждение  стало  чрезвычайно
оживленным. Адам не принимал в нем никакого участия,  но  в  глазах  его
горел решительный огонек, и, когда Броу сказал:
   - Отправляйся с моим отцом и позаботься о том, чтобы сесть на  скамью
оппозиции! - он ответил негромко, примирительным тоном:
   - Но я не думаю, что захочу сидеть на скамье оппозиции!
   Лорд  Рокхилл  рассмеялся,  но  другие  три   джентльмена,   на   миг
ошеломленные этим потрясающим заявлением, едва придя в себя, разразились
протестами, даже лорд Оверсли, задетый, сказал:
   - Но ты не можешь! Я хочу сказать, ты,  должно  быть,  пытаешься  нас
разыгрывать!
   Адам покачал головой, что  побудило  Броу  спросить,  почему  он  был
членом клуба Брукса.
   - О, так распорядился мой отец, прежде чем  я  хоть  что-то  узнал  о
политике! - ответил он.
   - Ты и сейчас знаешь очень мало! - сурово сказал лорд Оверсли.
   - Почти ничего, - согласился Адам. - Только то, что меня не  тянет  к
группе людей, которые рычат и бросаются, на пятки старого Дуро!
   - А, Веллингтон! - сказал лорд Оверсли, пожимая плечами. - Вера в то,
что его победы были преувеличены, - это еще не вся  партийная  политика,
мор милый мальчик!
   Огонек в глазах Адама исчез, и вместо него появилось довольно опасное
искрение; но прежде, чем он успел заговорить,  вмешался  Рокхилл,  ловко
сменив тему разговора, перейдя от клуба Брукса к клубу Уайта и  поведав,
что членами  этого  клуба  в  доме  Берглингтонов  устраивается  большой
маскарад  в  честь  иностранных  гостей.  Дамы  нашли  эту   тему   куда
интереснее, нежели политика, и тут же забросали Рокхилла вопросами.  Как
и следовало ожидать, он выглядел прекрасно осведомленным,  и  не  только
смог сообщить им имена разных принцев и генералов, которые ехали в свите
царя и короля прусского, но и  предсказать,  каким  будет  празднование;
Помимо смотров и официальных приемов, предстояли иллюминации, фейерверки
и пышные зрелища в парках.
   - Это правда, - согласилась Дженни. - По крайней мере,  я  знаю,  что
они собираются устроить иллюминацию в Индийском доме, в банке  и  еще  в
нескольких местах, поскольку мой отец еще вчера рассказывал мне об этом.
А также гражданский банкет в Гайдхолл, на  который  все  они  отправятся
процессией. Он собирается арендовать для нас  окно,  то  есть  он  может
запросто это сделать, если мы захотим! - добавила она, невольно взглянув
через стол на Адама.
   - Я не особенно сомневаюсь в том,  что  вы  захотите!  -  воскликнула
Лидия с завистью.
   - И вы тоже, не так ли? - спросил Броу, который сидел  подле  нее.  -
Нельзя ли это устроить? На вашем месте я бы не поехал в Бат:  скучнейшее
место! Полным-полно чудаков и калек, балы заканчиваются  в  одиннадцать,
весь день нечем заняться, кроме как пить воды и прогуливаться по  бювету
, - вам такой образ жизни не понравится!
   - Я знаю, что не понравится, - вздохнула Лидия. - Но я  должна  ехать
из-за мамы. Это мой долг. Так что, конечно, я не  рассчитываю,  что  мне
это понравится.
   Дженни, обладавшая тонким слухом, уловила какую-то часть этой беседы.
Она ничего не сказала тогда, но чуть  позже,  когда  дамы  удалились,  в
гостиную и Вдовствующая наслаждалась приятной беседой  с  леди  Оверсли,
она отправилась туда, где на диване бок о бок сидели Лидия с Джулией,  и
внезапно сказала:
   - Я думала над этим, и, по-моему, мне нужно попросить папу  подыскать
большое окно или, возможно, комнату с несколькими окнами, чтобы мы могли
пригласить наших  ближайших  друзей  разделить  это  с  нами.  Тебя  это
интересует, Джулия? А ты как считаешь, Лидия, ее светлость отпустит тебя
к нам, чтобы ты могла увидеть процессию и все прочие зрелища?
   - - О, Дженни! - ахнула Лидия. - Если мама не позволит мне  приехать,
я;., я запрыгну в первую же почтовую карету и приеду без ее разрешения!
   - Нет, так дело не пойдет, это будет ни на что не похоже!  -  сказала
рассудительно Дженни. - Нет  причин,  по  которым  она  не  сможет  тебя
отпустить, потому что до этого еще несколько  недель  и  у  тебя  хватит
времени, чтобы устроить ее в новом доме. Я  расскажу  ей  об  этом  деле
сейчас, пока миледи Оверсли здесь и может похлопотать за тебя,  что  она
непременно сделает.
   Она в знак подтверждения собственных  слов  едва  заметно  кивнула  и
снова пересекла комнату. Наблюдая за ней, Лидия сказала:
   - Знаешь, Джулия, нельзя не полюбить ее, как бы ты ни была  настроена
против! Я была уверена, что она окажется противной, потому что просто  в
бешенство пришла, когда узнала,  что  Адам  сделал;  но  она  не  такая!
Конечно же мне следовало знать, что она не может быть  такой,  ведь  она
твоя подруга!
   - Я никогда ее по-настоящему не знала, - сказала Джулия  приглушенным
голосом. - О Господи, неужели этот вечер никогда не кончится?
   С этими словами она встала и торопливо  отошла  на  несколько  шагов,
прежде чем погрузиться в задумчивость.
   Вдовствующая, видя, что она стоит у фортепьяно, сказала:
   - Милая детка! Уж не собираешься ли  ты  немного  помузицировать  для
нас? Какое наслаждение!
   Джулия какое-то время пристально  глядела  на  нее,  как  будто  едва
понимала, о чем речь,  а  потом,  не  отвечая,  отбросила  свой  веер  с
ридикюлем и села за инструмент! Вдовствующая,  сказав,  как  хорошо  она
помнит, до чего превосходными были выступления Джулии, возобновила  свою
беседу с леди Оверсли.
   По сравнению с множеством девиц, которые включали игру на  фортепьяно
в число своих  приобретенных  нелегким  трудом  достоинств,  выступление
Джулии и вправду было превосходным. Она не всегда играла  правильно,  по
обладала,  помимо  величайшей  любви  к  музыке,  подлинным  талантом  и
чувством клавиатуры, в чем Дженни, которая редко брала  фальшивую  ноту,
никогда не могла с ней соперничать.
   Леди  Оверсли  сначала  почувствовала  облегчение.  Она  видела,  как
стремительно Джулия вскочила с дивана, и тут же  ее  охватили  тревожные
предчувствия. Но она знала: стоит Джулии сесть  за  фортепьяно,  и  она,
возможно, забудет, кто она такая и где находится, и окунется  в  музыку;
так что ей можно было ослабить свое неусыпное внимание и посвятить  себя
задаче убедить Вдовствующую отнестись  благожелательно  к  затее  Дженни
развлечь Лидию.
   Джулия все  еще  играла,  когда  в  комнату  вошли  джентльмены.  Она
взглянула на них, но довольно равнодушно,  и  снова  опустила  глаза  на
клавиши, и не поднимала их,  пока  не  взяла  последний  аккорд  сонаты.
Рокхилл, выйдя вперед, сказал:
   - О, прекрасное исполнение! Браво! А теперь спойте!
   Она посмотрела на него, чуть улыбаясь:
   - Нет, как я могу? Вы знаете, что у меня совсем нет голоса!
   - Маленький, прелестный голосок очаровательного  тембра!  Спойте  для
меня балладу!
   Но она спела ее для Адама, встречаясь с ним глазами и не  отводя  их.
Это была простенькая вещь, сентиментальный  мотивчик,  от  которого  все
сходили с  ума  еще  год  назад.  Она  спела  его  негромко  и  довольно
безыскусно, но в ее пении всегда была  ностальгическая  грусть,  которая
рвала  струны  сердца  и  побуждала  людей  вспоминать   о   прошлом   и
несбывшемся.
   У Адама, которому она прежде пела песню  много  раз,  она  вызвала  к
жизни все  запретные  воспоминания.  Он  по-прежнему  стоял,  его  кисти
покоились на спинке кресла и,  пока  он  слушал,  не  в  силах  оторвать
взгляда от лица Джулии, сомкнулись на позолоченном  дереве  так  крепко,
что пальцы его побелели. Лидия заметила это,  переведя  взгляд  выше,  и
увидела на его лице нескрываемое выражение, которое  испугало  ее.  -Она
интуитивно посмотрела на  Дженни.  Дженни  сидела  очень  прямо,  как  и
всегда, сложив руки на коленях и потупив взгляд; но, пока Лидия  на  нее
смотрела, ее веки приподнялись, и она устремила Долгий взгляд на  Адама.
Потом снова потупилась, и ничто в ее взгляде не показывало,  увидела  ли
она страдание в его глазах.
   Лидии  стало  не  по  себе.  Роскошная  комната,  казалось,  заряжена
чувствами, выходящими за рамки ее небогатого опыта. Едва осознавая  это,
она тем не менее улавливала напряжение.  С  ее  языка  запросто  слетали
такие выражения, как "разрушенная любовь" и  "разбитые  сердца";  ей  не
приходило  в  голову,  что  Адам,  посмеивавшийся  над  ванной   Дженни,
подтрунивавший над Ламбертом Райдом, может быть несчастна, - до тех пор,
пока она не увидела взгляда его глаз, наблюдавших за Джулией.  Это  был,
ужасный взгляд, и ужасно, если Дженни его видела, даже если она вышла за
него замуж ради продвижения по общественной лестнице.
   Она украдкой обвела взглядом компанию. Никто  не  смотрел  на  Адама.
Все, пожилые участники вечеринки наблюдали за Джулией;  Дженни  опустила
глаза; Чарльз Оверсли, явно скучавший, не смотрел ни на что конкретно; а
Броу, как обнаружила Лидия, смотрел на  нее.  Во  взгляде  его  сквозила
улыбка, она вызвала у нее ответную реакцию, и это подвигло его пересесть
на пустовавшее рядом с ней место на диване, сказав шепотом:
   - А вы музицируете, мисс Девериль? Она покачала головой:
   - Нет!
   - Хорошо! - сказал он. - Я тоже.
   Его глаза из-под тяжелых век посмотрели на Адама и снова  в  сторону,
как будто он вторгся в то, что ему не полагалось видеть.
   Песня закончилась. Едва смолк хор одобрительных возгласов, как Лидия,
вскакивая, сказала:
   - Дженни, ты говорила, что  мы  могли  бы  сыграть  каждый  за  себя!
Позволь мне поискать фишки для "спекуляции" !
   Это была бестактность, заставившая Вдовствующую нахмуриться, но Броу,
поднимаясь на ноги, одобрительно пробормотал:
   - Хорошая девочка!
   - "Спекуляция" ? О нет! - невольно сказала Джулия.
   Леди Оверсли не слышала этих слов, но заметила  жест  недовольства  и
приготовилась вмешаться. Ее выручил Рокхилл,  который  тихонько  опустил
крышку фортепьяно и сказал, улыбаясь этим трагичным синим глазам  весело
и понимающе:
   - О да, моя маленькая негодница! Давайте же, мисс Озорница,  надеюсь,
вы меня научите!
   Она тоже улыбнулась, хотя и через силу:
   - Вас? О нет! Вы будете играть в вист!
   - Нет, я буду слишком отвлекаться. - Он взял ее за руку и, держа  ее,
убедительности ради, негромко сказал:
   - Выше голову, моя прелесть. Я знаю, вы сможете.
   Она вцепилась в его кисть:
   - Но ведь вы понимаете - правда?
   - Прекрасно понимаю! - сказал он, и взгляд его сделался еще веселее.

Глава 13

   Пятью днями позже  Адам  выехал  из  Лондона  в  Линкольншир,  обещая
вернуться в течение недели. Он не просил Дженни сопровождать его, и  она
этого не предлагала. Он сказал ей, что едет по делу,  связанному  с  его
поместьем; а она ответила, что пусть он не считает, что  обязан  спешить
обратно в город, если это окажется неудобно для него. Он ответил:
   - Я не подведу тебя! Намечается  ли  в  мое  отсутствие  какой-нибудь
светский раут или что-нибудь в этом роде?
   - О да, но это не имеет никакого значения! Если ты все еще  будешь  в
отъезде, я вполне могу поехать с леди  Оверсли.  -  И  добавила  не  без
юмора:
   - Мне нужно научиться бывать на приемах и без  тебя,  а  не  то  люди
скажут, что мы совсем как готы. Наверное, мне следует завести  -  как  у
вас это называется? - чичисбея?..
   -  Если  в  результате,  входя  в  дом,  я  каждый  раз  буду  с  ним
сталкиваться, тогда не нужно!
   Она рассмеялась:
   - Этого не стоит бояться! Хотя в свое время у меня был поклонник.  Он
считал меня прекрасной хозяйкой.
   - Скучный тип. Но должен признаться, я тоже так считаю.
   Она тут же порозовела:
   - Правда? Я рада.
   Ему показалось трогательным, что она обрадовалась даже такой скромной
похвале; он хотел было придумать, что сказать,  но  она  опередила  его,
переведя  разговор  с  себя  и  спросив,  отдать   ли   ей   необходимые
распоряжения на конюшне или он предпочитает сделать это сам.
   - Никаких распоряжений, - сказал он. - Я поеду на почтовых.
   - Но зачем, когда у  нас  есть  собственный  экипаж,  а  также  люди,
которые просто засиделись без дела!.. А на почтовых тебя не  довезут  до
самого Фонтли!
   - Нет, меня высадят в Маркет-Дипинг, где  Фельфам  встретит  меня  на
фаэтоне, а  что  до  форейторов,  то,  должен  признаться,  мне  кажется
смехотворным содержать их, чтобы они били баклуши  за  твой  счет.  Твой
отец по-прежнему настаивает на том, чтобы они служили? Почему ты  их  не
уволишь?
   - Им не нужно бить баклуши, - сказала она. - Они здесь не только  для
того, чтобы служить мне. Когда папа нанимал их для нас,  он  не  на  это
рассчитывал. Ну, они будут служить мне, так  же  как  и  тебе,  позднее,
когда я повезу тебя в Фентли.
   Он увидел, как она сжала губы, и попросил после минутного колебания:
   - Оставь мне хоть чуть-чуть независимости, Дженни! Я не  спрашиваю  о
твоих расходах и не хочу, чтобы ты отказывала себе в  какой-то  роскоши,
но не рассчитывай, что я стану  расшвыривать  деньги  твоего  отца  ради
собственного шика. Не смотри так  грустно!  Путешествовать  на  почтовых
вовсе не тяжело, уверяю тебя!
   - Нет, но.., твой отец так не делал, правда?
   - Мой отец вел себя так, как будто был богачом вроде твоего.  Это  не
тот пример, которому я стану следовать, даже будь у меня такое  желание,
которого кстати у меня, поверь, нет! Действительно,  я  не  сделался  бы
счастливым, зажив как принц, так, как  жил  он,  и  чего,  наверное,  ты
хочешь от меня.
   - Ты должен поступать так, как тебе хочется, - сказала она смиренно.
   Он не стал продолжать эту тему. Лед был слишком тонким, да  он  и  не
чувствовал в себе силы заставить ее понять то, что он даже  самому  себе
не мог  объяснить.  Его  собственная  бережливость  была  лишена  всякой
до-гики:  путешествовать  общественным  транспортом,  ездить  в  коляске
своего отца, предпочитая ее той блестящей, новой, которой его  снабдили,
не делать покупок без необходимости, - все это  создавало  лишь  иллюзию
независимости. Он знал это, но среди роскоши, которая окружала и  душила
его, он упрямо цеплялся за свою экономию.
   Это   было   облегчением   -   сбежать   от   великолепия   дома   на
Гросвенор-стрит, остаться одному, ехать домой; облегчением  даже  стало,
когда он добрался до Фонтли, увидеть вытертый ковер,  вылинявший  ситец,
кресло, покрытое  парчой  настолько  старой,  что  она  расползалась  от
прикосновения. Не было никаких современных  удобств,  никаких  ванных  с
зеркалами,    никаких    патентованных    масляных     ламп,     никаких
усовершенствованных  закрытых  духовок  в  кухне;  вода  накачивалась  в
судомойню, нагретая  в  огромном  медном  котле,  подавалась  в  спальни
бидонами, все помещения, кроме кухни, где висела,  черня  потолок  своей
копотью, масляная лампа, освещались свечами. Дом на Гросвенор-стрит  был
залит светом, потому что мистер Шоли установил  масляные  лампы  даже  в
спальнях; но в Фонтли до тех пор, пока во всех настенных канделябрах  не
зажигали свечей, оставались мили сумрачных коридоров, и человек  шел  по
ним с единственной свечкой до кровати, оберегая ее пламя от сквозняков.
   Вдовствующая    годами    пыталась    уговорить    пятого     виконта
отреставрировать Фонтли, справедливо полагая, что его обветшалость - это
позор; и Адам, вернувшись сюда с Пиренейского полуострова, всем  сердцем
с  ней  согласился;  но,  когда  он  сбежал  от  диванного  великолепия"
городского дома, все неудобства Фонтли показались ему восхитительными, и
он бы враждебно отнесся даже к предложению заменить обтрепанный  коврик,
о который цеплялся каблуками. Он не вполне это сознавал, но в его голове
жила  ревнивая  решимость  никогда  не  допустить,   чтобы   руки   Шоли
прикоснулись к его дому: обветшалость не разрушала его обаяния, а золото
Шоли уничтожило бы его в мгновение ока.
   Но его терпимое отношение к упадку не распространялось на его  землю.
Здесь он желал любого современного усовершенствования, какого только мог
добиться. Он мог позволить себе дурацкие сантименты в отношении  драного
коврика, но не тратил их на плохо осушаемое поле, на устаревший плуг или
обваливающийся домик работника; и, если  бы  мистер  Шоли  разделял  его
любовь к земле,  он,  возможно,  захотел  бы  вступить  с  ним  в  некое
партнерство, поступившись гордостью ради своих акров.  Но  мистер  Шоли,
завороженный механическими приспособлениями, не питал никакого  интереса
к сельскому хозяйству. Рожденный в трущобах, выросший в  городе,  он  не
приобрел никаких фермерских традиций и не унаследовал  никакой  любви  к
земле. Это было выше его понимания - как можно хотеть жить где-то, кроме
Лондона. Но он знал, что шишки (как он  выражался)  владели  загородными
имениями; и, поскольку имение весьма  прибавляло  шишке  веса,  ценность
Адама в его  глазах  значительно  возросла,  когда  он  узнал  от  лорда
Оверсли, что тот владеет обширным поместьем в Линкольншире и  особняком,
который фигурировал  во  всех  путеводителях  по  стране.  Лорд  Оверсли
говорил о Фонтли с благоговением. Мистер Шоли придерживался  не  слишком
высокого мнения о старине, но знал,  что  шишки  придают  этому  большое
значение, и,  безусловно,  было  предпочтительнее,  чтобы  Дженни  стала
хозяйкой старинного поместья. На  его  взгляд,  это  означало  роскошную
резиденцию, расположенную в обширном  саду  с  такими  украшениями,  как
декоративные водоемы, статуи и греческие храмы, и это  все  должно  было
быть окружено парком. Если бы он поразмыслил над этим делом, то посчитал
бы, что к особняку должна прилегать ферма, удовлетворяющая хозяйственные
нужды, но то, что владелец должен обременять себя заботами по управлению
ею, он нашел бы абсурдным и даже неподобающим. Что  касается  остального
хозяйства,  он  знал,  что  в  сельскохозяйственном  районе  оно  должно
состоять в основном из ферм, которые сдавали  арендаторам  и  с  которых
владелец получал большую часть своих средств. По  его  мнению,  это  был
скудный  источник  дохода.  Никто  не  убедил  бы  мистера   Шоли,   что
фермерством создаются целые состояния: насколько он знал, это был  такой
же ненадежный бизнес, как и спекуляции на бирже. В любом случае это было
занятие не для милорда - вмешиваться в подобные дела; то, что нужно было
делать, делалось его доверенным лицом.
   - Джентльмены, - сказал мистер Шоли, подразумевая, что перед ним один
из них, - не имеют права быть фермерами.
   Уильям Сидфорд, управляющий, тоже был не вполне уверен, что  одобряет
интерес Адама  к  тому,  что  никогда  не  интересовало  его  беспечного
родит