о-то как! Вас  мои
гости  прислали?"  Я виду не подал, кивнул. Ничего она не знает и не видела.
Странная какая-то старуха. Впрочем,  в  городе  ее  знают...  Одним  словом,
обвели вас вокруг пальца, друзья!
     -- Ну  что  ж.  делать,--  проворчал Торин,-- не сидеть же нам теперь в
Аннуминасе до скончания веков и выслеживать этих проходимцев! Дел по  горло.
До  выхода  осталось  всего  ничего,  пони  не  куплены, телеги не починены,
припасы не  упакованы...  Рогволд,  постарайся  как-нибудь  вбить  в  голову
местным стражникам, чтобы не только топоры у гномов отбирали!
     После  всех  пережитых волнений следовало как следует промочить горло и
подкрепиться чем-нибудь пообильней, и вечером того же  дня  Торин,  Малыш  и
Фолко  сидели  в  уютной  небольшой корчме неподалеку от городских ворот под
звучным названием "Ножны Андарила". По утверждению Малыша, которое никто  не
мог оспорить в силу его большого опыта, здесь подавалось лучшее в Аннуминасе
пиво.  Зал  "Ножен"  был  вытянут  в длину, под окнами широкие лавки; на них
дремало несколько человек, завернувшись в видавшие  виды  поношенные  плащи.
Народу было немного: четверо за длинным столом в середине, за который сели и
трое друзей, и несколько за небольшими стадами вдоль глухой стены. Фолко уже
подметил,  что  почти  во  всех  трактирах  Аннуминаса,  кроме больших общих
столов, стояло несколько меньших, чтобы желающие  могли  побеседовать  более
спокойно.
     Они  сидели, изредка обмениваясь короткими фразами. Гномы мочили бороды
в густой белоснежной пене. Фолко смаковал пиво мелкими  глотками.  Малыш  не
ошибся  --  здесь  действительно  подавали  лучшее  в Аннуминасе пиво! Вечер
тянулся мирно, и даже озабоченно сведенные брови помрачневшего  было  Торина
стали постепенно расходиться.
     Неподалеку   от   них  за  небольшим  столом  возле  стены  сидели  два
разговаривающих человека. Рассеянно блуждавший по залу  взгляд  Фолко  долго
скользил,  нигде  не  задерживаясь,  пока  не  наткнулся на эту пару. Трудно
сказать, что привлекло его внимание, однако он ощутил внезапный и неприятный
холодок в груди, сразу же напомнивший ему  о  пережитом  в  Могильниках.  Он
насторожился и стал приглядываться.
     Хоббит  не  видел  их  лиц:  один  сидел к нему спиной, лицо же второго
скрывала фигура первого. У него были длинные, совершенно седые волосы, серый
камзол был оторочен сверху простым  белым  воротником.  Заметно  сгорбленные
плечи  выдавали  его  возраст,  о  преклонных же годах говорила и лежащая на
скатерти коричневатая морщинистая кисть правой руки со  скромным  серебряным
браслетом  на  запястье.  Возле его стула стояла прислоненная к столу черная
трость. Судя по всему, это был горожанин, пожилой,  довольно  зажиточный;  и
еще,  приглядевшись,  Фолко  увидел  едва  заметное  черное  пятно между его
пальцами на правой руке -- это значило, что ему приходится много писать.
     О втором человеке Фолко мог сказать и того меньше. Он сидел неподвижно,
угол трактирной стойки закрывал его лицо от света горевшего очага,  и  Фолко
мог  разглядеть  лишь недлинную темно-русую бороду и падающие на плечи такие
же гладкие волосы. Стол перед ними был уставлен тарелками и блюдцами, и пили
они не пиво, а гондорское красное вино.
     Двое посетителей, сидевшие неподалеку от заинтересовавшей  Фолко  пары,
поднялись  и  пошли расплачиваться. Постепенно говорившие несколько повысили
голос, и хоббиту стал слышен их разговор. Говорил русобородый:
     -- Благодарю тебя за все то, что ты мне  поведал,  почтенный  Теофраст.
Мне очень помогли беседы с тобою, но, мне кажется, ты все же не совсем прав.
Я  знаю,  за  свою  жизнь ты написал, конечно, больше книг, чем мне довелось
прочесть, но, клянусь ступенями Великой  Лестницы  (Фолко  вздрогнул),--  не
бойся,  лестницы  могут  вести и в небо,-- прибавил он, чуть смягчив голос и
кладя руку на плечо пожилому,-- Но  ты  писал  свои  книги,  не  выезжая  за
пределы этого города, а мне, так или иначе, пришлось немало странствовать, и
узнай,  что  в  бескрайних зеленых степях и лесах Истланда до сих пор поются
песни об удальцах, павших под стенами Минас-Тирита,  а  по  равнинам  Харада
каждый  год  тянутся  вереницы  воинов,  чтобы  поклониться Черной Скале, на
которой  золотом  высечены  имена  вождей,  сражавшихся  под   водительством
Бледного Короля на Пелленорских Полях!
     Фолко  не  видел лица говорившего, он слышал лишь его голос, мягкий, но
упругий, полный  скрытой  силы;  в  нем  звучал  опыт  прожитых  лет.  Голос
притягивал слышавшимся в нем могучим порывом, но Фолко оторопел, когда смысл
сказанного дошел до его сознания.
     "Он как, за Черного Властелина, что ли? -- в смятении подумал хоббит.--
Что он такое несет?!"
     Он  толкнул локтем Торина, и, когда гном повернулся к нему, то приложил
палец к губам  и  показал  взглядом  на  собеседников,  одновременно  слегка
коснувшись рукою уха. Торин понял, насторожился и тоже стал прислушиваться к
разговору.
     -- Но   все  упомянутые  тобою  народы  шли  в  бой,  повинуясь  чужой,
враждебной всему Средиземью воле, они шли за добычей, шли жечь и  грабить,--
возразил русобородому тот, кого назвали Теофрастом.
     Его   голос   был   глуховат,   спокоен,   и   тон   его  --  несколько
снисходительным. Он отпил глоток вина,  и  под  белым  воротником  сверкнуло
золото надетой на шею драгоценной цепи.
     -- Воля?  -- усмехнувшись, ответил русобородый.-- Любая воля, чужая ли,
своя, если она ведет мужчин на достойные этого звания дела или пусть даже  к
славной  смерти, так или иначе, но права. А что до добычи? Ты знаешь не хуже
меня, побывавшего там, что леса Истланда безмерно богаты зверем и птицей, да
и кони у них не уступят тем, что пасутся на равнинах Рохана. Реки же  Харада
несут золота больше, чем могут добыть все гномы Средиземья! И эта чужая воля
не  отняла у них ни благородства, ни гордости. Я бывал и там, и там, я делил
с ними кров и пишу -- и в лесах, и в предгорьях, и со встреченными там  мною
мужчинами я бы смело пошел в любой, даже последний, бой. Там много достойных
людей!  И  даже  среди дунландцев, вроде бы забывших свои давнишние распри с
Роханом, я  встречал  людей,  презирающих  тех,  кто  принял  жизнь  из  рук
победителей,  кто запросил пощады в битве у стен Хорнбурга, а заодно -- и их
потомков.
     -- Что ты говоришь?! Они же несли смерть и разрушение,  гибель  свободе
Запада,  убивали  невинных,  беззащитных,  не  щадя  ни женщин, ни детей, ни
стариков!
     Теофраст откинулся на спинку стула, в голосе слышалось удивление.
     -- Прости, почтенный учитель, но теперь мне просто смешны  твои  слова.
Война  жестока  --  эта  истина  стара  как  мир.  Кому  же,  как  не  тебе,
знаменитейшему хронисту  Средиземья,  знать,  что  в  глубину  веков  уходят
кровавые  счеты  между народами. Не нами началось -- не нами кончится. Голос
русобородого стал холоднее и жестче.
     -- Но они изначально боролись за  неправое  дело.  Хотели  покончить  с
самым светлым, что есть в Средиземье, с его великим чудом -- Перворожденными
Эльфами, никогда не причинявшими людям зла!
     -- Эльфы? Это живое поющее бессмертие? Они чужды нам по самой сути. Да,
они Перворожденные,  но  кто  дал  им  право  распоряжаться нашими судьбами,
судьбами целых народов?! Они бросали нам крохи своего великого  знания,  как
мы бросаем собаке кость во время богатого пира!
     Голос  русобородого  наполнила  долго  сдерживаемая  злость,  он  почти
срывался в крик.
     -- Одумайся, они же столько раз бились рука об руку  с  людьми,  спасая
Средиземье от владычества Врага! Вспомни мои рассказы о Предначальной Эпохе!
     -- Но даже тогда исход войны решили именно люди. Эта борьба была прежде
всего  борьбою  людей,  и  ты сам сказал мне, что на Пелленорских Полях люди
бились с людьми.
     -- Но ведь бороться против эльфов -- это лишать нас  уходящего  с  ними
великого знания!
     Теофраст  был  поражен,  ошарашен  и лишь слабо сопротивлялся. Голос же
русобородого наполняла теперь железная, неколебимая уверенность и  столь  же
неколебимая воля. Он ответил, медленно роняя слова:
     -- Рано  или поздно люди возьмут все это знание сами, своим трудом. Нам
не нужны подачки!
     -- Твое сердце ожесточено,-- печально вздохнул Теофраст.
     -- Быть может,-- остывая и приглушая голос, ответил  русобородый.--  Но
ожесточилось  оно,  глядя  на задыхающийся от подаренной нам эльфами сытости
мир Средиземья!
     -- Я не могу согласиться  с  тобой...  Как  же  тогда  быть  с  другими
народами,  населяющими  наш  мир?  Как  быть  с  этими добродушными гномами?
Посмотри, эта великолепная решетка возле камина  --  их  работа!  А  что  до
бороды Дьюрина, которой они ее украсили, то ведь каждый народ имеет право на
собственные легенды и предания.
     Голос русобородого потеплел.
     -- Ты  прав,  народ  они неплохой, особенно если сменят кирку на боевой
топор!
     При этих словах Торин встрепенулся и шепнул на ухо Фолко:
     -- Он хорошо говорит о гномах! Он понимает нас! Редкий случай!
     Тем временем русобородый продолжал:
     -- Однако кормим их все-таки мы! В голодный год  мешок  золота  дешевле
мешка  пшеницы,  и  я  что-то  не  слыхал,  чтобы  в  подземельях  научились
выращивать хлеб! Гномы могут жить только вместе с нами,  людьми,  и  от  нас
теперь зависит, как повернется их судьба.
     Скрипнула  входная  дверь, и в зал вошли двое воинов городской стражи в
своих обычных бело-синих плащах. Они были в шлемах и с мечами  и,  казалось,
кого-то  искали,  разглядывая  сидевших  в зале гостей. Внезапно один из них
толкнул товарища локтем, указывая подбородком на столик, за  которым  сидели
Теофраст  и  русобородый.  Теофраст принялся было что-то горячо втолковывать
откинувшемуся на спинку стула собеседнику, когда воины довольно бесцеремонно
вмешались в их беседу. Один из них встал за спиною
     Теофраста, другой подошел к русобородому справа.
     -- Почтенные, мы вынуждены на время  задержать  столь  плавное  течение
вашей  беседы,-- начал стоявший рядом с русобородым воин.-- Мы должны задать
одному из вас кое-какие вопросы. Послушай, странник, не твоя ли  эта  лошадь
стоит у коновязи, серая в яблоках под коричневым седлом с красною лукою?
     -- Ясное  дело,  что  моя,  раз  я  на  ней приехал,-- спокойно ответил
русобородый, не двигаясь.
     -- Тогда почему...-- начал было стражник. Внезапно  русобородый  сделал
одно  молниеносное  движение, отбрасывая назад стул. Над уставленным яствами
столом блеснул закованный в латную рукавицу кулак,  и  незадачливый  воин  с
тяжелым  стуком  повалился  на  пол.  Прежде,  чем кто-либо успел что-нибудь
понять, и второй стражник, опрокинувший стол и рванувшийся  к  русобородому,
внезапно  зашатался, схватился за голову, застонал и медленно осел на пол --
какой-то человек, дремавший до этого на  лавке,  метко  угодил  ему  в  лицо
тяжелым  горшком,  стоявшим  около него. Кинувший метнулся к двери, его плащ
распахнулся от  стремительного  движения,  и  Фолко  со  смешанным  чувством
изумления и ужаса узнал в этом человеке горбуна Санделло.
     В  дверях  горбун  замешкался  на  мгновение,  но  лишь для того, чтобы
пропустить вперед себя русобородого.  Они  исчезли,  а  со  двора  донеслись
крики,  лязг  оружия,  затем  раздался  быстро замерший в отдалении перестук
копыт. Лежавшие на лавках приподнялись, кто-то сел, кое-кто  лишь  приоткрыл
глаза.  В  зал  ворвалась  толпа  вооруженных  воинов, бросившихся поднимать
раненых товарищей. Один из них, видимо, старший, помог подняться сбитому  со
стула пожилому хронисту.
     -- Как!  --  вскричал старший, едва взглянув в лицо старика.-- Возможно
ли это?! Почтенный Теофраст! Вот уж никак не мог подумать, что  для  писания
твоих  хроник  тебе понадобится общество этого конокрада. Обо всем этом тебе
придется дать подробный отчет начальнику стражи Скилбаду!  А  на  будущее  я
хотел  бы  предостеречь  тебя  от  неразумных  знакомств! -- Он повернулся к
сбитому с ног русобородым воину.-- Так что здесь произошло, Фрин? Как ты мог
так опозориться?!
     -- Капитан...-- умоляюще прохрипел тот, кого назвали Фрином, и  сплюнул
кровью.-- Я виноват... Но кто же мог знать?
     -- Ладно!  --  оборвал  его  капитан.--  Обо  всем расскажете Скилбаду.
Пошли, ребята! А ты, почтенный,-- он снова повернулся к Теофрасту,  все  еще
охавшему  и  державшемуся  за бок,-- пусть эта история послужит тебе хорошим
уроком! И помни -- послезавтра тебе придется предстать  перед  Скилбадом!  А
пока прощай!
     Капитан  стремительно  вышел,  за  ним  затопали  остальные  стражники.
Напуганные посетители, в том числе и  те,  кто  дремал  у  стены,  поспешили
убраться  восвояси.  В  опустевшей корчме остались лишь ничего не понимающий
хозяин, помятый хронист и трое друзей.
     Фолко сидел совершенно оторопевший и сбитый с толку.
     "Санделло в городе! -- соображал он лихорадочно.--  Санделло  заодно  с
русобородым!  Не ему ли он служит?! Наверное, русобородого знает старик! Его
упускать нельзя!"
     -- Торин, этот старик!..
     -- Верно. Я сам об этом подумал.  Не  сговариваясь,  друзья  подошли  к
Теофрасту, по-прежнему сидевшему, бессильно сгорбившись и потирая ушибленный
бок.
     -- Мы  видим,  тебе  плохо,  почтенный.-- Торин попытался вложить в эти
слова как можно больше почтительности.-- Быть может, нужно чем-нибудь помочь
тебе? Может, проводить тебя домой?
     Теофраст поднял к ним бледное, иссеченное морщинами  лицо,  на  котором
выделялись  глубоко  посаженные  черные  глаза,  острые  и  внимательные, не
утратившие с годами блеск и осмысленность.
     -- Да возблагодарят вас Великие Звезды,-- слабо ответил он.-- Я  всегда
знал,  что  вы,  гномы, благородный народ... Да, пожалуйста, проводите меня.
Мне трудно идти...
     Торин и Малыш с двух сторон поддерживали старого  хрониста,  Фолко  шел
впереди,  держа сумку Теофраста и его посох. Старик охал при каждом шаге, но
постепенно приободрился и смог кое-как ответить на первые  вопросы  гнома  и
хоббита.
     -- Да,  о  благородные  гномы и не менее благородный хоббит, меня зовут
Теофраст, сын Аргелеба, и я придворный хронист Северной Короны. Много лет  я
собираю  разбросанные  по  старинным  книгам сведения по истории Средиземья,
веду также погодные записи обо всем, что происходит в Арноре -- расспрашиваю
свидетелей, собираю рассказы и заношу  все  это  в  хроники,  копии  которых
отсылаются в Минас-Тирит, к самому Королю. Я выполняю и другие разыскания по
его  приказам.  Теперь  направо,  пожалуйста,  а  вон на том углу -- налево.
Ох-ох, неудачно это я...
     Они остановились возле аккуратного двухэтажного дома в одном  из  тихих
переулков  неподалеку от Главной улицы. Дом был выкрашен в светло-коричневый
цвет, на разросшихся в палисаднике кустах уже начинали  набухать  почки.  По
дороге,   однако,   говорили   мало,  а  когда  старик  стал  рассыпаться  в
благодарностях, стоя на своем крыльце, Торин сказал, понижая голос:
     -- Почтенный, нас очень заинтересовала вся  эта  история.  Разреши  нам
прийти  и  побеседовать с тобой. Быть может, ты узнаешь нечто новое из наших
рассказов.
     -- Что ж,-- ответил Теофраст,-- двери моего  дома  всегда  открыты  для
желающих  обрести  знания и разобраться в событиях, равно и для тех, кто сам
хочет рассказать мне что-либо. Приходите завтра вечером, я буду ожидать вас.
А пока -- мне надо прилечь, дабы прийти в себя после всей этой истории...
     Они низко поклонились старику, и он, ответив на их поклон,  скрылся  за
дверью.  Они медленно сошли с крыльца и пустились в обратный путь, по дороге
кое-как отбиваясь от наскоков ничего не  понявшего  и  яростно  требовавшего
разъяснений Малыша. Растолковывая ему суть происшедшего, друзья не заметили,
как  добрались  до дома. Торин принялся разжигать камин. Малыш отправился за
водой, а Фолко зашел в трактир. Хозяин тут же кинулся к нему:
     -- Фолко, выручай! Весь твой соус кончился, а тут какая-то  компания  с
Юга подвалила, требует только его, грозится весь трактир разнести! -- Хозяин
был  бледен и напуган.-- Я уж. им пообещал, что ты, как придешь, сделаешь...
Уважь уж. ты меня, Фолко!
     Хоббит вздохнул и согласился.
     Около часа он возился, пока не приготовил свою  коронную  приправу,  и,
когда  ее  унесли в зал, раздавшийся там не очень умиротворенный гул голосов
сразу умолк. Фолко перевел дух, снял фартук и пошел мыть руки.
     -- Погоди, куда же ты, Фолко? --  остановил  его  внезапно  вынырнувший
откуда-то хозяин.-- Эти южане там все языки попроглатывали и теперь требуют,
чтобы  им показали этого умельца! -- Недавно бледное лицо трактирщика теперь
сияло.-- Давай, давай, нехорошо, нечего прятаться, пусть знают наших!
     Трактирщик едва ли не силой выволок упиравшегося хоббита в общий зал. В
углу его, за несколькими сдвинутыми вместе столами,  сидело  человек  десять
или  двенадцать  крепких  мужчин,  смуглых  от  оставшегося с лета загара, в
коротких кожаных куртках. Их волосы, в отличие от большинства арнорцев, были
коротко острижены. Они приветствовали Фолко дружными криками одобрения. Один
из них, высокий, горбоносый, чернобородый, но еще совсем  молодой,  поднялся
со   своего   места   и   подошел   к  Фолко,  пытливо  вглядываясь  в  него
проницательными серыми глазами.
     -- Мы благодарим тебя, почтенный мастер, за  твое  искусство,--  сказал
он,  слегка наклонив голову.-- Теперь мы видим, что мастерство не зависит от
роста!
     Он говорил с незнакомым хоббиту  акцентом,  иногда  делая  ударения  на
первых  слогах  слов.  Фолко покраснел от удовольствия и пробормотал в ответ
нечто невнятное.
     -- Я и мои товарищи в знак нашей благодарности просим тебя принять  вот
это,--  Он  протянул  хоббиту  раскрытую  ладонь,  на которой лежала большая
серебряная монета, каких хоббит еще никогда не видел.-- Возьми ее, мы  дарим
от чистого сердца.
     Горбоносый  вновь  склонил  голову.  Фолко несмело протянул руку и взял
тяжелый, приятно оттягивающий руку кругляш. В глаза ему  бросились  странные
мозоли  на  ладони  чужеземца -- два прямых длинных бугра, тянувшихся строго
поперек. Фолко попытался угадать, о занятии каким  ремеслом  могут  говорить
такие следы, но так и не сумел.
     Чернобородый  тем  временем  кивнул  ему еще раз и сделал какой-то знак
своим спутникам. Они дружно поднялись с мест и направились к  дверям,  вслед
за ними зашагал и их горбоносый предводитель.
     Фолко  полез  к  хозяину  с  расспросами,  но  трактирщик ничего не мог
сказать: ни кто эти люди, ни откуда они появились. В  разговоре  с  ним  они
назвали  себя  южанами,  и  это  было единственное, что он знал о них. Фолко
ничего не оставалось делать, как вернуться домой и рассказать Торину всю эту
историю.
     -- Вот и ты знаменитым становишься,  брат  хоббит,--  пошутил  в  ответ
гном.-- Чем ты недоволен? Гордись! Я бы на твоем месте до потолка от радости
скакал.
     -- Торин,  а отчего могут быть такие мозоли? -- Фолко провел пальцем по
своей ладони. Гном задумался, а потом покачал головой:
     -- Такое может быть, если вертеть что-то в руке. Но кто они такие -- не
пойму... Да, кстати, а что он тебе подарил?
     Фолко протянул другу монету. Торин с минуту пристально смотрел на  нее,
не  поднимая  глаз, а когда наконец поднял, то Фолко поразился происшедшей в
нем перемене -- рот гнома был мучительно искривлен, в глазах  стояли  слезы.
Из  груди Торина вырвался тяжелый, скорбный вздох. Ошарашенный Фолко онемел,
не зная, что сказать и чем  утешить  друга;  Торин  заговорил  сам,  изредка
вытирая нос рукавом и стыдливо опуская глаза:
     -- Я  знаю  эту  монету... Я узнал бы ее из тысячи, да и как не узнать,
если я сам сделал эту насечку на ней и сам пробил отверстие, когда дарил  ее
моему  другу  Тервину,  пропавшему  без  вести  четыре года назад! У меня от
предков сохранился этот старинный скилл последних Д