друзей тревогу.
   Но  старая  дружина  Отона,  его   бывалые   десятники   не   проявляли
беспокойства - Леса Ча были надежной  защитой  для  Цитадели.  Знающие  их
легко могли найти среди чащоб проложенные слугами Вождя тайные  тропы;  их
было немало, да и тропами-то их назвать можно было с натяжкой - две телеги
могли разъехаться на каждой. И Отон повел свой отряд в глубь Лесов.  Фолко
показалось, что он вновь очутился в заповедном сумраке Фангорна; в шелесте
листьев он  различал  невнятные  слова  загадочного  древнего  языка,  что
передали энтам обучившие их речи эльфы.
   Хитро петляющая лесная дорога виляла среди могучих  корней,  выпирающих
из земли, словно от избытка первозданной силы; мелкие лесные твари сновали
по спутанным ветвям, сомкнувшимся над  головами  людей;  гортанные  голоса
перекликались где-то в отдалении, и звучали  они  весьма  недобро;  однако
Отон что-то вдруг крикнул  им  в  ответ  на  непонятном  наречии  и  велел
оставить под огромным дубом несколько плотно набитых мешков,  а  затем  он
спокойно повел отряд дальше.
   У Шепола, выходца из Дейла, что оказался в одном  десятке  с  хоббитом,
Фолко узнал, что это - плата гуррам за  беспрепятственный  пропуск  отряда
через лес; конечно, гурры не смогли бы причинить особого  ущерба,  но  без
потерь бы не обошлось, если бы не эта плата.
   - Здесь, в Лесах Ча, уйма всяких страшилищ, - добавил Шепол. -  Погоди,
то ли еще будет. Беда, если на крылатых змей нарвемся, их не  остановит  и
имя Вождя.
   Четыре полных дня отряд пробирался седыми замшелыми чащобами;  каких-то
особенных страшилищ им не встретилось,  если  не  считать  одного  хьорна;
хоббиту это зрелище было не в диковинку, а вот кое-кто из  отряда  сгоряча
схватился было за меч; однако - странное дело! - Отон, выйдя  вперед,  так
что  веки  живого,  пробудившегося  дерева  почти  охватили   его,   грозя
неминуемой  и  лютой  гибелью,  что-то  крикнул  прямо  в  зеленый   вихрь
взволнованной  листвы  над  его  головой  -  и  хьорн  отступил,  медленно
отвалившись в сторону и слившись с бесконечными рядами обычных деревьев.
   - Видел? Вот что значит имя Вождя! - со значением произнес Шепол.
   Гномы и хоббит лишь молча переглянулись.
   Но вот Леса Ча остались позади, дорога вывела их  на  простор  огромной
равнины. Здесь зеленая степь, протянувшаяся на  тысячи  лиг  с  запада  на
восток, смыкалась  с  лежащей  севернее  полосой  лесов.  Места  эти  были
пустынны - здесь кочевали только немногочисленные роды истерлингов. Далеко
на востоке, над самым краем горизонта, едва  различимо  виднелась  светлая
полоска, чуть светлее окружающего небосвода.
   "Горы, - подумал Фолко. - Горы  и  их  снеговые  вершины.  Неужели  это
Великий Восточный Хребет?"
   Они вступали в области, где Красная Книга была уже бесполезна  и  ничто
из пережитого не могло служить им помощником. Впереди лежали тысячелиговые
просторы Дор-Феафарота; Фолко удивился,  услыхав  из  уст  истерлинга  это
эльфийское название.  Очевидно,  оно  настолько  прочно  вросло  в  память
местных жителей, а давшие ей имя эльфы так давно покинули эти  земли,  что
даже для воинов Олмера это было не более чем  просто  название  страны.  В
слове  "феафарот"  хоббит  угадывал  корни,  означавшие  "дух"  и  "охота,
преследование"; их сочетание не предвещало ничего хорошего.
   На самом краю Лесов Ча отряд остановился для  краткого  отдыха;  лишний
раз осмотрели сбрую, проверили крепость тюков, прочность веревок;  попутно
гномам и хоббиту их десятник велел поменять пони на куда более  быстрых  и
выносливых хазгских лошадок.
   - Нам надо спешить, - сказал он, - а ваши пони истомлены  и  спешки  не
выдержат. Хотите вы или нет, но придется пересесть на других!
   И, не теряя ни дня, поднимаясь  с  рассветом  и  останавливаясь  уже  в
темноте, дружина Отона устремилась на юго-восток, оставляя по правую  руку
Лес Рока, прямиком к горам хеггов.  Карта  хоббита  говорила  об  обширных
владениях серых духов в тех краях; вряд ли Отон не знал о них,  однако  он
ни минуты не колебался в выборе пути своего отряда.
   Сильны и выносливы оказались специально отобранные Берелем воины многих
племен; даже неутомимым гномам приходилось порой нелегко, Фолко же и вовсе
держался одной лишь силой воли; когда к вечеру начинало сводить  мышцы  от
долгой скачки, когда после остановки на ночлег еще  приходилось  разбивать
лагерь и готовить пищу, он находил отдых в  странном  воспарении  духа  от
мелких земных дел к величественным картинам Основ Мира; он приказывал себе
увидеть Валинор, или Элдамар, или Тол Эрессею; и он  оказывался  словно  в
двух мирах  одновременно  -  в  одном  он  механически  выполнял  нелегкую
повседневную работу, в другом же странствовал по давным-давно закрытым для
Смертного Путям; он подозревал,  что  не  иначе,  как  Олорин  вновь  стал
помогать ему.
   Это умение открылось неожиданно, на десятый  день  пути  отряда,  когда
усталость овладела хоббитом до такой степени, что в нем угасли все  мысли,
кроме тупого желания дотащиться до грубошерстной подстилки,  брошенной  на
землю. Однако, когда его голова коснулась заменявшего  подушку  свернутого
плаща, он не провалился, как прошлой ночью, в пустое черное безмолвие; его
внутреннему взору, неожиданно явилась высокая облаченная в  белое  фигура;
лицо ее скрывал мягкий полумрак, однако Фолко тотчас  узнал  мага.  Олорин
сделал широкий, словно приглашающий жест и  тотчас  исчез;  хоббит  ощутил
себя стоящим перед исполинскими воротами, границы их и  очертания  которых
терялись в окружающей мгле; и нужно было открыть их, а для этого как можно
скорее отрешиться от ноющей боли в ногах и бурчания несытого  желудка;  от
жесткости наспех устроенной постели и липкого, ползущего над самой  землей
предвечернего холода... Нужно было о многом забыть и многое  вспомнить,  и
чья-то могучая воля звала, манила хоббита,  подвигая  его  испытать  силой
своей мысли крепость наглухо закрытых для тысяч и тысяч Ворот. И  он  внял
призыву, и внешний мир стал мало-помалу гаснуть  в  его  мысленном  взоре;
усилие за усилием, движение воли за движением  воли,  он  освобождался  от
мешающих чувств плоти; это оказалось  довольно  легко  -  достаточно  было
сосредоточиться на странном узоре этих Ворот, забывая обо всем  остальном;
и, когда он мысленно приказал им открыться, створки беззвучно разошлись  в
стороны (однако хоббит успел ощутить чью-то могучую волю, помогавшую ему в
этом); перед ним раскрылись неоглядные дали - словно парящий орел,  взирал
он на распростершиеся под ним пространства...
   Он видел Море  -  великое,  угрюмое,  вечное  в  своей  свирепой  мощи,
охраняющее подступы к прекрасным странам Прямого Пути; его взгляд  отыскал
среди вечно катящихся валов серую пелену тумана,  перечеркнувшую  простор;
зыбкой и непрочной казалась она, однако Фолко  сразу  же  понял,  что  эту
призрачную преграду не одолеть и крепчайшим таранам - перед  ней  оказался
бы бессилен даже Гронд, Молот Подземного Мира, ибо это была Черта,  Пелост
по-эльфийски, еще именуемая  Рамандуне,  Стена  Заката.  С  севера  на  юг
протянулась она, появляясь  из  затянувшей  полуденный  горизонт  дымки  и
исчезая в сумраке полуночи; и от нее начинался Прямой Путь. Взгляд хоббита
миновал Черту, и вот, как в давнишнем его  видении  еще  по  дороге  через
Арнор, он увидел белую полосу прибоя и гладкие  черные  стены  исполинских
гор и понял, что странствие его мысли привело его даже за Тол  Эрессею,  к
берегам Благословенной Земли. Он видел тонкие,  казавшиеся  сотканными  из
света,  перевитые  хрустальными  нитями  башни   Тириона,   пролетел   над
гигантской  аркой  Алквалонде   в   гавани   Телери;   грозные   бастионы,
воздвигнутые еще в  дни  бегства  Моргота  и  отправления  Двух  Деревьев,
остались позади; узкая долина кончалась,  незримая  тропа  вывела  его  на
обширную сияющую равнину, и долго после этого казалось ему, что он никогда
не увидит ничего более прекрасного; и яркость красок, и чистота  небес,  и
благоухание лугов были  неописуемы  и  невыразимы,  и  сладкое,  неведомое
чувство  овладело  им  при  виде   навсегда   потерянного   для   Смертных
Заокраинного Запада. Звуки чудесной музыки, в которой, казалось, сливалась
и разворачивалась вся история этого мира  с  его  радостями  и  горестями,
донеслись до его слуха; и согласное пение многих чистых голосов, и золотое
сияние,  разлитое  над  Валмаром,  и  смутные   фигуры,   прекрасные,   но
неразличимые в деталях, открылись его внутреннему взгляду; и он воззвал  к
Олорину, умоляя простить его за несдержанные слова во время  их  последней
встречи, ибо Майар показал хоббиту, во  имя  чего  совершается  их  поход;
красота нуждалась в защите, и  сознание  того,  что  этот  прекрасный  мир
сейчас вновь, как и три века назад, зависит  от  упорства  хоббита  и  его
друзей, давало новые силы...
   Так продолжалось каждую ночь, пока силы Фолко не восстановились. Олорин
на миг появился перед ним  в  его  видениях,  простившись  с  хоббитом  на
краткое время; но прекрасные сны теперь не оставляли Фолко, и  способность
вызывать их по собственному желанию осталась с ним навсегда.
   Тем временем отряд постепенно приближался к горам.  Они  шли  по  самой
границе леса и степи, и на пятнадцатый день пути, когда по утрам с  севера
ощутимо тянуло холодом, им повстречался кочевой истерлингский род.
   Точно  из-под  земли  появились  перед  ними  многочисленные  всадники,
направляющие бег своих сотрясающих землю табунов. По девять  косичек  было
заплетено у каждого наездника; коричневыми и красными узорами была покрыта
их просторная одежда, удобная  для  бешеной  скачки  и  для  лихой  рубки.
Истерлинги приветствовали Отона и его дружину;  и  старейшины  рода  долго
говорили с предводителем отряда Вождя.
   Вечером  истерлингский  род  на  славу  угостил  союзников;  многие   с
удивлением разглядывали гномов, а особенно - хоббита; однако  ни  один  не
позволил себе нескромных вопросов.  И  дружинники  Отона  узнали  о  новом
деянии Вождя...
   Истерлингские племена и союзы далеко не все и не сразу приняли  сторону
Короля-без-Королевства. Многие роды, особенно из богатых и многочисленных,
не желали подчиняться кому бы то ни было и ни под каким  видом  не  хотели
примкнуть к Делу Эарнила. И возглавил их славный род, обитавший неподалеку
от Мордорских Стен, род, основанный Хамулом, Черным  Истерлингом,  который
был в особенном почете у Властелина Барад-Дура.
   Память хоббита тотчас вернула его к  страницам  Красной  Книги.  Хамул!
Грозное  имя,  когда-то  наводившее  страх  на  всю  Степь,  имя  могучего
предводителя  непобедимой  степной  конницы,  ставшего  затем   одним   из
кошмарной Девятки, Призраком Кольца, ужасным Улаири, охотившимся за  фродо
и сгинувшим в пламени Роковой Горы после Падения  Гортаура!  Так  вот  чьи
потомки неожиданно стали на пути Олмера.  Прихотливы  пути  судьбы...  Род
Хамула не  смирился  с  утратой  власти  и  дерзко  бросил  вызов  Олмеру,
преградив ему путь на восток, к землям верных ему хазгов.  Однако  тот  со
своим небольшим отрядом сумел проложить  дорогу  к  холму,  на  котором  и
отбивался весь день до вечера,  когда  подоспели  несколько  истерлингских
племен, державших его руку. В беспорядочной  ночной  схватке  род  Хамула,
потеряв много лучших бойцов, был оттеснен,  а  наутро  его  вожди  увидели
перед собой многократно превосходившие силы Олмера - подтянувшихся хазгов,
истерлингов, отряды обитателей  Мордорских  Стен  (о  них  хоббит  услышал
впервые); но безумные отвергли  предложенный  мир  и  начали  безнадежный,
заведомо обреченный на поражение бой, в котором были разбиты. Однако Вождь
милостиво обошелся с  посягнувшими  на  него:  пленный  Блав,  вождь  рода
Хамула, был отпущен с богатыми подарками, раненые получили помощь,  воинам
мятежного рода даже  сохранили  оружие...  Вся  Степь  славит  мудрость  и
великодушие Вождя; отовсюду приходят вести о новых и новых послах к  нему,
объявляющих о новых присоединившихся к нему коленах.
   А Вождь не ждет, он уже скачет дальше - на восток через  земли  хазгов;
да сопутствует ему удача во всех его трудах и начинаниях!
   Так говорили истерлинги; и у дружинников Отона горели глаза, когда  они
слушали эти  рассказы,  а  гномам  и  хоббиту  приходилось  изо  всех  сил
притворяться обрадованными; Фолко терзался  жестоким  разочарованием:  как
было бы хорошо, если бы шальная стрела  какого-нибудь  наездника  из  рода
Хамула  нашла  дорожку  в  доспехах  Вождя.  Однако  в  глубине   сознания
по-прежнему холодным камнем покоилось невесть откуда пришедшее, но прочное
и неослабевающее убеждение, что Судьба вручила ключи от жизни Вождя именно
их тройке.
   На следующий день Огон распрощался с кочевниками. Дружина,  ободренная,
как после хорошего отдыха, с песнями тронулась в путь;  и  лежал  он,  как
узнал Фолко, прямо через заставы хеггов к владениям Ночной Хозяйки.
   Миновала еще неделя.  Осень  вступила  в  свои  права,  хотя  здесь,  в
Дор-Феафароте, пока еще держалось приходящее с  юга  тепло.  Над  головами
тянулись  на  полудень  птичьи  стаи;   желтизна   постепенно   овладевала
древесными кронами.
   - Гляди лучше, - наставлял хоббита сам Отон, когда ему  пришла  очередь
стоять ночную стражу. - Лес эльфов  -  под  боком,  всякое  может  быть...
Задремлешь - сам знаешь, что будет.
   Для выразительности он показал хоббиту свой увесистый кистень.
   - А что - нападают? - как  можно  более  небрежно  осведомился  хоббит,
соединив в  голосе  почтение  к  командиру,  презрение  к  этим  неведомым
врагам-эльфам и уверенность в собственных силах.
   - Случается, -  кивнул  Отон.  -  Не  вздумай  поднимать  забрало!  Эти
бессмертные бьют ночью за сто шагов,  целясь  по  блеску  луны  в  глазах!
Ладно, в полночь приду проверю, а в два пополуночи тебя сменят. Не  робей,
половинчик!
   Отон растворился во мраке; Фолко остался один.  Конечно,  это  было  не
совсем так -  друзья-гномы,  как  обычно,  находились  поблизости.  Однако
погибать от стрелы союзника, принявшего тебя за врага, - ничего нелепее не
придумаешь, и гномы тут не помогут!
   Текло время, лагерь давно  затих.  Фолко  лежал  в  кустах  на  вершине
взлобка, время от времени бросая взгляды  на  иссиня-черную  громаду  Леса
Рока; в ложбине, внизу, спал  отряд;  где-то  неподалеку  всматривались  в
сумрак другие караульные. Ночь выдалась звездной, сияла Тропа Эарендила, к
которой всегда обращались помыслы хоббита, когда ему случалось  оставаться
наедине с самим собой - особенно  если  над  головой  распахивался  черный
купол небосвода. И словно  внезапный  толчок  вошло  в  сознание  ощущение
устремленного на  него  пристального  взгляда,  несущего  в  себе  отблеск
бессмертных, как и раса  Перворожденных,  вечносущих  с  Бессветного  Года
звезд. Фолко не требовалось напрягать память,  чтобы  понять,  кому  может
принадлежать этот устремленный из мрака взор, - это мог быть только эльф.
   И тотчас же,  словно  поток  необычайно  ярких  видений  хлынул  в  его
помыслы,  Фолко  почувствовал  оказавшегося  перед  ним   Перворожденного.
Почувствовал его презрение к нему, Фолко, маленькому караульщику в  отряде
смертельных  врагов  Древнего  Народа.  Какие-то  темные  воспоминания   о
неслыханных по жестокости боях затуманивали мысли эльфа гневом, но  к  ним
присоединилась и радость - он мог захватить  "языка"  и  исполнить  приказ
своего правителя.
   И прежде чем оглушающий удар обрушился на его шлем, Фолко, не имея иной
возможности упредить эльфа, изо всех сил стараясь не шуметь, откатился  на
локоть-другой в сторону - и заговорил по-эльфийски, обращаясь к невидимому
собеседнику на древнем языке Нолдора. Конечно, Авари мог и не знать  этого
наречия, но синдаринские слова хоббит помнил хуже.
   - Погоди, во имя всемогущего Эру  Илуватара!  Во  имя  Варды  Элентари,
Великой Элберет!
   Вспыхнуло и угасло  во  тьме  изумление  невидимого  эльфа,  сменившись
радостью; словно теплый ветер среди промозглого вечера повеял на  хоббита;
он позволил себе несколько мгновений нежиться  в  этом  потоке,  а  затем,
встряхнувшись, шепотом сказал, что хочет поговорить и объясниться.
   - Тогда готовься к дороге, неведомый! - раздалось в ответ. - Ты  должен
объясниться, но не со мной, а с теми, кто видит глубже меня.
   - А... это  далеко?  -  осведомился  Фолко.  -  Мне  в  два  пополуночи
сменяться - нельзя, чтобы меня хватились!
   - Ты назвал имена Великих Сил, - медленно проговорил эльф,  по-прежнему
оставаясь во мраке. - Я чувствую, а следовательно, и знаю, что ты не враг.
Но что ты делаешь среди врагов? Зачем ты  здесь?  Почему  не  хочешь  уйти
вместе со мной?
   - Я должен быть здесь... Это трудно тебе объяснить вот так, на ходу. Но
после двух пополуночи я готов следовать  за  тобой  куда  угодно  -  если,
конечно, успею вернуться к утру.
   - Успеешь, - заверил его эльф. - Но я должен быть осторожен и  не  могу
полагаться на случай. Помни, ты у меня на прицеле! Как только тебя сменят,
иди ко мне, и ни слова или движения в сторону! А до этого времени молчи!
   - Но с тобой я могу говорить? - осведомился Фолко.
   - Нет!  Потом,  если  все  так,  как  ты  сказал,  у  нас  будет  время
побеседовать. А пока - лежи и молчи!
   Огненный  бурав  нетерпения  терзал  Фолко   все   нескончаемые   часы,
оставшиеся  от  его  стражи.  Мучило  загадочное   молчание   так   и   не
показавшегося ему на глаза эльфа - однако  присутствие  его  Фолко  ощущал
очень ясно, подобно тому, как чувствовал бы солнце сквозь  закрытые  веки.
Ночная тишина сделалась какой-то всепоглощающей, в ней тонул  любой  звук;
острый слух хоббита не мог уловить даже смутной ночной возни в лагере.
   Шаги разводящего он услыхал, когда тот с несколькими воинами оказался в
нескольких шагах от него - однако  успел  окликнуть  их  прежде,  чем  они
увидели его.
   Получив разрешение идти,  он  медленно  пошел  к  лагерю  вдоль  темных
кустов; но, когда  оказался  в  неглубокой,  залитой  непроглядным  мраком
ложбине, как раз посредине между двумя аванпостами, резко нырнул влево,  и
ночь поглотила его.
   Эльф был  рядом  -  Фолко  слышал  его  тонкое,  едва  уловимое  слухом
Смертного дыхание; оставаясь невидимым, тот приказал хоббиту идти вперед и
не оглядываться.
   Они долго пробирались через ночные  теснины,  сквозь  спеленутые  тьмой
буреломы; наконец провожатый легонько свистнул особым ни на что не похожим
образом, и из густоты ветвей впереди донесся ответный свист; только теперь
хоббиту разрешили обернуться.
   Эльф отбросил  серый  плащ-невидимку,  и  пробивавшийся  сквозь  листву
лунный луч заиграл на тонких кольцах его доспехов,  отразился  на  высоком
шлеме, зажег сотни  огоньков  в  самоцветах,  усыпавших  рукоять  длинного
кинжала; бездонные глаза смотрели на  хоббита,  и  было  в  них  тревожное
ожидание, и холодное подозрение, и смутная надежда - все сразу;  и  был  в
этом лице свет, неведомый Фолко, не солнечный - как память дня, не  лунный
- как отражение ночи, не звездный - свет, что шел откуда-то из глубин  его
таинственной души, познать которую никто не мог, никто из  Смертных.  Этот
свет родился из долгих-долгих, неимоверно долгих размышлений и действий  -
размышлений о недоступных  пониманию  хоббита  вещах  и  действиях  в  тех
областях, о существовании которых он не  мог  даже  подозревать.  Это  был
свет, не заимствованный у Сил, - но свет,  идущий  из  глубин  самого  его
существа; он не освещал, не рассеивал  мрак,  напротив,  он  возникал  как
составная часть любой действительности, и наконец Фолко понял  ту  смутную
строчку в самых старых и древних преданиях, которая так долго казалась ему
бессмысленной: "И свет в них подобен тьме, и тьма - свету".
   Древней силой дышало это лицо, и казалось: какие армии  дерзнут  встать
на пути таких воителей? Однако он точно знал, что таковые нашлись и  время
отсч