Похоже, мне везет, - заметил он. - Я поставлю красавицу против ваших имений, Маркем.
     Сэр Грегори со смехом покачал головой.
     - Ну, нет! Оставьте ее себе!
     - Я так и поступлю, мой милый. Она не в вашем вкусе. Я даже не вполне уверен, в моем ли.
     Вытащив табакерку, он протянул ее хозяину дома. Остальные, увидев, что их насмешки не достигли цели, заговорили о другом.
     За вечер его милость выиграл три тысячи гиней: две в карты и одну в кости, проиграл своего великолепного серого и снова отыграл его у Уайлдинга, которому тот достался. Он ушел в три утра вместе с Фортескью: оба были совершенно трезвы, хотя герцог выпил немалое количество бургундского, а пунша столько, сколько другому не выпить без серьезных последствий.
     Когда лорд Эйвон закрыл за ними дверь, Трейси повернулся к своему другу:
     - Пройдемся, Фрэнк?
     - Раз нам по пути - конечно, - ответил тот, беря герцога под руку. - По Брок-Стрит и через Серкус будет короче.
     Некоторое время они шли молча. Минуя стоявшего у дверей лакея, Фортескью добродушно пожелал ему доброй ночи и получил порядком подпитой ответ. Герцог не сказал ничего. Фрэнк внимательно вгляделся в его лицо.
     - Вам сегодня везло, Трейси.
     - Немного. Я надеялся, что смогу целиком вернуть проигрыши прошлой недели.
     - Наверное, у вас долги?
     - Похоже на то.
     - Большие?
     - Милый мой, я понятия не имею - и не хочу! Пожалуйста, не надо проповеди!
     - Не будет. По этому поводу я уже сказал все, что мог.
     - И не раз.
     - Да, много раз. И это на вас не оказало никакого действия - словно я и не говорил.
     - Еще меньшее.
     - Наверное. Мне жаль, что вы такой - ведь где-то в вас таится доброе, Трейси.
     - Что за причудливая логика привела вас к этому умозаключению?
     - Ну, - со смехом сказал Фортескью, - в самых плохих людях, как правило, остается что-то хорошее. Этим и руководствуюсь, ну и вашим добрым отношением ко мне.
     - Было бы интересно узнать, когда это я был к вам добр - если не считать того раза, когда мне пришлось научить вас не соваться в мои дела.
     - Я не имел в виду того случая, - последовал сухой ответ. - Я расцениваю его иначе. Я говорил о благих намерениях.
     - Сильнее, чем этими словами, себя не осудишь, - спокойно заметил его милость. - Но мы отклонились от темы. Когда я был к вам добр?
     - Вы прекрасно знаете. Когда вытащили меня из этой отвратительной долговой ямы.
     - Теперь вспомнил. Да, это действительно был добрый поступок. Интересно, почему я его совершил?
     - Вот и я хотел бы знать.
     - Надо полагать, я испытывал к вам некую приязнь. Определенно, я не сделал бы такого больше ни для кого.
     - Даже для собственного брата! - резко сказал Фрэнк.
     Они пересекли Серкус и шли теперь по Гей-Стрит.
     - Для него в последнюю очередь, - флегматично отозвался герцог. - Вы вспомнили трагедию, которую разыграл Эндрю? Забавно, правда?
     - Несомненно, такою вы ее и увидели.
     - Да. И хотел растянуть удовольствие, но мой досточтимый зять пришел на помощь этому юному глупцу.
     - А вы бы ему помогли?
     - Боюсь, что в конце концов помог бы.
     - По-моему, у вас что-то с головой! - воскликнул Фортескью. - Я не могу понять вашего странного поведения.
     - Мы, Бельмануары все полусумасшедшие, - нежно отозвался Трейси, - но, боюсь, что я - так просто "средоточие зла".
     - Я отказываюсь в это верить! Вы показали, что можете быть другим! Вы же не пытаетесь отыграть у меня все мое имущество - так почему же вы так поступаете со всеми юными неудачниками?
     - Видите ли, ваше имущество столь невелико... - попытался оправдаться герцог.
     - И не издевайтесь надо мной так отвратительно! Почему?
     - Потому что мне почти никогда этого не хотелось. Вы мне нравитесь.
     - Гром и молния! Но вам же должен нравиться кто-то еще, кроме меня!
     - Что-то не припомню. Да и то, не сказать, чтоб боготворил землю, по которой вы ступаете. Но мысли о моих братьях вызывают у меня отвращение. Я любил немало женщин и, несомненно, буду любить еще многих...
     - Нет, Трейси, - прервал его Фортескью, - вы никогда в жизни не любили женщины. Это бы могло вас спасти. Я говорю не о плотской страсти, которой вы предаетесь, а о настоящей любви. Ради Бога, Бель-мануар, ведите пристойную жизнь!
     - Пожалуйста, не расстраивайтесь, Фрэнк. Я этого не стою.
     - Я считаю, что стоите. Я не могу не думать, что если бы вас любили в детстве... Ваша мать...
     - Вы когда-нибудь видели мою мать? - лениво осведомился его милость.
     - Нет. Но...
     - А сестру мою видели?
     - Э-э... да...
     - В ярости?
     - Право, я...
     - Потому что если вы видели ее, вы видели и мою мать. Только она была еще в десять раз более несдержанной. Право, милая компания собиралась у нас дома!
     - Я понимаю.
     - Боже! Да вы уж не жалеете ли меня? - презрительно воскликнул Трейси.
     - Жалею. Это нахальство с моей стороны?
     - Милый мой Фрэнк, когда я начну себя жалеть, тогда и вам можно будет. А пока...
     - Когда придет этот день, я вас больше жалеть не буду.
     - Очень глубокомысленно, Фрэнк! По-вашему, я окажусь на пути к возрождению? Премилое заблуждение. К счастью, этот счастливый момент еще не настал и, думаю, вообще не настанет. Похоже, мы пришли.
     Они оказались у дома, где остановился Фортескью. Повернувшись, он схватил своего друга за плечи:
     - Трейси! Бросьте эту вашу безумную жизнь! Бросьте женщин и вино, и чрезмерный азарт! Поверьте мне: когда-нибудь вы зайдете слишком далеко и погубите себя!
     Герцог высвободился.
     - Мне чрезвычайно не нравится, когда меня хватают на улице! - пожаловался он. - Наверное, у вас по-прежнему благие намерения. Старайтесь справиться с этой слабостью.
     - Интересно, вы хоть догадываетесь, насколько оскорбителен ваш тон, Бельмануар? - твердо спросил Фортескью.
     - Естественно. Иначе я не сумел бы так его отточить. Но я вам благодарен за добрый совет. Уверен, что вы не обидетесь, если я ему не последую. Я предпочитаю кривую дорожку.
     - Видимо, - вздохнул его друг. - Раз вы не желаете встать на узкий и прямой путь, мне остается только надеяться, что вы глубоко и искренне полюбите, и что ваша дама спасет вас.
     - Я сообщу вам, если это случится, - пообещал его милость. - А теперь спокойной ночи!
     - Спокойной ночи, - на его низкий поклон Фрэнк ответил отрывистым кивком. - Увидимся завтра... а точнее, сегодня утром... в банях.
     - Довлеет дневи злоба его, - с улыбкой ответил герцог. - Спите спокойно, Фрэнк!
     Он насмешливо махнул рукой в знак прощания и перешел улицу, направляясь к своему дому, находившемуся как раз напротив.
     - И, полагаю, вы будете спать спокойно, как если бы совесть ваша была чиста и вы не приложили все силы, чтобы разрушить привязанность единственного друга, - горько сказал Фрэнк в темноту. - Проклятье, Трейси, какой же вы негодяй! - Он поднялся по ступеням к парадной двери и засунул ключ в скважину. На противоположной стороне улицы хлопнула дверь, и он оглянулся. - Бедняга Дьявол! - проговорил он. - О, бедняга Дьявол!

ГЛАВА 8
Не рой другому яму

     Джон Карстерз провел ничем не примечательную зиму. Он продолжал свои грабежи, но совершил две серьезные ошибки - не с точки зрения разбойника, а с точки зрения джентльмена. Во-первых, он остановил богатый экипаж, в котором оказались две дамы, их горничная и драгоценности, а во второй раз в большой дорожной карете сидел старый джентльмен, отвага которого намного превосходила его физическую силу. В первом случае милорд комично опешил и поспешно скрылся, пробормотав наивные извинения. Старый джентльмен во втором эпизоде бросил ему столь храбрый вызов, что он невольно протянул ему один из своих пистолетов. Старый джентльмен до того поразился, что уронил его на землю, где тот и выстрелил, не причинив никому вреда и подняв облако пыли и дыма. Карстерз нижайше попросил у него прощения, помог ему взобраться в экипаж и отъехал прежде, чем изумленный мистер Данбер успел опомниться.
     Грабежи шли явно не по правилам науки, поскольку Карстерз не мог заставить себя запугивать стариков и женщин. Оставались пожилые да молодые джентльмены. Одному из них Джек предложил сразиться за обладание драгоценностями. И его предложение было немедленно принято, поскольку джентльмен, обладая немалым чувством юмора, возможно, усмотрел в этом шанс спасти свое имущество. Он немедленно потерпел поражение, но Карстерза так пленил один, особенно ловкий, выпад противника, что он отказался от половины добычи, и они разделили содержимое шкатулки с драгоценностями - причем предприимчивый джентльмен сохранил наиболее ценную часть и отдал Джеку надоевшие побрякушки. Они расстались друзьями, так что Карстерз только-то и попрактиковался в фехтовании.
     Когда наступил май, он объезжал западную часть Суссекса, за Мидхерстом, не потому, что считал эту область прибыльной, а потому что знал и любил эти места. Однажды к вечеру в конце месяца он весело въехал в одну из деревенек, приютившихся среди холмов, и направился по главной улице к гостинице "Георг", где остановился и спешился. На зов вышел, хромая, старый конюх, с неизменной соломинкой во Рту и, как следует разглядев приезжего и его лошадь, нашел их достойными своего внимания и поэтому выступил вперед, заметив, что денек был приятный. Карстерз согласился. Со своей стороны он сообщил, что и завтра день будет неплохой, судя по закату. На это конюх ответил, что он лично на красные закаты не полагается, и таинственно добавил, что на его взгляд, нет ничего более обманчивого. Видывал он такие красные закаты, краснее не бывает, а все-таки на следующий день шел дождь. Взять лошадь приезжего?
     Карстерз покачал головой.
     - Нет, благодарю. Я задержусь всего на несколько минут. Вот только ей, наверное, хочется пить - а, Дженни?
     - Воды, сэр?
     - Да, для нее. Я же предпочту кружку вашего домашнего эля. Стой, Дженни! - он повернулся и стал подниматься по ступеням гостиницы.
     - Вы ее оставляете здесь, сэр, - одну? - спросил удивленно конюх.
     - Да, а что? Она у меня смирная.
     - Ну, как сказать! По мне, так рискованно оставлять лошадь, да еще игривую, одну на дороге. Вы не привяжете ее к столбу, хозяин?
     Карстерз посмотрел на него, опершись на перила.
     - Нет, она на такое обхождение обидится, так ведь, Дженни?
     Дженни игриво тряхнула головой, как бы в знак согласия. Конюх почесал в затылке, переводя взгляд с лошади на ее владельца.
     - Похоже, она понимает, что вы говорите, сэр.
     - Конечно, понимает! Я же сказал, что она смышленная леди. Если я ее позову, она поднимется ко мне по ступенькам и ни одному конюху во всем христианском мире не остановить ее.
     - Не надо этого делать, сэр! - попятился от лошади старик. - Она, верно, очень любит вас?
     - Она и тебя немного полюбит, если ты дашь ей напиться, - напомнил Джек.
     - Да, сэр, сию минуту, сэр, - и беспокойно оглядываясь через плечо на совершенно спокойную лошадь, он исчез во дворе.
     Когда Карстерз с кружкой эля в руке вышел из гостиницы и сел на скамью у стены, лошадь жадно пила из ведра, которое держал перед ней старый конюх.
     - Замечательная лошадь, сэр, - заметил тот тщательно осмотрев ее стати.
     Карстерз вежливо кивнул, глядя на Дженни полузакрытыми глазами.
     - Я думаю так всякий раз, когда смотрю на нее, - сказал он.
     - Мне кажется, она быстрая. Пробовали на скачках?
     - Нет. Но скорость у нее неплохая.
     - Никаких дурных привычек?
     - Господи, нет, конечно.
     - Не лягает?
     - Меня - нет.
     - Они всегда знают, с кем можно, а с кем нет.
     Джек осушил кружку и, поставив ее на скамью, встал.
     - Ей в голову не придет лягнуть друга. Дженни!
     Конюх смотрел, как она подошла к хозяину, кокетничая и шутливо отступая. На лице старика появилась улыбка.
     - Чистое удовольствие смотреть на нее, ей-Богу, - сказал он и получил гинею от Джека, которому никогда не надоедало слышать похвалы своей любимой Дженни.
     Карстерз вспрыгнул в седло, кивнул на прощанье конюху и медленно поехал по улице, которая переходила в типичный суссекский проселок, где он пустил Дженни рысью вдоль неровных живых изгородей, сладко пахнувших цветами и весной, и мирных полей, расстилавшихся по обе стороны, постепенно переходящих в холмы, едва различимые в темноте долин. Вечер был необычайно тих: дул нежный западный ветер и на потемневшем небе уже показалась луна.
     Некоторое время ему не встречалось ни души, и когда почти через час кто-то показался на дороге, это был всего лишь крестьянин, возвращающийся к ужину после долгого дня, проведенного в поле. Джек приветливо поздоровался с ним и смотрел вслед, когда тот пошел по дороге, напевая.
     Больше не встретился никто. В быстро сгущавшейся темноте миля пролетала за милей. Он нахмурился задумавшись.
     Странно, но в этот вечер мысли его вернулись ко дням безденежья во Франции. Он решительно отбросил прочь это темное время, стремясь забыть его, но все-таки бывали дни, когда он, помимо воли, мысленно возвращался к нему.
     Стиснув зубы, он вспомнил дни, когда он, графский сын, преподавал фехтование в Париже, чтобы не умереть с голоду...
     Он вдруг резко расхохотался, и при этих необычных звуках лошадь испуганно прянула в сторону. Хозяин не обратил на это внимания, и она ускорила шаг, легко встряхнув головой...
     Он вспоминал о том, как он, экстравагантный Джон, экономил и скупердяйничал, ограничивая себя во всем, чтобы выжить; как поселился в одном из беднейших кварталов, без друзей, без имени.
     Потом с горечью он вспомнил то время, когда начал пить, пил много и часто, и дошел до самого края открывшейся перед ним пропасти.
     Затем, известие о смерти матери... Джон отогнал это воспоминание. Даже теперь оно вызывало в нем прежнюю боль и бессильный гнев.
     Он мысленно вернулся в Италию. На оставшиеся гроши он добрался до Флоренции, а оттуда все дальше к югу, усваивая по дороге новые тонкости искусства фехтования.
     Перемена обстановки и общества вновь подняли его дух. К нему вернулось прежнее легкомыслие. Он начал играть на те небольшие средства, которыми располагал. На этот раз ему повезло, он удвоил, утроил и учетверил содержимое своего кошелька. Именно тогда он встретил Джима Солтера, которого нанял слугой. Это был первый друг, которого он нашел с тех пор, как покинул Англию. Они вместе путешествовали по Европе. Джон играл, а Джим вел счет деньгам. Благодаря этому Джон не разорился - ведь ему не всегда везло: бывали дни, когда он проигрывал с ужасающей последовательностью. Но Джим ревниво сберегал его выигрыши, и на жизнь им всегда хватало.
     Наконец тоска по Англии и англичанам стала настолько острой, что Джон решил вернуться. Но он обнаружил; что в Англии все было не так, как за границей. Здесь его остро заставили почувствовать себя изгоем. Жить в Лондоне под чужим именем, как ему хотелось бы, оказалось невозможно: слишком многие знали Джона Карстерза и узнали бы его. Он понял, что обречен на жизнь отшельника или... И тут ему пришла идея стать разбойником. Он понимал, что отшельническая жизнь вовсе не подходила его темпераменту, а свободная, полная приключений жизнь человека с большой дороги казалась привлекательной. Приобретение лошади - он шутливо назвал ее Дж. Третья - положило конец сомнениям. Он взял на себя роль благородного разбойника, путешествующего по любимому югу. Впервые после отъезда из Англии, он почувствовал себя счастливым. Постепенно к нему вернулись юность и живость, которых не уничтожили все треволнения.
     Клип-клип, клип-клип... Он резко придержал лошадь, прислушиваясь. На песчаной дороге раздавался стук копыт и шум колес.
     К этому времени вышла луна, но она скрывалась в облаках, и было довольно темно. Тем не менее Джек ловкими пальцами надел маску и надвинул на глаза шляпу. Уши его свидетельствовали, что экипаж, каким бы они ни был, направлялся к нему, так что он выехал на середину дороги, вынул пистолет и выжидал, устремив взгляд на поворот дороги.
     Лошади приближались, и вот уже показалась коренная. Карстерз, разглядев обычный дорожный экипаж, прицелился.
     - Стой, или я стреляю!
     Ему пришлось повторить приказание дважды, прежде чем его услышали, и выехать из тени, отбрасываемой живой изгородью.
     Экипаж остановился, и кучер наклонился посмотреть, кто это приказывает ему остановиться в такой повелительной манере.
     - Что тебе надо? Кто ты? В чем дело? - закричал он сердито, и тут увидел наставленный на него пистолет.
     - Бросай оружие!
     - У меня ничего нет, черт тебя побери!
     - Честное слово? - Джек сошел с лошади.
     - Да. И жалко, что нет, а то черта с два я бы его отдал.
     В то же мгновенье дверь экипажа открылась и на дорогу легко выпрыгнул джентльмен. Карстерз разглядел его. Это был рослый человек, державшийся непринужденно и свободно.
     Милорд поднял пистолет.
     - Стоять! - приказал он грубо.
     Луна кокетливо выглянула из облака, чтобы пролить свой свет на небольшую компанию и посмотреть, в чем дело. Лицо проезжающего было в тени, а пистолет Джека на свету. К его дулу и присматривался джентльмен, держа одну руку в кармане плаща, а другой сжимая небольшой пистолет.
     - Мой милый друг, - сказал он с ирландским акцентом, - может быть, вам неизвестно, что пистолет, которым вы угрожаете, не заряжен? Не шевелись! Ты у меня на мушке!
     Рука Джона опустилась и пистолет упал на землю. Но его поразила не удивительная оплошность Джима, а нечто гораздо более необычайное. Голос принадлежал джентльмену, которою шесть лет назад он почитал своим самым близким после Ричарда другом.
     Человек слегка шевельнулся, и лунный свет осветил его лицо. Стали видны крупный нос, добродушный рот и ленивые серые глаза. Майлз! Майлз О'Хара! Впервые Джек не посчитал положения забавным. Чудовищно, что старого друга довелось встретить в таком обличье, и более того, не смея себя выдать. Его охватило непреодолимое желание сорвать маску и сжать руку Майлза. Он с трудом подавил его и прислушался к тому, что говорил О'Хара.
     - Если дашь честное слово, что не предпримешь попыток к бегству, буду весьма признателен. Но если шевельнешься, стану стрелять.
     Джон безнадежно махнул рукой. Он был ошеломлен: все было так нелепо! Майлз будет потом смеяться. Он похолодел. Не будет никакого потом! Майлз никогда ничего не узнает. Его передадут властям, и Майлз никогда не узнает, что помог Джеку Карстерзу взойти на эшафот. Возможно, и это его не встревожило бы, ведь он, Джек, был так опозорен. Если он и рискнет всем, назовет себя, Майлз может с отвращением отвернуться от него, - Майлз, который никогда не унизился бы до бесчестного поступка! Карстерз чувствовал, что вынес бы все, что угодно, но только не презрение этого человека.
     - Не говори мне, что ты немой. Я слышал, как ты кричал. Дашь мне честное слово, или тебя связать?
     Карстерз взял себя в руки, и сжав зубы, уступил неизбежному. Бежать было невозможно. Майлз выстрелит, можно не сомневаться, маска будет сорвана и его друг узнает, что Джек Карстерз был просто разбойником с большой дороги. Что бы ни случилось, этого не должно быть, ради имени, ради Ричарда. Поэтому он спокойно протянул руки.
     - Да, я даю вам слово, но вы можете связать меня, если хотите.
     Это был его притворный голос, грубый и совершенно непохожий на его собственный.
     Но глаза О'Хара устремились на протянутые к нему изящные белые пальцы. По своей обычной небрежности Джек забыл испачкать руки. Это были руки аристократа: белые и тщательно ухоженные.
     Майлз обхватил его запястья своими крупными Руками и повернул руки ладонями кверху.
     - На редкость белые руки для человека твоей профессии, - протянул он и сжал их крепче, когда Джек попытался их отнять. - Нет, подожди. А теперь садись в экипаж, приятель.
     Минуту Джек медлил.
     - А моя лошадь? - спросил он, и О'Хара услышал в его голосе тревогу.
     - Можешь о ней не бес