него было денег столько, сколько бы он ни пожелал. Милорд ему ни в чем не отказывал!
     - Да, некстати, некстати... Но придется с этим мириться. Где Дик?
     - Не знаю. Ты у нас отобедаешь, Трейси?
     - Спасибо. Буду счастлив.
     - Да-да... Ах, ну до чего же приятно снова тебя видеть! Я скоро приеду в Эндовер. Ты разрешишь мне погостить несколько дней?
     - Вопрос, разрешит ли тебе Ричард так долго оставаться в моем пагубном обществе?
     - Ричард никогда не остановит меня, Трейси! - гордо ответила она. - Он не смог бы. Ах, почему я не могу любить его сильнее? Почему я не привязана к нему хотя бы, как к тебе?
     - Милая Лавиния, как и все Бельмануары, ты любишь в первую очередь себя, а потом - человека, который сильнее тебя. А этого - увы! - у Ричарда пока нет.
     - Но я ведь люблю Ричарда. Люблю, люблю! И все же...
     - Вот именно: "и все же". Великая страсть пока не коснулась тебя, милочка, и ты полностью поглощена собой.
     - Поглощена собой! Как сурово.
     Да нет, не слишком. Ты занята исключительно собой, собственными удовольствиями, собственным характером, собственным чувствами. Если бы ты могла немного отодвинуть себя на задний план, ты была бы спокойнее и гораздо более довольна своей жизнью.
     - Как ты смеешь, Трейси! А как насчет тебя самого? Ты что, такой самоотверженный?
     - Ничуть. Я совершенно такой же. Я просто заметил, что ты была бы счастливее, если бы могла немного осадить свое "я".
     - Тебе бы следовало самому это сделать!
     - Милая Лавиния, когда я почувствую необходимость стать счастливее, я обязательно это сделаю. А сейчас я вполне доволен.
     - Противный! - пожаловалась она. - И ты надо мной насмехаешься.
     - Молю, прими мои глубочайшие извинения! Ты приедешь в Эндовер, если достойный Ричард позволит.
     Ее лицо просветлело, как по волшебству.
     - Ах, Трейси! Мне так хочется снова повеселиться! Я теперь не принимаю - из-за траура! Но когда я окажусь в Эндовере... О, мы ни о чем не будем думать, и я смогу закатывать сцены, не думая, что кому-то от этого плохо! Ах, идем к Дику - немедленно, немедленно!
     Он не спеша поднялся на ноги.
     - Могу представить, как ты испытываешь терпение Ричарда, - заметил он. - К счастью, твоя импульсивность меня нимало не тревожит. Идем искать Ричарда.
     На середине парадной лестницы она заметила мужа и бросилась ему навстречу.
     - Ричард, а я шла тебя искать! Трейси пригласил меня на неделю в Эндовер: он собирается позвать гостей, и будут вечера - и развлечения! Ты разрешишь мне поехать? Скажи "да", Дикки, скажи "да" - скорее!
     Карстерз поклонился его милости, который наблюдал за ними со ступенек. Тот ответил преувеличенно низким поклоном. Карстерз взглянул в личико жены.
     - Так рано, Лавиния? - запротестовал он, указывая на ее траурное платье. Она нетерпеливо оттолкнула его руку:
     - Ах, Дикки, ну какая разница? Какое это имеет значение? Я же не прошу, чтобы ты ехал...
     - Да, - отозвался он с полуулыбкой, - я это заметил, милая.
     - Нет-нет! Я не хотела тебя обидеть - ты не должен так думать! Ты ведь так не думаешь, правда, Дик?
     - Нет, - вздохнул он.
     - Хороший Дикки! - Она потрепала его по щеке, задабривая. - Так значит, ты позволишь мне ехать... Ах, да-да, ты должен меня послушать! Ты же знаешь, как я здесь скучаю и капризничаю - потому что мне нужна перемена и я хочу ехать в Эндовер. Я хочу ехать!
     - Да, дорогая, знаю. Но еще не прошло и шести недель со смерти моего отца, и, по-моему, пока не стоит...
     - Ну пожалуйста, Дик, пожалуйста! Пожалуйста, не надо мне запрещать! Я так огорчусь! Ах, ты ведь не будешь таким нехорошим? Ты не запретишь мне ехать?
     - Я прошу тебя не ехать, Лавиния. Если тебе нужна перемена, я отвезу тебя в Бат - или куда захочешь. Не надо причинять мне боль - не езди сейчас в Эндовер.
     - В Бат! В Бат! На что мне Бат, когда не сезон! Ах, очень мило, что ты предложил, но я хочу в Эндовер! Я хочу повидаться со всеми старыми друзьями. И я хочу уехать от всего, что здесь... Здесь все так мрачно после... после кончины милорда!
     - Дорогая моя, ну, конечно, ты уедешь... но если бы только ты помнила, что ты в трауре...
     - Но я именно об этом и хочу забыть! Ах, Дикки, ну не надо, не надо, не надо быть нехорошим!
     - Хорошо, милая. Если тебе необходимо ехать - поезжай.
     Она радостно захлопала в ладоши.
     - Ах, спасибо, Дикки! И ты на меня не сердишься?
     - Нет, милая, конечно, не сержусь.
     - Ах! Вот теперь я счастлива! Какой ты милый, Дикки... Но признайся: ты втайне рад избавиться от меня на неделю! Ведь правда? - В высшей степени довольная, она развернула веер и состроила из-за него глазки. Ричард невольно улыбнулся.
     - Боюсь, что буду очень по тебе скучать, милая.
     - Ах! - Она опустила веер. - Но подумай, как ты будешь ждать встречи со мной, а я-с тобой.. Да я буду так рада вернуться в конце недели, что потом много месяцев буду хорошей!
     Лицо у него просветлело, и он сжал ее руки.
     - Дорогая, если бы я знал, что ты будешь по мне скучать!..
     - Ну, конечно, я буду по тебе скучать, Дик... Ах, поосторожнее с моими платьями. Я буду по нему скучать - правда, Трейси?
     Ричард внезапно вспомнил о присутствии шурина. Он повернулся и подошел к нижней ступеньке.
     - Так вы намерены отнять у меня жену? - улыбнулся он.
     Трейси неспешно спустился, открывая табакерку.
     - Да, мне нужна хозяйка дома. И мне удалось... - он сделал небольшую паузу -...убедить ее почтить Эндовер своим присутствием. Мы будем иметь удовольствие в какой-то момент увидеть там и вас?
     - Спасибо, нет. Вы должны понять, что у меня нет тяги к развлечениям, которых так жаждет моя бедная Лавиния.
     Герцог чуть поклонился, и все трое вышли на террасу.
     Лавиния смеялась и болтала - такой Ричард не видел ее уже много дней. Она была душой их маленького общества за обедом: мило кокетничала с мужем и изо всех сил старалась ему во всем угодить. Она добилась своего, поэтому была довольна всем светом: даже вино, пролитое на новое шелковое платье, не вывело ее из себя.

ГЛАВА 6
Бит: Куин-сквер, 26

     Осень и зима прошли: спокойно, и в апреле Карстерзы оказались в Бате, куда леди Лавиния уговорила мужа поехать, несмотря на его желание вернуться в Уинчем к Джону. Самой ей не хотелось оставаться с ребенком и было достаточно того, что Ричард изредка ездил в Уинчем убедиться, что у мальчика все в порядке.
     В целом она приятно провела зиму: ей удалось убедить Ричарда открыть Уинчем-Хаус на Мейфэр. В этом лондонском особняке графа она устроила несколько весьма успешных раутов и карточных вечеров для избранных. У нее была масса поклонников, и ничто так не радовало ее тщеславное сердечко, как мужское восхищение. Каждый раз, приходя домой, Кар-стерз спотыкался о какого-нибудь нового ухажера, но поскольку все они относились к категории, которую он презрительно именовал комнатными собачонками, его не мучила ревность, и он терпеливо сносил их присутствие. Он видел, что Лавиния счастлива, и время от времени, когда чувствовал особое раздражение, напоминал себе, что это - самое главное.
     Единственное, что выводило Лавинию из себя, так это потребность в деньгах. Не то, чтобы ее ограничивали или отказывали ей в чем бы то ни было (в пределах разумного), - но ее желания не признавали пределов разумного. Она могла потребовать новый городской экипаж с бледно-голубой обивкой не потому, что старый пришел в негодность или обветшал, а потому, что ей надоели малиновые подушки. Или вдруг позарез оказывалась нужна какая-нибудь новая и, обычно, баснословно дорогая безделушка, но, обретенная, она уже через неделю теряла всякий интерес.
     Безропотно Ричард покупал комнатных собачонок, арапчат, драгоценности и бесчисленные пустячки, за которые она вознаграждала его ярчайшими улыбками и нежнейшими ласками. Но когда она потребовала, чтобы он обставил Уинчем-Хаус в придворном французском стиле, выкинув всю мебель времен королевы Анны, гобелены и бессчетные старинные украшения, невероятно прекрасные и ценные, он запретил ей это с твердостью, изумившей ее. Ради каприза он не станет портить дом Джека. Ни уговоры, ни слезы не имели действия, а когда она попробовала дуться, Ричард так резко отчитал ее, что она испугалась - и замолчала.
     Целую неделю она думала и мечтала только о позолоченных французских креслах, а потом внезапно (как это всегда с ней бывало) прихоть оставила ее, и она обо всем забыла. Ее счета у модисток были колоссальными и стоили Ричарду немало бессонных ночей, но она всегда так очаровательно раскаивалась, что у него не хватало духа сердиться: в конце концов, думал он, уж лучше тратить деньги на ее наряды, чем на наряды ее братьев. Она была с ним то страстной, то холодной: сегодня очаровывала его прелестными комплиментами, назавтра раздраженно огрызалась, когда он к ней обращался.
     В начале сезона он послушно сопровождал ее на рауты и маскарады, но вскоре она начала выезжать либо с Эндрю, либо с Робертом - оба были в Лондоне, и она предпочитала их небрежное сопровождение заботливости Ричарда. Трейси редко появлялся в городе больше, чем на несколько дней, и Карстерзы виделись с ним мало, к великому облегчению Ричарда. Карстерзу не нравился полковник лорд Роберт Бельмануар, но герцог был поистине непереносим своим влиянием, которое имел на Лавинию. Ричард страшно ревновал ее, и порой, когда Эндовер навещал Лавинию, не без труда принуждал себя к вежливости. Его проницательная милость вскоре это заметил и забавлялся, разжигая его неприязнь: поощрял расточительность Лавинии и неукоснительно виделся с ней, всякий раз оказываясь в Лондоне.
     Карстерз никогда не знал, когда можно ждать его: он появлялся в городе и исчезал без всякого предупреждения. Никому не было известно, где он находится, и никого уже не удивляла возможность увидеть его в Лондоне, когда согласно всем сведениям, ему следовало быть в Париже. Все только пожимали плечами, переглядывались и бормотали: "Дьявол Бельмануар", гадая, в какую новую интригу он ввязался.
     Так что Ричард не огорчился, когда миледи внезапно надоел Лондон и ее потянуло в Бат. Он втайне надеялся, что она захочет вернуться в Уинчем, но когда она не высказала такого желания, и он, подавив тоску по дому, запер лондонский дом и увез ее со всем багажом в Бат, где и устроил на Куин-Сквер в одном из самых элегантно обставленных домов города.
     Леди Лавиния поначалу была счастлива снова оказаться в Бате, очарована домом и в восторге от новой французской модистки, которую нашла.
     Но счета от модисток оказались чудовищно велики, а гостиная - слишком мала, чтобы устраивать рауты по ее вкусу. Воздух действовал на нее слишком расслабляюще, и у нее начались постоянные припадки ипохондрии, равно неприятные и для домашних, и для нее самой. Когда она поздно ложилась, голова у нее болела так, как никогда в Лондоне, и от сырости она простужалась. Кроме того, появление некоей привлекательной и чрезвычайно богатой вдовушки доставило ей немало горьких часов, заметно испортив настроение.
     Однажды днем она лежала на кушетке в своей бело-золотой гостиной (увы, увлечение французской мебелью уже прошло!) с нюхательными солями в руке и настоящей головной болью, когда открылась дверь, и в комнату вошел Трейси.
     - Боже правый! - слабым голосом проговорила она, откупоривая флакончик с солями.
     Его милость появился впервые со времени ее переезда в Бат, и она еще не забыла обиду из-за того, что он вежливо отклонил присланное ею приглашение. Он склонился над протянутой ему вялой рукой, а потом осмотрел Лавинию с ног до головы.
     - Я сожалею о том, что нашел тебя нездоровой, моя дорогая сестра, - любезно проговорил он.
     - Это пустяки. Всего лишь глупая мигрень. Я никогда не бываю здесь здорова, этот дом такой душный, - капризно отозвалась она.
     - Тебе бы следовало попить воды, - сказал он, разглядывая в лорнет кресло, на которое она ему указала. - У него неустойчивый вид, дорогая, я, наверное, предпочту кушетку, - и он уселся на маленьком диванчике.
     - Скажи, пожалуйста, сколько ты уже в Бате? - осведомилась она.
     - Я приехал во вторник на прошлой неделе.
     Леди Лавиния возмущенно выпрямилась.
     - Во вторник на прошлой неделе? Так ты здесь уже десять дней - и только сейчас пришел ко мне!
     Казалось, он поглощен изучением белизны своих рук, сиявшей сквозь складки упавших на них кружевных манжет.
     - Да, у меня были другие дела, - холодно ответил он.
     Сборник проповедей, которые пыталась читать леди Лавиния, соскользнул на пол, когда она рывком поправила подушку.
     - И ты пришел ко мне, когда тебе это было удобно? Как ты мог оказаться таким гадким и не приехать по моему приглашению?
     В ее голосе послышались резкие, высокие ноты, говорившие о гневе.
     - Моя милая Лавиния, если ты хочешь демонстрировать свою прискорбную вспыльчивость, я просто уйду, так что будь осторожнее. Я полагал, ты поймешь: общество твоего достойного супруга, каким бы оно ни было благотворным, меня угнетает. И право, меня удивило твое письмо.
     - Ты мог бы приехать ради меня, - досадливо ответила она, снова откидываясь на подушки. - Надо полагать, ты не отходил от этой Моулсли? Ба! Мне кажется вы, мужчины, просто с ума сошли.
     Тут его милость понял истинную причину гнева и неприятно улыбнулся:
     - Так вот что тебя расстроило. А я не мог понять, в чем дело.
     - Нет, не в этом! - вспыхнула она. - И в толк не возьму, с чего это ты так подумал. Что до меня, я не вижу в ней ничего привлекательного, и то, как ей восхищаются мужчины, просто отвратительно! Отвратительно! Но так всегда бывает, когда женщина свободна и богата! Ну! Ну! Почему ты ничего не говоришь? Ты находишь ее прелестной?
     - Сказать по правде, милая, я видел эту леди только мельком. У меня были другие интересы, и я покончил со всеми женщинами, пока. Кроме одной.
     - Я это уже слышала. Думаешь жениться? Боже! Но мне жаль эту девушку!
     Несмотря на издевательский смешок было видно, что она заинтригована.
     Его милость нимало не возмутился.
     - Я не думаю жениться, Лавиния, так что твоя жалость напрасна. Я встретил девушку - почти девочку - и не успокоюсь, пока не добьюсь ее.
     - Господи! Опять какая-нибудь фермерская девица?
     - Нет, милая моя сестра, не какая-нибудь фермерская девица. Леди.
     - Помоги ей Господь! Кто она? Где она живет?
     - Она живет в Суссексе. А кто она - я тебе не скажу.
     - А, как хочешь! Я не умру от любопытства!
     - А-а! - Его губы изогнулись в циничной улыбке, и раздосадованной леди Лавинии безумно захотелось швырнуть в него флакон с нюхательными солями. Но она знала, что злиться на Трейси - хуже, чем бесполезно, поэтому, демонстративно зевнув, с надеждой подумала, что задела его. Если даже она оказалась права, утешения ей это не принесло, он невозмутимо продолжал:
     - Изящней штучки свет не видывал, и готов поклясться, что подо льдом таится огненная кровь!
     - Неужели девушка не растаяла перед вашей милостью? - с напускным изумлением ахнула Лавиния, и была рада увидеть, как он нахмурился.
     Тонкие брови сдвинулись над высокой переносицей, глаза сверкнули, хищные белые зубы закусили чувственную нижнюю губу. Она увидела, как пальцы сжали табакерку, и внутренне ликовала, что ей удалось вывести его из себя. Но радость была недолгой: в следующую секунду расправились брови и пальцы расслабились - он снова улыбался.
     - Сейчас она холодна, - признал он, - но, надеюсь, со временем станет более податливой. - По-моему, Лавиния, я не лишен опыта в том, что касается вашего прекрасного, но капризного пола.
     - Не сомневаюсь. И где ты познакомился с этой несговорчивой красавицей?
     - У павильона с минеральным источником.
     - Господи! Опиши ее, пожалуйста.
     - Буду счастлив. Она выше тебя - брюнетка. Волосы у нее как сумеречное облако, и вьются надо лбом и вокруг ушек - чертовски завлекательно. Глаза карие, но в них есть искры чистейшего янтаря, и в то же время они темные и бархатные.
     Миледи поднесла к носику флакон с солями.
     - Но вижу, что надоел тебе. Влюбленный, милая моя Лавиния...
     Эти слова снова заставили ее выпрямиться.
     - Влюбленный? Ты? Чушь! Чушь! Чушь! Тебе неизвестен смысл этого слова. Ты... ты просто рыба, и любви в тебе не больше, чем в рыбе, но и сердце рыбье, и...
     - Умоляю, перестань. Не сомневаюсь, я очень скользкий, но ты, по крайней мере согласишься, что ума у меня побольше, чем у рыбы?
     - О, ума у тебя хватает! - негодовала она. - Ума на злое! Этого не отнимешь!
     - Право, очень мило, что ты...
     - Страсть, которую ты сейчас испытываешь, это не любовь. Это... это...
     - Извини, дорогая, но в настоящую минуту я полностью лишен всяких сильных чувств, так что твои слова...
     - Ах, Трейси, Трейси, я даже с тобой ссорюсь! - отчаянно воскликнула она. - Ах, почему?.. Почему?
     - Ты ошибаешься, дорогая. Это всего лишь обмен комплиментами. Я не буду мешать тебе внести в него свой вклад.
     У нее задрожали губы.
     - Продолжай, Трейси, продолжай.
     - Хорошо. Кажется, я описал ее глаза?
     - С массой скучных подробностей.
     - Я постараюсь быть кратким. Более сладких губок я еще в жизни не видел...
     - А, как ты заметил, опыт у тебя немалый, - пробормотала она.
     Он насмешливо поклонился.
     - В целом она - настоящая норовистая лошадка. Всего только и нужно - подрезать ей крылышки.
     - Разве лошадкам подрезают крылья? Мне всегда казалось...
     - Милая моя Лавиния, ты, как всегда, права: этого не бывает. Позволь поблагодарить тебя за то, что ты поправила мою неловкую метафору.
     - Ах, не стоит благодарности.
     - Вот и не буду. Ее нужно приучить к уздечке. Будет забавно ее приручить.
     - Правда? - она с любопытством смотрела на брата.
     - Чрезвычайно забавно. И я уверен, что это возможно. Я ее добьюсь.
     - А что если она знать тебя не захочет?
     Тяжелые веки вдруг поднялись.
     - У нее не будет выбора.
     Леди Лавиния вздрогнула и выпрямилась.
     - О, Трейси! Неужели ты напрочь лишен совести! - вскричала она. - Может, - издевательски спросила она, - ты намерен похитить эту девушку?
     - Вот именно, - кивнул он.
     Она лишь ахнула от подобного бесстыдства.
     - Боже, да ты с ума сошел! Похитить леди? Не забывай: ты не с деревенщиной дело имеешь! Трейси, Трейси, умоляю тебя, не делай глупостей. Как ты можешь ее похитить?
     - Это милая моя, я пока не решил. Но я не предвижу особых трудностей.
     - Но, Боже милосердный, неужели девочку некому защитить? Братьям? Отцу?
     - Отец есть, - медленно проговорил Трейси, - он был здесь, когда они только приехали. Он не в счет - и, что самое важное, он из тех, кто пресмыкается. Если бы я представился, то, наверное, мог бы жениться на его дочери тотчас же. Но я этого не хочу. По крайней мере, пока.
     - Боже правый, Трейси! Сейчас же не средневековье! Это невозможно, говорю тебе! Может, по крайней мере, вспомнишь, что представляешь нашу семью! Хорошенькое будет дело, если разразится скандал!
     Она бессильно замолчала, глядя, как он смахивает с галстука крошку нюхательного табака.
     - Ах, Трейси! Право же, ты ведешь опасную игру. Одумайся, умоляю тебя!
     - Право, Лавиния, это забавно. Я думаю, что способен сам позаботиться о себе и собственной чести.
     - Ах, не насмешничай, не насмешничай! - воскликнула она. - Иногда мне кажется, что я просто тебя ненавижу!
     - Тем забавнее, дорогая.
     Она характерным жестом провела по глазам тыльной стороной руки.
     - Какая а злая сегодня! - дрожащим голосом проговорила она. - Не сердись на меня, Трейси, Я и правда нездорова.
     - Тебе бы следовало попить воды, - повторил он.
     - А, я пью, пью! Да, кстати - надо будет мне посмотреть там на твою красавицу.
     - Вряд ли ты ее увидишь. Она появляется лишь изредка.
     - Что? Она, значит монашка?
     - Монашка? С чего это, Господи?
     - Но не гулять по павильо