в...
и выволок наружу обломок гранита с растущим из него маленьким изумрудом. Должно
быть, камень выпал на повороте из тачки раба. Вкрапленный в него самоцвет был в
основном мутным,  но  посередине просвечивал и  играл кусочек,  вполне годный в
огранку.  "Вс„-таки  я  хоть что-то  наш„л...  Хотя бы  этот жалкий обломок.,."
Шаркут взял его у Каттая,  осмотрел в свете факела и, хмыкнув? бросил в поясной
кошель.
     Когда они вышли в штрек,  распорядитель кивнул надсмотрщику, глядевшему за
рабами:
     - Каломин  говорит  -  жила  забирает  вправо,  и  там-то  расположена  е„
богатейшая часть. Пускай обходят желвак!
     Шаркут по своему положению мог бы иметь даже домик на плече горы, там, где
на  широкой ровной площадке стоял целый городок для на„мных мастеровых.  Однако
распорядитель не  очень-то дорожил правом сидеть по вечерам на крыльце,  глядя,
как солнце уходит за горы нардарского приграничья. Он предпочитал возможность в
любой час дня или ночи (а в подземельях -  не вс„ ли едино? Тем более что рабы,
сменяя  друг  друга,  работали  круглосуточно...)  без  задержки  оказываться в
штольнях<Штольня -  горизонтально расположенная горная выработка, имеющая выход
наружу> и  штреках Южного Зуба,  наизусть ему памятных.  Мало ли  где что может
случиться!..  Велиморец  Шаркут  был  из  тех,  кто  принадлежит  только  делу,
избранному им  для  себя  в  жизни.  Он  и  устроил себе жиль„ внутри горы,  на
двенадцатом уровне, там, где рудная жила когда-то коснулась поверхности. Теперь
каменные  стены  были  обшиты  деревом,  в  углу  топилась  печь  с  дымоходом,
выведенным наружу:  оттого  воздух в  покоях обретал сухость и  чистоту Имелось
даже маленькое окно.  Передвинь толстую деревянную крышку - и увидишь, что там,
снаружи:   солнце  или  метель.   Шаркут  окошко  открывал  редко,  предпочитая
завешивать стену толстым ковром.
     Жиль„ распорядителя состояло из двух хоромин -  прихожей и спальни. Каттай
помещался в  прихожей,  на тюфячке,  набитом сеном.  Сено было с горных лугов и
пахло незнакомыми травами. Его косили для лошадей: буланых верховых коньков, на
которых надсмотрщики встречали караван Ксоо  Таркима,  и  ещ„  нескольких,  уже
совсем низкорослых -  по пояс стоящему человеку. Этим малышам завязывали глаза,
чтобы они  не  свихнулись от  бесконечного кружения,  и  они без устали вращали
глубоко под земл„й тяж„лые колеси.  подъ„мников.  Надсмотрщики берегли и любили
лошадок.  Каттай сам видел, как Шаркут бережно щупал ногу захромавшего конька и
чем-то  мазал е„,  а  потом велел дать пегому как  следует отдохнуть и  посулил
выпороть коновода. Умные маленькие животные ценились гораздо выше рабов...
     Несколько дней Каттай просидел тише мыши,  боясь отлучиться из своего угла
дальше отхожего места.  После приснопамятного похода на изумрудную жилу грозный
распорядитель про  него точно забыл.  Не  испытывал его способность искать,  не
учил ощупью отличать рубин от простого красного лала<Л а  л  -  другое название
ювелирной шпинели (самоцвета,  иногда сходного с рубином,  но уступающего ему в
блеске  и  тв„рдости и  ценимого меньше)  Употребляется и  как  общее  название
красных драгоценных камней>...
     Непривычный к пещерам,  Каттай страшно истосковался по небесному свету, но
язык   не   поворачивался  попроситься  выйти  наружу  -   хотя  жиль„  Шаркута
располагалось не  так уж  далеко от  главных ворот.  А  по  ночам ему вс„ время
снился  забой.  И  желвак,  перегородивший истечение Зеницы  Листвы.  Сны  были
гораздо красочнее недавно пережитой реальности с  е„  вонью  и  мраком,  против
которого  бессильно  боролось  коптящее  факельное пламя...  Во  сне  выработку
заливали потоки нестерпимого света,  и  сколы ярко-розового гранита были  живой
плотью,  израненной и кровоточащей.  Она вздрагивала и корчилась под руками, но
Каттай снова  и  снова  замахивался ржавой киркой...  вколачивал в  раны  камня
деревянные клинья и поливал их кипятком, чтобы разбухли... Снова и снова гранит
с глухими стонами лопался, распадаясь на угловатые глыбы, они катились по полу,
невнятно и  медленно грохоча,  и  в  книге каменных проклятий открывалась новая
страница - ещ„ страшней предыдущей. Во сне Каттай был способен понять подземные
письмена,  но,  проснувшись,  не мог вспомнить ни слова. Только сердце отчаянно
колотилось, и было неясно, удастся ли вовремя добежать до нужника...
     Он пробовал молиться Лунному Небу, но сам плохо верил, что Там его слышат.
Может ли достичь Неба молитва, исходящая из-под земли?..
     Шаркута не  бывало дома целыми днями,  а  когда он вс„-таки появлялся,  то
едва взглядывал на Каттая.  Короткий взгляд был испытующим.  Дескать,  оставить
тебя здесь ещ„ ненадолго - или пора уже запрягать в рудничную тачку?.. Которую,
по всему судя, ты и пустую не сдвинешь, куда там с породой?..
     Каттай  догадывался:  в  изумрудном забое  сейчас  шла  отчаянная  работа.
Наверное,  именно такая,  какая снилась ему  каждую ночь,  а  может,  даже  ещ„
страшнее и яростнее. Пока он сидел и боялся на сво„м тюфячке, невольники ломали
упрямый  гранит,   они  кашляли,  задыхаясь  от  копоти  и  каменной  пыли,  но
надсмотрщикам  не  требовалось  подгонять  их  бичами.   Всем  хотелось,  чтобы
увиденное Каломином сбылось и жила продолжилась, а значит, даже тот прикованный
раб со сгнившими л„гкими - самый негодный - пожил ещ„, прежде чем копь иссякнет
уже окончательно и его принесут в жертву...  И высекают искры кирки,  и тяж„лые
кувалды без  передышки мозжат головки клиньев:  а  вдруг -  ещ„  один  удар,  и
откроются небывалой красоты камни, предсказанные стариком?..
     Долгое  ожидание  кончилось  неожиданно.  Распорядитель явился  к  себе  в
середине дня, что случалось исключительно редко, и хмуро сказал Каттаю:
     - Пошли.
     "Куда?..  Должно быть,  ТУДА...  Сейчас меня  отдадут духу  горы...  -  Он
поднялся медленно-медленно,  не веря,  что ЭТО творится действительно с ним.  -
Мама..."
     - Ты что?.. - нахмурил брови Шаркут. - Заболел?
     - Нет,   мой  господин...  -  выдавил  Каттай.  Перед  глазами  замелькали
крохотные огоньки,  окаймл„нные тьмой.  Пылающие собственным огн„м  самоцветы в
ч„рной  породе...  Мамины  вышитые  сапожки,  слишком  л„гкие  для  подземелий,
сохранялись у него под постелью.  Он подумал,  что для смертного часа следовало
бы переобуться именно в  них.  Нагнулся -  и  плашмя рухнул обратно на тюфячок.
Свет и тьма перестали существовать.
     Каттай никогда прежде не  терял сознания.  Он  почти сразу очнулся,  но не
понял, что произошло, и в первый миг решил, что не ко времени заснул и мать его
будит. Потом до рассудка достучался голос Шаркута, раздраж„нно ворчавшего:
     - Уж  я  потолкую с  этим Ксоо Таркимом,  когда он сюда приедет на будущий
год!  Раздобыл мне лучшего из всех лозоходцев,  что я на сво„м веку видел, - но
такого неженку, нел„гкая его забери!..
     Разум Каттая ещ„ не совсем водворился назад в  тело,  но мальчик мгновенно
понял то,  что следовало понять.  Никто не собирался приносить его в жертву. Он
оказался  прав,   а  старый  Каломин,  усмотревший  за  желваком  новые  залежи
изумрудов, - ошибся...
     Распорядитель взял Каттая за руку и  отв„л его в  кузницу.  Там молчаливый
работник разрубил и вынул из уха мальчика бирку, где вс„ ещ„ значилось имя Ксоо
Таркима,   и  заменил  е„  на  серебряное  колечко  с  личным  знаком  Шаркута.
"Ходачиха"!..  Каттай не успел рассмотреть колечко как следует. Только отметил,
что  серьга,  означавшая право  свобод но  ходить по  всему  руднику,  была  на
удивление изящной работы. Совсем как та, что носил мастер Каломин.
     Дома  Каттая часто посылали за  ворота с  разными мелкими поручениями.  За
лекарем,  когда болел господин. К булочнику за сладкой сдобой для госпожи... Он
видел  на  улицах жестокие драки мальчишек.  Стольный Гарната-кат  был  некогда
воинским поселением и даже спустя много веков делился на Сотни: Зел„ную, Синюю,
Красную...  Между Сотнями существовала определ„нная ревность. Взрослые горожане
выпл„скивали  е„  на  торгу,   где  решались  дела.  Юнцы  поч„м  зря  колотили
сверстников, осмелившихся пересечь раз и навсегда установленные границы. Каттая
не трогали -  рабская серьга в ухе служила ему над„жной защитой, - но он видел,
как  размазывал  слезы  и  кровяную  юшку  подросток,  отважившийся без  выкупа
заглянуть к  ним  в  Зел„ную Сотню.  Видел  хищную радость на  лицах  соседских
мальчишек и  камни,  что  летели вслед  удиравшему чужаку...  "Сегодня для  них
другая Сотня -  вражеский город,  -  сказала по этому поводу мама Каттая.  -  А
потом  встретятся,  к  примеру,  где-нибудь  в  Нарлаке:  "Ты  откуда?"  -  "Из
Гарната-ката!" - "И я!!!" - и обнимутся, точно братья после разлуки..."
     Каттай часто вспоминал теперь эти слова.  За время путешествия в  караване
Ксоо Таркима он не то чтобы особенно сдружился со Щенком и Волчонком.  Они были
слишком другими.  Они не говорили на его языке и  совершали выходки,  которых у
доброго невольника и  в мыслях быть не должно.  Так что робкий Каттай их скорее
побаивался.  Но при вс„м том,  когда он о  них вспоминал,  двое чужеплеменников
казались ему необъяснимо родными.  Мама была права встретив их  теперь,  Каттай
обоих "земляков по каравану" обнял бы воистину как братьев...
     В  кузнице обнаружилось окошечко,  прорубленное в  скале.  Пока  Шаркут  о
ч„м-то  разговаривал с  мастеровыми,  Каттай подош„л и,  поднявшись на цыпочки,
выглянул наружу -  благо деревянная задвижка была  отодвинута ради погожего дня
Солнце било прямо в  окно,  и  Каттай только тут  как следует понял,  до  какой
степени соскучился по  его свету Он зажмурился и  некоторое время просто стоял,
блаженно ощущая теплые лучи на лице и впитывая их, впитывая...
     - Эй! - тут же окликнул его один из работников, склонившийся над маленьким
верстачком. - А ну-ка отойди! Не заслоняй!
     Каттай отпрянул от окошка. На самом деле работать парню он не мешал - свет
падал мимо верстачка.  Работник взъелся на Каттая, срывая какое-нибудь зло. Или
вовсе просто ради того,  чтобы показать -  и  он  может на кого-то прикрикнуть.
Каттай ещ„  не  успел этого сообразить,  а  Шаркут уже взял работника за  ухо и
грозно навис:
     - Я  смотрю,  Ретмар,  ты у нас по водяному вороту сильно соскучился?  Это
ведь мы тебе мигом устроим...
     Парень съ„жился и  посерел.  До  него запоздало дошло,  что на  мальчонку,
привед„нного
     Шаркутом,  да  с  серебряной серьгой (о  которой ему самому не приходилось
даже  мечтать) вряд ли  стоило рявкать.  А  Каттай живо представил себе водяной
ворот:  нечто подобное тому  огромному колесу,  что  подавало воду  из  Гариаты
наверх,  в  дома и сады богатых горожан,  -  только расположенное в подземелье.
Холодном,  мокром и  затхлом.  Не  иначе,  работа на  таком  колесе была  самым
страшным,  что  с  человеком  могло  случиться  в  Самоцветных горах...  Каттай
вспомнил, что вроде бы даже слышал издали тяж„лый скрип и ругань надсмотрщиков,
когда  Шаркут водил  его  в  самые  нижние уровни...  Наверное,  колесо вращали
десятки чем-то провинившихся рабов, и их вс„ время пороли...
     Тут  подош„л  распорядитель  мастерской  -  в  противоположность  Шаркуту,
высокий,  тощий и бледный, ничуть не похожий на кузнеца. Он и говорил совсем не
так, как Шаркут. Медленно, тихо, без ругани. Насколько заметил Каттай, его ранг
распорядителя был пониже, чем у Шаркута, но ненамного. Он сказал:
     - Со  всем почтением,  друг мой,  -  я,  кажется,  до  сих  пор не  трогал
каторжников, занятых у тебя на добыче камней...
     Шаркут в ответ усмехнулся:
     - Посмотрел бы  я,  как бы  тебе понравилось,  если бы  мои рудокопы стали
задирать лучшего из твоих кузнецов.
     Ухо работника, неосторожного на язык, он между тем вс„-таки выпустил.
     - О-о,  -  поднял бровь  тощий распорядитель,  -  так  это  и  есть  новый
рудознатец, о котором все говорят? Правду молвить, я-то думал - люди врут о его
возрасте. Я был уверен, тебе привезли умудр„нного старца...
     "Я не рудознатец,  я  лозоходец!  Хотя и это тоже неправильно...  Я просто
ЧУВСТВУЮ-Я просто иногда ВИЖУ сокрытое..." О Каттае снова говорили так,  словно
его тут вовсе не было. Двое свободных, двое хозяев оценивали раба.
     - Ты  поосторожней с  этим  сопливым,  -  шутя  предостер„г Шаркут.  -  Не
удивлюсь,  если он лет через пять вольную заработает и  ещ„ над нами господином
заделается...  Скоро испытаю его в  топазовых залежах,  на  новой голубой жиле:
чует сердце, помучит нас проклятая, за нос поводит...
     Невольник по  имени  Ретмар низко склонился над  верстачком,  уткнувшись в
работу.  Сегодня он не поднимет головы и больше не произнес„т ни единого слова.
Каттай последний раз оглянулся на него и вновь высунулся в окошко.
     Далеко внизу он увидел дорогу, по которой тачками вывозили в отвалы пустую
породу.  Здесь работали те, кто, по мнению надсмотрщиков, не мог вынести духоты
и  мрака забоев:  подростки и  невольники послабее.  И  вот Каттаю померещилось
нечто знакомое в двух тощих долговязых фигурках,  вместе толкавших одну большую
тележку.
     Когда они с Шаркутом вышли из мастерской, мальчик отважился спросить:
     - Не  случилось ли  моему добродетельному господину поставить туда веннов,
привез„нных достойным Ксоо Таркимом?..
     Распорядитель посмотрел  на  него  сверху,  вниз.  Он  был  очень  доволен
Каттаем.  Все  сомнения остались позади -  невзрачный с  виду парен„к полностью
оправдывал неумеренные хвалы,  что расточал ему Тарким.  Он действительно видел
так,  как  на  памяти  Шаркута не  удавалось ещ„  никому,  и  обещал  с  лихвой
возместить потраченные на него деньги. Подобных рабов надо баловать и беречь...
     - Ступай проведай своих приятелей,  если охота,  -  напутствовал Шаркут. И
строго предостер„г: - Смотри только, на заблудись где-нибудь в выработках, куда
может  завести тебя  любопытство!  И  не  суйся  близко к  тем  рабам,  которые
прикованы. Это опасные люди!


     Мы своих хороним близких...
      Годы, дни и месяца
     Расставляют обелиски
     На, пустеющих сердцах.

     Помяну... Рукою голой
     Со свечи сниму нагар:
     Кто-то был обидно молод...
     Кто-то был завидно стар...

     А другой жив„т и ныне.
     Только тропки разошлись...
     Только друга нет в помине...
     Это тоже обелиск.

     4. "ТЫ ЕЩ‚ НАЗОВ‚ШЬ МЕНЯ ГОСПОДИНОМ!"

     Снег не успел пока вм„рзнуть в скалы и закутать их толстым ковром до новой
весны.   Первое,  ещ„  непрочное  покрывало  было  дырявым  и  тонким  и  ч„тко
обрисовывало  укрытые  ямы  и  камни.   Тем  не  менее  склон  Южного  Зуба  из
тускло-бурого,  ненад„жно зеленеющего книзу,  стал искристо-белым,  точно спина
горного кота  поздно  осенью  после  линьки.  Лишь  отвалы  выделялись на  фоне
сверкающий белизны.  Ночной снегопад тоже присыпал их -  все сплошь,  кроме той
породы,  что была вывалена уже сегодня. Двое юных рабов выкатили полную тележку
на  самый край деревянных мостков.  Мостки были весьма почтенного возраста,  но
отменно прочные -  не  обрушатся!  -  и  хорошо огороженные.  Они  нависали над
глубоким ущельем.  По слухам, ходившим среди каторжан, когда-то это ущелье было
необыкновенно красиво:  изломанные ут„сы,  быстрая  речка,  мирно  певшая  свою
песенку летом,  зато весной ворочавшая валуны...  Но  владетели Самоцветных гор
богатели не на созерцании красоты,  и  в ущелье стали сбрасывать пустую породу.
Великолепные скалы теперь стояли в  ней по колено,  а река не знала покоя,  вс„
время  прокладывая себе  новое русло.  Ещ„,  если  верить слухам,  бытовавшим в
каменоломне,  некий невольник однажды попытался бежать, спрыгнув вниз. Конечно,
у  него ничего не получилось с побегом.  Он сразу переломал ноги и кричал целые
сутки, пока падавшая сверху порода его не завалила и не прикончила.. Но не дело
рабам губить и калечить себя по своему произволу!  С тех пор на площадке у края
мостков поставили стражника.  И  просеянный камень  не  просто вываливали прямо
через край,  как когда-то.  Теперь вниз вела деревянная воронка с  реш„ткой,  и
особый раб отпирал,  а  потом запирал е„ движением рычага.  Этого невольника не
любили.  У  него была слишком легкая должность.  К  тому же чуть не до прошлого
года  сюда  ставили  грамотного,  чтобы  заодно  в„л  сч„т  тележкам и  тачкам,
притащенным остальными. Рано или поздно такой раб, "считала", как его называли,
принимался жульничать -  приписывал своим друзьям чужие ходки,  а  с  остальных
начинал  требовать  за  хорошие  записи  плату...  Ну  а  чем  может  заплатить
каторжник,  который сам себе-то не принадлежит?.. Только едой - чтобы избегнуть
кнута,  предназначенного для  нерадивых...  Оттого  с  каждым новым  "считалой"
повторялось  одно  и  то  же.  Сперва  он  отъедался  и  начинал  гордо,  почти
по-хозяйски,  смотреть на менее везучих каторжан...  А  потом погибал.  Падал с
лестницы,  проваливался в  колодец-воздуховод,  спотыкался прямо под тяжеленную
волокушу...  или  ещ„ как-нибудь иначе сворачивал себе шею.  Старший назиратель
Церагат и распорядитель Шаркут неизменно перетряхивали весь рудник: случайно?..
конечно,  не  случайно!  тогда  кто?..  как?..  -  но  истины  докопаться,  что
интересно, ни разу не удалось.
     Теперь вс„ делалось по-другому.  Бессловесный раб отпирал-запирал воронку,
а   тележки  и  тачки  подсчитывал  надсмотрщик,   причем  каждый  день  новый.
Надсмотрщики в Самоцветных горах гибли редко.  Уж если такое происходило,  то -
от настоящего несчастного случая,  засвидетельствованного десятками глаз.  Если
надсмотрщик,   да  притом  многими  ненавидимый,   кончал  жизнь  где-нибудь  в
отдал„нном забое -  весь забой распинали.  Так гласил закон, установленный даже
не Шаркутом, а кое-кем повыше него...
     ...Тележка,  подкаченная юнцами,  вмещала  полторы  "взрослые" тачки.  Для
двоих мальчишек - как раз. От ворот и почти до самой воронки подростки, жилясь,
толкали е„ вдво„м.  На последних шагах один остался у рукояток,  второй забежал
впер„д -  открывать бортик, чтобы скорее высыпалась порода. Надсмотрщик-считала
начертил на  своей доске ещ„  одну палочку и,  „жась,  плотнее запахнул меховой
полушубок. До коренной зимы было ещ„ далеко, а он уже м„рз: из ущелья вс„ время
поддувал ледяной ветер.  Надсмотрщика звали  Гвалиором,  он  сам  был  горец из
Нардара и с детства Привык к близости снежных вершин, но этот ветер пробирал до
костей даже его.  "Ох,  Священный Огонь!..  Нет  бы  будочку какую поставили...
Распорядителю, что ли, сказать? А он небось ответит: тебе надо - на свои деньги
и ставь..." Лишних денег,  понятно,  не было.  Гвалиор служил здесь третий год,
зарабатывая деньги на женитьбу, и откладывал каждый грош.
     В его родных местах свадьба была делом дорогостоящим.  Обычай, прибывший в
Нардар ещ„  с  первыми переселенцами из  Нарлака (и  давно умерший на  исконной
прародине),  требовал от  жениха "пира  на  весь  мир"  и  весомые подарки всем
родственникам невесты.  На  это  могли запросто уйти  сбережения всей жизни,  и
оттого большинство мужчин из  небогатых семей женились достаточно поздно.  Тот,
кто рано обзаводился семь„й, иногда потом всю жизнь отдавал долги...
     Гвалиор  и   завербовался-то  в  рудничные  надсмотрщики  ради  заработка,
позволявшего лет  этак  за  пять-семь накопить на  скромную свадьбу,  В  родной
деревне у  него  осталась девушка,  согласившаяся подождать.  Гвалиор пересылал
домой  деньги со  своим  двоюродным дядей  Харгеллом,  работавшим у  купца Ксоо
Таркима.  Дядя всякий раз привозил ему от невесты письмо,  написанное грамотным
соседом. До очередного каравана оставался почти целый год...
     Нардарец вздохнул и вытянул из-за пазухи плоскую стеклянную флягу,  на дне
которой перекатывался и  позвякивал о  стенки небольшой аметист:  дабы  крепкое
вино,  согревая, не лишило пьющего ясности в мыслях. Гвалиор отхлебнул из не„ и
посмотрел на