ону и слившись с бесконечными рядами обычных деревьев.
   - Видел? Вот что значит имя Вождя! - со значением произнес Шепол.
   Гномы и хоббит лишь молча переглянулись.
   Но вот Леса Ча остались позади, дорога вывела их  на  простор  огромной
равнины. Здесь зеленая степь, протянувшаяся на  тысячи  лиг  с  запада  на
восток, смыкалась  с  лежащей  севернее  полосой  лесов.  Места  эти  были
пустынны - здесь кочевали только немногочисленные роды истерлингов. Далеко
на востоке, над самым краем горизонта, едва  различимо  виднелась  светлая
полоска, чуть светлее окружающего небосвода.
   "Горы, - подумал Фолко. - Горы  и  их  снеговые  вершины.  Неужели  это
Великий Восточный Хребет?"
   Они вступали в области, где Красная Книга была уже бесполезна  и  ничто
из пережитого не могло служить им помощником. Впереди лежали тысячелиговые
просторы Дор-Феафарота; Фолко удивился,  услыхав  из  уст  истерлинга  это
эльфийское название.  Очевидно,  оно  настолько  прочно  вросло  в  память
местных жителей, а давшие ей имя эльфы так давно покинули эти  земли,  что
даже для воинов Олмера это было не более чем  просто  название  страны.  В
слове  "феафарот"  хоббит  угадывал  корни,  означавшие  "дух"  и  "охота,
преследование"; их сочетание не предвещало ничего хорошего.
   На самом краю Лесов Ча отряд остановился для  краткого  отдыха;  лишний
раз осмотрели сбрую, проверили крепость тюков, прочность веревок;  попутно
гномам и хоббиту их десятник велел поменять пони на куда более  быстрых  и
выносливых хазгских лошадок.
   - Нам надо спешить, - сказал он, - а ваши пони истомлены  и  спешки  не
выдержат. Хотите вы или нет, но придется пересесть на других!
   И, не теряя ни дня, поднимаясь  с  рассветом  и  останавливаясь  уже  в
темноте, дружина Отона устремилась на юго-восток, оставляя по правую  руку
Лес Рока, прямиком к горам хеггов.  Карта  хоббита  говорила  об  обширных
владениях серых духов в тех краях; вряд ли Отон не знал о них,  однако  он
ни минуты не колебался в выборе пути своего отряда.
   Сильны и выносливы оказались специально отобранные Берелем воины многих
племен; даже неутомимым гномам приходилось порой нелегко, Фолко же и вовсе
держался одной лишь силой воли; когда к вечеру начинало сводить  мышцы  от
долгой скачки, когда после остановки на ночлег еще  приходилось  разбивать
лагерь и готовить пищу, он находил отдых в  странном  воспарении  духа  от
мелких земных дел к величественным картинам Основ Мира; он приказывал себе
увидеть Валинор, или Элдамар, или Тол Эрессею; и он  оказывался  словно  в
двух мирах  одновременно  -  в  одном  он  механически  выполнял  нелегкую
повседневную работу, в другом же странствовал по давным-давно закрытым для
Смертного Путям; он подозревал,  что  не  иначе,  как  Олорин  вновь  стал
помогать ему.
   Это умение открылось неожиданно, на десятый  день  пути  отряда,  когда
усталость овладела хоббитом до такой степени, что в нем угасли все  мысли,
кроме тупого желания дотащиться до грубошерстной подстилки,  брошенной  на
землю. Однако, когда его голова коснулась заменявшего  подушку  свернутого
плаща, он не провалился, как прошлой ночью, в пустое черное безмолвие; его
внутреннему взору, неожиданно явилась высокая облаченная в  белое  фигура;
лицо ее скрывал мягкий полумрак, однако Фолко тотчас  узнал  мага.  Олорин
сделал широкий, словно приглашающий жест и  тотчас  исчез;  хоббит  ощутил
себя стоящим перед исполинскими воротами, границы их и  очертания  которых
терялись в окружающей мгле; и нужно было открыть их, а для этого как можно
скорее отрешиться от ноющей боли в ногах и бурчания несытого  желудка;  от
жесткости наспех устроенной постели и липкого, ползущего над самой  землей
предвечернего холода... Нужно было о многом забыть и многое  вспомнить,  и
чья-то могучая воля звала, манила хоббита,  подвигая  его  испытать  силой
своей мысли крепость наглухо закрытых для тысяч и тысяч Ворот. И  он  внял
призыву, и внешний мир стал мало-помалу гаснуть  в  его  мысленном  взоре;
усилие за усилием, движение воли за движением  воли,  он  освобождался  от
мешающих чувств плоти; это оказалось  довольно  легко  -  достаточно  было
сосредоточиться на странном узоре этих Ворот, забывая обо всем  остальном;
и, когда он мысленно приказал им открыться, створки беззвучно разошлись  в
стороны (однако хоббит успел ощутить чью-то могучую волю, помогавшую ему в
этом); перед ним раскрылись неоглядные дали - словно парящий орел,  взирал
он на распростершиеся под ним пространства...
   Он видел Море  -  великое,  угрюмое,  вечное  в  своей  свирепой  мощи,
охраняющее подступы к прекрасным странам Прямого Пути; его взгляд  отыскал
среди вечно катящихся валов серую пелену тумана,  перечеркнувшую  простор;
зыбкой и непрочной казалась она, однако Фолко  сразу  же  понял,  что  эту
призрачную преграду не одолеть и крепчайшим таранам - перед  ней  оказался
бы бессилен даже Гронд, Молот Подземного Мира, ибо это была Черта,  Пелост
по-эльфийски, еще именуемая  Рамандуне,  Стена  Заката.  С  севера  на  юг
протянулась она, появляясь  из  затянувшей  полуденный  горизонт  дымки  и
исчезая в сумраке полуночи; и от нее начинался Прямой Путь. Взгляд хоббита
миновал Черту, и вот, как в давнишнем его  видении  еще  по  дороге  через
Арнор, он увидел белую полосу прибоя и гладкие  черные  стены  исполинских
гор и понял, что странствие его мысли привело его даже за Тол  Эрессею,  к
берегам Благословенной Земли. Он видел тонкие,  казавшиеся  сотканными  из
света,  перевитые  хрустальными  нитями  башни   Тириона,   пролетел   над
гигантской  аркой  Алквалонде   в   гавани   Телери;   грозные   бастионы,
воздвигнутые еще в  дни  бегства  Моргота  и  отправления  Двух  Деревьев,
остались позади; узкая долина кончалась,  незримая  тропа  вывела  его  на
обширную сияющую равнину, и долго после этого казалось ему, что он никогда
не увидит ничего более прекрасного; и яркость красок, и чистота  небес,  и
благоухание лугов были  неописуемы  и  невыразимы,  и  сладкое,  неведомое
чувство  овладело  им  при  виде   навсегда   потерянного   для   Смертных
Заокраинного Запада. Звуки чудесной музыки, в которой, казалось, сливалась
и разворачивалась вся история этого мира  с  его  радостями  и  горестями,
донеслись до его слуха; и согласное пение многих чистых голосов, и золотое
сияние,  разлитое  над  Валмаром,  и  смутные   фигуры,   прекрасные,   но
неразличимые в деталях, открылись его внутреннему взгляду; и он воззвал  к
Олорину, умоляя простить его за несдержанные слова во время  их  последней
встречи, ибо Майар показал хоббиту, во  имя  чего  совершается  их  поход;
красота нуждалась в защите, и  сознание  того,  что  этот  прекрасный  мир
сейчас вновь, как и три века назад, зависит  от  упорства  хоббита  и  его
друзей, давало новые силы...
   Так продолжалось каждую ночь, пока силы Фолко не восстановились. Олорин
на миг появился перед ним  в  его  видениях,  простившись  с  хоббитом  на
краткое время; но прекрасные сны теперь не оставляли Фолко, и  способность
вызывать их по собственному желанию осталась с ним навсегда.
   Тем временем отряд постепенно приближался к горам.  Они  шли  по  самой
границе леса и степи, и на пятнадцатый день пути, когда по утрам с  севера
ощутимо тянуло холодом, им повстречался кочевой истерлингский род.
   Точно  из-под  земли  появились  перед  ними  многочисленные  всадники,
направляющие бег своих сотрясающих землю табунов. По девять  косичек  было
заплетено у каждого наездника; коричневыми и красными узорами была покрыта
их просторная одежда, удобная  для  бешеной  скачки  и  для  лихой  рубки.
Истерлинги приветствовали Отона и его дружину;  и  старейшины  рода  долго
говорили с предводителем отряда Вождя.
   Вечером  истерлингский  род  на  славу  угостил  союзников;  многие   с
удивлением разглядывали гномов, а особенно - хоббита; однако  ни  один  не
позволил себе нескромных вопросов.  И  дружинники  Отона  узнали  о  новом
деянии Вождя...
   Истерлингские племена и союзы далеко не все и не сразу приняли  сторону
Короля-без-Королевства. Многие роды, особенно из богатых и многочисленных,
не желали подчиняться кому бы то ни было и ни под каким  видом  не  хотели
примкнуть к Делу Эарнила. И возглавил их славный род, обитавший неподалеку
от Мордорских Стен, род, основанный Хамулом, Черным  Истерлингом,  который
был в особенном почете у Властелина Барад-Дура.
   Память хоббита тотчас вернула его к  страницам  Красной  Книги.  Хамул!
Грозное  имя,  когда-то  наводившее  страх  на  всю  Степь,  имя  могучего
предводителя  непобедимой  степной  конницы,  ставшего  затем   одним   из
кошмарной Девятки, Призраком Кольца, ужасным Улаири, охотившимся за  фродо
и сгинувшим в пламени Роковой Горы после Падения  Гортаура!  Так  вот  чьи
потомки неожиданно стали на пути Олмера.  Прихотливы  пути  судьбы...  Род
Хамула не  смирился  с  утратой  власти  и  дерзко  бросил  вызов  Олмеру,
преградив ему путь на восток, к землям верных ему хазгов.  Однако  тот  со
своим небольшим отрядом сумел проложить  дорогу  к  холму,  на  котором  и
отбивался весь день до вечера,  когда  подоспели  несколько  истерлингских
племен, державших его руку. В беспорядочной  ночной  схватке  род  Хамула,
потеряв много лучших бойцов, был оттеснен,  а  наутро  его  вожди  увидели
перед собой многократно превосходившие силы Олмера - подтянувшихся хазгов,
истерлингов, отряды обитателей  Мордорских  Стен  (о  них  хоббит  услышал
впервые); но безумные отвергли  предложенный  мир  и  начали  безнадежный,
заведомо обреченный на поражение бой, в котором были разбиты. Однако Вождь
милостиво обошелся с  посягнувшими  на  него:  пленный  Блав,  вождь  рода
Хамула, был отпущен с богатыми подарками, раненые получили помощь,  воинам
мятежного рода даже  сохранили  оружие...  Вся  Степь  славит  мудрость  и
великодушие Вождя; отовсюду приходят вести о новых и новых послах к  нему,
объявляющих о новых присоединившихся к нему коленах.
   А Вождь не ждет, он уже скачет дальше - на восток через  земли  хазгов;
да сопутствует ему удача во всех его трудах и начинаниях!
   Так говорили истерлинги; и у дружинников Отона горели глаза, когда  они
слушали эти  рассказы,  а  гномам  и  хоббиту  приходилось  изо  всех  сил
притворяться обрадованными; Фолко терзался  жестоким  разочарованием:  как
было бы хорошо, если бы шальная стрела  какого-нибудь  наездника  из  рода
Хамула  нашла  дорожку  в  доспехах  Вождя.  Однако  в  глубине   сознания
по-прежнему холодным камнем покоилось невесть откуда пришедшее, но прочное
и неослабевающее убеждение, что Судьба вручила ключи от жизни Вождя именно
их тройке.
   На следующий день Огон распрощался с кочевниками. Дружина,  ободренная,
как после хорошего отдыха, с песнями тронулась в путь;  и  лежал  он,  как
узнал Фолко, прямо через заставы хеггов к владениям Ночной Хозяйки.
   Миновала еще неделя.  Осень  вступила  в  свои  права,  хотя  здесь,  в
Дор-Феафароте, пока еще держалось приходящее с  юга  тепло.  Над  головами
тянулись  на  полудень  птичьи  стаи;   желтизна   постепенно   овладевала
древесными кронами.
   - Гляди лучше, - наставлял хоббита сам Отон, когда ему  пришла  очередь
стоять ночную стражу. - Лес эльфов  -  под  боком,  всякое  может  быть...
Задремлешь - сам знаешь, что будет.
   Для выразительности он показал хоббиту свой увесистый кистень.
   - А что - нападают? - как  можно  более  небрежно  осведомился  хоббит,
соединив в  голосе  почтение  к  командиру,  презрение  к  этим  неведомым
врагам-эльфам и уверенность в собственных силах.
   - Случается, -  кивнул  Отон.  -  Не  вздумай  поднимать  забрало!  Эти
бессмертные бьют ночью за сто шагов,  целясь  по  блеску  луны  в  глазах!
Ладно, в полночь приду проверю, а в два пополуночи тебя сменят. Не  робей,
половинчик!
   Отон растворился во мраке; Фолко остался один.  Конечно,  это  было  не
совсем так -  друзья-гномы,  как  обычно,  находились  поблизости.  Однако
погибать от стрелы союзника, принявшего тебя за врага, - ничего нелепее не
придумаешь, и гномы тут не помогут!
   Текло время, лагерь давно  затих.  Фолко  лежал  в  кустах  на  вершине
взлобка, время от времени бросая взгляды  на  иссиня-черную  громаду  Леса
Рока; в ложбине, внизу, спал  отряд;  где-то  неподалеку  всматривались  в
сумрак другие караульные. Ночь выдалась звездной, сияла Тропа Эарендила, к
которой всегда обращались помыслы хоббита, когда ему случалось  оставаться
наедине с самим собой - особенно  если  над  головой  распахивался  черный
купол небосвода. И словно  внезапный  толчок  вошло  в  сознание  ощущение
устремленного на  него  пристального  взгляда,  несущего  в  себе  отблеск
бессмертных, как и раса  Перворожденных,  вечносущих  с  Бессветного  Года
звезд. Фолко не требовалось напрягать память,  чтобы  понять,  кому  может
принадлежать этот устремленный из мрака взор, - это мог быть только эльф.
   И тотчас же,  словно  поток  необычайно  ярких  видений  хлынул  в  его
помыслы,  Фолко  почувствовал  оказавшегося  перед  ним   Перворожденного.
Почувствовал его презрение к нему, Фолко, маленькому караульщику в  отряде
смертельных  врагов  Древнего  Народа.  Какие-то  темные  воспоминания   о
неслыханных по жестокости боях затуманивали мысли эльфа гневом, но  к  ним
присоединилась и радость - он мог захватить  "языка"  и  исполнить  приказ
своего правителя.
   И прежде чем оглушающий удар обрушился на его шлем, Фолко, не имея иной
возможности упредить эльфа, изо всех сил стараясь не шуметь, откатился  на
локоть-другой в сторону - и заговорил по-эльфийски, обращаясь к невидимому
собеседнику на древнем языке Нолдора. Конечно, Авари мог и не знать  этого
наречия, но синдаринские слова хоббит помнил хуже.
   - Погоди, во имя всемогущего Эру  Илуватара!  Во  имя  Варды  Элентари,
Великой Элберет!
   Вспыхнуло и угасло  во  тьме  изумление  невидимого  эльфа,  сменившись
радостью; словно теплый ветер среди промозглого вечера повеял на  хоббита;
он позволил себе несколько мгновений нежиться  в  этом  потоке,  а  затем,
встряхнувшись, шепотом сказал, что хочет поговорить и объясниться.
   - Тогда готовься к дороге, неведомый! - раздалось в ответ. - Ты  должен
объясниться, но не со мной, а с теми, кто видит глубже меня.
   - А... это  далеко?  -  осведомился  Фолко.  -  Мне  в  два  пополуночи
сменяться - нельзя, чтобы меня хватились!
   - Ты назвал имена Великих Сил, - медленно проговорил эльф,  по-прежнему
оставаясь во мраке. - Я чувствую, а следовательно, и знаю, что ты не враг.
Но что ты делаешь среди врагов? Зачем ты  здесь?  Почему  не  хочешь  уйти
вместе со мной?
   - Я должен быть здесь... Это трудно тебе объяснить вот так, на ходу. Но
после двух пополуночи я готов следовать  за  тобой  куда  угодно  -  если,
конечно, успею вернуться к утру.
   - Успеешь, - заверил его эльф. - Но я должен быть осторожен и  не  могу
полагаться на случай. Помни, ты у меня на прицеле! Как только тебя сменят,
иди ко мне, и ни слова или движения в сторону! А до этого времени молчи!
   - Но с тобой я могу говорить? - осведомился Фолко.
   - Нет!  Потом,  если  все  так,  как  ты  сказал,  у  нас  будет  время
побеседовать. А пока - лежи и молчи!
   Огненный  бурав  нетерпения  терзал  Фолко   все   нескончаемые   часы,
оставшиеся  от  его  стражи.  Мучило  загадочное   молчание   так   и   не
показавшегося ему на глаза эльфа - однако  присутствие  его  Фолко  ощущал
очень ясно, подобно тому, как чувствовал бы солнце сквозь  закрытые  веки.
Ночная тишина сделалась какой-то всепоглощающей, в ней тонул  любой  звук;
острый слух хоббита не мог уловить даже смутной ночной возни в лагере.
   Шаги разводящего он услыхал, когда тот с несколькими воинами оказался в
нескольких шагах от него - однако  успел  окликнуть  их  прежде,  чем  они
увидели его.
   Получив разрешение идти,  он  медленно  пошел  к  лагерю  вдоль  темных
кустов; но, когда  оказался  в  неглубокой,  залитой  непроглядным  мраком
ложбине, как раз посредине между двумя аванпостами, резко нырнул влево,  и
ночь поглотила его.
   Эльф был  рядом  -  Фолко  слышал  его  тонкое,  едва  уловимое  слухом
Смертного дыхание; оставаясь невидимым, тот приказал хоббиту идти вперед и
не оглядываться.
   Они долго пробирались через ночные  теснины,  сквозь  спеленутые  тьмой
буреломы; наконец провожатый легонько свистнул особым ни на что не похожим
образом, и из густоты ветвей впереди донесся ответный свист; только теперь
хоббиту разрешили обернуться.
   Эльф отбросил  серый  плащ-невидимку,  и  пробивавшийся  сквозь  листву
лунный луч заиграл на тонких кольцах его доспехов,  отразился  на  высоком
шлеме, зажег сотни  огоньков  в  самоцветах,  усыпавших  рукоять  длинного
кинжала; бездонные глаза смотрели на  хоббита,  и  было  в  них  тревожное
ожидание, и холодное подозрение, и смутная надежда - все сразу;  и  был  в
этом лице свет, неведомый Фолко, не солнечный - как память дня, не  лунный
- как отражение ночи, не звездный - свет, что шел откуда-то из глубин  его
таинственной души, познать которую никто не мог, никто из  Смертных.  Этот
свет родился из долгих-долгих, неимоверно долгих размышлений и действий  -
размышлений о недоступных  пониманию  хоббита  вещах  и  действиях  в  тех
областях, о существовании которых он не  мог  даже  подозревать.  Это  был
свет, не заимствованный у Сил, - но свет,  идущий  из  глубин  самого  его
существа; он не освещал, не рассеивал  мрак,  напротив,  он  возникал  как
составная часть любой действительности, и наконец Фолко понял  ту  смутную
строчку в самых старых и древних преданиях, которая так долго казалась ему
бессмысленной: "И свет в них подобен тьме, и тьма - свету".
   Древней силой дышало это лицо, и казалось: какие армии  дерзнут  встать
на пути таких воителей? Однако он точно знал, что таковые нашлись и  время
отсчитывает последние часы  до  великой  стычки  Могучих,  и  на  миг  ему
показалось, что жар исполинского, захватившего все  сущее  пожара  опаляет
ему лицо...
   На поляне смирно стояли несколько коней;  из  зарослей  бесшумно  вышли
трое эльфов; они заговорили между собой на странном языке  -  это  был  не
Квенья, не Синдарин и не даеронское  наречие  -  какой-то  совсем  особый,
очевидно, самый древний из эльфийских языков, язык Вод Пробуждения.
   Спустя несколько минут всадники уже мчались сквозь ночь; Фолко сидел на
крупе коня позади столкнувшегося с ним эльфа; под пальцами была необычайно
мягкая, шелковистая, но в то же время необычайно прочная ткань его  плаща;
странный пряный запах, необычный, терпкий, слегка дурманил  голову;  Фолко
пытался заглянуть  вперед,  и  ему  казалось,  что  под  копытами  лошадей
стремительно   развертывается   серебристый   светящийся   ковер,   тотчас
сворачивающийся у них за спинами.
   Они скакали недолго. Из мрака  донесся  предостерегающий  свист;  эльфы
ответили и осадили коней. Фолко ощутил  на  плече  тонкую,  но  необычайно
сильную руку своего спутника - казавшиеся слабыми  пальцы  готовы  были  в
любой миг парализовать любое его движение.
   Они миновали кольцо кустов. Поляна - темная, закрытая  густыми  кронами
вязов от бледных лунных лучей. По  краям  ее  хоббит  разглядел  несколько
десятков неподвижно застывших фигур, высоких, стройных, облаченных в слабо
мерцающие плащи. Рука провожатого мягко  подтолкнула  Фолко  к  стоящей  в
середине тесной  группе;  перед  ними  смутно  темнели  сложенные  костром
поленья. Хоббит не мог увидеть лиц, разобрать какие-либо детали оружия или
украшений, да это и не было нужно - он безошибочно  ощутил  истекающую  от
молчаливых воителей силу, и те несколько, к которым его подвели,  казались
сильнее всех. Эта их сила  предстала  мысленному  взору  хоббита  подобием
исполинской хрустальной стены, одинаково противостоящей и жаре, и  холоду,
и пламени, и льду...
   -  Подойди  ближе,  невысоклик,  -  раздался   негромкий,