ыскания тайной жизни пещер. Да так  удачно
оговорил, что подлинный светоч разума был обвинён в измене  и  отправлен
на каторгу. А клеветник занял его  место  подле  сановника,  к  которому
сумел подольститься.
   - Легко клевещется, да не легко отвечается, - согласно развёл  руками
продавец. - Что же касается второго, о котором ты упомянул...
   Но   тут   Волкодава   отвлекло   ощущение   пристального    взгляда,
устремлённого в спину. Сказать, что такие взгляды он не  любил,  значило
ничего не сказать. Тем более недоброжелателей по  белому  свету  у  него
развелось более чем достаточно. Но это был не просто косой  или  злобный
взгляд. Он содержал в себе  нечто  такое,  что  венну  очень  захотелось
сперва выхватить меч, а потом уже оборачиваться. Он, конечно, сдержался.
   - Прости, почтенный...
   И Волкодав оглянулся, сразу найдя глазами того, кто на него смотрел.
   Вернее - ту...
   Ибо за спиной у него стояла  девушка-мономатанка.  Рослая,  стройная,
черней сажи и очень красивая.  Облачённая  в  огненно-алое  цельнотканое
одеяние своей родины, невероятно выгодно оттенявшее природный мрак кожи.
Волкодаву невольно подумалось, что девушка была бы ещё красивее, если бы
улыбалась. И даже не потому, что зубы у  неё  наверняка  были  ровные  и
блестящие, как нанизанный жемчуг, а просто оттого, что  почти  все  люди
становятся красивее, когда улыбаются. Но нет.  Мономатанка  смотрела  на
венна так, словно он только что изнасиловал её родную сестру, а  значит,
заслуживал немедленной и очень жестокой расправы.
   Во имя справедливых молний Бога Грозы, за что?..
   А самое странное и тревожное, что она не просто желала  наказать  его
смертью. Она ещё и могла это  сделать,  причём  прямо  здесь  и  сейчас,
сделать  каким-то  неведомым.  Волкодаву,  но  очень  страшным  и  очень
действенным способом.
   Настолько  действенным,  что  вместе  с   одним-единственным   врагом
обратилась бы в прах половина рынка.
   Насколько мог понять Волкодав, только это и спасло его от  мгновенной
расправы.
   Не первый раз его порывались убить, но обыкновенно он знал хотя бы  -
за что. Он покинул лоток с книгами и неоконченный разговор с продавцом и
двинулся к девушке, намереваясь прямо осведомиться о причине  её  гнева.
При этом он не сводил с неё взгляда, и случилось так, что  его  посетила
весьма неожиданная мысль. А потому и спросил он совсем не о том,  о  чём
собирался:
   - Скажи, госпожа моя, почему мне кажется знакомым твоё лицо?
   Мономатана - обширный материк, населённый очень разными племенами.  И
языки у них тоже разные, но совсем уж неродственных среди них  нет.  Так
что, если овладел каким-нибудь наречием запада Мономатаны, будь  уверен,
что и на востоке тебя через пень-колоду, но всё же поймут. И Волкодав не
придумал ничего лучшего,  чем  обратиться  к  девушке  на  языке  народа
сехаба, единственном, который знал.
   Он никогда не забывал мест, где прошёл  хотя  бы  однажды.  Мог  даже
узнать  дорогу,  виденную  когда-то  совсем  с   другого   конца.   Люди
запоминались ему существенно хуже. И тем не менее лицо девушки было  ему
знакомо, он мог бы в этом поклясться.
   Она не двинулась с места, лишь враждебный взгляд сделался  ещё  более
надменным.
   - Не слишком добра была ко мне жизнь, - на том же языке процедила она
в ответ, - но, благословением Алой  Матери  и  заступничеством  небесной
госпожи Нгуры, до сих пор судьба милостиво уберегала меня  от  встреч  с
такими, как ты!
   Повернулась и не то чтобы пошла - прямо-таки поплыла прочь той особой
величественной, свободной и немыслимо изящной походкой, которую  считают
присущей лишь женщинам Мономатаны. Волкодав же за всё хорошее удостоился
ещё и презрительного жеста: небрежно  откинутая  длиннопалая  кисть  как
будто выплеснула в него из чашки какую-то гадость.
   И этот жест, против всякого ожидания,  очень  о  многом  сказал  ему.
Волкодав испытал мгновенное, как вспышка молнии,  озарение  и  вспомнил,
где видел её лицо. То есть не совсем её. Те же самые черты были  как  бы
перелиты в иную, более суровую и грубую форму. Он узнал женщину,  потому
что помнил мужчину. Он сказал ей уже в спину:
   - А я-то думал, у родственников славного Мхабра не принято  без  вины
срамословить добрых людей.
   Девушка обернулась...  Волкодаву  приходилось  видеть,  как  бледнеют
мономатанцы. Если белые люди становятся восковыми, то  чернокожих  отток
крови делает серыми. Вот и  на  лице  надменной  красавицы  укоризненные
слова Волкодава мгновенно выжгли всю черноту: уголь стал пеплом. И  куда
только подевалось её беспредельное  высокомерие!..  Стремительно  шагнув
обратно, девушка бухнулась перед ним прямо в пыль и, думать не  думая  о
красивом дорогом одеянии и подавно видеть  не  видя  глазеющего  народа,
поползла к венну на коленях, чтобы обнять его потрёпанные сапоги:
   - О могучий и добродетельный господин, не  прогневайся  на  ничтожную
рабыню, наделённую поганым  и  бессмысленным  языком!..  Накажи  её  как
угодно, только не уходи... не поведав мне прежде о моём брате...
   ...Пещера. Дымный чад факелов. Крылатые тени, мечущиеся под потолком.
Костлявый подросток-венн, запоротый  надсмотрщиками,  почти  безжизненно
распростёршийся  на  неровном  каменном  полу.  Отрешённая   полуулыбка,
блуждающая по рассечённым шрамами губам великана мономатанца...
   "Одиннадцать        поколений        моих        предков         были
Теми-Кто-Разговаривает-с-Богами,   -   произносит    он    медленно    и
торжественно. - Они умели просить Небо о дожде, а распаханную Землю -  о
плодородии. Но вся их  сила  перешла  по  наследству  к  моей  маленькой
младшей сестре. Мне же выпала лишь ничтожная толика. Поэтому  я  и  стал
всего только вождём... А теперь, - обращается он к напарнику,  безногому
халисунцу, - во имя Лунного Неба, которому ты молишься, и шести  пальцев
славного Рамауры, что первым одолел Бездонный  Колодец,  -  прошу  тебя,
помолчи! Я и так могу и умею немногое, так хоть ты не мешай!.."
   Волкодав нагнулся и, подхватив под локти, поставил девушку  на  ноги.
Опытный каторжник при этом успел заметить  на  точёной  шее  полустёртый
лекарскими усилиями след. След, который  мог  оставить  только  ошейник.
Девчонка упоминала о рабстве не для красного словца и не  самоуничижения
ради. Она не понаслышке знала долю невольницы.
   -  Встань,  госпожа  моя,  -  негромко  сказал  Волкодав.  -   Негоже
Той-Кто-Разговаривает-с-Богами прилюдно валяться в пыли. Сам  я  приехал
издалека и ничего здесь не знаю... Может быть, ты подскажешь мне  тихое,
пристойное место, где мы могли бы сесть и побеседовать о твоём брате?
   Мономатанка хотела что-то  сказать,  но  не  смогла  и  расплакалась.
Волкодав не принадлежал к числу тех мужчин, которых зрелище женских слёз
приводит в неописуемый ужас. Напротив, он взирал на них даже с некоторым
облегчением. У него дома слёзы считали благословением женщин, помогающим
выплеснуть и пережить многое из того, что для  мужчин  обычно  кончается
сединой и ранней болью в груди.
   - Пойдём!.. - кое-как выговорила она наконец. - Пойдём скорее к моему
повелителю... к моему великому  и  величественному  господину...  -  Она
судорожно цеплялась за его руки. - Прошу тебя, накажи  ничтожную  рабыню
как только тебе будет угодно, распорядись мною как пожелаешь, только  не
откажи...
   - Там, где я вырос, -  сказал  Волкодав,  -  никто  не  распоряжается
женщиной, кроме её собственной матери, да и та - больше мудрым  советом.
Может, ты кому и рабыня, но только  не  мне.  Веди  меня,  красавица,  к
человеку, удостоенному тобой имени повелителя, и, если ты  считаешь  ему
нужным  выслушать  рассказ  о  судьбе  благородного  Мхабра,   -   пусть
слушает...
   - Идём, милостивый господин мой! - был ответ. - Скорее идём!..
   - Что же касается второго, названного тобой... - думая, что  Волкодав
не может более слышать его, вполголоса повторил продавец книг.
   И тихонько засмеялся неизвестно чему.

***

   Волкодав  не   особенно   удивился,   обнаружив,   что   "великий   и
величественный повелитель" опасной красавицы обитал в наиболее дорогом и
ухоженном постоялом дворе Чирахи. Здесь при входе стояли даже не обычные
вышибалы, а самые что  ни  на  есть  городские  стражники.  При  шлемах,
кольчугах и девятицветных вязаных поясах. И ещё бы им тут не стоять! Это
ведь  был  не  какой-нибудь  "Удалой  корчемник",  а  почтенное  "Стремя
комадара",  по   названию   высшего   саккаремского   военачальника.   И
останавливались здесь не разные малопочтенные личности  вроде  Волкодава
со  спутниками,  а  люди  вполне   уважаемые,   состоятельные   и   даже
приближенные к Золотому Трону Мельсины. Внешность Волкодава произвела на
стражников должное впечатление - то есть точно такое  же,  как  во  всех
виденных им малых и больших  городах.  Двое  вооружённых  мужчин  начали
потихоньку сдвигаться к середине  прохода,  соображая,  пускать  или  не
пускать  в  приличное  место  явного  головореза.  Мономатанка   яростно
замахала на них руками, и стражники сразу отпрянули, отступая с  дороги.
Наверное, хорошо знали её. Или, что важнее, знали её повелителя.
   Девушка провела Волкодава через общую комнату, где сидели за пивом  и
неспешной беседой лишь несколько  очень  богато  одетых  купцов,  и  они
поднялись по лесенке наверх, причём перила, как отметил про  себя  венн,
были должным образом навощены и натёрты, а чисто вымытые ступени  совсем
не скрипели.
   Девушка без стука устремилась в одну из дверей. За нею  они  чуть  не
столкнулись со вскочившим с пола парнишкой, опять-таки чернокожим.  Его,
пожалуй, уже нельзя было назвать подростком, но и взрослым  парнем  -  с
изрядной натяжкой. Так - большун .
   - Афарга, ты куда, он же не велел...
   Поименованная Афаргой так свирепо шикнула на парнишку, что тот только
руками развёл.  В  одной  руке  у  него,  между  прочим,  был  свиток  с
обугленным и изорванным краем, а в другой  -  чашка  с  чем-то  белым  и
кисточка. Проводив глазами Афаргу и Волкодава, он вновь опустился на пол
и  вернулся  к  прежнему  занятию,  состоявшему  в  бережном  укреплении
пострадавшего свитка. Правды ради следовало отметить, что в левом рукаве
парнишка прятал оружие, какой-то род маленького, но вполне смертоносного
самострела. Которым он к тому же владел  весьма  решительно  и  искусно.
Если Волкодав ещё что-нибудь понимал, юный мономатанец  давно  привык  к
странным и напрямую взбалмошным выходкам  прекрасной  любимицы  хозяина.
Но, зная её способность постоять за себя и давно  отвыкнув  вмешиваться,
он лишь с любопытством следил, чем кончится её очередное  сумасбродство.
Происходившее весьма мало нравилось  ему,  а  всего  более  не  нравился
приведённый Афаргой мужчина. Это не обидело Волкодава - а много ли  было
тех,  кому  он  нравился  с  первого  взгляда?..  Что  же  касается   их
таинственного господина,  венн  успел  навоображать  себе  просвещенного
купца откуда-нибудь из Афираэну или  Мванааке,  уж  не  того  ли  самого
Ша-наку, что некогда привёз в  Галирад  двадцать  три  чёрных  алмаза  и
кустик, спрятанный под стеклянный пузырь... Но  вот  Афарга  взялась  за
ручку двери внутренних покоев, и петли недовольно вздохнули.
   - Господин, господин мой, - воскликнула девушка,  -  взгляни  только,
кого я встретила на торгу и привела к тебе для беседы!..
   - Ну сколько можно, Афарга... - донёсся из глубины комнаты, от  окна,
голос, при звуке которого Волкодав попросту замер на месте, так что рука
мономатанки соскользнула с его  запястья.  Голос  человека,  бессердечно
отрываемого от любимейшего на свете  занятия  -  работы  с  пергаментом,
пером и чернилами, - учёного, ещё витающего мыслями в  том,  о  чём  уже
написал и только собирался писать, но при всём том  понимающего,  что  в
покое его не оставят и  из  мира,  рождаемого  в  запёчатлённых  словах,
волей-неволей придётся возвращаться в обыденность...
   Если до  сих  пор  догадки  о  божественном  водительстве,  благодаря
которому его с острова Закатных Вершин вынесло червоточинами  мироздания
почти прямиком в Саккарем,  составляли  для  Волкодава  лишь  повод  для
праздного размышления, то именно в данный миг он уверовал  в  это  самое
водительство сразу и непоколебимо.  Потому  что  из-за  низкого  столика
возле распахнутого окна, освещённый с той стороны щедрым солнцем Чирахи,
поднимался и шёл к нему, потирая усталые глаза...
   Эврих.
   Немало переменившийся, то ли возмужавший, то ли постаревший  за  годы
разлуки... наживший почти такой же, как  у  самого  Волкодава,  шрам  на
левой щеке... И разодетый, словно саккаремский вельможа  прямёхонько  из
дворца... Но всё равно - Эврих!!! -  Афарга,  я  же  просил...  -  начал
хозяин покоев, но осёкся, видя, что  приведённый  девушкой  человек  уже
вступил внутрь, а значит, не следует прямо здесь и  сейчас  выговаривать
ей за самовольство, обижая тем самым нежданного и не слишком  желанного,
но всё-таки гостя. - Принеси чаю, - совсем другим  голосом  распорядился
аррант. После яркого света из окна внутренность и порог  комнаты  тонули
для него в сумерках. Волкодав стоял столбом  и  молчал.  Мыш,  подобными
переживаниями нимало не обременённый, снялся с его плеча,  шмыгнул  мимо
Эвриха, на лету ткнулся мокрым носом ему в щёку - дескать, привет, очень
рад тебя видеть! - и унёсся в  окно.  Аррант  отшатнулся,  проводил  его
чумовым взглядом и пристальнее всмотрелся в полутьму у порога... А потом
с невнятным, придушенным воплем рванулся вперёд.
   Афарга, собиравшаяся умолять своего повелителя хотя бы о самомалейшем
внимании к  рассказу  человека,  знавшего  её  брата  Мхабра,  изумлённо
смотрела на двоих мужчин, так сжимавших друг друга  в  объятиях,  словно
некая сила угрожала немедля их разлучить. Девушке  доводилось  лицезреть
своего благодетеля, что называется, во всех видах. И в миг торжества,  и
предательски  избитым,  и  скрученным  скорбью  о  непоправимом...   Но,
кажется, ещё ни разу на её памяти чувства не пылали в нём так открыто  и
ярко, как при встрече с этим бородатым пришлецом с севера.
   - Брат мой... друг мой варвар... - задыхаясь, бормотал Эврих. - Я  не
знал, каких Богов молить... Во имя покрывала Прекраснейшей, улетевшего с
ложа!.. Я не отваживался надеяться на новую встречу с тобой...
   - Не смей называть меня варваром! - отвечал хозяин летучей мыши.  Его
голос тоже почему-то звучал прерывисто и невнятно, как будто он никак не
мог проглотить что-то, застрявшее в горле.
   И оба  смеялись  так,  словно  прозвучала  какая-то  давняя  и  очень
остроумная шутка.
   Парнишка  по  имени  Тартунг   стоял  рядом  с  Афаргой,  пряча  обратно  в  рукав  так  и  не
пригодившийся самострел-кванге.  И  тоже  не  мог  взять  в  толк,  чему
радуется хозяин.

***

   Избранный Ученик  Хономер  шагнул  под  арку  во  внутренний  дворик,
старательно  отводя  взгляд  от  изуродованных  тлением   образов.   Это
потребовало немалого сознательного усилия: слишком  властно  сказывалась
многолетняя  привычка  непременно  вскидывать  глаза  и   осенять   себя
знамением Разделённого Круга. Однако продолжать творить священный символ
на образа, из которых столь явно удалилась божественная благодать,  было
бы опасным кощунством. А  осквернять  свой  взгляд  зрелищем  гниения  и
распада Хономеру попросту не хотелось. Тем более что сегодня  в  полдень
должны были прибыть новые, истинно чудотворные  образа.  Порождённые  по
наитию свыше и уже успевшие наполнить Тин-Вилену слухами о своей истинно
благой силе. Поговаривали даже, будто дивные  лики,  ниспосланные  через
вдохновенный резец юного мастера Тервелга, дарили исцеление и  твёрдость
в правых делах не только верным  Близнецов,  но  и  последователям  иных
Богов,  не  брезгуя  помогать  даже  никому  и  никогда  не   молившимся
проходимцам вроде Ташлака.
   Это последнее  несколько  настораживало,  ибо,  по  мнению  Хономера,
чудесные святыни являли себя не в последнюю очередь ради распространения
истинной веры. Но, с другой стороны, многоопытному Радетелю было отлично
известно, сколь редко происходит явное и  недвусмысленное  вмешательство
Богов в земные дела.  Людям  чаще  всего  предоставлено  действовать  по
своему разумению...  И  пожинать  заслуженные  плоды.  Вот  он  и  будет
действовать, как сочтёт наилучшим. Появятся образа  -  и  он  уж  сумеет
должным образом ими распорядиться...
   ...Уноты  наставника  Волка,  не  обращая  внимания  на  продолжавший
моросить дождик, сидели  вдоль  дальней  стены  таким  не  правдоподобно
ровным рядком, что Хономер сразу обо всём позабыл и насторожился, тотчас
поняв: что-то случилось! Он окончательно уверился в этом, увидев  самого
Волка, стоявшего с каменным лицом впереди всех. Сам того не ведая, в эти
мгновения Волк был необыкновенно похож на  одного  своего  соплеменника,
семь лет назад с  точно  таким  же  видом  взбиравшегося  на  деревянный
помост: "Отдашь ты его мне, если побью твоего молодца?.."
   Тот давний день был далеко не  самым  радостным  в  жизни  Избранного
Ученика, ибо обозначил поистине выдающееся звено в прискорбной цепи  его
неудач. Слишком часто вспоминать о подобном значило  лишиться  успеха  в
будущих делах, и Хономер поспешно вернулся мыслями к насущному.  "Зря  я
отмахнулся от Ташлака, не расспросил его поподробнее. Он ведь упоминал о
странной задумчивости Волка и предупреждал, что тот нечто вынашивает..."
   - Что случилось? - останавливаясь  посередине  двора,  вслух  спросил
Хономер.
   Волк неторопливо отвязал от своего пояса маленький кошелёк, так и  не
успевший сколько-нибудь значительно растолстеть.
   - Скажи этому  человеку,  что  я  получил  известие...  -  глуховатым
голосом обратился он к лучшему уноту, мономатанцу. Урсаги.
   Хономер никогда не бывал в стране веннов и весьма скудно  представлял
их обычаи. Но и общения всего  лишь  с  двумя  сыновьями  этого  племени
вполне хватило  ему,  чтобы  усвоить:  если  венн  напрочь  отказывается
разговаривать с кем-нибудь напрямую  -  жди  беды.  Ибо  такое  молчание
означает, что венн не в шутку прикидывает, не случится ли ему  вскорости
заплетать косы убийцы.
   - Я получил известие о том, как этот человек поступил с  Наставником,
научившим меня и всех нас всему, что мы умеем,  и  не  только  в  смысле
кан-киро, - продолжал Волк. - Этот человек  распростился  с  Наставником
ласковыми словами, но сам отправился выслеживать его и притом нанял себе
в помощь мастера смерти, искусного в составлении  ядов.  Скажи  ему  ещё
так, добрый Урсаги:  мне  доподлинно  неизвестно,  погиб  ли  Наставник,
которого они отравили, и только поэтому жрец по имени Хономер  не  будет
мною убит. Но и жить в его крепости никто из нас более  не  намерен.  Мы
возвращаемся   к   своим   народам,   и   благородное   кан-киро   будет
распространено. Однако связывать его с именем  негодяя  не  будут  ни  в
дальних странах, ни в ближних. Скажи ему, Урсаги:  мы  уходим.  И  пусть
попробует удержать нас, если посмеет.
   На памяти Хономера это,  кажется,  была  его  самая  длинная  речь...
Избранный Ученик выслушал не перебивая, сложив на груди руки и ничем  не
показывая, что всей кожей ощущает взгляды унотов,  подобные  раскалённым
остриям. Он  только  теперь  начал  как  следует  понимать,  что  именно
сотворил с  унотами  Волкодав.  За  три  года  наставничества  проклятый
язычник сделался для  них  духовным  водителем  такой  силы,  какой  он,
Хономер, не достиг бы и за тридцать  три.  Если  бы,  к  примеру,  прямо
сегодня из Тар-Айвана приехал облечённый властью посланец и отрешил  его
от сана Избранного Ученика, отправив в изгнание, - многие  ли  обитатели
этого храма последовали бы за  ним?..  Хорошо  если  хотя  бы  наученные
кормиться непосредственно из его рук: кромешники да Ташлак. А остальные?
Променяли бы привычный уклад  жизни  под  защитой  храмовых  стен  -  на
скитания?  По  той  единственной  причине,  ч