запного  коварного удара. Они
вздрагивали от каждого шороха или хруста по  сторонам  дороги;  за  водой  к
Сираноне  ходили  чуть  ли  не половиной отряда, расставляя людей и гномов с
арбалетами по всему пути; спать приходилось меньше -- каждый сторожил по два
часа. Тяжелее всего приходилось следопытам --  они  шарили  по  окрестностям
Приречного  Тракта в надежде отыскать хоть какой-нибудь след их таинственных
спутников.  Следы  отыскивались,  но  их  хватало  лишь  для   того,   чтобы
подтвердить постоянное присутствие неведомых преследователей .
     Однако, несмотря ни на что, они продвигались вперед, и к шестому мая их
отделяло  от  Мории  не  более  двенадцати переходов. Местность вокруг вновь
стала меняться. Появились заброшенные, зарастающие поля, опустевшие  хутора,
фермы  и  починки.  Гномы  рассказали хоббиту, что когда-то, лет пять назад,
здесь еще жило  немало  вольных  хлебопашцев,  сбывавших  пшеницу  гномам  и
находившихся  под  защитой  ратей  Казад-Дума;  но после начала таинственных
событий в Черной Бездне селившихся здесь людей охватил темный страх,  и  они
побросали свои дома и поля, бежав подальше на Запад.
     -- И нам довелось слышать,-- сказал хоббиту Глоин,-- что прошлой осенью
из Мории ушли последние тангары.
     Вид  этой  мрачной местности тяжело действовал на всех. В отряде теперь
была лишь одна мысль -- дотянуть до спасительных Ворот. Люди  уже  не  столь
явно  выражали  свое  нежелание идти внутрь; Фолко готов был поклясться, что
все они не прочь поскорее укрыться за несокрушимыми морийскими стенами.
     Наступила середина мая; Сиранона, вившаяся неподалеку от Тракта,  стала
заметно уже и быстрее -- они приближались к ее истоку.
     И  исполины  Туманных  Гор  уже давно закрывали им весь восход -- прямо
перед ними высилась громада Карадраса, Багрового  Рога  на  Всеобщем  Языке,
памятного  Фолко  и  Торину  по  описанию  попытки перехода Хранителей через
перевал.
     Как-то вечером Фолко и Торин  завели  речь  о  том,  кто  может  сейчас
раскачивать Средиземье и что из этого может получиться.
     -- Хорошо,  допустим,  что  кто-то  из  людей,--  рассуждал  вполголоса
Торин.-- Смелый,  ловкий,  удачливый...  Пусть  даже  кто-то  из  ангмарских
вожаков. Железной рукой выбил из разбойничков их вольности, вступил в союз с
порождениями  Могильников,  начал  пограничную войну. Но что же из того? Еще
год-два, терпение Наместника лопнет, устроят большой поход на  Ангмар  --  и
что  тогда?  Кое-какое  войско  он,  конечно,  выставит,  но  чего стоят его
разбойники, мы уже  видели  --  вмиг  разбегаются,  чуть  на  них  посильнее
надавишь. Много ли с такими навоюешь? Только и годятся купцов обирать.
     -- А что ты говорил про сито? -- напомнил другу Фолко.
     -- Про  сито?  Так  ведь никто ж не знает, что можно собрать и можно ли
вообще! Нет, ратной силой Арнор не одолеть, хоть и не очень нравится мне эта
их выдумка -- "каждому -- свое".
     -- А если он найдет себе союзников на востоке? -- напомнил Фолко.
     -- На востоке! -- Гном  пренебрежительно  свистнул.--  Там,  во-первых,
итак  каждый с каждым воюет -- вспомни, что Теофраст говорил -- а во-вторых,
тут уже дело большой войной пахнет! Тут и Гондор в стороне не останется, и
     Рохан. Да уж. и гномы, пожалуй, тоже! А чтобы со всеми нами справиться,
знаешь, какое войско нужно?! Нет, не разбить нас так просто! Вот  погоди,  к
следующему году лесных молодцов еще больше поприжмут -- посмотрим тогда, что
произойдет.
     И -- удивительное дело! -- Торин сумел почти что успокоить хоббита. Они
проговорили  до тех пор, что пора уже было идти на пост. Наступило двадцатое
мая.


        Глава третья. ВОРОТА МОРИИ
     Дорога подходила к концу. С каждым  днем  они  приближались  к  Воротам
Мории,  по  расчетам  Глоина  и  Двалина,  пути  им оставалось на три-четыре
перехода. Неведомые преследователи вроде бы оставили их в покое  или  просто
держались на почтительном расстоянии. Люди казались Фолко чуть растерянными;
гномы,   напротив,  сосредоточенными  и  решительными  --  между  делом  они
проверяли и  вострили  кирки  и  зубила;  откуда-то  из  глубин  их  поклажи
появились  камнетесные  молотки. Торин произвел учет всех запасов и объявил,
что пришла пора подтягивать пояса, если они не хотят голодать в  дальнейшем.
Местность  вокруг стала еще тоскливей от обилия брошенных домов и опустевших
деревень -- только за последние два дня друзья насчитали их  около  десятка.
Они  по-прежнему  соблюдали  все  возможные  предосторожности, но все вокруг
оставалось спокойно.
     Фолко только теперь стал всерьез задумываться, что  же  он,  собственно
говоря,  намерен  делать  в  Мории, и не лучше ли остаться с людьми наверху;
настроение у него вновь испортилось. Он почти каждую ночь старался вызвать в
мыслях  образ  Гэндальфа  или  Радагаста,  но  тщетно.  Его  помыслы  словно
затягивал  какой-то  серый липкий туман; в нем тонули воспоминания, и хоббит
вдруг с удивлением признался себе, что с трудом припоминает лицо  Милисенты.
Он  еще более привязался к своему оружию; Малыш не прекращал своих занятий с
ним, и, надо сказать, юный и ловкий хоббит достиг немалых  успехов.  Прошлое
начинало   подергиваться  дымкой,  будущее  было  смутно  и  непроглядно,  в
настоящем же приходилось рассчитывать только на себя да на  холодную  сталь,
что  так  ладно лежит теперь в руках! Владение оружием делало его сильнее, и
он был благодарен ему за это, словно живому существу.
     По его расчетам выходило, что наступило уже двадцать восьмое мая, когда
они с Торином оказались вместе чуть впереди остального отряда, вставшего для
полуденного привала. Вместе с гномом  они  шарили  по  окрестностям,  отходя
довольно   далеко  в  стороны,--  Торин  пытался  разыскать  хотя  бы  следы
наблюдавших за ними; он никак не мог смириться, что до сих пор  не  захватил
никого  из  них.  Сперва  хоббита  занимало это ползание по окрестным кустам
согнувшись в три погибели, но по мере  того,  как  время  шло,  а  содранные
колени  и  расцарапанные  сучьями  руки давали знать о себе все настойчивее,
желания заметно поубавилось, и  когда  гном  полез  в  какую-то  уж  слишком
заросшую  колючим  кустарником  ложбину,  хоббит  решительно  взбунтовался и
заявил, что подождет его наверху.
     Торин скрылся в зеленом сплетении; некоторое время до хоббита доносился
громкий треск ломаемых веток, постепенно отдалявшийся; радуясь отдыху, Фолко
присел прямо на землю, привалившись спиной к сплетению  ветвей  разлапистого
боярышника.  Прошло  несколько  минут,  Торин  не  появлялся.  Хоббит встал,
прошелся взад-вперед по небольшой поляне, на которую они вышли незадолго  до
того,  как  расстались.  На  другом ее конце рос могучий граб; на коричневой
коре виднелся уродливый  каповый  нарост,  и  Фолко,  отчасти  из  озорства,
отчасти  повинуясь  неясному  желанию,  метнул  в  него  нож;  сталь  плотно
скрипнула, вонзившись, и в ту же секунду хоббит услышал позади  себя  слегка
насмешливый и показавшийся ему знакомым голос:
     -- Неплохо, почтенный хоббит, очень неплохо... Зачем?!
     Прежде,  чем  Фолко  смог  вспомнить,  где  он  слышал этот исполненный
скрытой силы голос, он с ужасом понял,  что  зачем  предваряет  его  желание
взяться за оружие: дескать, тянись, не тянись -- тебе уже все едино... Фолко
обреченно обернулся, слишком ошеломленный, чтобы обдумывать свои действия.
     В  дальнем  конце  поляны виднелась полузаросшая тележная колея; на ней
стояли двое,  ветки  кустов  еще  слабо  колыхались  за  их  спинами.  Фолко
вздрогнул и едва сдержал крик.
     Прямо  перед  ним,  в  каком-то  десятке шагов, положив руку на рукоять
длинного меча, застыл в напряженном ожидании горбун Санделло. Он  глядел  на
Фолко  холодно,  беспощадно  и  равнодушно.  А  рядом  с ним в видавшем виды
длинном серо-зеленом дорожном плаще, скрестив на груди руки, стоял  высокий,
статный  человек  с ровной русой бородкой и такими же длинными, ниспадающими
до плеч волосами. Его губы чуть улыбались, под густыми бровями -- левая была
чуть выше правой -- он не мог различить цвета его глаз; но в них угадывалась
непознаваемая прочими воля, идущая своими собственными путями.  Этот  взгляд
приказывал   --   и   ему   повиновались;   было  приятно  повиноваться  его
обладателю... Черты лица этого человека были правильно соразмерны -- высокий
лоб, гладкие скулы, ровная, точно прорубленная, линия губ,  придававших  ему
открытый и гордый облик. Плащ скрадывал его фигуру, но чувствовалось, что он
наделен  немалой  силой,  не  выставленной напоказ, а скрытой до времени под
невзрачной одежкой странника. Меча у него не было, и лишь  когда  он  сделал
шаг и плащ чуть распахнулся, хоббит заметил висящий на широком кожаном поясе
длинный прямой кинжал.
     Многое  вспыхнуло  в тот миг в памяти Фолко--и Пригорье, и Аннуминас, и
корчма, и старый хронист,-- и он понял, или  догадался,  что  перед  ним  --
Олмер, золотоискатель из Дэйла!
     Он  замер в растерянности, не зная, что предпринять -- бежать ли, орать
"караул!" или хвататься все же за меч?
     Олмер, похоже,  понял  это.  Шагнув  вперед,  он  дружелюбно  улыбнулся
хоббиту, повернулся к Санделло и, покачав головой, сказал с легкой укоризной
в голосе:
     -- Нет, Санделло, нет. Не превращай ремесло в привычку...
     -- Повинуюсь!  --  прохрипел  горбун, склоняясь еще больше и не сводя с
Олмера завороженного взора.
     В нем были такая преданность и доверие, что Фолко  невольно  подумал  о
том,  что  старый  хронист  ошибался.  Столь  искренние чувства не купить за
деньги.
     -- Не надо  давать  волю  страху,  почтенный  хоббит,--  продолжал  тем
временем  Олмер,  поворачиваясь к хоббиту,-- Не каждый встречный даже в наше
время -- грабитель, ты, я вижу, совсем перестал доверять даже  самому  себе.
Иди сюда, не бойся, мы не причиним тебе зла, клянусь Великой Лестницей!
     И  Фолко подчинился. Он действительно не боялся больше; он как-то сразу
поверил Олмеру,  хотя  внутри  еще  не  до  конца  рассосался  липкий  комок
недавнего  испуга. Настороженно и медленно шагая, хоббит стал приближаться к
неподвижно застывшим Олмеру и Санделло.
     Идя к ним, хоббит имел несколько  мгновений,  чтобы  лучше  рассмотреть
называвшегося  золотоискателем.  Глядя  снизу  вверх, он видел над завязками
плаща мощную шею с пересекавшими ее заметными морщинами, выдававшими немалые
прожитые Олмером годы -- большие, чем можно было бы дать ему, глядя  на  его
загорелое  лицо.  Олмер  тоже  шагнул  вперед,  и  хоббит увидел его высокие
кожаные сапоги, с дугами потертостей от стремян на подъемах. Санделло ни  на
шаг не отставал от своего господина.
     -- Я  рад,  что  встретил  тебя,  половинчик,-- приветливо улыбнувшись,
сказал тот,-- хоть и не знаю твоего имени. Меня зовут Олмер.  Я  рад  видеть
тебя  идущим  по  дороге  мужчин  и  хочу  вернуть  тебе старый долг. Да, не
удивляйся, в Пригорье с тобой поступили несправедливо,  и  тот,  кто  первым
обидел  тебя,  понес  наказание.  Да  и  ты,  любезный Санделло, был неправ,
вступившись за насмешника, затеявшего ссору!
     Горбун вздрогнул и нагнул голову.
     -- Ну а ты, почтенный хоббит, совершил ошибку,  пойдя  с  мечом  против
бросившего  сталь.  Ты очень молод, и я не виню тебя, но впредь против палки
бери пивную кружку.-- Он вновь  едва  заметно  улыбнулся.--  Санделло!  Тебе
повезло,  что  он обнажил меч, а так, кто знает, чем бы все кончилось? Но,--
он перебил сам себя,-- все это в прошлом, а теперь я хочу, чтобы между  нами
не лежало это давнее недоразумение.
     Фолко  стоял молча, смущенно глядя вбок -- посмотреть в глаза Олмеру не
было сил. Никто никогда не говорил с ним так уважительно и так открыто -- на
равных; никто, даже  Торин,  даже  Малыш.  Обладателю  голоса  было  приятно
внимать; хоббиту не льстили -- просто сильный признавал и его силу, пусть не
во   всем,   и   сожалел   об   ошибке;  и  Фолко  почувствовал  себя  почти
удовлетворенным за то давнее поражение. Исчезли последние остатки страха; он
не боялся даже  Санделло,  смотревшего  на  него  теперь  чуть  удивленно  и
заинтересованно; Фолко не находил слов и лишь смущенно мялся с ноги на ногу,
однако  глубоко  в  сознании  родилась  и беспокойная мысль: а зачем все это
Олмеру?
     Наступило молчание. Олмер выжидательно смотрел на хоббита, и тот понял,
что ему нужно хотя бы представиться в  ответ  на  учтивую  речь.  С  трудом,
преодолевая   еще  оставшееся  оцепенение,  он  выговорил  свое  имя.  Олмер
дружелюбно слегка наклонил голову и кинул быстрый взгляд  на  Санделло.  Тот
шагнул вперед и спокойно протянул хоббиту руку.
     -- Не  держи  на  меня  зла,  сын  Хэмфаста,--  медленно проговорил он,
касаясь вздрогнувшей ладони Фолко своими гибкими, холодными,  но  неимоверно
сильными пальцами,-- я признаю, что был тогда неправ...
     Слова давались ему с трудом, но Олмер не сводил с горбуна внимательного
взгляда,  и  Санделло продолжал говорить. Фолко глядел ему прямо в глаза (на
что ему едва хватало духу) и вновь, как еще в Пригорье, увидел в них оттенок
понимания и затаенной горечи.
     "Горбун говорит искренно,-- вдруг  подумалось  хоббиту,--  хотя  ему  и
мешает гордыня".
     -- Ты  крепко  держался,--  продолжал  Санделло.--  Сказать  по правде,
второй раз я едва-едва увернулся. Впрочем, теперь это уже не  важно.  Прошу,
постарайся забыть.
     -- Я...  я  не  знаю,--  промямлил  хоббит,  теряясь  под ставшим вдруг
напряженно-испытующим взором горбуна,-- такое так просто не забывается...
     Санделло все еще не отпускал его правую руку, и от  этого  Фолко  вновь
стало слегка не по себе. Горбун вздохнул.
     -- Что же мне сделать, чтобы загладить свою вину перед тобой? -- сказал
он.
     -- Кажется,  я  могу  помочь  тебе  в этом, почтенный Санделло,-- вдруг
вмешался Олмер,-- Спору нет,  ты  виновен,  а  потому  принеси-ка  сюда  наш
гундабадский трофей!
     -- Наш? -- удивленно поднял глаза горбун.
     -- Да,  наш,--  ответил  Олмер,--  ибо  благодаря  твоему искусству мой
противник сражался пешим. Принеси его, быть может,  он  придется  по  сердцу
почтенному хоббиту.
     Санделло  кивнул  головой, повернулся и быстро исчез в зарослях. Спустя
мгновение он появился вновь, держа в  руках  небольшую  кожаную  сумочку,  и
протянул  ее Олмеру. Тот распустил завязки, сунул в нее руку и извлек оттуда
недлинный кинжал в простых черных ножнах, по краям окованных узкой  полоской
вороненой  стали.  К  ножнам  было  прикреплено несколько ремешков, зачем --
Фолко сразу не понял. Олмер держал оружие плашмя,  пальцы  его  правой  руки
скрывали  рукоять;  но  хоббит  неожиданно  ощутил  странное чувство. В этом
неброском на вид кинжале была какая-то завораживающая соразмерность  --  его
нельзя  было  ни  удлинить,  ни  укоротить,  ни уширить, ни заузить. Гладкая
черная кожа, покрывающая ножны, должна быть необычайно приятна на  ощупь  --
вдруг  мелькнуло у него в голове. Как спокоен и уверен в себе будет он, едва
его ладонь коснется их чуть шершавой поверхности, хранящей тепло  его  тела!
Ему вдруг очень захотелось поскорее взять и подержать в ладонях эту вещь, он
невольно подался вперед, забывая об осторожности.
     -- Я  вижу,  он  уже  манит  тебя. Бери! -- продолжал Олмер.-- Пусть он
верно служит тебе! -- Олмер замолк на мгновение, а потом, протягивая хоббиту
кинжал, добавил: -- Мужчинам достойно делать друг другу именно такие подарки
-- ибо что лучше них служит нашим сокровенным желаниям?
     Его пальцы разжались, и кинжал приняли ладони Фолко. В ту же секунду  и
лес,  и  Санделло,  и Олмер перестали существовать для него -- он смотрел на
подарок.
     Ножны  имели  длину  одиннадцать  пальцев;  к  их  нижнему  концу  было
прикреплено  кольцо, через которое был пропущен узкий кожаный ремешок. Такое
же кольцо было и сверху, с таким же ремнем. Прежде чем Фолко успел удивиться
этому, его взгляд упал на рукоятку.
     Неведомый белый материал был свит в мелкий винт; на ощупь он не казался
ни гладким,  ни  шершавым;  казалось,  под  рукой  хоббита  оказалась  шкура
неведомого  живого  существа, способного то взъерошить свою шерсть, то вновь
уложить ее так, что рука не ощутит ни малейшей  неровности.  А  возле  синей
крестовины  с чуть опущенными концами в белое тело рукояти был вделан гладко
отполированный камень, сперва показавшийся Фолко скромным и невзрачным -- он
не сверкал  и  не  светился;  его  цвет  напоминал  блеклый  жемчуг,  слегка
подернутый  сероватой  дымкой; но стоило Фолко взглянуть на него чуть сбоку,
как камень внезапно сделался полупрозрачным, и  в  его  смутной  глубине  он
разглядел  невесть  откуда  взявшийся  там темный крест. Завороженный, Фолко
долго не мог отвести взгляда от  этого  необычного  камня;  его  поверхность
казалась крошечным окном в неведомое, окном, имевшим даже переплет.
     Из   темно-синей   крестовины   выходило   плавно   сужавшееся  и  чуть
закругленное  лезвие  в  десять  пальцев  длиной;  матовая  сероватая  сталь
казалась  раскатанным  продолжением вделанного в рукоять камня; и по лезвию,
оставляя лишь узкие полоски вдоль  краев,  тянулись  удивительные  узоры  из
причудливо  переплетенных синих цветов; хоббит готов был поклясться, что эти
цветы имели какое-то неясное сходство с уже виденными им в каком-то видении,
но в чем оно и с чем -- этого он сказать не мог.
     Клинок сразу же и намертво лег в ладонь, словно прирос  к  ней;  пальцы
Фолко крепко-накрепко сжались, точно боясь упустить его.
     -- Да,  он  как  раз  по  твоей стати,-- донесся до забывшегося хоббита
голос Олмера.-- Дай я помогу тебе надеть его...
     Хоббит вздрогнул, словно пробуждаясь ото сна; в странном оцепенении  он
дал  человеку накинуть верхнюю петлю от ножен себе на шею, а нижняя опоясала
его чуть выше талии. Ножны плотно прилегли к телу.
     Олмер отступил на шаг, словно любуясь  своей  работой;  его  руки  были
скрыты потертыми кожаными перчатками, несмотря на жаркий день.
     -- Спасибо...-- с трудом выдавил из себя Фолко.-- Спасибо вам...
     Он  низко  поклонился  в знак благодарности. Выпрямляясь, он столкнулся
взглядом с Олмером и, повинуясь  какому-то  внезапному  наитию,  сделал  шаг
навстречу Санделло и пожал протянутую ему руку.
     -- Вот  и  хорошо,--  услышал  он  слова  Олмера.-- Пусть прошлое будет
предано  забвению.  Мы  устранили  то,  что  мешало  нам,  и  теперь   можем
побеседовать.  Но  послушай!  Какой у тебя лук! -- Голос Олмера едва заметно
изменился, стал жестче.-- Разреши мне взглянуть на него?
     Фолко нерешительно поднял глаза. Олмер нависал над  ним,  точно  башня,
глаза  глядели  строго  и  проницательное  и  хотя где-то в глубине сознания
хоббита вспыхнуло тревожное чувство, его левая рука медленно, словно  против
его желания, потянулась к эльфийскому оружию и вынула его из налучника.
     "Что ты делаешь! -- прорвался в нем поток тревожных мыслей,-- Как можно
отдавать в чужие руки, да еще ТАКИЕ, эту вещь?!"
     Очевидно,  что-то  изменилось  и в выражении его глаз, и по лицу Олмера
прошла  вдруг  какая-то  жесткая  полуусмешка,  полуулыбка.   Его   могучие,
обтянутые  черной  кожей  перчаток  руки  приняли лук. Он поднес его ближе к
лицу, рассматривая; подался к нему и Санделло.
     И тут лицо  золотоискателя  странно  изменилось  --  оно  вдруг  словно
постарело  на  добрые  десятка два лет, став жестким и мрачным, словно в нем
ожила какая-то давно пережитая боль. Вздрогнул, пополз  вверх  левый  уголок
его  губ,  придавая  ему необычно презрительно-скорбный вид. Хоббит невольно
отступил на шаг.
     Творящееся с Олмером не укрылось и от горбуна;  тот  вдруг  с  необычно
ласковым  и  укоризненным  видом  положил ладонь на предплечье Олмера; Фолко
готов был поклясться, что  это  была  какая-то  чуточку  неуклюжая  ласка  и
попытка  успокоить.  Глаза  горбуна  искательно  глядели снизу вверх, словно
говоря друг