г понять. Зловещее сияние  на  его
заветном клинке не угасло; и тяжелее всего была  мысль  о  том,  что  враг
совсем близко - а взять его нельзя. Ближе к утру тени постепенно  исчезли,
утихли звуки и голоса, воцарилась  молчаливая  недвижность.  Все  замерло,
словно в предчувствии боя;  и  друзья,  без  споров  и  несогласий,  молча
поправив оружие и проверив лишний раз застежки доспехов, с первыми  лучами
солнца, пробившимися в долину, развернулись в цепь и двинулись к пустоши.
   Вот и знакомые частоколы сухих лесин, вот и бочаги  черной  воды  среди
моховых одеял, вот последние живые деревца остались за спиной... вот перед
ними пустошь. Серый мшанник, несколько  вывернутых  полусгнивших  коряг...
Чего тут бояться? Нужно только не останавливаться,  нужно  давить  в  себе
все, что мешает целиться стрелой и работать мечом, и тогда, тогда...
   Фолко  не  успел  подумать,  что  будет  тогда.  Вся  пустошь  внезапно
зашевелилась, пришла в движение, целые пласты мхов и  дерна  отваливались,
открывая глубокие зловонные ямы; и из этих  ям  на  них  хлынули  змеи.  В
мгновение ока шипящий, извивающийся поток полился навстречу друзьям; и  не
было ни единой свободной кочки, ни единого  просвета  в  этом  непрерывном
движении; мириадами  крохотных  холодных  взоров  прямо  в  глаза  хоббиту
впервые по-настоящему взглянула Смерть.
   Он не гадал - морок  это  или  действительность;  забившийся  где-то  у
самого сердца холодный, как лед,  ключ  неотвратимых  мыслей  не  оставлял
сомнений; но надо было найти средоточие противостоящей им силы, и  хоббит,
вырвав из ножен специально перевешенный из-под  кольчуги  на  грудь  Клык,
увидел врага - внутренним зрением.
   - О Айну, кано ми ку ре ми камба. Белег реаглар!
   Услыхали ли его те, к кому он обратил в тот миг свои мысли? Кто  знает,
но, когда Фолко  зажмурился,  он  вновь  увидел  тощую  серую  фигуру;  ее
воздетые костлявые руки гнали на них змей, точно пастух -  скотину;  поток
мерзких тварей  быстро  приближался.  До  слуха  хоббита  вновь  донеслось
испуганное ржание коней; не оглядываясь, он, однако, понял, что дорваги  и
гномы, ощерясь и низко присев, уже приготовились рубить  эту  подползающую
неминучую гибель. И тогда он выпустил стрелу наудачу, в гущу  извивающихся
тварей; оставляя за собой в воздухе стремительный багровый росчерк, словно
оперенная огнем, стрела вонзилась среди гибких спин, украшенных коричневым
узором; в мучительной конвульсии пораженная змея,  запрокидывая  уродливую
голову и выбросив раздвоенное жало, оплела древко,  но  тут  же  бессильно
опала. Однако вокруг эльфийской стрелы образовался свободный круг, шириной
в несколько локтей; и тут хоббит совсем пал духом. Он вдруг подумал, что в
действительности ничего этого может не быть, что враг,  наводящий  на  них
помрачение, способен показать им что угодно, в том числе и умирающую змею,
а потом они, окруженные  со  всех  сторон,  просто  погибнут,  потому  что
уверуют в то, что укушены; но как знать, есть ли все это  на  самом  деле,
если все твои чувства могут обмануть тебя?! Быть может, мы  полагаем,  что
змеи - это морок, а на самом деле они есть? Или решим,  что  они  есть  на
самом деле, и в ужасе побежим перед бесплотными и бессильными  призраками?
Надо дотянуться до этой фигуры!!!
   Стоп!   В   голове   вдруг   стало   ясно,   неведомо   откуда   пришли
рассудительность и спокойствие. Ты сам, мой  невидимый  враг,  указал  мне
дорогу к тебе! А ну!.. И хоббит,  не  жалеючи,  выхватил  из  колчана  пук
заветных стрел. Короткий взблеск - стрела вонзилась в  нескольких  саженях
перед ним, и он бегом бросился  к  ней.  Поспешно  выпустил  в  землю  еще
несколько, так чтобы они образовали неширокий круг, Фолко встал в середину
- и вовремя! Он едва успел перевести дыхание после умопомрачительной гонки
наперегонки со змеиным потоком - но успел, и теперь  ползучие  твари  лишь
бессильно шипели, со всех сторон обтекая его убежище и  время  от  времени
корчась, словно от ожога, если оказывались слишком близко от  воткнутых  в
мох стрел.
   "Я не промахнусь, я не зря был первым  среди  друзей!"  -  мелькнуло  в
голове хоббита.
   И он, не раздумывая, поспешно плюхнулся  прямо  на  землю  и,  упершись
ступнями в концы лука, растянул его двумя руками насколько  позволила  его
самая длинная стрела; серая  тень  тревожно  заколыхалась,  его  противник
почуял неладное и, повернувшись, заторопился было прочь...
   - О Манве Сулимо! - истово выдохнул Фолко и, почти не целясь,  действуя
по тому чудесному наитию, что  появляется  иногда  в  моменты  смертельной
нужды, пустил свою самую заветную стрелу, на две ладони длиннее прочих.
   Стрела взмыла ввысь, и вновь хоббит увидал за ней  тонкий  шлейф  алого
пламени, а наконечник ее блистал, словно крошечная звезда; время  замерло,
стрела  медленно-медленно  удалялась,  невесть  откуда  налетевший   ветер
подхватил ее, она на  миг  замерла  в  наивысшей  точке  своего  полета  и
низринулась вниз, опираясь на мягкие незримые крылья; серая тень шатнулась
было в сторону, но  поздно,  слишком  поздно,  -  огненная  нить  пронзила
туманные серые складки просторного плаща, тонкий визг  в  клочья  разорвал
тишину, и тень согнулась, точно от  нестерпимой  боли.  Только  тут  глаза
хоббита наконец увидели, что происходит вокруг.
   Змеи, точно обезумев, вцеплялись своими длинными ядовитыми зубами  друг
в друга, между ними началась смертельная и бессмысленная  битва,  ибо  все
дрались против всех; и шипящий  клубок  покрыл  все  вокруг  хоббита;  но,
оглянувшись, он с облегчением увидел, что волна змей так и  не  докатилась
до его друзей, замерших с мечами наголо.
   По-прежнему тонко вереща и завывая, фигура с торчащей из правого  плеча
стрелой, нелепо дергаясь, вновь подняла  руки,  и  змеи  повернули  назад,
откатываясь от своих  ям,  где  они,  очевидно,  гнездились.  Твари  текли
дальше, в лес за пустошью, и движения их стали вялыми, прерывистыми  -  из
них словно уходила жизнь.
   Позади Фолко услышал крики  -  друзья  бежали  к  нему,  по  пути  рубя
наотмашь задержавшихся или медленно уползающих гадов; некто в сером плаще,
пошатываясь,  уходил,  растворяясь  между  деревьев,  и  хоббит  мог  лишь
бессильно наблюдать - второй такой стрелы у него не было. Он стал поспешно
собирать послужившие ему защитой стрелы, воткнутые в мох вокруг него.
   - Вперед! Слава Дьюрину, мы его  сокрушим!  -  яростно  зарычал  Торин,
поравнявшись с уже готовым к рывку хоббитом.
   И они бросились вперед, тяжело дыша от усилий, - бежать во всю прыть по
кочкам и ямам в полном вооружении оказалось весьма утомительно; но  фигура
в сером близилась, они настигали, настигали!
   Очевидно, поняв, что ему не уйти, их неведомый  противник  остановился.
Теперь хоббит видел даже его лицо - костистое, изможденное  лицо  древнего
старика; что-то странно знакомое показалось ему в этом когда-то  надменном
и гордом облике; расстояние сокращалось - но тут уже  несколько  мгновений
мучившая хоббита какая-то неразличимая мысль наконец обрела вид  -  из-под
пробившей плечо старика стрелы не вытекло ни капли крови!
   "Что мы можем сделать  с  духом?!"  -  последнее,  что  успел  подумать
хоббит, когда  старик  вдруг  отчаянно  и  судорожно,  неверным  движением
взмахнул  левой  рукой,  и  из-за  плотных  зарослей  низкорослых  сосенок
наперерез разогнавшимся гномам и дорвагам  бросились  вооруженные  люди  с
кривыми клинками наголо.
   Секунды оставались до сшибки, но какими они оказались  долгими;  хоббит
успел разглядеть до мельчайших черточек лицо противостоящего ему воина; он
запомнил безумный огонь в глазах безымянного противника, его  затуманенный
взор, его раззявленный в истошном вопле рот между спускающимися от излобья
шлема двумя железными полосами, закрывающими щеки.
   Они столкнулись, и эта схватка разительно  отличалась  от  всех,  через
которые уже довелось пройти хоббиту. Он чувствовал, как  его  руки  словно
наливаются невесть откуда взявшейся тяжестью, куда-то пропадает всегдашняя
легкость; врагов вдруг  стало  много-много,  ему  показалось  -  несметные
полчища; со всех сторон, одинаковые, в каком-то развевающемся тряпье,  под
которым виднеется давно не чищенная сталь доспехов; а этот, в сером, - вон
он, за их спинами, левая рука высоко поднята, правая  вроде  висит,  и  он
совсем близко, но как всадишь в  него  стрелу,  если  сам  едва  успеваешь
отбивать сыплющиеся со всех сторон удары увесистых кривых ятаганов?!
   Противники навалились на них всем скопом, идя  тесно,  плечо  к  плечу,
сбив щиты и прикрывая друг друга. Перед глазами Фолко раз-другой мелькнуло
темное лезвие вражьего меча, он отбивался, получил чувствительный удар  по
боку - мифрил выдержал, но от боли на миг потемнело  в  глазах,  -  и  тут
кто-то из нападающих просто сшиб его с ног ударом щита.
   Несколько  томительных  мгновений  он   пребывал   между   небытием   и
реальностью, ничего не видя, не слыша и  не  понимая.  А  когда  с  трудом
открыл глаза и приподнялся на локте - боли он не чувствовал, -  то  увидел
сплошную стену вражеских щитов, надвигающуюся на них, и короткие  взблески
мечей; Торин и Малыш, неуязвимые в своем мифрильном  вооружении,  отчаянно
рубились, прикрывая собой  остальных;  справа  от  них  отмахивался  своим
верным двуручным мечом Келаст; слева, весь ощерясь и что-то истошно  вопя,
наскакивал, рубил, уворачивался и вновь наскакивал Эрлон, но все его удары
приходились в тесно составленные щиты; один из дорвагских разведчиков  уже
зажимал  окрасившееся  буро-багровым  плечо;  а  еще  двое  уже,   похоже,
дрогнули; а строй начинает загибаться, охватывая их со всех сторон.
   Гибель, неотвратимая и неизбежная? Нет, сердце оставалось ясным, словно
хоббит видел просто страшный сон, когда знаешь, что спишь и можешь в любой
миг проснуться; насколько он был потрясен пережитым ужасом вчерашнего дня,
настолько спокоен и холоден он оставался сегодня; а может,  он  просто  не
успел испугаться?
   Фолко вновь попытался увидеть того, кто противостоял им. Странный дух -
если это был дух - никуда не исчез, он  по-прежнему  виднелся  за  спинами
воинов. Только бы достать его!
   Торин обернулся и бросил назад короткий взгляд.  Он  длился  лишь  долю
секунды, но  они  с  Фолко  успели  понять  друг  друга.  Фолко  освободил
придавленный при падении колчан;  однако  первой  стрелой  -  обычной,  он
попытался выбить кого-нибудь из нападавших и помочь  Малышу,  на  которого
наступало сразу четверо, но та скользнула  по  закруглению  шлема  и  ушла
куда-то в мох.  Внезапно  Торин  что-то  громко  воскликнул  на  неведомом
хоббиту языке, и они с Малышом прыгнули.
   Это был прыжок, перед  которым  поблекнул  бы,  наверное,  даже  Прыжок
Берена, восславленный во многих песнях, и  Торин  обрушил  свой  топор  на
верхний край щита, не обращая внимания на сверкнувшие и  заскрежетавшие  о
броню его наплечников ятаганы; он всей тяжестью потянул вниз  щитоносца  и
открыл брешь в несокрушимом строе. А Малыш, скользнувший  с  непостижимой,
змеиной ловкостью куда-то почти под  щит,  со  свистом  рубанул  вкось,  и
теперь в стене возник пролом - и в этом проломе,  пока  щиты  не  сошлись,
хоббит вновь увидел серое лицо того, кто был средоточием противостоящей им
силы. Именно туда, в этот пролом,  метя  под  правый  глаз  на  складчатом
туманном лице, хоббит выпустил эльфийскую стрелу.
   Голубой  взблеск  -  и  многоголосый   пронзительный   вой;   и   разом
рассыпавшийся строй врагов. А потом вдруг  дунул  злой  и  жесткий  ветер,
несущий гнилое зловоние, более всего напомнившее хоббиту запах, шедший  от
околевшей  в  подполье  крысы,  которую  долго  не  могли   найти;   сосны
покачнулись, и там, где стоял  старик  в  сером,  они  увидели  крутящийся
темный столб, невесть откуда возникшую  воронку,  так  похожую  на  широко
распахнутую пасть, и освобожденную  от  плоти  глотку  какой-то  неведомой
змеи;  и  этот  вихрь  стал  расти  и  шириться,  и  стихающий  визг  боли
превратился вдруг в чудовищный боевой клич, какого еще не слыхал никто  из
оказавшихся в тот миг среди его  противников.  Гномы  и  люди  замерли,  в
ошеломлении наблюдая за происходящим; никто не мог ничего понять, и лишь у
Фолко мелькнуло: Серый Вихрь! Слова Наугрима... Не дать коснуться и краем!
   Вихрь накренился, причудливо изогнулся и двинулся им навстречу.  Чье-то
лицо смутно угадывалось  за  матовыми  сокружиями,  высокий  лоб,  глубоко
посаженные темные глаза, тонкогубый, сейчас изломанный то ли от  боли,  то
ли от ненависти рот; и  тут  раздался  голос,  после  которого  у  хоббита
исчезли последние сомнения.
   -  Зачем  вы  потревожили  меня?  -  произнес  этот  голос,   мягко   и
укоризненно.
   Фолко даже попятился - настолько это  показалось  ему  невероятным.  Он
разом вспомнил и говорящую Башню Ортханка, и тот  вкрадчивый,  медоточивый
голос, что некогда звучал в ее стенах; перед ними был сам Саруман!
   Все это мелькнуло в мыслях Фолко,  словно  чудесное  прозрение;  однако
руки его внезапно налились невесть откуда взявшейся тяжестью, он едва  мог
пошевелить  ими;  откуда-то  из  глубины  вихря  начало   распространяться
зловещее багровое свечение, как будто жидкий огонь затягивало в  водоворот
темной рекой. Голос Сарумана еще имел силу...
   И не  оставалось  времени  думать,  рассуждать,  взвешивать.  "Не  дать
коснуться и краем!" Эльфийская стрела легла на тетиву  -  жилы  на  кистях
хоббита вздулись, словно он поднимал тяжеленный камень; и, холодно блеснув
наконечником,  стрела  врезалась  прямо  в  середину  вихря,   туда,   где
зарождался странный и недобрый багровый огонь.
   Что-то оглушительно зашипело, засвистело, белесый пар взметнулся вокруг
серой воронки, и то, что говорило с ними голосом когда-то могучего и почти
всесильного мага, нагибая раструб вихря, словно голодную пасть,  двинулось
на них, в извивах своих очень похожее на раненую змею. Стрела  исчезла,  и
хоббит не мог понять, достигла ли она цели; но вихрь шел на них, ускоряясь
с каждым мигом, и последним средством, могущим, быть может,  приостановить
его, оставался только кинжал Отрины, что висел пока на груди Фолко.
   Рука нашла теплую, чуть шершавую рукоять. Клинок  со  странными  синими
цветами  неожиданно  ярко  сверкнул,  и  хоббит,  далеко  вытянув  руку  с
выставленным вперед оружием, сделал короткий,  неуверенный  шаг  навстречу
вихрю. Это не зависело от его  мужества  или  стойкости;  только  он  один
владел чудесным кинжалом, и, следовательно, только он и мог  сделать  этот
шаг навстречу.
   И напиравший на них вихрь неожиданно остановился,  словно  в  сомнении,
увидев дивно лучащийся клинок в руках своего врага. Что напомнило ему  это
сияние? Быть может, темные залы Наргахора, и взлетающий молот в неутомимых
руках Отрины, и Наллику, дочь его, медленно  произносящую  слова  рокового
наговора и бестрепетно погружающую руки  в  кипящий  металл,  отдавая  ему
частичку своей великой силы? Или, может, пронзающий  до  последних  темных
пределов сознания пламень нечеловеческих очей Великого Орлангура в  мягкой
зеленой полутьме его заповедного логова, запечатленный в узоре на клинке?
   Однако дух колебался недолго. Силы его были не беспредельны, нужно было
нападать  -  чтобы  победить  или  погибнуть.  Хотя  как  может  погибнуть
получивший дар бытия из рук самого Илуватара?
   Серая  воронка  угрожающе  нагибалась,   стараясь,   однако,   обогнуть
замершего  с  клинком  наголо  хоббита  и  дотянуться  до  остальных   его
спутников. Закрывая собою друзей, хоббит держал кинжал уже обеими руками и
тоже двинулся вслед за ним; с него градом лил пот, обжигая глаза, и  нечем
было утереть лоб, нельзя  было  даже  сморгнуть.  Вихрь  вновь  закачался,
словно в неуверенности, и тут вперед бросился  Эрлон.  Прежде  чем  хоббит
успел крикнуть или остановить его, прежде чем остальные успели повиснуть у
него на плечах, он прыгнул вперед, и его иззубренный  во  многих  схватках
честный дорвагский  меч  по  самую  рукоять  ушел  в  основание  гибельной
воронки.
   Но что могла сделать с духом простая, выплавленная людьми сталь?  Вихрь
не  дрогнул,  но  вдруг  низринулся  широко  распахнувшейся  воронкой   на
дерзкого. Эрлон каким-то чудом успел отпрянуть  в  сторону,  и  тут  Фолко
отчаянным усилием попытался дотянуться острием до страшного вихря - и  ему
это удалось!
   Близко-близко от его лица взметнулась серая муть, но  пылающий  голубым
клинок вонзился в тугие крутящиеся круги, и столб резко  изогнулся,  точно
заламываясь;   вновь   мелькнуло   за   пыльным    занавесом    искаженное
нечеловеческой  болью  лицо;  затем  все  пропало,  вихрь  стал  бессильно
опадать, и Эрлон с торжествующим ревом вновь всадил в него свой  меч  -  и
тут какой-то серый лоскут случайно задел его. Эрлон  коротко  вскрикнул  и
упал без движения.
   Спустя несколько мгновений лишь замершее  тело  человека  напоминало  о
происшедшем.  Исчез  вихрь,  куда-то  скрылись  только   что   ожесточенно
сражавшиеся  с  друзьями  люди,  вынеся  даже  тело   одного   из   своих,
зарубленного Эрлоном; все было тихо, мертвенно-тихо и  недвижно.  Напрасно
они озирались в поисках врага  -  его  не  было.  Клинок  Отрины  разрубил
какие-то нити, соединявшие эту форму духа с  его  надмирным  сознанием,  а
может, тот просто скрылся, отложив до времени  месть,  -  этого  Фолко  не
знал. Он поспешно склонился над бездыханным Эрлоном; глаза того были  дико
выкачены, рот искривлен - но сердце билось. Фолко  в  замешательстве  стал
оглядываться в поисках оставшейся во вьюках  заветной  сумки  с  целебными
травами,  но  тут  Эрлон  застонал,  заворочался,  и   взгляд   его   стал
осмысленным. Кто-то облегченно вздохнул,  кто-то  протянул  флягу;  чьи-то
руки поддержали Эрлона,  помогли  ему  сесть.  Взор  его  блуждал,  с  губ
срывался то ли хрип, то  ли  низкий,  подсердечный  стон;  руки  бесцельно
шарили по земле...
   Однако мало-помалу он пришел в себя и даже  смог  взобраться  в  седло.
Товарищи Фолко улыбались, радуясь, что кончилось на сей раз  благополучно,
а он не мог отрешиться от слов Наугрима "не дать коснуться даже краем!"...
   Они потратили еще немалую долю  долгого  летнего  дня,  чтобы  отыскать
разбежавшихся в суматохе лошадей, собрать оброненное и  отдохнуть  -  если
напряженное бдение можно было назвать отдыхом - и, когда солнце перевалило
за  полдень,  наконец  двинулись  дальше.  Дорваги  и  гномы  пристали   с
расспросами к хоббиту, и Фолко даже охрип, по многу раз повторяя все,  что
помнил о Сарумане. Особенно жадно его слушал Эрлон; Фолко время от времени
все же бросал на него тревожные взоры, стараясь понять, что же имел  тогда
в виду Наугрим? Время идет, а человеку хоть бы что, сидит себе верхом  как
ни в чем не бывало.
   "Но как можно добить духа?" - недоуменно спрашивал сам себя хоббит и не
мог найти ничего толкового в своих мыслях; однако словно  чей-то  упрямый,
настырный голос вновь и вновь звучал у него  в  ушах,  и  нелепая  тревога
вновь оживала в нем; и он  был  неспокоен,  единственный  среди  остальных
своих товарищей.
   До вечера все было спокойно. И ночью все было  тихо,  а  вот  под  утро
вокруг их небольшого лагеря постепенно сгустилась нехорошая, вязкая, точно
трясина, тишина; лежавший без  сна  Фолко  готов  был  поклясться,  что  в
недальних  зарослях  слышится  чей-то  противный,  злорадный  смешок.   Он
приподнялся и схватился  за  Клык;  что-то  белесое  мелькнуло  по  другую
сторону костра; рядом глубоким сном спали гномы и люди.  Но  вот  чего  не
могло быть, потому что не могло быть никогда, - спал на посту сам  Келаст,
лучший следопыт северных дорвагских родов! Хоббит не успел удивиться этому
-  на  него  самого  навалилась  кажущаяся  непереносимой  сонная  истома.
Тяжелыми-тяжелыми вдруг стали веки, смежаясь сами собой... Но  Белег  Анка
был в руке, и его рукоять вдруг стала  холодной,  точн