я  от ветра. Там, впереди,  клубились высокие белые
облака.  Мальчик  пытался хотя  бы мысленно придать им очертания исполинских
снежных  хребтов, еще незримых  вдали.  Прибытие  в Тин- Вилену  ожидалось к
вечеру следующего дня.
     Тин-Вилена располагалась на  крайней оконечности обширного полуострова,
далеко  вдававшегося в Западный  океан. Полуостров являл собою  не что иное,
как отрог  исполинского Заоблачного  кряжа, не уместившегося на  материке  и
частью  сползшего в море.  У берега бухты - единственной на  много дней пути
окрест пригодной  для  корабельной стоянки - с незапамятных пор  существовал
городок;  вглубь страны от него тянулась дорога. Дорога эта  вилась удобными
долинами,  прорезавшими  горный  край   не  иначе   как   по   манию   очень
могущественных Богов.  Потом однажды  с острова Толми  прибыли  воинствующие
приверженцы  Близнецов  и выстроили  себе крепость. Последователи  этой веры
часто  превращали  в крепость  всякий  свой  храм. Как  говорили  они  сами,
делалось  это в  память об эпохе гонений, когда беспощадно  травили  и самих
божественных  Братьев,  и  любого  Их  ученика.  Преследований  на  Западном
материке ждать  было  вроде не  от  кого, но замок получился  неприступным и
очень красивым. Под сенью его стен люди  почувствовали  себя в безопасности,
так что город начал быстро богатеть и расти.
     Тин-Вилена,  чье  имя  порой  толковалось как  "Младшая  Сестра",  была
расположена  по морским меркам  совсем недалеко от  острова Толми  и  своего
старшего брата - стольного Тар-Айвана, и корабли сновали в обе стороны почти
беспрерывно.   Шедшие  издалека  -  из  Галирада  или  того  же  Кондара,  -
останавливались  по пути либо в  ТарАйване,  либо в  аррантском Каври. Выбор
зависел  только От самих мореходов, поскольку никаких выгод ни северный,  ни
южный путь не сулил. Астамер выбрал Каври. "А не люблю я этот Тарский залив!
-  ответствовал  он  на  расспросы  любопытного  Эвриха, удивленного, почему
ватажники,  вроде  ехавшие послужить  Близнецам, не предприняли поклонения в
великом  храме  острова Толми. -  Земля  там сплошь  желтая, по  берегу  как
потопчешься, на сапоги тошно смотреть: точно в дерьмо вляпался..."  На самом
деле решение  Астамера объяснялось, конечно,  причинами более вескими. После
долгого морского перехода хотелось как следует повеселиться, а нравы в порту
Каври  были куда как попроще, чем на  острове Возлюбленного  Ученика. Вот  и
весь сказ.
     ...Простояв на  носовой палубе  добрую половину  утра, Йарра неожиданно
вернулся к своим спутникам, и вид у мальчика был несколько настороженный.
     - Выгнали все-таки? - посочувствовал Эврих. Йарра мотнул головой:
     - Нет,  я сам ушел... Земли  все равно пока не видно, а Астамер  что-то
тревожится... Я решил, не буду мешать...
     -  Астамер,  по-моему, еще  у кондарских причалов начал тревожиться,  -
сказал Эврих. - Тогда ему попутный ветер не нравился, а теперь что?
     Ему самому шутка показалась натянутой.  Все же сидит где-то в  человеке
безошибочное чувство беды,  и  сколько  ни пытайся заглушить  его  голос, не
получается.
     - Астамеру  не нравятся волны, - честно пояснил Йарра.  - Он смотрит на
юг и ждет шторма.
     Ветер  между тем тянул  как раз с юга,  то есть в  направлении,  вполне
пригодном  для  плавания  под  парусом, но  неровные, гаснущие порывы уже не
могли  наполнить  пестрое  полотнище,  и кормщик снова  посадил мореходов на
весла.  Волкодав,  недавно  сменивший  Эвриха  на   скамье,  счел,  что  уже
достаточно  освоился  с  новой  для  себя   работой,  и  впервые   отважился
оглянуться. Астамер  в  самом деле пристально созерцал  волны, и лицо у него
было  раздосадованное и мрачное. Волкодав тоже посмотрел за борт.  Волны как
волны.  Круглые  водяные  горбы,  кое-где   взъерошенные   вздохами   ветра.
Сухопутному жителю не вообразить, будто Астамер или кто-то  другой  может по
ним  прочесть, как по книге, замыслы моря. Волкодав  и сам  сперва не  верил
россказням двоих сегванов, своих сотоварищей по колодкам. Но те так  спорили
между собой, припоминая  малейшие  оттенки цвета  воды и формы гребней,  что
молодой венн скоро убедился - не врут.  Он, к сожалению, мало запомнил из их
объяснений,  поскольку искусства  сражаться это  никоим образом не касалось.
Зато  не  сомневался, что  Астамер  имел  все основания для  тревоги. Он-то,
Астамер, уж точно с одного взгляда за борт мог понять, где какое течение и в
которой стороне берег.  Может, и  вот эта едва заметная зыбь, докатывавшаяся
проливами с полудня,  внятно говорила ему  о  чем-то,  грозно  зарождавшемся
вдали и еще не явившем себя над горизонтом?..
     Эврих развернул  у  себя на коленях  карту  и  принялся  водить  по ней
пальцем:
     - Так...  мы  примерно... ага, Золотой Шар  уже  скрылся,  а Старик еще
не... примерно вот тут... и если с юга...
     Он  неожиданно замолчал. Волкодав снова скосил  глаза  -  теперь  уже в
сторону  карты.  Чуть  южнее пальца  Эвриха виднелась  редкая цепь островов,
протянувшаяся  поперек моря,  и  при  ней -  маленький  рисунок  с  надписью
аррантскими буквами. Волкодаву недосуг  было особо присматриваться. Было  ли
там  написано  что-нибудь  нехорошее  или  Эврих   встревожился,  сопоставив
расположение  островной гряды с движением корабля?.. Но  если задует  с юга,
тогда почему?.. Он не стал спрашивать. Что толку разузнавать, если все равно
ничего нельзя изменить. Поживем - увидим...
     Когда  Астамер  вдруг принял решение и заорал сперва на рулевого, потом
на  гребцов,  приказывая повернуть корабль к северу и грести  что есть  сил,
Волкодав понял:
     шторма действительно  не миновать. Причем  бороться с ним предстояло  в
таких водах, которые лучше пересекать при тихой погоде. Венн опять ничего не
стал  говорить.  Сказали  -  греби,  значит, нужно  грести.  А не рассуждать
попусту о том, в чем все равно не особенно смыслишь.
     - А.  почему здесь всадник нарисован? - услышал он  голос  Иарры. - Там
что, лошадей разводят? На таких маленьких островках?..
     Эврих ответил почему-то с явной неохотой:
     -  Дело не  в лошадях...  Видишь ли,  с  этими островами  связана  одна
морская легенда. Рассказывают, будто...
     Они  беседовали на языке Шо-Ситайна, бытовавшем у  итигулов. До сих пор
никто на  корабле  не проявлял  знания этого  наречия; во всяком  случае,  с
Йаррой на языке его племени не заговаривали. Но тут...
     - Заткнись!.. - прозвучало разом несколько голосов. - Заткнись, аррант,
накличешь! И ты помалкивай, недоносок!..
     Настал вечер. Едва различимые  волны, с трудом подмеченные многоопытным
зрением  Астамера, превратились  в  исполинскую  мертвую  зыбь, медленно,  с
глухим  гулом катившуюся  прямо  на север.  "Косатка" тяжело  взбиралась  на
вершины,  потом устремлялась вниз, и тогда у  форштевня  вырастали два белых
крыла. Астамер  все  чаще  поглядывал  за  борт. И  с  каждым  разом заметно
мрачнел. Эврих тоже нет-нет да и смотрел на воду.
     - Что там? - негромко спросил наконец Волкодав.
     - Течение, -  так же тихо  ответил Эврих. - Сильное течение. Нас быстро
относит на юг, и на веслах не выгрести.
     Теперь  они говорили  на  языке,  которому  научил их  Тилорн, так  что
знатоков  не  нашлось. А на  злобные взгляды Волкодав давно уже  внимания не
обращал. Он в очередной раз занес весло и спросил:
     - Ну и что такого на юге? Непроходимые скалы?
     - Хуже, - ответил Эврих. -  Там Всадник. Все стало ясно. И таинственная
отметка  на карте,  и  явный страх  далеко  не трусливого Астамера. Волкодав
вздохнул и подумал о том, как глупо порою кончаются путешествия. И жизни.
     - Он, наверное, взял южнее, чем следовало, и  угодил прямо в течение, -
пояснил Эврих.  - Карта не случайно советует его  избегать. А тут еще зыбь с
той  самой гряды...  По Салегрину, как раз о таком  и рассказывают  немногие
спасшиеся с кораблей, погубленных Всадником...
     - Хватит болтовни!  - свирепо  рявкнул Астамер,  шагавший  на  корму по
проходу между скамьями. - Греби как следует, венн!
     Йарра тише мыши сидел возле борта, обхватив руками колени. Он дотянулся
к уху Эвриха и еле слышно шепнул:
     -  Мы  все погибнем, да? Корабль разобьется?.. Молодой аррант  притянул
мальчишку к себе:
     - Ну  что ты, нет,  конечно.  Зачем  ему  разбиваться?  Потом  Волкодав
увидел,  как,  нацарапав  прочными  чернилами  на  клочке  пергамента  некую
записку, Эврих  уложил  ее  в  непроницаемый  мешок  со  своими рукописями и
насмерть затянул все узлы. У него был вид человека, завершившего земные дела
и готового к смерти. Волкодав  подумал:  когда  придет пора уступать арранту
весло, надо будет так же запаковать книжку Зелхата. Действительно, вдруг кто
со временем выловит...
     Закат был безветренным и зловеще-малиновым, и там, где садилось солнце,
по-прежнему не  возникало никаких признаков суши.  Эврих  из этого заключил,
что их  отнесло на юг даже  дальше, чем  он  предполагал поначалу,  и  снова
распотрошил  мешок  с рукописями, торопясь  изложить  последние  наблюдения,
отпущенные  ему  судьбой. Строчки  получались прыгающими и неровными:  Эврих
целый день  греб  наравне  со всеми,  а  после такой  работы руки  с  трудом
переходят к тонкому делу. Поразмыслив, ученый  не стал сразу прятать перо  и
пергамент, решившись делать  записи до последнего,  пока это будет возможно.
Мохнатые  тучи  висели  низко над  головами,  солнце  подсвечивало  их снизу
прощальным, холодноватым огнем.  Только у самого горизонта  еще  видна  была
полоска чистого неба. Очень скоро заволочет и ее.
     Измотанные   гребцы   все   чаще   менялись    на   веслах.   "Косатка"
сопротивлялась,  точно  гибнущее  животное, которое  продолжает ползти  даже
тогда,  когда  его   уже   раздирают  на  части.  Гладкие  стеклянные  волны
по-прежнему катились из-за кормы. Когда корабль спускался в ложбины,  сквозь
вершины волн просвечивало солнце. Потом полоску заката окончательно затянуло
и  стало быстро  темнеть. Эврих  низко  наклонился над  рукописью,  поставил
последнюю  точку  и убрал  все в мешок. Однако передумал, вновь вынул  перо,
приписал что-то  еще  и  только  тогда закупорил  и  завязал  горловину.  Он
справедливо  рассудил,   что  воспользоваться  светильничком  ему  вряд   ли
позволят.
     И почти сразу, как только он это  сделал,  из морской  глубины раздался
стон.  В  полном  безветрии  он  был отчетливо  слышен - невероятно  низкий,
нечеловеческий   звук,   словно  там,  внизу,   мучилось  и  страдало  нечто
непередаваемо громадное.  Волкодав  чуть  не  выронил  весло  -  сначала  от
неожиданности, потом от удара о соседнее, брошенное гребцом. Кто-то сполз со
скамьи и  начал громко молиться, иные  плакали. Так, словно  подводный  стон
прозвучал смертным приговором и кораблю, и всем людям на нем.
     Эврих тихо объяснял прижавшемуся к нему Йарре:
     -  Салегрин Достопочтенный называет  то,  чему мы сейчас внимали. Зовом
Глубин. Его немногие слышали, и  никому доподлинно не известно,  что  именно
производит столь удивительный гул: то ли течение, то ли морские животные, то
ли что-то на дне.  К сожалению,  я  уже  спрятал письменные  принадлежности,
чтобы  сохранить  их  от брызг и дождя, и посему лишен возможности составить
достойное описание услышанного...
     - Ты завтра напишешь, - прошептал Йарра. - Когда рассветет...
     Чувствовалось,  что  ему  самому  очень  хотелось верить  в собственные
слова.
     - Обязательно, - подтвердил Эврих. - Обязательно напишу. А ты поправишь
меня,   если  что  позабуду,   так   что  смотри  внимательно  и  запоминай.
Договорились?
     Волкодав давно  знал  арранта  и  видел, что парню было  жутко. Еще как
жутко. Но разве мужчина может позволить себе бояться в открытую, когда рядом
мальчишка?..  Венн  поискал   взглядом  Астамера  и  увидел  его   на  носу.
Сгустившаяся темнота  мешала Волкодаву гораздо меньше,  чем остальным,  и он
разглядел, что сегван пристально смотрел за  корму. То есть смотрел -  не то
слово. Его глаза лезли  из орбит, волосы, кажется,  порывались встать дыбом.
Волкодав только собрался выяснить, что именно  привел? его в такой  ужас, но
тут темень прорезала вспышка молнии, мелькнувшая на юге.
     - Всадник!.. - не своим голосом закричал Астамер.
     Весь корабль одновременно повернулся в ту сторону. Волкодав стал ждать,
когда  же   долетит   отзвук  громового  раската,   чтобы  должным   образом
приветствовать Бога Грозы, и начал даже считать про себя (Тилорн  научил его
определять,  далеко  ли  ударила  молния).  Однако  вспышка так  и  осталась
безгласной. Зато из-под  воды  снова донесся низкий рокочущий стон, и  южный
горизонт на мгновение охватило лиловое пламя.
     И Волкодав увидел.
     На фоне мгновенного  зарева одиноким силуэтом вырисовывалась скала. Она
была громадна -  это ощущалось даже на расстоянии - и в самом деле похожа на
всадника в просторном плаще, разметавшемся  по крупу коня. Так вот ты какой,
подумалось  Волкодаву.  А  ведь  родился  человеком.  "Была  любимая,  горел
очаг"... Сам любил, и тебя любили...
     Венн  так  и не  бросил весла и держал его на весу, дожидаясь, чтобы на
противоположном борту  опамятовался и  сел грести еще хоть один  человек. Он
услышал полный ужаса всхлип юного итигула и торжественный голос Эвриха:
     - Приветствуй его как родича, Йарра. Когда он жил на земле, в нем текла
та же кровь, что и в тебе.
     Всадник между тем приближался со сверхъестественной быстротой. Волкодав
невольно  подумал,  что никакое  течение  не могло столь стремительно  мчать
корабль к неподвижной скале и вдобавок безошибочно нацеливать  его прямо под
каменные  копыта. И еще. Он мог  бы  поклясться,  что всякая  новая  вспышка
заставала Всадника в ином положении. Так бывает, когда молния выхватывает из
темноты движущиеся тела...
     - Приветствую тебя, родич...  -  судорожно  шептал Йарра.  - Преломи со
мной хлеба и обогрейся у моего очага...
     Венн снова  посмотрел  на  корму  и  неожиданно понял, что должны  были
чувствовать  Луга и остальные,  когда  он, Волкодав, прямо у  них на  глазах
обернулся  большой и очень  грозной  собакой. Небось долго  потом  не  могли
заново признать в нем подобного себе. А если Боги вправду судили мне участь,
как  вот этому  Всаднику? И буду я так  же скакать по родным веннским лесам,
храня их от  злых перехожих людей, и свой же  народ станет говорить обо  мне
шепотом, суеверно оглядываясь через плечо?..
     Был же  человек  в  крашеных  полотняных  портах,  умерший  от  страха.
Волкодав отчетливо  вспомнил  его перекошенное  лицо  и безумные, выпученные
глаза.
     Точь-в-точь как у Астамера, вцепившегося в носовой штаг...
     В трюме корабля жалобно и протяжно замычала корова.
     И  Астамер,  надо  отдать  ему  должное,  все-таки  сумел  совладать  с
обессиливающим испугом. Он встрепенулся и заорал так, что Мыш,  устроившийся
наверху мачты, на всякий случай снялся с облюбованного насеста:
     - На весла, Хегтово семя! Вы кто, мужики или собачье дерьмо?..
     Нашлись  и те и другие, но  мужиков оказалось больше.  Весла  "косатки"
заработали  снова, хотя и не так стройно,  как  раньше. Кто-то  даже  запел.
Спасти  корабль могло теперь только чудо Богов, но пусть помнит Всадник, что
ненавистные ему чужаки сражаются до последнего...
     Их  отделяло  от  каменного  исполина  не  больше  двух верст, и теперь
Волкодав неплохо видел  его даже  в  промежутках между беззвучными молниями,
все так же осенявшими горизонт. Венну случалось  дивиться совершенству  иных
творений  ветра,  дождя и морских  волн.  Вроде  бы случайное  нагромождение
камня, а  чуть  отступишь в  сторонку,  и  дух перехватывает: это что  же за
скульптор сумел  бы подобное  изваять!.. У  подножия черной громады неистово
клокотало широкое кольцо  бурунов: тяжелые  волны  с разбегу обрушивались на
подводные рифы,  вздымаясь  косматыми облаками пены  и  брызг. Могучий  конь
вырастал из скалы, занося в бешеном беге чудовищные копыта. Седок не  трогал
поводьев -  одна  рука простерлась вперед,  другая тянулась к  мечу... Снова
ударила  мертвенная вспышка зарницы, и резкие тени вычертили лицо. Такой лик
мог бы быть у Бога Отмщения. Горе и ярость, обретшие человеческие черты...
     Смерть неотвратимо догоняла корабль, и не было  никакой  возможности ни
уйти от нее, ни отвернуть в сторону. Гребля потеряла всякий смысл, поскольку
зыбь  и течение, направляемое не иначе как могущественной злой волей, просто
не замечали жалких усилий  гребцов. Однако  люди сидели  по  двое на весло и
работали как сумасшедшие. Эврих тоже забрался на скамью к Волкодаву и сказал
     ему, устраивая ладони на рукояти:
     - А ты знаешь, друг  варвар, я  ведь  прочитал книгу Зелхата, лежащую в
твоей сумке. И  должен  тебе сообщить, что все, написанное  в  ней о веннах,
есть досаднейшее заблуждение, поистине "превеликой жалости достойное".
     Волкодав в  который раз  пожалел,  что не  выучился складно  и  красиво
излагать  свои  мысли и не способен  подыскать  для  арранта  ответных слов,
достойных только что  услышанного. По его мнению, Эврих уходил из этой жизни
с большим мужеством. И если уж на то пошло, перед лицом нешуточной опасности
он неизменно оказывался очень хорош. Настолько же, насколько невыносим бывал
в обычные  дни... И почему мы с ним  все время ругаемся? - запоздало спросил
себя Волкодав. Вернее, ругались...
     -  Приветствую тебя, родич...  -  прижимаясь к их ногам, шепотом, точно
заклинание,  повторял Иарра.  -  Преломи  со мной хлеба  и обогрейся у моего
очага...
     Судя  по всему,  заклинание  было столь  же  бесполезно,  как  и усилия
рвавших жилы гребцов, однако остановиться мальчик не мог.  Пока человек жив,
он борется. И питает надежду. Даже если это надежда на невозможное чудо.
     - А славно они тут, в Шо-Ситайне, встречают добрых гостей, - насмешливо
проворчал Волкодав.  Его народ провожал умерших  Песнью Смерти. Эту же Песнь
пели веннские воины, идя в бой на верную гибель. Если по совести, правильнее
было бы  называть ее  Песнью Жизни, ибо  смерть предавалась в ней всяческому
осмеянию  и  хуле.  Волкодав сейчас запел  бы ее, но было  нельзя:  она  уже
отзвучала  по нему три года назад,  и повторять  не годилось. Зато высказать
вслух то, что он  думал  о Всаднике,  вознамерившемся  погубить  собственную
родню и других людей, никакого зла его племени не причинивших...
     Левзик, чья скамья была как раз перед ними, вдруг обернулся, и Волкодав
увидел  на  лице  молодого  сегвана  почти  ту  же  ярость,  что  и  на лице
неотвратимо  приближавшегося  Всадника.  Но если  черты  каменного  исполина
дышали жутким величием, то Левзика можно было скорее сравнить с ополоумевшим
животным, ищущим крови. Гарахар тоже косился через плечо, и лицо у него было
не лучше.
     - Мальчишка!.. - завопил  Левзик, тыча пальцем в  сторону Йарры.  - Это
все  из-за  мальчишки!  Он оттуда!..  Это  он накликал!.. Всадник не пускает
его!..
     - Заткнулся бы ты, приятель, - сказал Волкодав. -
     Греби давай.
     ,  Он произнес это со  спокойным презрением, зная,  что  испуганного  и
озлобленного человека иногда отрезвляет такой разговор. Однако на сей раз не
получилось.
     - Ублюдок во всем виноват!.. - раздались еще чьи-то голоса. -  За  борт
его!..
     Иарра  вскочил  на  ноги,  затравленно   озираясь.   Палуба  вздымалась
неровными,  непредсказуемыми  толчками:  чем  ближе  к  страшной  скале, тем
беспорядочней  делались  волны.  Со  всех  сторон на юного  итигула пялились
безумные бельма  людей, наконец-то  распознавших  причину  всех  своих  бед.
Кто-то уже  лез через скамьи и тянулся  к  нему  скрюченными пальцами, чтобы
принести Всаднику запоздалую жертву и тем, быть может, спастись. Йарра тонко
закричал, незряче метнулся, но палуба ринулась  из-под ног, и он упал бы, не
подхвати  его Эврих.  Ошалевший от  страха  мальчишка укусил