родые. Очень, очень давно. Когда здесь  еще  текли  могучие  реки.
Беспокойный каган, не улежит, будет таскать живых...
     Сварог невольно вздрогнул. И спросил:
     - А как народ назывался?
     - Светлобородые, -  сказал  Мэлсдорж.  -  И  все.  Имена  забываются.
Народов было несметное множество, и часто они уносят с собой свои имена...
     - Вот именно, - отрешенно поддакнул Сварог. - Уж сколько их сорвалось
в эту бездну, разверстую  вдали.  Настанет  день,  когда  и  я  исчезну  с
поверхности земли...
     Он не любил выходить из образа тупого майора. Но  с  Мэлсдоржем  было
можно.
     - Хорошая песня, - сказал Мэлсдорж. - Сам сочинил?
     - Да нет...
     Они опять замолчали и молчали до самой развилки, места,  где  Сварогу
надо было сворачивать к военному городку, а  Мэлсдоржу  пылить  вперед,  в
недалекий город.
     - Водки выпьешь как-нибудь? - спросил Мэлсдорж. - Заходи,  юрта  пока
на старом месте. Водки много.
     - Да ну, - вяло сказал Сварог. - И так жить страшно.
     - Совсем страшно?
     Сварог поднял глаза. Мэлсдорж спокойно смотрел на него сверху вниз  -
морщинистая рожа, загадочный прищур. Весь он был как таинственный в  своем
всеведении бронзовый бурханчик. "Мы ж здесь чужие, - прямо-таки  панически
подумал Сварог, - мы все уйдем с нашими танками, котельными и радарами,  и
мы, и аймачные шишки с японскими телевизорами, и  Гуррагча  со  спускаемым
аппаратом. И китайцы, если придут, рано или поздно уйдут в ту же бездну. А
степь и пастухи останутся, извечные, как закат".
     - Нельзя смотреть в глаза, - сказал вдруг Мэлсдорж.
     - Что?
     - Когда за тобой  бегает  покойник,  нельзя  смотреть  ему  в  глаза.
Насовсем уволочет.
     - Ну, за мной-то покойники не бегают... - слабо усмехнулся Сварог.
     - А кто за тобой бегает, живые, что ли?
     Сварог дернулся и встал посередине дороги. Он  припомнил  все  слухи,
создавшие Мэлсдоржу шаманскую славу, - и японский магнитофон,  за  который
жена прапорщика Швыдко вроде бы обеспечила супругу полную и окончательную,
колдовского происхождения трезвость на всю  оставшуюся  прапору  жизнь.  И
нереально быстро сросшуюся ногу военюриста  Нежного,  и  разные  сбывшиеся
предсказания. И прочие  свершения,  в  том  числе  те,  что,  как  бы  это
выразиться,  обладали  обратным  знаком:  у  капитана  Лазуткина,   спьяну
заехавшего Мэлсдоржу в морду, поселилась в ванной огромная кобра,  видимая
одному только капитану. Кобра капитана периодически кусала, да так, что он
орал на весь дом (причем  следов  укусов  не  отыскивалось),  потом  стала
гоняться за ним по всему городку, пока не достала окончательно на  штабных
учениях. Возможно, все дело было не в колдовстве Мэлсдоржа, а в водке.  Но
генералу из  Москвы,  рядом  с  которым  прошли  выпущенные  Лазуткиным  в
настырную кобру пули, в любом случае  следовало  посочувствовать.  Кстати,
лейтенант Круподеров, с  одиннадцати  вечера  и  до  рассвета  искавший  в
насквозь знакомом военном городке свой дом,  был  непьющим  и  шприцев  из
набора противохимической защиты тоже не употреблял. Но все разно  чуть  не
рехнулся - городок был, а его пятиэтажки не было.  В  детали  он  вдавался
скупо, но ходил потом к Мэлсдоржу просить прощения и кланяться подарком...
     Вспомнив все, что болтали о Мэлсдорже, Сварог испугался еще больше. И
от испуга бухнул:
     - Помочь можешь?
     - Помогают человеку, когда он хочет, чтобы  ему  помогали,  -  сказал
Мэлсдорж.
     - А я что, не хочу?
     - А откуда ты знаешь, чего хочешь? - сказал Мэлсдорж и поднял плетку.
     Лохматая лошаденка обрадованно рванула вперед, и Сварог остался  один
- правда, в прямой видимости для часового под  зеленым  грибком,  так  что
погружения пока исключались.
     Дома он залез в ванну, вставил пробку,  плеснул  три  колпачка  свято
сберегавшегося женой дефицитнейшего шампуня. Ванна понемногу  наполнялась,
пена щекотала плечи, с пола орал паршивенький  магнитофон,  дешевенький  в
Японии и стоивший бешеные деньги в Союзе Сварог курил с закрытыми  глазами
и пытался представить, что он  сейчас  в  Ницце  -  но  и  саму  Ниццу  он
представлял себе смутно, так что ничего не выходило.
     Вообще ничего  путного  не  выходило.  А  то,  что  жизнь  не  вышла,
выяснилось уже давно. Стоило ли долбить в  училище  французский,  если  не
быть атташе ни в Париже,  ни  даже  в  Бухаресте,  и  даже  детективов  на
французском не достать? А  те  заграницы,  где  побывать  довелось,  лучше
забыть навсегда. Стоило ли млеть возле ясноглазой студенточки, если из нее
через десять лет получилась  законченная  стерва?  Стоило  ли  становиться
хорошим десантником,  чтобы  удерживать  на  тронах  чужедальних  мудаков?
Стоило ли читать столько книг?
     Все дебеты-кредиты были не в его пользу - поневоле  взвоешь.  Что  же
тогда удивительного в "погружениях"? Рехнулся он  или  все  происходит  на
самом деле, ясно одно: к  везучему  и  счастливому  человеку  такая  дрянь
определенно не привяжется.
     В дверь, оказывается, давненько уже стучали, потом начали барабанить.
Сварог протянул мокрую руку через край ванны, не глядя убрал звук.
     - Долго ты еще там? - вопросила жена не требовавшим ответа  визгливым
тоном.
     Сварог передернулся и громко, с невероятным удовольствием спросил:
     - Ты что, у Витьки подмыться не могла?
     Ответа он, понятно, не ждал. Вместо такового грохнула кухонная  дверь
- а вот этого он и  ждал.  Закатив  глаза,  Сварог  довольно  улыбнулся  в
потолок, зажег сигарету, закинул голову, шумно выпустил дым.
     И провалился в глубину.
     Стенок ванны уже не нащупать, он бешено молотил руками и  ногами,  не
находя опоры, в глаза хлынула вода,  и  пришлось  зажмуриться,  ничего  не
соображая от ужаса. Воздуха в груди почти что и не осталось, вода, ставшая
холодной, быстро волокла Сварога неизвестно  куда.  Превозмогая  резь,  он
открыл глаза, инстинктивно рванулся туда, где, казалось, светлее.
     И вынырнул  под  солнечный  свет  и  голубое  небо,  фыркая,  кашляя,
отплевываясь, старался удержаться на  поверхности,  он  вообще-то  неплохо
плавал, течение волокло его то к берегу, то на стремнину, а по  берегу  за
ним неслись азартно  вопившие  всадники,  и  что-то  свистело  у  них  над
головами, а потом свистнуло и  у  него  над  головой.  Арканы.  Полосатые,
черно-белые. Две жесткие колючие петли туго захлестнули поперек  туловища,
всадники враз остановили коней и потянули Сварога к берегу. Косо  волочась
поперек течения, давившего на тело упругим напором,  выплевывая  воду,  он
смятенно думал одно: откуда в степи такая река? И,  только  оказавшись  на
сочной зеленой  траве,  осознал,  какой  он  идиот,  -  его  ведь  достали
наконец...
     А всадники хохотали от души. И Сварог уже рассмотрел, что их  высокие
лошади ничуть не похожи  на  монгольских,  а  сами  они,  светловолосые  и
светлобородые, на монголов. Он сидел на траве, а  они  высились  над  ним,
люди в чешуйчатой броне, ярких разноцветных плащах и остроконечных  шлемах
с гирляндами лисьих хвостов. Самые что ни на есть реальные, хотя им  никак
не полагалось быть.
     Потом один из них расстегнул  большую  затейливую  пряжку  на  правом
плече и сбросил свой желтый плащ к ногам Сварога. Сварог встал,  закутался
в плащ. Подъезжали новые всадники, сужая кольцо вокруг  него,  и  вдруг  в
одном месте кольцо  разорвалось,  почтительно  освобождая  проход  кому-то
важному, и прямо к Сварогу направился человек с золотой цепью на груди,  в
золотом широком поясе, с властным лицом начальника. Шлем его был позолочен
и украшен черно-бурыми хвостами, а не рыжими, как у остальных. За ним вели
белую лошадь, а рядом с лошадью бежал косматый старик без доспехов  и  без
оружия, то и дело разражавшийся ликующими воплями.
     - Теперь ты видишь, Великий Меч, что я... - заорал он.
     - Что твоя голова пока что остается при  тебе,  -  бросил  вождь,  не
оборачиваясь, и воины расхохотались, качаясь в седлах.
     Взмах руки, перехваченной в  запястье  широким  золотым  браслетом  с
драконьими головами,  -  и  всадники  рассыпались  в  стороны,  поскакали,
сбились табунком метрах в ста, да так и стояли там. Остались только вождь,
его коновод и лохматый старик, весь  увешанный  диковинными  амулетами.  И
Сварог, понятно, запахнувшийся в  желтый  плащ,  из-под  которого  торчали
босые ноги. Сварог оказался выше всех  ростом.  Он  попытался  сообразить,
почему так вышло, что он прекрасно понимает их язык, но догадки  в  голову
не шли.
     - А я совсем собрался было  отрубить  ему  голову,  -  непринужденно,
словно старому приятелю, сказал Сварогу вождь, кивая на старика. -  Но  он
оказался  прав.  Дым  зелий  и  заклинания  и  в  самом   деле   позволяют
путешествовать во времени.
     - Я один помню великое  знание,  я  последний...  -  завопил  старик,
отчаянно тряся амулетами.
     - И теперь я буду тебя беречь, успокойся...  -  сказал  вождь,  вновь
повернулся к Сварогу: - Я Нохор. Великий Меч... и  кто-то  там  еще,  есть
другие титулы, ничуть не тусклее. Но  все  они  -  преждевременная  лесть.
Великие свершения требуют  великих  походов.  Великие  походы  требуют  не
только множества воинов,  но  и  немалого  числа  военачальников.  И  если
случается  так,  что  сказки  про  древнее  искусство  колдунов  оказались
правдой, можно взять военачальников, которые давно умерли...  или  еще  не
родились. Как ты.
     - Но я-то родился, - буркнул  Сварог,  чуточку  ошеломленный  деловым
напором.
     - Это неважно. Я умер для тебя, ты не родился для меня, по вышло так,
что мы встретились.
     Глаза у него были желтые и холодные, рысьи. Сварог видывал  рысей,  а
одну даже убил в Забайкалье, хоть и нечестно, из автомата. Сейчас автомата
не было, а Нохор опаснее десятка рысей...
     Сварог отер ладонями мокрые волосы,  мокрые  усы.  Мыслям  далеко  до
полного сумбура, но все  равно  потрясение  оказалось  сильным.  И  Сварог
оторопело молчал. Потом открыл рот. И бухнул:
     - Может, это твоя могила и есть...
     - Где?
     - Там... - Сварог поднял руку, но спохватился, что не знает, в  какую
сторону показать. - Там, где я был... живу...
     - Возможно. У каждого из нас когда-нибудь непременно будет могила.  И
я не настолько глуп, чтобы рассчитывать прожить...  сколько  ты  говоришь,
старый, нас с ним разделяет?
     - Две тысячи лет! - ликующе заорал старик. - Ради  тебя  я  превозмог
две тысячи лет! Я...
     - Две тысячи лет, - сказал Нохор. - Я не рассчитываю даже на сто лет.
- Он улыбнулся одними глазами. - А там,  рядом  с  моей  могилой,  нет  ли
случайно твоей?
     "А кто его знает, - подумал Сварог. - Может,  мы  там  оба,  и  Света
сейчас нас обоих раскапывает... Кто же это - готы, динлины?  Или  один  из
многочисленных народов, от которых не осталось  имен?  К  тому  же  каждый
народ всегда именовал себя совсем не так, как называли его соседи..."
     - Я не хочу... - вырвалось у него.
     - Может, и не хочешь, - сказал Нохор.  -  А  может,  и  хочешь.  Этот
старый болтун, пытаясь мне объяснить свои секреты, твердил, что  будто  бы
не в состоянии уволочь того, кто этого не хочет. Что-то  похожее  говорил.
Он ужасно много болтает, но я  не  слушаю,  признаться,  потому  что  меня
интересует конечная цель, а не сопутствующие ей потоки  высокоумных  слов.
Он не врал, что сможет забраться на  две  тысячи  лет  вперед  и  умыкнуть
оттуда подходящего человека. Я в этом убедился. И  этого  мне  достаточно.
Тебе, я думаю, тоже. Сейчас тебе принесут оружие, одежду,  приведут  коня.
Тебе будет интересно. У меня уже есть трое таких,  что  умерли  сотни  лет
назад, но ты первый из тех, кто еще не родился...
     Глаза, спохватился Сварог, нельзя смотреть ему в глаза, а  я  смотрю!
Он опустил голову, уперся взглядом в сочную зеленую траву, потом посмотрел
на реку, широкую, полноводную, быструю, высохшую в незапамятные Бремена. В
те времена, которым предстояло  еще  наступить  тысячи  лет  спустя.  А  в
"незапамятных" временах он сам сейчас пребывал.
     Сомнений  в  реальности  происходящего  у  него  не  было  решительно
никаких. Однажды в далекой жаркой стране - не в той, где Аллах, а там, где
посреди столицы, на площади, стоял каменный лев, -  он  допился  до  белой
горячки и с тех  пор  считал  себя  знатоком  галлюцинаций.  Да  наверняка
таковым и был, как всякий, кому довелось столкнуться  с  Белой  Леди  (как
выражался интеллигентнейший алкоголик доктор Зуев, раза  три  в  год  тихо
гонявший из-под стола опричников, чекистов и вовсе уж экзотическую нечисть
вроде друидов). Вокруг, без сомнений, была стопроцентная  реальность  -  с
яркой зеленью, шумом реки,  запахами  конского  пота  и  нагретых  солнцем
кольчуг, и кожаной сбруи, и пропыленного плаща, в который кутался  Сварог.
С влажной землей под ногами  и  ветерком.  С  неизвестным  Истории  вождем
Нохором, приверженцем крайне оригинальных  методов  вербовки  новобранцев,
явно не собиравшимся упрашивать или давать время на раздумье. Единственная
поблажка, на которую вождя хватило, - не наезжать, с легкой улыбкой ждать,
пока  опамятуется  ошеломленный  небывалым  прибытием  на  сборный   пункт
очередной рекрут.
     "А почему бы и нет? - подумал вдруг Сварог. - Почему бы  и  не  стать
генералом доисторической конницы? Как бы там ни обстояло, хуже  не  будет.
Это главное. Хуже не будет. Понижают в должности здесь наверняка просто  -
булавой по темечку. Зато и не  превращают  в  дерьмо  собачье  в  огромных
кабинетах, не заставляют строить социализм на другом конце  света,  бегать
за   водкой   для   столичного   генерала   и   нежно   поддерживать   его
превосходительство за локоток, пока оно блюет с крыльца. Деньги  здесь  не
деревянные, а золотые, а подлецов можно вешать, если  найдется  поблизости
дерево. И все такое прочее. Но самое, самое главное - здесь попросту режут
и жгут, не подводя под все это идейную базу...
     Вот  только  -  воздух...  "Мы  обрушились  с  неба,  как  ангелы,  и
опускались, как одуванчики". Все правильно, и некоторых из наших  в  самом
деле  кончали  еще  в  воздухе  (отчего  оставшиеся  в  живых   им   порой
завидовали),  но  все  равно  непосвященному  не  понять,  что  такое  для
десантника, отнюдь еще не старого, провести остаток дней своих прикованным
к земле. К тому же..." Сварог чутко прислушался.  Где-то  над  самым  ухом
явственно слышалось далекое ворчание моторов, гудение  дрянных,  советской
работы,  водопроводных  труб,  орал  магнитофон,  под  гром   оркестра   с
божественной хрипотцой надрывалась Эдит Пиаф:

                       Он застонал и упал ничком
                       с маленькой дыркой над виском.
                       Браунинг, браунинг...
                       Игрушка мала и мила на вид,
                       но он на полу бездыханный лежит.
                       Браунинг, браунинг...

     Звуки его квартиры прорывались сквозь Необычное.
     И Сварог понял, что не сможет. Он не в состоянии был уйти от  прежней
жизни, хоть и похожей на фантасмагорию, от ее идиотизма и надежд. От неба.
Высокие слова отчего-то чаще приходят на ум, когда стоишь голый на берегу.
Шум утраченного было мира становился все навязчивее, громче, явственнее, и
не потому ли лохматый старикашка, на котором  амулетов  больше  было,  чем
одежды,  ошарашенно  заметавшись,  вдруг  побежал  к  массивной  трехногой
курильнице, чадно дымившей неподалеку?!
     Сварог кинулся к  недалекому  берегу,  заметив  краешком  глаза,  что
всадники рванули галопом ему наперерез, и отметив краешком  сознания,  что
они непременно опоздают. Он сам не знал, почему поступает  именно  так,  -
его словно бы вела  чужая  непонятная  убежденность,  опытная  воля.  Плащ
полетел  в  сторону,  Сварог  прыгнул.  В  воду  он  вошел  косо,   шумно.
Целеустремленно  и  тупо,  словно  торпеда,  пошел  на  глубину.  Сильными
гребками разметывая воду, рвался неизвестно куда, плыл словно бы уже не  в
воде, а в густом синем тумане, липнущем к телу. Потерял всякую ориентацию,
не соображал уже, где он и двигается ли вообще. Разноцветные  круги  перед
глазами превратились в плывущий навстречу бледный  свет.  Удушье  стиснуло
грудь, Сварог открыл рот, но  не  почувствовал  хлынувшей  в  горло  воды,
совсем ничего не почувствовал, ни воды, ни воздуха, и это оказалось  самым
страшным. Он дернулся всем телом к свету.
     И взмыл  из  родной  ванны,  расплескивая  воду  на  пол.  В  горячке
выскочил, перевернув магнитофон,  дернул  хлипкую  задвижку,  вывалился  в
комнату, запаленный, голый и мокрый.
     Родная жена, изучавшая в кресле не особенно старый  номер  "Плейбоя",
посмотрела поверх  цветной  красотки  в  строгом  деловом  костюме,  но  с
провокационным вырезом до пупа; хмыкнула, спросила с надеждой:
     - Ну что, крыша едет? Зуеву звонить?  В  трезвой  полосе  сейчас  ваш
Зуев, отходняк обеспечит... Вон там, под столом, есть  кто-нибудь?  Черти,
скажем, или душманы?
     Сварог, опамятовавшись, ответил ей простыми русскими словами (правда,
по слухам, происшедшими от китайцев) - в том смысле, что  под  столом  нет
никого, а в кресле сидит ... и ... Жена, видя, что с ним  все  в  порядке,
разочарованно вздохнула и  заслонилась  замусоленным  прапорами  журналом.
Сварог вернулся в  ванную,  быстренько  обтерся,  наскоро  подтер  воду  и
убрался в комнату смотреть телевизор, а точнее - быть  на  глазах  у  этой
стервы,  что  исключало  новые  неприятности  в  виде  удаленного  на  два
тысячелетия, но оказавшегося таким близким вербовочного пункта. Странно...
Считалось, что две тысячи лет назад стремян  еще  не  было,  не  изобрели.
Выходит, были, раз Сварог сам их видел, - они и сейчас еще  позвякивали  в
ушах, как ни орал телевизор.
     Интересно, что делает сейчас лохматый старикашка, краппе  озабоченный
сохранностью своей головы на шее? Они ж меня  достанут  рано  или  поздно,
подумал Сварог, и эта мысль была сродни  устоявшейся  зубной  боли.  Чутье
подсказывало,  что  Нохор  в  сто  раз   упрямее   любого   отечественного
военкомата. И нет никакой  возможности  от  него  защититься.  Нельзя  всю
оставшуюся жизнь провести безотлучно на чьих-то глазах. Хотя бы  в  туалет
нужно периодически забредать.
     Было даже хуже, чем в той стране, где вместо Бога был  Аллах,  чем  в
той стране, где торчала  на  площади  статуя  льва,  -  в  дальних  краях,
забывшихся так надежно, что даже цветные ленточки  на  кителе  и  шрам  на
бедре с ними никак не связывались. Если прикинуть, там  было  даже  лучше,
там в него попросту стреляли, и можно было отвечать, сколько душе  угодно,
а  теперь  -  словно  волна  тащила  подальше  от  берега.  С  волной   не
договоришься, от нее не отобьешься....
     Не отобьешься?
     ...Он стоял так, чтобы его видел часовой под зеленым грибком,  слушал
далекое порыкивание  танкового  мотора  и  смотрел  на  дорогу  -  точнее,
скверную колею, пробитую машинами в сухой земле  и  подпорченную  конскими
копытами. Таких дорог тут было  множество,  они  сплетались,  разбегались,
могли завести в  самые  неожиданные  места.  Когда-то  совершенно  трезвый
доктор Зуев  на  старом  уазике  ухитрился  заехать  в  Китай  без  всяких
пограничных формальностей. Он ехал себе и ехал, заблудился, но  ничуть  не
расстроился, потому что любая дорога куда-нибудь да приведет. И эта старая
истина нашла  подтверждение,  когда  впереди  показались  белые  невысокие
строения  казарменного  вида,  осененные  алым   полотнищем   на   высоком
флагштоке.  Хорошо  еще,   остроглазый   доктор   вовремя   заметил,   что
полотнище-то алое, но вместо серпа  и  молота  на  нем  красуется  большая
золотая звезда в компании четырех  маленьких,  золотеньких...  Дело  было,
между прочим, еще при жизни Мао, когда по обе стороны границы ужасно  друг
друга не любили. Доктор рванул оттуда быстрее лани, в Китае его  никто  не
заметил, а дома все обошлось, даж